Благословенный

Глава 3

В общем, с салтыковскими заговорщиками мы более-менее разобрались. Князь Николай Зубов, Сенатом приговорённый к смертной казни, в итоге отправился в ссылку; его брат Платон Зубов, бывший фаворит, пока оставался на свободе, хотя оба его секретаря, Альтести и Грибовский, были арестованы по многочисленным делам о взятках. Николай Салтыков был вынужден переселиться из Зимнего Дворца в Шлиссельбург. По иронии судьбы он оказался в камере, где содержалась жена и дети Емельяна Пугачёва, отпущенный мною на волю. Ряд офицеров разослали по армейским полкам, в основном в местности с нездоровым климатом и недружелюбным местным населением.

Теперь предстояло в кратчайшие сроки войти в дела огромной Российской Империи; а это значит — разобрать просто тьму бумаг! Кроме документов, совершенно различного вида и значения, доставшихся от предыдущего царствования, на меня немедленно хлынул настоящий вал разного рода обращений, челобитных, записок, ходатайств, справок, адресованных уже непосредственно мне. Всякого рода жалобщики, обиженные чем-либо за долгие 34 года правления Екатерины, в надежде на пересмотр своих дел буквально бросились в Петербург, всеми правдами и неправдами пытаясь попасть во дворец, чтобы «упасть к ногам императора». Уже через несколько таких «падений» я начал понимать, почему Елизавета Петровна в своё время категорически запретила подавать жалобы ей лично: отказать жалобщику в участии в рассмотрении его дела казалось бессердечным, а углубляться во все эти частности совершенно не было времени!

Кроме того, что эти, по преимуществу, мелкие дела страшно отвлекают от основных обязанностей, так это ещё и небезопасно: кто мешает какому-нибудь сутяге пронести с собою кинжал, да и в запальчивости пустить его в дело? Конечно, можно приказать их обыскивать; но совершать такие действия с дворянином в эти времена считается неприличным, и я не был уверен, что мои сотрудники будут исполнять это распоряжение достаточно скурпулёзно.

Тем не менее, я сделал всё возможное, чтобы обезопасить себя. Была создана Экспедиция Собственной Безопасности, возглавил которую измайловец Дмитрий Иванович Волховский. В неё набрали безусловно преданных мне офицеров и солдат, из которых прежде всего, как не странно, вытравляли… почтение к офицерам. Я прекрасно помнил, как в своё время убили императора Павла: заговорщики просто прошли мимо караулных солдат, не посмевших остановить их. Люди из моей охраны подчинялись только Волховскому и мне. Их вооружили пистолетами новой конструкции, а позже — ручными гренадами, кинжалами кавказского типа, хорошо подходящими для боя в стеснённых условиях; основным оружием было укороченное драгунское ружьё. Как правило, эти люди не находились на виду: караульную службу продолжали нести солдаты гвардейских полков, а сотрудники из службы охраны находились во внутренних покоях, или страховали караульных, присматривая за ними со стороны.

Разумеется, Дмитрий Иванович сразу же стал резко возражать против свободного доступа ко мне жалобщиков и ходатаев. Понятно, что с точки зрения безопасности это было крайне нежелательно. Чтобы хоть как-то упорядочить поток разного рода обращений, и одновременно по возможности избавить себя от жалобщиков, я приказал устроить несколько почтовых ящиков, куда можно было в любое время положить свою челобитную. Поток их был столь велик, что уже вскоре я решил провести полную ревизию всех уголовных дел за последние 10 лет. Попутно вскрылось, что в Сенате находится более 30 тысяч нерешённых дел — некоторые тянулись со времён Елизаветы! Придётся в самое короткое время заняться реформой Сената, — такое положение дел совершенно нетерпимо…

Обычно новое воцарение сопровождается многочисленными пожалованиями, способствующими повышению популярности нового монарха. Разумеется, в моём случае ни о какой раздачи поместий, чинов и орденов не могло идти речи, поэтому я зашёл с другой стороны: было объявлено об уничтожении цензуры и полной свободы печати. Немедленно амнистировали несколько тысяч заключенных и ссыльных — и в первых рядах, разумеется, Радищева и Новикова. Александру Николаевичу предстояло ещё приехать из Кяхты, а вот Новиков, сидевший в Шлиссельбурге, уже через несколько дней предстал передо мною.

Господин этот был в прежние времена известным издателем, публиковавшим в Петербурге юмористические журналы. После ареста в 1792 году был отправлен в Шлиссельбург, что здорово подорвало его финансы.

— Николай Иванович, — сразу взял я быка за рога. — Буду краток. Мне нужно ваше перо и талант. Нужно пропагандистское обоснование всего, что я буду делать.

— Я рад бы служить вам, ваше Величество, — отвечал тот с осторожностью, — но насколько это согласуется с моей честью?

Пришлось вкратце, без подробностей посвятить его в свои планы, а также пообещать финансовое содействие. И Николай Иванович немедленно стал моим личным пиар-специалистом. Кроме того, ему было поручено распространение книги Радищева-Романова и статейки в журналах супротив крепостного права. Новиков, надо отдать ему должное, быстро взялся за дело и уже весною начал выдавать на-гора разные страсти про крепостное право и злобных якобинцев, мечтающих возмутить народ в России. Разумеется, правды во всём этом было чуть менее, чем серебра во фридрихсталерах, но великая цель вполне оправдывала этот невинный обман.

Постепенно наша жизнь в Зимнем дворце наладилась. Первым делом я назначил супруге статс-дам и фрейлин по её выбору. Сама будучи с 16-ти лет камер-фрейлиной императрицы, Наташа прекрасно знала изнанку «женской половины» Двора, в подробностях посвящена была во все интриги: кто против кого дружит, кто что мутит, как и у кого подворовывают, и прочее в этом духе. Поэтому лишь немногие фрейлины из прежнего царствования перешли в новый Двор. Разумеется, первым делом вылетели графини Шувалова и Головина — первые интриганки при дворе Екатерины. Фрейлинами моей юной императрицы стали княжна Шаховская, графиня Толста́я, и сёстры Протасовы.

Ударными темпами начали обустраиваться покои императрицы в Зимнем Дворце. После Константина остался паркет, истыканный шпагой и штыком, расшатанные стулья и стены со следами пистолетных выстрелов — Костик, воображавший себя великим застрельщиком и бретёром, любил стрелять из пистолета по мухам (и иногда даже попадал). Пришлось перекрывать пол, заново обставлять дворец мебелью, навешивать шторы и драпировки, чем Наталья Александровна не без удовольствия и занялась, при этом чутко отслеживая последние модные веяния. И, надобно сказать, было что отслеживать!

С новым царствованием резко переменились вкусы и взгляды на прекрасное, в том числе сильно изменился вкус к мебели и интерьерам. Позолота, резьба, изящно изогнутая мебель, роспись по стенам, штофные обои вышли из моды. Теперь все были без ума от античности: мрамор, гранит, барельефы, фризы, деревянные панели, бронза — то, что вскоре будет называться «ампир». Благородные, простые интерьеры, избавленные от нагромождения деталей, соразмерные и изящные, соблазняли немедленно перестроить свое жилище по новым канонам.

Конечно, наши с Наташей вкусы не во всём совпадали. И тут я испытал огромное удовольствие, осознав, что нам совершенно нет нужды спорить об обстановке комнат. Мы ведь можем себе позволить отделать и обставить комнаты, не мешая друг другу!

— Свет мой, можно ли устроить эту залу из фальшивого мрамора? — спросила супруга про свою «гостиную».

— Конечно! — ответил я, целуя её. — Делай, что тебе заблагорассудится! Дорогая, давай, ты устроишь свою половину — все пять комнат, а я — свою. Договорились?

Пару дней пришлось потратить на общение с господином Гваренги. Мои детские интерьеры, не менявшиеся пятнадцать лет, конечно, требовали обновления. Наталья Александровна потратила на разработку «дизайн-проекта» своей половины много больше времени. Женщины…

Весь Петербург в это время бросился в вихрь развлечений. Мой первый манифест, обещавший подданным права и свободы, вызвал в обществе огромные надежды на перемену к лучшему. Дворцовые праздники прекратились из-за траура, зато совершенно по-новому блистали частные балы. Собиравшиеся в них дамы представляли собой презабавное зрелище: половина одевалась по старой традиции — с буклями, париками, пудрой, пышными платьями с фижмами и сложными высокими причёсками, когда-то запрещавшимися Екатериной, а теперь полностью разрешенными; другая же половина одевалась в «античном» стиле — по последней парижской моде. Платья из тонкой материи с сильно завышенной талией, причёски из собственных завитых волос, полное отсутствие пудры, лаконичность прочей косметики, «естественность во всём» — всё это с модными журналами и слухами пришло к нам из-за Рейна и смело завоёвывало теперь вкусы Петербургского высшего света.

Совершенно прошла вдруг мода на бриллианты: оставив массивные драгоценности в бабушкиных шкатулках, модницы нового времени наперебой носились за геммами в античном стиле. Мужчины не отставали: вместе камзолов появились вдруг жилеты и фраки, круглые шляпы — предтечи цилиндров. Универсальной одеждой становится фрак, который носили во всех случаях (при дворе я его тоже разрешил). Фрак был известен и ранее, но в свете он был совершенно не популярен. Теперь же из Франции пришли к нам фраки в стиле «инкруаябль»*. Он был снабжен чрезмерно большим воротником и лацканами, дополнялся не менее внушительным галстуком, закрывавшим подбородок, а туго накрахмаленный воротник рубашки, доходил до середины щек.

Новая одежда радикально отличалась от прежней полным отсутствием украшений. Золотое шитьё, галуны, драгоценные камни на мужской одежде — всё это безвозвратно кануло в прошлое. Бархат и атлас были преданы анафеме: отныне «мужские» ткани не должны ни переливаться, ни блестеть!

Я всему этому был только рад. Все эти дурацкие украшения, пуговицы с бриллиантами, красные каблуки, а уж тем паче — парики, косы, букли и тупеи, — это такая хрень, что и словами не описать.

Наступающий девятнадцатый век явно был в моём вкусе…Однако, почти сразу же начались неприятности.

Чтобы разместить по комнатам все необходимые предметы убранства, требовалось хотя бы вчерне распределить комнаты в резиденции среди моей свиты и личной свиты императрицы. Тут весь двор был просто шокирован куцым количеством новых придворных должностей: я назначил себе четырёх камер-юнкеров и двух камергеров, Наташа — четырёх фрейлин и двух статс-дам! Даже нищие немецкие маркграфы содержали больший двор! Сколько разочарований, разбитых надежд, нереализованного честолюбия вельмож, надеявшихся на тёплое место при новом дворе, обрушилось на шокированный петербургский свет! И, не успели все по-настоящему удивиться произошедшему, как я нанёс по благообразию русского императорского двора 18 века новый страшный удар, объявив, что придворные должности не несут теперь никакого реального значения, становясь всего лишь почётными наименованиями, и не оплачиваются! И флигель-адьютанты, и генерал-адьютанты, и камер-юнкеры, и камергеры теперь практически исключены из Табеля о рангах!

Как только эта новость пронеслась по гостиным и салонам, шум поднялся такой, что на второй день ко мне приехал взволнованный Воронцов.

— Ваше Величество, не поторопились ли вы с отменою придворных привилегий? Ведь при почившей императрице эти звания имели преимущество перед чиновниками гражданской службы, а теперь они совершенно теряют своё значение, Табелем о рангах установленное!

— Александр Романович, как мы с вами уже говорили, Правительство должно быть отделено от дворца, и произошедшая теперь отмена придворных чинов является шагом в этом направлении. И, думаю, что на фоне известных вам грядущих перемен, сия перемена вскоре окажется столь незначительной деталью, что вскоре про неё никто и не вспомнит!

— И когда вы намерены огласить ваше… «большое решение»? — с интересом спросил Воронцов.

— Полагаю, что в день «священной коронации». Пятое апреля представляется удобною датою — на сей день выпадает Пасха.

— Вы примете необходимые защитные меры?

— Графу Суворову отправлено уведомление о случившейся перемене царствования, с указанием возвращаться в пределы отечества. К апрелю мы разместим эти войска вокруг Петербурга, Москвы и в важнейших губерниях.

— Это хорошо; но, дабы после освобождения не возникло хаоса, надо ввести положения по управлению освобождёнными крестьянами.

— Я этим бы занялся, но времени, честно говоря, на это совершенно нет. Очень надеюсь, что вскоре приедет господин Радищев; я сразу же поручу ему это дело.

— Но если уже 5 апреля будет провозглашено освобождение…

— Нет, власть помещиков сохранится до следующего года. Надо, чтобы сельскохозяйственный работы в этом году прошли без затруднений, очень возможных в такое переломное время.

— Весьма разумно — одобрительно заметил Александр Романович.

— А вы, граф, не желали бы вернуться на государственную службу? Коммерц-коллегия и пост канцлера вас!

— Весьма польщён, Ваше Величество! — с поклоном отвечал Воронцов, и я заметил в его глазах искорки интереса. — А каковы будут мои прерогативы как канцлера?

— Ну, что-то вроде того, что мы видим в Англии. Руководить Кабинетом, вести внутреннюю и внешнюю политику, общее направление которой определяется монархом!

Услышав намёки на заимствования из английской политической системы, Воронцов просто расцвёл.

— Сочту за честь возглавить Русское правительство, Ваше Величество!

— Ну, вот и славно. Мы ведь с вами всегда находили общий язык, не так ли? Военную коллегию я пока возглавлю сам, а что касается остальных, то попрошу вас: подберите кандидатуры на посты в Коллегиях и на места губернаторов и генерал-губернаторов.

Воронцов ещё больше повеселел.

— И не забудьте про наш уговор. Мне нужно лояльное отношение главных вельмож к моему плану освобождения крестьян.

— Безусловно, Ваше Величество. Но ведь план ваш сохраняет своё действие и в отношении конституционного правления, не так ли?

— Конечно.

— Так значит, я могу представить на ваше рассмотрение проект Конституции?

— Непременно! Вы уже что-то готовили?

— Нет, но это ведь совершенно недолго…

— Ой, не уверен… Такие документы, Александр Романович, с кондачка не принимаются. Но в любом случае — готовьте, и будем обсуждать.Только имейте в виду: было бы крайне опрометчиво подтвердить нерушимость права дворянской собственности, не произведя перед этим освобождения крестьян, о чём мы с вами, дорогой Александра Романович, неоднократно уже разговаривали.

— Это очень не понравится нашему дворянству! — заметил Воронцов.

— Ничего не поделаешь. Крестьяне должны получить облегчение своего положения, а значит, дворянам придётся ужаться. И прекращение придворных чинов — это лишь один из шагов на этом пути…

Наконец, улеглась суматоха с поимкою мятежников, приведением к присяге чиновников и офицеров, и прочими мелкими, но необходимыми событиями, сопутствующими любой смене власти. Дела начали входить в «текущую колею». Теперь мне, прежде всего, надо было встретиться с вельможами, составлявшими правительство Российской империи, выполнить кадровые перестановки, наметить дела на ближайшее время. Просили о срочной аудиенции и иностранные послы. Также надо было познакомиться с наместниками и губернаторами, с кем мне не приходилось ещё встречаться (таких было немного), и, конечно же, посетить Сенат.

* — «инкруаябль»- «невероятные».