Благословенный

Глава 5

Итак, встречи с послами я начал с Людвига фон Кобенцеля. Этот австрийский дипломат, родом из чешских немцев, был, пожалуй, старейшим посланником при дворе Екатерины Великой. Двоюродный брат австрийского канцлера, он уже семнадцатый год представлял австрийского императора в Петербурге. Крайне угодливый от природы, он всегда прекрасно ладил с императрицей и, разумеется, завёл во время пребывания в российской столице многочисленные полезные связи.

Я поглядел на старика. Очень некрасивый от природы, в последние годы он ещё и подхватил какое-то кожное заболевание, отчего стал совсем уж безобразен, но нисколько не утратил своей, скажем так… дипломатичности.

— Ваше Величество, нет слов, как счастлив я лицезреть вас в новом качестве! Позвольте, однако же, принести вам глубочайшие соболезнования! Смерть вашей бабушки оказалась столь преждевременной и трагичной… Такое несчастье! И как это печально, что некоторые люди пожелали воспользоваться этим трагическим, хотя и неизбежным событием в своих низких целях! Впрочем, тут вы показали всем, чего стоите!

«Да уж, показал, — с горечью подумал я. — Расстрелял картечью ничего не понимающих преображенцев, которых внезапно вывели из казарм и в кромешной тьме по только выпавшему снегу направили к Зимнему дворцу…»

— Вожди мятежа, я полагаю, уже найдены и изолированы от общества? — с просительной интонацией произнёс австрийский посол, учтиво склонив голову, будто иного исхода он и не ожидал.

— Идёт следствие. Пока трудно сказать, насколько заговор был глубок и разветвлён, но, полагаю, основная часть офицеров гвардии им не затронута!

— Это замечательно! Ведь в наше тревожное время лояльность армии крайне важна! С польскими инсургентами покончено, но теперь ваша великая империя имеет несчастье граничить с пруссаками… Император питает надежду, что вы продолжите политику сдерживания прусских амбиций. Уверен, для этого достаточно будет лишь дипломатической ноты Вашего Величества!

— Да, граф, пруссаки показали себя с самой отвратительной стороны. Едва получив польские земли в награду за войну с Францией, оно тут же заключили с нею мир! Невероятно! Поверьте, всей душой я на вашей стороне! Однако же, скажу прямо, у меня нет желания вмешиваться в дела Европы! На мой взгляд, Россия, будучи не вполне европейской страной, не должна вести чрезмерно активной политики к западу от своих границ. Лучше обратить внимание на Восток и Юг, тем более, что призы там могут быть много более весомыми, а усилия к их достижению — заметно ниже, чем в европейских делах.

— Вы про ваши новые приобретения в Южных Морях?

— Именно. А вы? Почему Австрия не желает получить колониальные владения? Имейте в виду, мир не безразмерен — сейчас возможно приобрести лакомые куски земного шара, а вот потом поздно будет!

— Увы, мы не нация мореплавателей!

— Мы тоже, однако же это не помешало нам многого достичь за последние 90 лет! Если желаете, я могу продать вам замечательные быстроходные суда, построенные из первоклассного леса по новейшим французским чертежам!

— Я непременно передам своему правительству.

— Каковы ваши планы в отношении Турции?

— Скажу вам откровенно, граф — после Очакова нам от Турции более ничего не надо. Стабильная торговля через Проливы принесёт процветание в тот край, который вы десять лет назад посетили с великой императрицей. Однако же, вы знаете турок — однажды они так допекут греков или болгар, что те поднимут восстание, а на подавление двинут каких-нибудь диких албанцев или египтян. Непременно начнётся дикая резня христианского населения, и что, спрашивается, мы в этом случае будем делать? Нам, вроде бы, и всё равно — это не наше население, но человеколюбие не позволит нам остаться в стороне. А если добавить к этому малую толику благоразумия, то станет очевидно, что надобно не дожидаться неизбежного избиения христиан (учитывая текущее состояние Турции, это обязательно случиться), а упредить события и заранее изъять этих несчастных из ведения султана… или хотя бы как-то воздействовать на Порту, дабы избежать этой беды.

— Ваше Величество, вы полагаете, что это возможно?

— Не знаю. Когда-то Турция была довольно-таки веротерпимой страной, туда даже бежали иудеи из Испании, преследуемые фанатичными кастильскими королями… Но теперь всё изменилось. Когда дела у нации идут неважно — а у Блистательной Порты они, прямо скажем, не блестящи, — начинаются самые дикие проявления нетерпимости, и, боюсь, на Балканах мы ещё станем свидетелями самых мрачных ужасов! Я предложил бы создать некий комитет из крупнейших держав для наблюдения за соблюдением султаном Турции прав своих подданных. Как только случится неизбежное — державы должны будут жёстко отреагировать, с соразмерной компенсацией всем надзирающим державам. Как полагаете, удастся ли убедить англичан?

— Ваше Величество! Не так сложно договориться с англичанами, как трудно убедить в одном и том же англичан и французов! Если произнести при них «дважды два — четыре», и один согласиться, то второй тут же бросится утверждать, что правильный ответ — пять!

— Вы, как всегда, правы, граф. Кстати, как ваши дела в Италии?

— Увы, Ваше Величество! Мы так ждали армию Суворова на Рейне; когда же вы изволили отозвать графа и пятьдесят тысяч его войска, нам пришлось очистить левый берег Рейна. Это не могло не сказаться на боевых действиях в Пьемонте, где мы потерпели два крупных поражения.

— Мне, право, жаль. Однако же, я предложил бы вам сейчас замириться с Директорией. Сейчас французы ещё одурманены своим революционным задором; должно пройти время, чтобы они одумались. Такой подъём духа нации не может быть долговременным, и вам, соседям Франции, надо просто его перетерпеть, а потом, лет через десять, дела пойдут своим обычным чередом!

В тот же день меня посетил английский посланник — Чарльз Уитворд. Больше всего он интересовался моей позицией по отношению к Франции. Пришлось его огорчить:

— Скажу прямо, Чарльз: Россия не будет участвовать в войне с Францией. Нет, дело не в боязни революции и не в страхе проиграть. Просто мы, наблюдая за событиями, четко осознали, что происходящая сейчас европейская война — это идейно-политический конфликт, это война идеологий. А мы, не будучи вполне европейской страной, не разбираемся и не можем в достаточной мере разбираться в этих идеологических нюансах. Поэтому, увы, мы намерены держаться в стороне от этого спора, впрочем, как и от остальных европейских событий. Мы объявляем самоизоляцию от европейских бурь, выбирая позицию и путь стороннего наблюдателя.

— Вот как? Неужели вы решили заколотить «Окно в Европу»?

— Конечно, нет. Но мы больше не будем посылать в это окно ни своих солдат, ни дипломатов, ни шпионов. Торговля, наука, просвещение — это пожалуйста. А воевать — нет. Увольте! Последние годы мы слишком часто вмешивалась без всякого повода в дела, которые прямо нас не касались. Ни одно событие не могло произойти в Европе без того, чтобы Россия не обнаружила притязаний принять в нем участия и не начинала вести дорогостоящие и бесполезные войны. В этом нет никакого смысла! Благодаря своему счастливому положению, мы можем жить в мире с государствами всего земного шара и отдаться исключительно внутренним реформам, не опасаясь, что кто-либо осмелится помешать нам в этой важной и полезной работе. Именно во внутренней своей жизни Россия может достигнуть громадных успехов в смысле установления порядка, экономического преуспеяния и правосудия во всех частях обширной империи, что вызовет процветание земледелия, торговли и промышленности. Что приносили многочисленному населению России дела Европы и ее войны, вызывавшиеся этими делами? Мы не извлекали из них для себя никакой пользы, а только гибли на полях сражений! Я убеждён, что действительного благосостояния России нам нужен продолжительный мир и постоянные попечения умной и миролюбивой администрации.

— Ваше Величество! Но ведь вы же прекрасно понимаете, что тот, кто желает мира, должен готовиться к войне; и если вы не будете участвовать европейских делах, всё это кончится лишь тем, что вы утратите всех возможных союзников; однажды вам придётся иметь дело с гигантской, неумолимо огромной и мощной якобинской Францией, покорившей всю Европу и поставившей континентальные нации на службу своему честолюбию! Наша страна, конечно, останется утёсом, возвышающимся среди бурных волн, неизменно доброжелательным к вашей великой Империи, но, Ваше Величество, наш маленький остров не сможет тогда оказать вам достаточной поддержки в борьбе с французским Голиафом!

— Знаете, Чарльз, я много думал об этом, действительно много, и, честное слово, чем более я об этом размышлял, тем больше приходил к мысли о правильности выбранного пути. Россия, на мой взгляд, достаточно велика и могущественна по своим размерам, населению и положению; нам нечего бояться ни европейских держав, ни даже их союза. Конечно, объединив силы нескольких европейских держав, можно нанести России поражение, но цена такой победы будет несопоставима с достигнутыми преимуществами. Так что, мистер Уитворд, я не готов принять какого-либо участия в вашем крестовом походе против Парижа. Да и вам советую закончить с ними дело миром. Время идёт, расходы растут, люди гибнут, а вы так и не можете победить французов. Может быть, оставить эту затею?

Каменный подбородок и острый взгляд англичанина, в глубинах которого всё больше нарастала тёмная, тягучая неприязнь, явственно свидетельствовали, что ход нашей беседы посланнику короля Георга совершенно не по нраву.

— Ваше Высочество, Сент-Джеймский кабинет, служить коему я имею честь, весьма щепетильно относится к поддержанию европейского равновесия, которое страшным образом нарушилось после несчастного парижского переворота 1789 года…

— Ах, оставьте! — перебил я. — Желание мистера Питта во что бы то ни стало сохранить европейское равновесие похоже на религиозный фанатизм. Люди, слабые духом, всегда мечтают о том чтобы «всё оставалось по-прежнему». Но смею заметить, что это невозможно. Как двести лет назад сказал один недурной драматург:

'В делах людей прилив есть и отлив.

С приливом достигаем мы успеха,

Когда ж отлив наступит,

Лодка жизни по отмелям несчастья волочится.

Сейчас ещё с приливом мы плывём

Воспользоваться мы должны теченьем,

Иль потеряем груз'*.

— Другими словами, Чарльз, — продолжил я, не давая тому возможности переварить эту цитату из Шекспира, — одни нации возвышаются, другие клонятся к упадку, третьи впадают в ничтожество, и это совершенно естественный процесс. Противостоять ему — то же самое, что пытаться удержать руками морской прибой. Сто лет назад наша страна практически не участвовала в европейской политике, в то время как поляки спасали Вену от турок. Теперь же всё переменилось, Польша канула в Лету, а в союзе с Веной действует уже Петербург. Что же, вы нам теперь ради Европейского равновесия прикажете убираться обратно за Днепр?

Уитворд саркастически улыбнулся.

— Но вы нас не послушайте, правда?

— Если вы будете говорить глупости, то, конечно же, нет. Кстати, если вспоминать дела давно минувших лет, то, кроме Европейского равновесия, я бы ещё задумался о таком вопросе, как равновесиена морях! Ранее мы видели могучие флоты Голландии и Испании; Франция также занимала господствующее положение на Средиземном море. Теперь же, куда не кинешь взор, море везде пестрит английскими флагами! У вас 200 линейных кораблей, у остальных не более 60-ти. Не является ли это серьёзнейшим нарушением «Европейского равновесия»? Ведь господство на море даёт гигантские преимущества тому, кто им обладает!

Ни один мускул не дрогнул на любезной физиономии Уитворда, и только в глубине его серых глаз туманный дымкой отразилось глубочайшее неприятие моего вопроса.

— Ваше Величество, Великобритания — суть морская держава! Обладание морями есть неотъемлемая часть английского характера, то, к чему каждый англичанин стремится всей своей душой. Для нас господство на морях также естественно как для вашей державы обладание сушей. Ведь вы же не находите несправедливым, что Россия в одиночку владеет гигантскими пространствами Сибири?

— Отнюдь: мы приложили гигантские усилия для овладения этими землями.

— Ровным счётом также и мы приложили огромные силы и жертвы для господства над морями, к чему было чрезвычайно много претендентов!

— Но, дорогой мой мистер Чарльз, насколько это справедливо? Вот теперь можете закрыть морскую торговлю для любой державы, когда как она приносит огромные средства. Тем самым вы, по сути, господствуете над Европой, произвольно устраивая блокаду побережья любой страны, которая вам неугодна. Пока сохраняется такое положение дел, всякие разговоры про какое-то «европейское равновесие» совершенно бессмысленны! Кстати про блокады: ваша эскадра из шести кораблей уже несколько месяцев находится в виду Мальты. Наши силы там — всего лишь четыре фрегата, назначенные для охраны торгового мореплавания, и решительно не могут угрожать никаким интересам ни Великобритании, ни кого-либо из её союзников. Как нам это понимать?

Лицо Уитворда стало окончательно непроницаемо.

— Ваше Величество, нам известно, что ныне на Мальте заканчивается устройство нового порта, способного принимать большие эскадры линейных кораблей. Это вызывает беспокойство нашего Адмиралтейства. Сент-Джеймсский кабинет полагает, что Мальта может принадлежать либо самим мальтийцам, либо, по свойству территориальной близости и родственности населения, отойти Неаполитанскому королевству, но никак не к России, особенно, учитывая политику вооружённого нейтралитета, не так давно проводившуюся Россией на морях.

— А, это то, что вы называли «политикой бессильного нейтралитета»? С той поры прошло пятнадцать лет! За это время вы успели повоевать с Францией, заключить с нею военный союз, а потом снова воевать. Откуда же такая злопамятность в отношении России?

— Ваше Величество не провозглашали отхода от этой политики, напротив всегда отзывались о ней похвально! Между тем, Англия чрезвычайно ждёт от России союзнического содействия в пресечении военной контрабанды, а не отстраненного следования кем-то выдуманным и якобы признанным всеми «правилам морской торговли»!

— Признаться, Чарльз, я как раз сторонник нейтралитета России во всём, особенно в европейских делах. Полагаю, что в наших интересах в это тяжёлое время всячески охранять нашу торговлю, особенно учитывая неразборчивость каперов, способных усмотреть военный груз в любом, самом невинном, товаре. Ведь любое изделие человеческих рук можно прямо или косвенно применить на войне: когда мы везём чугун, нам говорят, что из него будут отлиты ядра, когда везём зерно, нам объявляют, что им будут кормить солдат… Поэтому, я в целом намерен придерживаться политики прежнего царствования, и охранять нашу торговлю от необоснованных и произвольных ограничений. Если же и будут установлены правила об ограничении перевозок военных грузов по морю, это не будут английские правила. Мы составим свод международных законов и будем строго его придерживаться! Не скрою, Мальта имеет в этих планах некоторую роль…

Уитворд раскланялся. Совершенно очевидно, что он крайне раздражён результатами встречи. Я же остался в глубоких раздумьях, глядя в темень за окном своего кабинета.

Англичане… Нормальные, в целом, ребята, однако, совершенно невменяемые, когда речь заходит о военно-морской мощи. Что-то, чувствую, этот посланец короля Георга ещё выкинет… надо приказать как можно тщательнее досматривать переписку английского посольства!

* — У. Шекспир, «Юлий Цезарь».