Божественная шкатулка

ГЛАВА 2

Мне кажется, что если бы бог справедливости не был наделен изрядной долей юмора, то даже у него от одной только мысли о жутких наемниках, охраняющих Нантский храм, в жилах застыла бы кровь. Однако веди боги более размеренную и благонравную жизнь, мне, конечно же, не о чем было бы вам поведать. Мудрый человек никогда не забывает о том, что именно благодаря богам в плодах граната всегда оказываются зернышки, а в храмах — жрецы.

Сами храмы приводят меня в дрожь, а жрецы и жрицы вселяют в меня беспокойство. Разговоры же, не имеющие отношения к каким-либо способам обогащения, способны ввергнуть меня в неизбывную скуку. К тому же самый мой нелюбимый цвет — черный. И кроме того, я не особый любитель темноты. Тем не менее ваш покорный слуга оказался в практически неосвещенном помещении Нантского храма, где мне пришлось вступить в разговор с нантской жрицей по имени Синдия.

Мы заговорили с ней о нищем бродяге, встреча с которым мне совершенно не запомнилась, и целью нашего разговора было…

Впрочем, о цели разговора я вскоре напрочь забыл. Возможно, мне следует упомянуть о том, что жрица Синдия отличалась редкостной красотой. Пожалуй, никакие слова не способны передать эту красоту. Синдия отличалась совершенством настоящей богини. Красота ее была столь велика, что я почувствовал, что недостоин даже смотреть на нее.

— Как ваше имя, господин?

— Ах да! Мое имя!

Я сорвал с головы шляпу, зубами выдернул одно из украшавших ее перьев и теперь, очевидно, выглядел так, будто только что съел живьем целого фазана. Я поспешно вытащил перо изо рта и сделал попытку спрятать его у себя за спиной. При этом рукой нечаянно задел массивный железный подсвечник, и тот с неописуемым грохотом опрокинулся на пол. Следует отметить, что после этого в комнате сделалось еще темнее. Не иначе как это новые забавы богов! Что-то слишком легко мне удается вызвать у них улыбку. Все потому, наверное, что они постоянно шутят со мной одни и те же старые шутки.

— Похоже, вы немного нервничаете, — с улыбкой заметила красавица-жрица.

О эта улыбка! Ради еще одной такой улыбки я бросился бы на штурм Нантского храма, вооружившись одной лишь дамской шпилькой. Синдия кивком приказала храмовому служке поставить на прежнее место опрокинутый мною светильник. Мальчишка поспешил выполнить ее приказание и принялся соскребать с пола капли растаявшего воска.

Поверьте, друзья, на этой женщине была удивительного изящества мантия храмовой жрицы, украшенная невиданной красоты алмазами. Смею уверить вас, что одеяние это не идет ни в какое сравнение с тем уродливым платьем, которое жрицы носят за стенами храма. Лицо Синдии, ее волосы, губы, упоительный аромат ее кожи, божественная фигура под тончайшей, словно паутина, мантией! О Великий Эласс! — при виде всего этого у меня на голове едва не зашевелились волосы.

— Корвас! — сумел я наконец выдохнуть свое имя.

— Корвас? — удивленно выгнула брови божественно прекрасная жрица.

— Да-да! Мое имя Корвас!

Должно быть, мой голос неуверенно дрогнул, как у прыщавого молокососа, впервые оказавшегося в борделе, а лицо в полумраке храма вспыхнуло краской, словно фонарь. Мне не оставалось ничего другого, как извлечь на свет божий письмо таинственного Олассара и протянуть его жрице. Ее теплые руки нежно легли на мои ладони. Она не отнимала рук так долго, что мне показалось, будто я воочию вижу, как мы корчимся от страсти в любовных муках, как воспитываем детей, как вместе старимся. А как же иначе? С какой стати тогда она так долго держала мою руку в своей, причем с такой нежностью?

— Корвас, я не смогу прочитать письмо, если вы не выпустите его из своих рук!

Ее нежный голос вывел меня из мира грез. Мои пальцы разжались и быстро скрылись в складках одежды. Это движение было проделано с такой поспешностью, что я довольно болезненно задел при этом свое собственное, скажем так, мужское достоинство.

— О, конечно же! — с трудом выдохнул я, — Прошу простить меня, о Синдия!

Чтобы рассмотреть текст, жрица поднесла письмо Олассара поближе к свету, исходившему от второго светильника. Когда я увидел ее лицо, освещенное пламенем свечи, то мгновенно почувствовал, что сердце вот-вот разорвется у меня в груди. Я поспешил отвернуться, сделал шаг в сторону и в то же мгновение наткнулся на молодого человека, старательно соскребавшего с пола воск. С громким шлепком я приземлился на собственную пятую точку!

Жуткий это был миг для меня, друзья! Просто кошмарный! Не знаю почему, но я почувствовал, будто какая-то неведомая сила заставляет меня предстать перед жрицей таким, каков я есть, можно сказать, во всей своей красе. Однако следует знать меня настоящего тогда, если вам суждено оценить меня настоящего сейчас. Впрочем, я отклонился от темы.

Меня тотчас усадили в кресло — скорее всего ради моей же собственной безопасности. И пока я сидел в нем, чувствуя себя дурак дураком, Синдия, присев рядом со мной, читала письмо.

— Итак, — промолвила наконец красавица-жрица. — Вы — благодетель Олассара.

После этих слов она приободрила меня пристальным взглядом своих бездонных, как океан, глаз. Ее взгляд пробудил во мне какое-то смутное, неясное чувство. Мне подумалось, будто я, Корвас-как-его-там, вырос в глазах жрицы Нантского храма до уровня весьма важной персоны. Клянусь нежными коготками Ангха, все это дело представлялось мне тогда связанным с храмами, религией и какими-то тайнами, известными лишь узкому кругу посвященных.

— Уважаемая Синдия, клянусь прахом матери, но я никак не могу припомнить этого самого Олассара.

Это правда, друзья мои. Я произнес эти слова прежде, чем получил хоть какое-то представление о характере наследства. Я сказал истинную правду, потому что просто не мог солгать храмовой жрице. Действительно, не мог. Не мог солгать очаровательной Синдии. Скорее всего это было какое-то колдовское наваждение. Впрочем, сей факт не имеет никакого значения. Дорогая Синдия! Зачем нам какие-то богатства и государства? Для чего нам какая-то там слава или могущество, если у тебя есть я, а у меня есть ты.

— Мастер Корвас, — сказала она и сложила лист пополам. — Возможно, произошла какая-то ошибка. Вы уверены в том, что не помните Олассара?

— Абсолютно уверен.

— Значит, вы не помните нищего, которому могли дать деньги? Может, вы просто забыли его имя?

— Нет.

— Вы уверены? Этот случай мог просто вылететь у вас из головы?

Я скромно потупил взор и принялся разглядывать пол.

— Я самовлюбленный негодяй, Синдия. И я пальцем никогда не пошевелю, чтобы вернуть деньги тому, у кого их занял. Посмотрите на мое жалкое рубище! Благотворительность — вовсе не мое ремесло. Не помню я никакого нищего бродягу.

Жрица смерила меня пристальным взглядом.

— Корвас. Довольно редкое имя.

— Рафас, мой отец, был уроженцем Амриты, страны, лежащей по ту сторону великого океана Илана. Это он дал мне такое имя.

Синдия кивнула и снова развернула письмо.

— Олассар в своем завещании совершенно точно указал ваше имя, внешность и то место, где вы можете находиться. В этом деле очень важно избежать любых ошибок.

— Совершенно верно.

— Мастер Корвас, у нас имеется возможность воскресить ваши воспоминания. Желаете подвергнуть себя особому ритуалу?

— Сколько угодно!

Я был готов выдержать пытку раскаленным добела железом только бы остаться рядом с Синдией. Постояв со мной еще секунду, жрица выскользнула из комнаты. Я уже было привстал с кресла, когда передо мной возникло лицо, которое может привидеться лишь в кошмарном сне.

— Меня зовут Иамос. Насколько я понял, вы согласились подвергнуться ритуалу прочесывания снов?

— Прочесывания снов? Думаю, да. Только я не имею ни малейшего представления о том, что это значит.

Памятуя о лукавом характере богов, я тут же поинтересовался:

— Имеет ли этот ритуал какое-нибудь отношение к раскаленному добела железу?

Вы можете представить себе урода, которого улыбка делает еще более уродливым? Так вот, именно таков был нантский жрец Иамос. Он мгновенно разразился гадким смешком:

— А почему вы об этом спрашиваете?

Я понял, что сболтнул лишнее.

— Смею заверить вас, что процесс совершенно безболезненный при условии, что сами воспоминания не причиняют вам никаких неприятностей. Ведь бывают воспоминания, которые способны причинить великие страдания. Иные воспоминания вообще могут лишить человека жизни.

— А где же Синдия?

— Она занимается приготовлениями к прочесыванию снов. Вы историей интересуетесь?

— Ну, разве лишь в тех случаях, когда это мне по карману.

— Прочесывание снов можно уподобить историческому изысканию. Сам ритуал восходит к временам Иткана. Прошу вас следовать за мной.

Иамос жестом указал мне, куда нужно идти. Я принял вертикальное положение и направился вслед за ним на неверных ногах. Иамос проводил меня через коридор в огромное помещение, в котором я заметил несколько массивных железных дверей. Комната была настолько велика, что свет немногочисленных свечей, видимо, не достигал потолка и стен. Я потянул жреца за мантию.

— Мне кажется, что слишком много суеты затевается ради какого-то жалкого, давнего воспоминания.

Мой спутник нахмурился, но затем его лицо приняло выражение, хорошо знакомое тем, кому приходится иметь дело с безбожниками.

— Воспоминания — это сокровища Богини-Воронихи. Она сама решает, где их оставить — или у Аму Светлого, или у Хоранса Темного и Туманного. Когда вы думаете о прошедшем, то ваши воспоминания находятся во власти Аму. Если вы что-то забываете — значит ваши воспоминания отошли во владение к Хорансу.

— Хоранс, наверное, будет посильнее Аму, — предположил я, — учитывая то тяжелое бремя, которое нам приходится нести. Мы чаще забываем, чем помним.

— Аму сильнее, — возразил Иамос и положил руку на массивный запор железных дверей. — Хоранс всего лишь стережет сокровища Богини-Воронихи. Аму должен нести груз того, что остается в памяти всех смертных.

— Память о наших поступках?

— Верно. Их собственных и поступках окружающих, — кивнул Иамос, по всей видимости, отягощенный грузом собственных воспоминаний. — А также всего того, что совершается во имя истины.

От сводов огромного, похожего на пещеру зала громким эхом отразился скрежет дверного запора. Чья-то невидимая рука распахнула двери, и моему взору предстало еще одно внушительных размеров помещение, пол которого представлял собой поверхность естественной скальной породы. На сводах зала играл слабый голубоватый свет, и неровная поверхность пола у нас под ногами отбрасывала причудливые тени. Каждый ее бугорок венчали оплавленные восковые свечи. К одной такой выпуклости и подвел меня Иамос. Когда мы благополучно поднялись на него, мой спутник замер, крепко сцепив перед собой руки. Я последовал его примеру. Нагретый воздух вокруг нас источал тяжелый запах курящегося ладана.

Глядя с возвышения вниз, я смог разглядеть нечто вроде подиума, высеченного древними людьми прямо в толще скалы.

— Вон там — самое древнее святилище, место свершения таинств еще в те времена, когда нас называли Итка. А вот это, — Иамос указал на своды зала, — было построено много позже, уже руками нантов.

На каждом конце подиума в огромных жаровнях светились раскаленные угли. Не исключено, что это была лишь игра моего воображения. Но я готов поклясться, что в них нагревались какие-то инструменты. Я уже был готов бежать, когда мой слух уловил мечтательные аккорды арфы. Над моей головой выросли огромные черные тени. Это были гигантские птицы! Они кружили в вышине, величественно размахивая крыльями. В их облике мне почудилось нечто странное. Головой и крыльями птицы походили на воронов огромного размера, однако, когда мои глаза полностью привыкли к темноте, мне удалось разглядеть, что у них обнаженные человеческие тела, мужские и женские.

— Что это? — указав на диковинных птиц, поинтересовался я у Иамоса.

Жрец удивленно посмотрел на меня и ответил:

— Это крылья.

— Извините, я сразу не понял.

Неожиданно от кружившей над моей головой стаи отделилась одна такая женщина-птица. Устремившись вниз, она вскоре плавно, словно легкое, невесомое перышко, приземлилась на подиум. Я уже догадывался, что представляют собой ожидающее меня наследство и вся эта развертывающаяся перед моими глазами грандиозная религиозная мистерия, а заодно и инструменты, которые я заметил в жаровнях. Однако мое внимание было приковано к обнаженной женщине-птице, восседавшей теперь в самом центре подиума. Не знаю почему, но я точно знал, что это Синдия.

— Скажите мне, Иамос, можно ли побольше разузнать об этой религии?

— Тише, молчите!

Похожее на огромного ворона существо в центре подиума расправило крылья, и мне показалось, что это самые настоящие крылья, а вовсе не деталь маскарадного костюма. В своей жизни я повидал немало настоящих воронов и поэтому сразу понял, что женщина-птица взмахивает крыльями по-настоящему и по-настоящему вертит головой. Взгляд крылатого создания был устремлен на меня. В ту же секунду мне стало понятно, какие чувства испытывает кузнечик в открытом поле. Я было попробовал спрятаться за спину Иамоса, но тот куда-то исчез. Испарился!

Неожиданно помещение наполнил жуткий пронзительный клекот. Он до боли резал слух, и я поспешил зажать руками уши. Но тщетно! Птичий крик не сделался тише ни на йоту. Казалось, будто он острыми иглами вонзается мне в мозг. Стая людей-птиц опустилась ниже, и теперь они кружились на уровне моих глаз. Птица Синдия издала громкий крик, перекрывший крики других людей-воронов, и взлетела с подиума. Взмыв вверх над остальными своими сородичами, она затем камнем рухнула вниз и приземлилась прямо передо мной. Интересно, каким образом этот ритуал поможет воскресить воспоминания? В следующее мгновение с моих уст сорвались слова молитв, забытые еще в далеком детстве.

Кольцо круживших вокруг меня птиц сомкнулось еще плотнее. Ворон Синдия накрыла меня своими крыльями. Наступила темнота, описать которую просто невозможно. Достаточно лишь сказать, что по сравнению с этим кромешным мраком обычная темнота показалась бы мне ослепительным светом. Я почувствовал, что поднимаюсь в воздух, явственно ощущая, что меня никто не поддерживает — ни руками, ни крыльями. Я, должно быть, оказался на высоте не менее пятисот метров, однако не испытывал никакого головокружения.

Где-то в глубине моего разума мерцал еле различимый язычок пламени. Мерцал, несомненно, там, ибо я видел его не глазами, а скорее мысленно. Вскоре он сделался ярче и сильнее, и через долю секунды в самой его середине мне открылось все то, что я когда-либо видел, думал или чувствовал — от пребывания в материнской утробе до птиц-людей в Нантском храме.

Мои родители, брат-близнец Тайю, который, по словам отца, давным-давно умер, девушки и женщины, которых я когда-то страстно желал, темные делишки, какие я когда-либо обстряпывал, все то зло, которое люди причинили мне, — вся моя жизнь лежала передо мной, как дымящееся кушанье на тарелке. А потом все это куда-то неожиданно исчезло — за исключением внутреннего убранства стен гостиницы «Рыжий пес», фантастического запаха пищи, доносившегося с кухни, и возникшего передо мной образа аппетитной красотки Лоны.

Да, я действительно оказался в прошлом! Это были далеко не худшие в моей жизни дни. В ту пору в моем кошельке звенели монеты, на меня гроздьями вешались очаровательные юные создания, а мужчины — деятели искусства и торговли — искали моей благосклонности. В те дни я торговал драгоценными камнями, и ни у кого в этом подлунном мире не было столь радостной, прекрасной жизни и славной репутации, как у меня.

Ах, Лона! Она исчезла из моей жизни вместе со всеми моими драгоценностями. После того, как со мной беспощадно разделались судьи, ее муж — торговец мануфактурой по имени Йоток — покончил с моим прекрасным домом и всем моим имуществом и товаром, а потом они оба — и он, и она — покончили друг с другом. Я умудрился выкарабкаться из всей этой истории без гроша в кармане. Правда, мне также довелось отведать палаческого кнута во время публичной порки у позорного столба на людной площади Заксоса.

Впрочем, довольно обо мне. Вы только взгляните на нее. Взгляните на красотку Лону, на ее грудь, готовую разорвать кружева и вырваться на волю. На огненно-рыжие волосы, обрамляющие аппетитную молочно-белую шейку. Разве можно винить меня в том, что, находясь в обществе Лоны, я не удосужился запомнить какого-то там нищего, просившего милостыню. Не сводя глаз с Лоны, я тогда потянулся за кошельком и извлек несколько монет — только ради того, чтобы этот попрошайка больше не докучал мне. Я даже не соизволил пересчитать их и не посмотрел, какого они достоинства. Десять золотых рилов в ту пору были для меня сущим пустяком. Конечно, после того, как Лона, Йоток и заплечных дел мастер расправились со мной, я был вынужден считать каждый грош. Но ведь она такая красавица, согласитесь.

— Да, она была хороша собой.

Я открыл глаза и увидел, что снова нахожусь в Нантском храме. Передо мной стояла Синдия. Никаких перьев — она уже успела одеться. Одеяние жрицы отличалось простотой — светло-голубое платье с накинутой поверх синей мантией, служившей чем-то вроде вуали. Под мышкой она держала узелок — нечто завернутое в кусок белой ткани. На полу возле ног женщины стояла деревянная шкатулка с четырьмя ящичками-отделениями. Свободной рукой Синдия указала на нее.

— Это то самое наследство, Корвас, которое оставил вам благодарный Олассар.

Я стыдливо покачал головой.

— Моя великая щедрость, — усмехнулся я с отвращением, — я и рассчитывать не мог на ответную благодарность. Деньги тогда для меня ничего не значили. Я вообще не достоин никакой благодарности.

— Послушайте, Корвас, в тот день все ваше существо было охвачено огнем похоти, но вы инстинктивно откликнулись на зов о помощи, с которым к вам обратился Олассар. Другой человек, оказавшийся в подобной ситуации, на вашем месте просто оттолкнул бы руку просящего.

— Неужели вы хотите сказать, что я хороший человек?

— Нет, так далеко в своих предположениях я не захожу. — На губах Синдии мелькнула легкая улыбка. — И все же, Корвас, вы человек далеко не пропащий.

— Вы сказали бы то же самое, если бы знали, что я сейчас о вас думаю.

В глазах Синдии мелькнул лукавый огонек.

— Мне известно все, что вы когда-либо думали обо мне или любой другой женщине. Я заглянула в каждый уголок воспоминаний всей вашей жизни, Корвас. Если вы хотите завести от меня секреты, то вам лучше всего заняться этим прямо сейчас.

Мои щеки запылали так, что их жар вполне мог растопить свечной воск. Я повернулся к новоявленному наследству. По форме шкатулка напоминала миниатюрный бочонок с четырьмя закругленными ящичками, расположенными точно друг напротив друга. Корпус шкатулки покоился на украшенных завитками ножках. Верхнюю его поверхность украшали такие же завитки. Шкатулка была сделана из очень темного дерева. Гладко отполированные бока венчала инкрустированная ручка-шишечка из слоновой кости.

Взяв шкатулку в руки, я с удивлением обнаружил, что она поразительно легкая. Мне показалось, что от подарка Олассара исходит аромат оливкового дерева.

— Так, значит, это мое наследство? Эта милая, причудливая вещица? Надеюсь, мне удастся выручить за нее пару золотых. Что ж, спасибо и на этом. Хотя бы чуть-чуть возмещу утрату своих ковров.

В ответ на мои слова Синдия указала на один из ящичков шкатулки.

— Откройте его.

Я опустил подарок Олассара на пол, присел перед ним на корточки и выдвинул до конца нижний правый ящик. В то же мгновение пол ушел у меня из-под ног, и я вынужден был сесть. Отделение шкатулки оказалось доверху наполненным золотыми монетами достоинством в десять рилов.

— Да тут… тут, пожалуй, их будет больше тысячи.

— Вообще-то их здесь бессчетное количество.

Я с изумлением посмотрел на Синдию.

— Ничего не понимаю. Шкатулка такая легкая, что в ней просто не может быть столько монет. Здесь же золота такое количество, что по весу оно тяжелее самой шкатулки!

Синдия вытянула вперед руку и задержала ее прямо над подарком. Ящичек вернулся на свое прежнее место, шкатулка поднялась над полом, а ручка-шишечка оказалась в руке жрицы.

— Олассар торговал удивительными вещами, — сказала Синдия с улыбкой.

— Он был волшебником?

— Пожалуй, нет. Просто на подаренные вами десять рилов он завел собственное дело.

— Так все-таки чем торговал Олассар?

— Всем, что может когда-либо понадобиться покупателю, и всем, что может никогда не понадобиться!

Я покачал головой и попятился прочь от удивительной шкатулки.

— Не могу себе представить, что будет потом. Так что большое вам спасибо. Знаем мы эти штучки! Развелись тут всякие волшебники-моралисты, коим нечем заняться, и оттого-то они только и знают, что пытаются всучить свои изуверские сокровища любому, кто попадется им под руку. Заодно они разделываются с теми, кто, по их мнению, оказывается недостойным. Уж я-то знаю, на сколько я потяну в их глазах!

— Корвас, находящийся перед вами предмет создал самый обыкновенный человек. Удивительными качествами шкатулку наделил отнюдь не волшебник. Здесь, в нашем храме, мы мало говорим о чем-либо другом. В свое время Олассар доверил нам эту вещь. Многие жрецы верят в то, что эта шкатулка — либо сам бог, либо обиталище бога. Или что бог хотя бы однажды прикасался к ней.

В ответ на объяснения жрицы я только расхохотался и замахал руками.

— Это было бы еще хуже, верно? Насколько я припоминаю весь пантеон богов, сами боги куда более фанатичны, чем любой из нас, простых смертных. Думаю, что даже самые милосердные боги в следующее мгновение лишили бы меня жизни.

— Послушайте, Корвас! То, что вы думаете о себе, и то, кто вы на самом деле, — совершенно разные вещи. Запомните вот что: я не могу солгать вам, а вы, в свою очередь, не можете солгать мне.

— Ужасная это судьба для торговца коврами, — откликнулся я.

Однако сказанное Синдией было истинной правдой — я не способен солгать ей. То есть попытался было, но потерпел неудачу. Еще раз посмотрев на удивительную шкатулку, я медленно покачал головой, мысленно представив себе, что еще может в ней оказаться. Во мне буквально закипала алчность.

— Посоветуй, Синдия, что же мне тогда делать с этой шкатулкой?

Жрица протянула мне заветную вещицу и отпустила руку. Подарок Олассара повис в воздухе и оставался там, пока я не взял его в руки.

— Ваша торговля коврами прекратилась сразу же после гибели марзакских жуков, а также после того, как окончательно лопнуло терпение королевской стражи. Кстати, вас все еще ищут.

— Йоркис — никудышный волшебник. С чего бы это стражникам переворачивать в моей лавке все вверх дном? Только из-за того, что ему не удалось купить летающий ковер?

— Думаю, все дело в том, что он чуть не купил ковер, умеющий ползать.

— И все же почему ищут именно меня? Ведь в бедняцком квартале каждую секунду совершаются сотни самых разных преступлений! Почему же ищут не настоящих преступников, а меня, невинного торговца коврами?

— Вам когда-нибудь доводилось слышать о Пагасе Шэдоусе? — ответила Синдия вопросом на вопрос.

В то же мгновение по моей спине пробежал неприятный холодок.

— Вы имеете в виду капитана Гетеринской стражи?

— Его.

— Разумеется. Кто же не слышал об этом злобном чудовище. — Я намеренно не упомянул имени капитана, сопроводив свои слова бесстрашным, как мне показалось, жестом. — Но ведь я слишком ничтожен, чтобы привлечь его внимание к моей скромной особе.

— Это вы так считаете, Корвас. — Синдия легонько коснулась моей руки. — Йоркис — его тесть.

— О, спасите и сохраните меня, святые небеса! Значит, я покойник! Во всем Городе Бедняков не найти такого уголка, где мне удалось бы спрятаться. — Я схватил руку жрицы обеими руками. — Дорогая Синдия, послушайте мой короткий рассказ. Давным-давно, много лет назад, один торговец продал капитану кусок красной рыбы с душком. Так вот, с тех самых пор этот бедняга болтается подвешенный за большие пальцы ног в жуткой, кишащей крысами темнице где-то под королевским дворцом. А я, по недостатку ума, пытался «нагреть» тестя капитана королевской стражи на несколько жалких рилов. — Перед моим мысленным взором промелькнула вся моя жизнь, и я отнюдь не горел желанием столь поспешно ее закончить. — Интересно, что же мне теперь делать?

— Может, вам все-таки следует продолжить то, что начал Олассар?

Я снова посмотрел на шкатулку.

— Да, я понял вас, Синдия, — ответил я и указал на сверток, который моя собеседница все еще держала под мышкой. — А это что у вас такое?

— Мои вещи. Я отправляюсь вместе с вами путешествие.

— В путешествие? Вместе со мной? Но… я хочу сказать, вы же меня прекрасно знаете…

— А вы бы предпочли остаться в городе?

— Нет, только не это. А вы дадите мне что-нибудь из шкатулки?

— Дам.

— А что именно?

— То, что вам нужно. — С этими словами Синдия направилась к выходу. — Пойдемте со мной. Я поспешил следом.

— Куда мы идем?

— В свое время Олассар заключил один очень важный договор с омергунтами, обитающими в Заколдованных горах. Тамошний вождь недоволен результатами дела, которое взялся выполнить Олассар. Нам нужно довести его до конца и все привести в порядок.

— А откуда вам известно об этом договоре?

Синдия рассмеялась:

— Я просто взяла из шкатулки то, что нужно вам, Корвас. Это и был тот самый договор.

— А зачем вам это нужно?

— Это мой долг.

— Ваш долг? Что это значит? Что это за долг такой?

— Мой долг — быть свидетелем чудес.

Ответ Синдии оказался недвусмысленным и простым, как сама правда. Мне на самом деле требовалось побыстрее выбраться из города, а отделения шкатулки, подаренной мне Олассаром, были полны золота. И все же вашего покорного слугу не оставляло ощущение, будто чья-то невидимая рука втягивает его в какую-то необычайно запутанную интригу. Готов признать, что у меня имелись некоторые недобрые предчувствия относительно предстоящего путешествия в Заколдованные горы, даже в обществе такой приятной спутницы, как Синдия. Расстояние до Кьенососа составляет около пятисот миль, а до долины — места обитания омергунтов — нужно добираться еще сто семьдесят миль, двигаясь на север. Мои сапоги, вернее, то, что они теперь собой представляли, для этой цели явно не годились. Я был уверен, что, когда мы доберемся до старых городских стен, мне придется щеголять в сапогах без подметок.

Поскольку теперь в моем распоряжении имелась волшебная шкатулка Олассара, я подумал, что смогу воспользоваться ее услугами. Если она оказалась в состоянии одарить меня золотом, то, может быть, посодействует и с амуницией? Кроме того, я был бы не против заполучить коня, осла или по меньшей мере пару новых сапог. Я открыл один из ящичков, но обнаружил, что он пуст.

— Странно, — заметил я, хорошо помня о том, что мне отчаянно нужна пара новых сапог.

Открыв второй ящичек, я увидел, что он тоже пуст. Я подумал и решил открыть то отделение шкатулки, которое, по моему убеждению, было битком набито золотыми монетами. Воспользовавшись ими, я мог бы купить себе пару сапог, нет, даже две пары. Две пары сапог и новый костюм. Ящичек, к сожалению, также оказался пуст.

— Синдия, когда я в первый раз открыл этот ящичек, шкатулка решила, что мне нужно золото. Сейчас она так не считает, верно?

— Да. Верно, Корвас. Вы правы.

С этими словами Синдия зашагала к тому месту, что находилось между Гетеринским и Нантским храмами.

Как оказалось, здесь готовился к путешествию целый караван, и поэтому вокруг царили невообразимая суматоха и невыносимый шум. Погонщики нагружали верблюдов, нантские жрецы и возничие снаряжали в дорогу превосходные кареты, запряженные быстроногими лошадьми. От досужих зевак и воришек будущих путешественников охранял отряд нантской стражи, вооруженный пистолетами и саблями. Оказавшись в самой гуще приготовлений, Синдия неожиданно остановилась и повернулась ко мне:

— Мне кажется, шкатулка Олассара решила, что вы не нуждаетесь в золоте. Скорее всего она посчитала, что вам хочется взглянуть на золото. Теперь же, когда вы решили завершить начатое Олассаром дело, у вас нет желания видеть золото.

Я немного подумал и решил, что Синдия хотела сказать, будто шкатулка заставила меня выполнить ее волю, пообещав богатство, которое в общем-то и не собиралась мне преподносить. Это заставило меня подумать о божественной сути Олассарова подарка. Если бы не уверенность в том, что я обязательно найду лазейку в заборе правил, регулирующих деяния хитроумной шкатулки, я бы, очевидно, отказался от такого подарка, не будь необходимости расстаться при этом с Синдией. Это мало соответствовало моему пониманию справедливости — если, конечно, принять во внимание тот факт, что нантские храмовники придерживаются принципа безбрачия.

Кроме того, мои еще не до конца оформившиеся отношения с капитаном Шэдоусом побуждали меня покинуть город как можно скорее. Похоже, что большую часть жизни мною руководили внешние обстоятельства, а вовсе не принимаемые мною решения. Текущие события свидетельствовали о том, что такое положение вещей вряд ли изменится очень скоро.

— Ну, тогда мне понадобятся новые сапоги, если предполагать, что наша встреча с главой обитателей Заколдованных гор все-таки состоится.

Синдия снова рассмеялась и вытянула вперед руки, указывая на снаряжающийся для предстоящего путешествия караван, окруженный остатками стен бывшего Элассанского храма.

— Разве тому, кто странствует вместе с караваном, нужны сапоги?

Я последовал взглядом за ее рукой. Путешествие готовилось серьезное. Я насчитал по меньшей мере тридцать верблюдов, пять внушительных размеров карет. Точное же количество лошадей мне определить просто не удалось.

— Откуда все это? Неужели все ваше?

— Это — собственность Нантского храма. Мы начали приготовления с тех самых пор, когда Олассар передал нам шкатулку с пожеланием вручить ее вам. Мы ждали лишь вашего появления и согласия отвезти шкатулку к омергунтам.

— Но зачем? Почему ваша религия занимается этим?

— Для того чтобы своими глазами увидеть чудеса, нужен по меньшей мере один жрец любой из религий, — ответила Синдия.

Услышанное значительно подняло мое настроение, хотя следует признать, что кое-что по-прежнему омрачало мысли.

— Скажите, Синдия, не кажется ли вам, что довольно неприлично путешествовать вместе с таким прекрасным караваном в таких сапогах, как у меня?

— А-а, понимаю, — рассмеялась красавица-жрица. — Вы хотели сказать, что хотите получить пару новых сапог? Но шкатулка Олассара выполняет не желания, а нужды.

Все мы когда-то в своей жизни сталкивались с магией. Меня и по сей день удивляет, почему заклинания, талисманы, волшебная палочка и прочие атрибуты чародейства оказываются не в состоянии сделать то, чего от них ожидают простые люди. Для этого обязательно приходится прибегать к какой-нибудь хитроумной уловке или трюку.

Помню, как я однажды приобрел талисман у Редъяка, волшебника из Зивена. Предполагалось, что ношение этого талисмана должно показывать всем окружающим, что меня отличает великая скромность.

Однако едва я повесил эту штуковину себе на шею, как она исчезла! Так что же, скажите, хорошего в этих хваленых талисманах?

Забравшись в предназначавшуюся для меня карету, я поставил шкатулку на соседнее сиденье прямо напротив себя. Не сводя с нее глаз, я разрывался между величайшим желанием остаться и неистребимым желанием отправиться в путь. В моей памяти было все еще живо воспоминание о груде золотых монет в одном из отделений шкатулки.

Наконец карета тронулась. Наш караван отправился в путь.

Я подозреваю, что, какими бы могущественными и великодушными ни были боги — если они, конечно, вообще существуют, — характер у них довольно скверный.