Боливар

Глава 12

1502 год. Август.

На двери новой церкви ордена, над символом в виде солнца, отчеканили девиз: «Ad majorem Dei gloriam» — «К вящей славе Господней», а под ним «Factus omnia omnibus» — «Стать всем для всех». Продолжение девиза знали только магистры. Это была фраза — пароль. Отзывом было: «emere omnes» — «чтобы приобрести всех».

Коломбо молился, стоя на коленях, перед иконой Девы Марии с младенцем Иисусом, когда входные двери приотворились и вошёл Чезаре. Присев на скамью справа от входа Чезаре оглядел молельный зал, иконы, и не громко кашлянул. Коломбо оглянулся, перекрестился, и, поднявшись с колен, подошёл к Борха.

— Простите, генерал, что помешал, но я знаю, что вы можете провести так весь день, а для меня свободное время сейчас большая роскошь. Жизни-то отмеряно…

— Не нами отмеряно, сир.

Чезаре, узнав от Коломбо сколько ему отмеряно, не пустился в разгул, а активизировал свои действия по объединению центральной Италии под своей рукой. Не жалея денег, он в каждом завоёванном городе оставлял значительный гарнизон из местных сторонников, создававших ополчение, усиленное наёмниками.

Они вышли из храма.

— Давайте пройдёмся, я устал от седла, — сказал Чезаре.

Они вышли с церковного двора и пошли по Аппиевой дороге в сторону Рима. Охрана главнокомандующего шла в отдалении спереди и сзади, ведя лошадей за поводья.

— Я благодарен вам за вашего Петручо, генерал. С его помощью мы легко взяли Болонью и Урбино. И без помощи Людовика. Ха-ха!

Чезаре был в приподнятом настроении.

— Бонтивольо Джовани[1]у нас. Я его сегодня в крепость на ваши тюфяки пристроил. И с заговором всё пока уладилось. Нет главаря — нет заговора. Они предложили мне в обмен за независимость Болоньи — Кастэль-Болоньезе и военную помощь. Ха! Я сказал послам, что подумаю, а сам, оставив обоз и выдав армии хлеба и вина на два дня, быстрым маршем дошёл до Болоньи и взял её сходу, войдя, повиснув на плечах возвращающегося посольства, пальнув два раза для острастки. Так, что… Забираю я у тебя, генерал, Петручо. Советник он теперь мой. По делам религии.

— Ну и слава Богу, — сказал Коломбо.

— Но я к тебе, генерал-магистр, пришёл не только с плохими вестями, — он засмеялся. — Буллой Папы «Ордену Иезуитов» вверяются особые права и льготы. Папа всё же прочитал твоё предсказание на пятьсот третий год. Как я мог ему запретить?

Борха поднял руку и сзади к нему подбежал один из охранников со свитком.

— Вот, генерал, держите, — сказал Борха и передал свиток магистру. — Вскроете без меня. И… держите мою руку.

Он подал свою правую ладонь раскрытой. Коломбо, подняв глаза от земли, но не смотря ему в глаза, протянул свою руку и, взяв кисть Чезаре, повернул её вертикально и слегка сжал.

— За лекарство тебе особое спасибо, и от меня, и от Папы. Этим летом — два дня и здоровы. Всё. Связь через Петручо, если что. Но, думаю, с такими правами тебе уже никто не страшен. Кроме смерти, — снова хохотнул он.

Чезаре влез на подведённого к нему по сигналу коня и, стукнув его пятками, пустил его в галоп.

Папину буллу Коломбо вскрыл у себя в доме, в кабинете. Булла гласила:

Коломбо усмехнулся, едва дрогнув губами.

С правилами, это понятно… Петручо вовремя рассказал Чезаре, а потом и Папе, что произойдёт в Германии 31 октября 1501[2] года в Виттенберге[3]. А Лютер, двадцать восьмой магистр ордена, исполнил предсказанное им, чуть приблизив зарождение в этой истории «лютеранства». Похоже, Папа проникся пониманием грядущих проблем.

А вот с кардинальством… Этого Карл Львович и аналитики Службы Внешней Разведки Русских Соединённых Штатов Америки не ожидали. Видимо, Папу Борха проняло до самого «основания».

— Обязательного присутствия в архиепархии её пастыря не требуется, и то хорошо, но съездить туда придётся, — подумал Карл Львович. — Вот жизнь у меня… Кто б знал, — снова усмехнулся, но уже мысленно, он. — А там ведь могут и на пики понять…

Вечером того же дня на вилле Коломбо появился гонец в сопровождении двух пикейщиков с приглашением от Папы на торжественное заседание консистории по поводу его назначения кардиналом. Заседание назначалось на двадцать второе августа, то есть, на послезавтра.

Консистория[4], хоть и обзывалась торжественной, но прошла, на удивление Коломбо, буднично. Сообщение о назначении было включено в контекст краткой вступительной молитвы. Потом шла короткая месса, во время которой на Коломбо накинули красную мантию и надели красную кардинальскую шапку. Папа Борха вручил Коломбо золотой кардинальский перстень, украшенный рубином.

После мессы и завершающей молитвы Папа Борха дословно зачитал свою буллу о назначении Коломбо генералом ордена, с правилами и льготами, и о присвоении ему сана архиепископа. Сделано это было явно с целью успокоить тех кардиналов, которые посчитали традиции нарушенными. Кардиналом-епископом не мог стать не священник.

Но после прочтения Папой Борха буллы возникла абсолютная тишина. Кардиналы, боясь пошевелиться, стояли вытянувшись в струнку, пока читавший заключительную молитву священник не выдумал ничего лучшего, как начать читать эту же молитву заново. Коломбо встал в ряды «коллег», а Папа Борха встал перед ним, довольно близко, спиной к нему. Коломбо едва хватало места для осенения себя крёстным знамением.

Получилось ли это самопроизвольно или умышленно, но почему-то все поняли, что новый орден и новый кардинал защищает именно Священный Престол Папы Римского.

После окончания молитвы все пятьдесят два кардинала подходили и подходили к Коломбо с поздравлениями и наилучшими пожеланиями. Папа Борха стоял рядом, уже за спиной архиепископа Болоньи, и наблюдал за действом, не скрывая довольной улыбки. Никогда он так не выражал свои чувства, даже когда массово давал назначения своим родственникам и друзьям.

В 1493 году Борха произвел в кардинальский сан сразу двенадцать человек. Это были в основном представители, либо союзных государств, либо государств, которого он склонял к союзничеству.

В 1500 году Папа Борха назначил ещё двадцать кардиналов, двое из которых были представителями его семьи.

Дождавшись окончания процедуры поздравления, Папа приобнял новоиспечённого архиепископа за плечи и просто сказал:

— У меня расставлены шахматы. Не соблаговолите ли вы сыграть хотя бы одну партию? Чезаре в восторге от вашей игры.

— С удовольствием, Ваше Преосвященство, — сказал Коломбо, не поднимая глаз от пола.

Даже во время поздравлений он не поднимал глаз.

Пройдя в соседний кабинет и сев в удобное кресло, стоящее у шахматного стола, и дождавшись, когда сядет Коломбо, Папа спросил:

— Вы не отрываете взгляда от пола и стараетесь не смотреть в глаза… Это привычка, или правило?

— Я с вами всегда предельно откровенен, Ваше Святейшество. Это правило. Во-первых, прямой взгляд на вас я не имею поднять права по нашему закону. Как и все наши братья на стоящих выше них иерархов. Подчинение в Ордене Иезуитов осуществляется по принципу: подчиняйся вышестоящему, как труп. То есть — абсолютно и безусловно. А взгляд, это сила. Нижестоящий не может применить силу против высшего.

Во-вторых, вы меня сейчас подняли на такую высоту, что, даже не смотра на наши экзерсисы, я опасаюсь возгордиться. Это тоже нарушение нашего закона.

В третьих, смотреть в глаза людям, это что-то им обещать.

— Кто-то наоборот может упрекнуть вас в гордыне именно за такое поведение.

— Вполне возможно. Даже наверняка упрекнут. Упрекнуть можно любого в каких угодно мнимых грехах.

Пока они говорили, Коломбо, после хода Борха ферзевой пешкой на d4, попытался разыграть гамбит Бенко. Это был самый любимый его выбор против такого хода белых, но Папа ловушку обошёл и завёл партию в критическое положение для чёрных. Коломбо свою ошибку понял не слишком поздно, и шанс у него ещё оставался.

— Надо подумать, Ваше Святейшество.

— Думайте. Мне понравились, как и Чезаре, ваши прозрачные бесцветные ветреры. Почти Венецианские кристало. Очень удобные. Я таких не видел. Вы называете их стаканы?

— Это мне подарил Алехандро Санчес из Лиссабона, а он привёз их из Америки. Они там называются именно так. От слова стекло[5]. Это на их языке.

— Вы дружите с ним? С Санчесом?

— Он, практически спас мне жизнь. После неудачного «открытия Нового Света» я спился и был на грани безумия. Он выходил меня и наполнил мою жизнь смыслом.

— Называйте меня — мессир. Это он надоумил вас организовать Орден?

— Что вы… Он поглощён своими поделками и кораблестроением. Именно это и заставило меня жить… Когда я увидел его… Как он их называет: «малые корабельные формы». Но это настоящие корабли, мессир! — Воскликнул он вдруг воодушевлённо, но, опомнившись, снова потупил взор.

— Я около года работал у него: сначала в мастерской, потом на верфи, — сказал Коломбо и сделал ход конём на d7.

Через несколько следующих ходов положение на доске выровнялось, и Папа занервничал. Вероятно, несколько ходов назад он полагал, что партия им выиграна.

— Теперь позвольте подумать мне, магистр, вы обескуражили меня, — сказал он и отхлебнул красное вино из стеклянного подарка Коломбо. — Расскажите мне о ваших планах.

Кувшин с вином тоже был из прозрачного гранёного стекла, и лучи заходящего солнца, проходя сквозь рубиновую, слегка покачивающуюся жидкость, создавала на стенах, обтянутых белым атласом, иллюзию движения волн кровавого океана.

— Основное, чем станут сейчас заниматься наши магистры, это постараются, как можно быстрее, взять под контроль протестантское движение в Германии. У нас там, вместе с Лютером, пять человек.

— Вместе с Лютером? — Удивился Борха и откинулся на спинку кресла, забыв про шахматы. — Поясните.

— Лютер Мартин — магистр «Ордена Иезуитов». Из первых послушников. Очень преданный Вам, мессир, и Римской Церкви католик.

— Но как же так?!

— Всё очень просто, мессир. Настоящий Мартин Лютер ещё учится в Эртфурском университете, а год назад зарабатывал пением под окнами набожных горожан Магдебурга. Пока он не опасен. Это он позднее попадёт под влияние главного викария ордена августинцев Штаулица и станет орудием в его руках. Хотя… Уже не станет. Сейчас мы первые начали игру.

— Я знаю Штаулица. Он преданный церкви католик, очень набожный.

— Агент английского короля.

— Объясните.

— Любой правитель действует по принципу: «Разделяй и властвуй». Англия не отступает от него и пытается расколоть континентальные союзы и государства.

Некоторые, особо «набожные» католики, чаще из числа членов аскетических орденов, таких, как францисканцы, например, сильно не довольны, творящимися, якобы, в Риме непотребствами. Многие не понимают, что, простите, вы, монсеньор, не столько священник, сколько администратор и политик. А враги, пользуясь удобным случаем и горячими умами, подрывают и ваш авторитет, и авторитет церкви.

— Это понятно, так что с Лютером. Вашим Лютером.

— Наш Лютер год назад закончил тот же Эртфурский университет, два факультета: католической теологии и философский и остался преподавать там обе дисциплины. В течении года проявил себя, как последовательный сторонник реформ церкви, о чем не раз говорил с кафедры, приобрёл сторонников среди студентов и преподавателей, перевёл библию на саксонский язык и уже издал её.

— Я не понимаю, чей вы друг, архиепископ? — Нахмурив брови, спросил Борха.

— Я подготовил для вас, монсеньёр, доклады наших агентов по этой теме, полученные за пять лет. Из этих сообщений можно понять, что процесс раскола зашёл очень далеко. Так далеко, что через пятнадцать лет там так бы рвануло, что привело бы к полному отторжению от Рима Германии, Саксонии и прилегающих к ним государств. И к массовому, в связи с этим избиением католиков.

Сейчас, когда лидером стал наш человек, вокруг него соберутся сначала самые буйные, те, кто ненавидит вас, монсеньёр, больше всего. Потом они, по закону, должны отпасть от лидера, и создать более экстремистские группы под своим лидерством, но мы им этого не позволим.

— Каким образом?

— Мы их тайно ликвидируем. Никто не заподозрит лидера движения в предательстве. А у Лютера есть очень много различных средств для выведения человека из здорового и дееспособного состояния.

— Посмотрите на меня, Коломбо. И в дальнейшем прошу не прятать глаза.

— Слушаюсь, монсеньёр.

— Вы или мудрый враг, или…, мудрый друг… И ошибиться в вас, значит погибнуть. Кто вы, Коломбо?

— Я не друг и не враг, монсеньёр. Я ваша тень, если позволите. Обстоятельства вынудили меня принять единоличные решения. Вы не поверили бы мне, подойди я к вам со сказками о расколе католической церкви через двадцать лет. С моей-то репутацией сумасшедшего путешественника.

Борха улыбнулся.

— Лютер ничего не сделал нового, кроме приличного перевода библии. Хотя и её в Германии не переводил только ленивый. А Лютер перевёл правильно. Для вас, монсеньор, правильно. К сожалению, у меня ещё нет экземпляра, но его скоро привезут. Так вот… Он нового не придумал. Над вами и вашим домом насмехаются, и на площадях, и в кабаках, и даже в храмах в проповедях. Чаще всего — францисканцы. Эти ревнители веры не гнушаются рассказами пастве скабрезных анекдотов, косвенно намекающих на вашу семью, мессир. И это в Риме, мессир. А уж что говорить про дальние епархии.

— Да… Это проблема, — сказал Папа и прикрыл глаза левой ладонью.

— Эту проблему мы уже начали решать. В начале декабря 1501 года в Риме в пьяной драке убит Манчони, уроженец Неаполя, рассказывавший по всем кабакам и притонам стихи, порочившие честь вашей семь, мессир. В январе 1502 в Риме венецианец, переводивший с греческого подобный памфлет, подавился сухарём. За этот год почило или пропало без вести двенадцать таких весельчаков.

Кстати, мессир, хотел бы обратить ваше внимание на Иоганна Буркарда, вашего церемониймейстера. Он записывает все, связанные с Вами, Вашей семьёй и Ватиканом события в дневник. Кроме обычных, протокольных сообщений он в дневнике приводит дословно разговоры, имевшие место между папами, кардиналами и послами. Дневник он называетспециальной книгой служебных записей и, якобы, пользуется ею для облегчения задач, поставленных перед ним его должностью.

— Какой мерзавец.

— Хуже, что, он, скорее всего, агент германского императора и реформаторов. Зачитать, о чем он пишет в дневник?

— Будьте любезны, уважаемый, магистр.

— «Вечером происходил пир у валенсийского герцога в папском дворце. В нем приняли участие пятьдесят почетных блудниц, обычно называемых куртизанками. После пиршества они плясали с услужающими и другими там присутствовавшими — сначала в своем одеянии, а затем нагие.

После обеда свечи в серебряных подсвечниках со стола были поставлены на пол, между ними были разбросаны каштаны, и блудницы, нагие, на руках и ногах, переступая подсвечники, подбирали каштаны.

Папа, герцог, его сестра донна Лукреция присутствовали при сём и наблюдали сие.

Наконец, были выложены подарки, шелковые плащи, обувь, береты и другие вещи, которые обещаны были тем, кто более других познает плотски названных блудниц. Затем присутствовавшие при сём в качестве судей роздали подарки победителям…»

— Это события этого июля месяца. Пиры — древние традиции Рима.

— Потом эти события переходят в уличные памфлеты и поются в Германии и Франции, попадают, несколько приукрашенными, к вашим союзникам, с целью отвращения от вас.

— Понятно. Этого… «Памфлетиста» мы уберём, хотя за ним, действительно стоит, император.

— Попрошу вас, мессир, Иоганна Буркарда пока не пугать. Мы отрабатываем его связи.

— Хорошо. Значит вы советуете признать перевод библии Лютером богоугодным делом?

— Да, мессир. Полагаю, это будет полезным. В Англии библия переведена ещё Джоном Уиклифом. Он был первым реформатором.

— Так они и службы вести будут по-своему.

— Службы, со временем, и так будут вести в каждом государстве по-своему. И тут мы, или враги им, или друзья. Полностью потакать им не надо. Пусть дублируют языки.

— Надо подумать. Слишком всё неожиданно.

— Кто-то сказал: «Если нет возможности запретить — следует узаконить. Если нет возможности остановить толпу — следует возглавить её и увести в сторону».

— Чьи это слова?

— Не знаю, мессир. Я наблюдал, как табун взбесившихся лошадей перехватил и возглавил всадник, и увёл его от пропасти.

— Красивый образ и верный смысл. Это что-то древнее.

— Я вам скажу больше, мессир. Англиканская церковь тоже протестует и это приветствует король Англии Генрих VIII Тюдор, ищет повод полностью выйти из-под вашего контроля, и найдёт. И выйдет из католичества, создав «Англиканскую церковь». Он в 1529 году попросит у Папы развода со своей женой, а тот ему откажет. Вот и повод. Он создаст свою церковь и станет её главой, мессир.

— Тысяча пятьсот двадцать девятый год… — Задумчиво произнёс Борха. — И какой Папа ему откажет?

— Может быть и вы, — тихо произнёс магистр.

— Ой, да ладно вам! — Махнул рукой Папа.

— Бог дал нам возможность поправить судьбу.

Папа пристально с прищуром посмотрел на сидящего перед ним, словно видя впервые, и произнёс:

— Кто же вы?

Партия так и осталась не доигранной.

Вооружённый отряд ополченцев Фрайбурга под командованием Генриха Мюллера, опытного солдата, выдвинулся к городу Бад-Колцинген. Мюллер, старый вояка, раньше, ещё лет десять назад, был отличным рубакой, но сейчас его старые суставы не гнулись, а тело не влазило в его кирасу, поэтому она болталась на нем не стянутая ремнями. На новую кирасу город раскошеливаться не желал.

Его отряд из тридцати конных воинов был снаряжён также «изыскано». Латы поблескивали только у одного, у девяти тускло рдели ржой. У остальных лат не было, а были подвязаны нагрудники в виде круглого железного диска. Это то, что смогли, на скорую руку, «слепить» три городских кузнеца. Зато у каждого ополченца в седельной сумке имелся мушкет.

Фрайбург — один из немногих городов, не поддержавших лютеранский раскол, защищал свою территорию от антипапских проповедников. И вот сегодня утром прискакал посыльный и сообщил, что в Бад-Колцингене вчера на площади появился лютеранский проповедник, и появился не один, а с тремя помощниками, активно поддерживавшими его криками.

Помня распоряжение, городская управа задерживать их не стала, а выставила за ними наблюдателей и послала гонца во Фрайбург. Десять километров для конного, это что курице на насест взлететь, как выразился командир, и отряд уже через сорок минут был в Бад-Колцинге.

Проповедника с друзьями взяли на городской площади во время проповеди. И Мюллер на обратном пути мысленно представлял торжественный вход своего отряда, как вдруг…

С лошади замертво упал проповедник. Пока десять отведённых для его охраны ополченцев пытались понять, что случилось, с лошадей попадали и остальные пленники. Все четверо оказались мертвы. О причине гадать долго смысла не имело. Всем было понятно, что это отравление. Но никто не замечал, чтобы кто-нибудь из пленников клал себе что-то в рот.

Потом кто-то вспомнил, а другие подтвердили, что на последнем привале один из ополченцев дал, собравшимся вместе пленникам, флягу с водой. Фляга оказалась привязанной к поясу лежащего на земле проповедника, но пробовать воду никто, благоразумно, не стал. А того ополченца в рядах отряда не оказалось, как не оказалось и знавших, кто это такой. Как помнил командир, он прискакал в последний момент перед выездом из города и уверенно встал в строй последним.

Казус произошёл буквально на подъезде к Фрайбургу, и о нём сразу доложили губернатору. Губернатор написал записку и отправил посыльного к приору монастыря ордена доминиканцев, и тот через некоторое время зашёл в ратушу.

О чём говорил приор с губернатором не известно, но привело это к следующему.

— Всадника вижу, — сказал начальник БЧ-4 АПЛ «Белгород» Семёнов. — Личность зафиксирована с трёх ракурсов.

— Отлично, — сказал Пичугин. — Отступите по времени назад и распознайте его в отряде ополченцев, проследите откуда он вышел, ну и возьмите его личность на слежение. Это на трое суток цель номер один. Естественно все контакты тоже на распознание и слежение. Компьютер справится?

— Уже пробовали, — таащ командир. — Не первый год служим, — вздохнул начальник связи.

— Мне б такую службу в мои двадцать, — тоже вздохнул командир. — И смысл есть, и интересно. А мы… условные цели гоняли и поражали, да прятались от кораблей НАТО за китами, опасаясь их большой и теплокровной любви.

— Таащ командир, а звания повышать будут? Я уже перехаживаю второй год.

— Вот ты алчный какой! — Возмутился Пичугин. — Зачем тебе?

— Ну как? А пенсия? А вдруг вернёмся?

— Пенсия ему, … Живёт на всём готовом, как в коммунизме, и туда же.

— Я живу на всём готовом, потому что служба…

— Хуюжба, лейтенант. Ох дождёшься ты у меня… Отправлю крокодилов кормить.

— Крокодилов и без меня есть кому кормить, — пробубнил Семёнов.

— Отставить разговорчики на боевой вахте!

— Есть отставить, но хотелось бы справедливости.

Пичугин покачал головой и, отвернувшись, улыбнулся. Хорошие у него парни. В такой обстановке не захлюздили и не «поплыли» мозгами, не опустились, а стремятся к карьерному росту.

— Будет тебе звание, Семёнов. Сегодня подам рапорт адмиралу Шапошникову. Молодец, что напомнил.

Проповедников водили спутниками не три дня и не неделю, а два месяца, и не тремя спутниками, а всеми шестнадцатью. И это с учётом того, что каждый спутник при необходимости давал две картинки, а компьютер мог вести все, находящиеся на ней объекты.

Работали много и тщательно и на «земле», закрепляя выявленные связи и выявляя, «ху из ху». Зато выявили агентурную сеть английского короля Генриха Восьмого. Нет не сеть… А… СЕТЬ. Глобальную Паутину. Отравитель пересёк границу в местечке Брайзах и отправился в Страсбург. Потом в Люксембург, Брюссель, Роттердам и, наконец, в Лондон.

Главная база английской резидентуры, «работающей» по Германской Империи, находилась в Страсбурге. В Страсбург же регулярно «телеграфировал» и Иоганн Буркард — ватиканский церемониймейстер, но, как оказалось, не только в Страсбург. Почтальонов Буркарда, естественно, вычислили, и оказалось, что он «стучит» ещё в пять адресов. К нему заезжали курьеры от Испании, Франции, Англии, Германской Империи и … Венеции.

Церемониймейстер развил такую шпионскую активность, что при ускоренном просмотре видео, снятого спутниками, казалось, что это крутится большой механизм: церемониймейстер — двигатель, курьеры — ремни передач, резиденты — маховики-паразиты[6], а получатели — колёса. И теперь, уже резидентам и агентам Ордена Иезуитов необходимо было понять, куда эти колёса едут.

Не сдавшихся реформации территорий на юго-западе Германской Империи было несколько. И в каждой свили гнёзда «лютеранских проповедников». Постепенно, эти городки заполнили братья и послушники ордена Коломбо, проповедовавшие явно и тайно в пользу римской церкви. И им было что сказать.

Папа Александр отменил все налоги и принудительные работы на монастыри и церкви. «Отныне и навсегда, — писал он в своей булле, — десятина является добровольным пожертвованием, а не обязанностью христиан, а храмам запрещено облагать народ какими-то ни было налогами. Принудительные работы в пользу церкви запрещены. Отныне и навсегда церковь существует только за счёт добровольных жертв христиан».

Следующей буллой Папа Римский разрешал чтение молитв и ведение служб на местных языковых диалектах, но с обязательным утверждением текстов в Ватикане. К булле прилагались переводы святых текстов Ветхого и Нового Заветов на пять основных диалектов Германии и Молитвослова.

После такого удара «проповедники» покачнулись, но выстояли. У них были ещё козыри: «моральный облик Папы и его семейства». Карты были брошены на стол, но иезуиты стали распространять слух, что Папа покаялся в грехах и отбыл в Святую Землю в паломничество.

Через некоторое время католические проповедники на улицах городов и в храмах читали «Покаянное обращение Папы Александра Шестого к пастве», в котором он перечислял все свои грехи, каялся и сообщал о своём паломничестве, дабы соприкоснуться со святынями.

Как пожар в степи может быть погашен сильным встречным ветром, так и крестьянские бунты к концу пятьсот второго года под напором постепенно стихли.

Требования социальных перемен и смягчения налогового бремени римская церковь признала справедливыми и выступила с обращением к феодалам обсудить этот вопрос с представителем Ватикана кардиналом-архиепископом Коломбо.

[1]Глава Болоньи.

[2]31 октября 1517 года по «традиционной истории».

[3]В осенний день 31 октября 1517 года монах по имени Мартин Лютер прикрепил к дверям городского собора листок со своими «девяноста пятью тезисами» — претензиями к Римской Католической Церкви.

[4]Заседание кардиналов.

[5]Vetro (итал) — стекло.

[6]Промежуточные передаточные элементы.