Большая охота на акул (The Great Shark Hunt)

Часть 2. ПРЕДСТАВЛЯЕМ: КУКЛА «РИЧАРД НИКСОН» (Пересмотренная модель 1968 года)

Ни одно интервью с Ричардом Никсоном не заканчивается, пока он по меньшей мере один раз не назовет себя «государственным человеком». Подразумевается, что его противники всего лишь «политики». Особенно тот, кого Никсон планирует победить в ноябре этого года… в гонке за пост президента США. Selah!

Крупные опросы и подсчеты голосов по стране позволяют предположить, что Никсон, возможно, прав, невзирая на возмущенный вой тех избирателей, которые твердят, мол, выбор между Никсоном и Джонсоном это вообще не выбор. Сенатор Юджин Маккарти назвал его «выбором между непристойностью и вульгарностью». А ведь Маккарти политический наследник Эдлея Стивенсона, который сказал, что «народ имеет то правительство, которого заслуживает». Если это так, то 1968-й скорее всего станет годом, в котором великий американский петух вернется на свой насест… во благо или на беду.

А потому я из нездорового любопытства недавно съездил в Новую Англию, чтобы посмотреть на «настоящего Ричарда Никсона». Не обязательно на «нового Никсона» или даже на самую последнюю модель старого «нового Никсона», известного следящим за его кампанией журналистам как «Никсон, модель IV». Моим заданием как пресс-корреспондента было отыскать за масками человека или попробовать доказать, что никаких масок нет вовсе, что в свои пятьдесят пять лет Ричард Никсон в точности таков, каким кажется: пластмассовый человечек в пластиковом мешке, окруженный наемными пиарщиками, которые так осторожничают, что сами кажутся пластмассовыми. На сей раз этих дрессировщиков от политики подбирали за хладнокровие и сноровку лишь на одном поприще: добиться, чтобы Ричард Никсон стал следующим президентом Соединенных Штатов.

Один такой «тренер», Генри Хайд, вероятно, счел меня угрозой лагерю Никсона и позвонил в Pageant, чтобы проверить, кто я. Это случилось уже после того, как, пока я завтракал, он проник в мой номер и прочел мои машинописные заметки. Люди Никсона, одетые в мешковатые костюмы темных тонов и уйму сальной кожи (они походили на модели с шоу стиля «Элкс-клаб»), как будто решили, что я не проявляю достаточного уважения, ведь одет я был как лыжник-любитель. В Pageant мистера Хайда заверили, что, невзирая на мою внешность, мои миссия и намерения чисты.

Ричард Никсон так и так никогда не числился среди моих фаворитов. Многие годы я считал само его существование памятником всем протухшим генам и ущербным хромосомам, которые сводят на нет перспективы Американской мечты. Он был гадкой карикатурой на себя самого: человек без души, без внутренних убеждений, с порядочностью гиены и стилем ядовитой жабы. У Никсона, которого я помнил, напрочь отсутствовало чувство юмора: немыслимо было представить, как он смеется над чем-то, помимо безногого паралитика, который хочет голосовать за демократов, но не может дотянуться до рычага на автомате для голосования.

После 1960-го я уже не воспринимал его всерьез. Два года спустя он провалился на выборах в губернаторы Калифорнии и недвусмысленно дал понять, что и сам себя всерьез уже не воспринимает – во всяком случае, как политика. Он выставил себя дураком на всю страну, обвинив в своем поражении «враждебность прессы». Созвав пресс-конференцию, он рявкнул в микрофон: «Вам больше не пинать Дика Никсона, джентльмены, потому что это моя последняя пресс-конференция».

Никуда не денешься от факта, что Ричард Никсон не выдвинул бы свою кандидатуру в 1968-м, если бы Кеннеди не убили пятью годами ранее… и если бы республиканцы не назвали своим главой Барри Голдуотера в 1964-м… что гарантировало избрание Линдона Джонсона, который с тех пор испортил все, что мог, и наломал таких дров, что на его фоне даже Никсон смотрится неплохо.

Ситуация настолько очевидна, что «государственный человек» Никсон не в силах устоять. И можно ли его винить, что он ухватился за подвернувшийся шанс? Он вновь на «скоростном треке», о котором так любит говорить и на котором, выиграв, получит президентство, а проиграв, вообще ничего не теряет. Он явно наслаждается кампанией. Это бонус, бесплатный выстрел, его последний шанс встать вровень с воротилами.

Ричард Никсон всю свою жизнь в политике – двадцать один год – отирался на самом верху, и ему везло. Чутье у него, как у профессионального игрока, который выигрывает чаше, чем проигрывает: его «умение» на девять десятых состоит из опыта, на одну – из врожденного таланта, его представления о политике – чисто механические.

Никсон – технарь от политики и на сей раз в помощники нанял технарей от политики. Как команда они весьма внушительны. У них есть старые профессионалы, младотурки, увечные оппоненты и кандидат, который однажды был на волоске от того, чтобы побить покойного Джона Ф. Кеннеди.

«Новый Никсон» превыше злобы, и у него редко выпадает время для неформального разговора. Ворчащей прессе его помощники объясняют, что «мистер Никсон занят, работает над сегодняшней речью». А в тайне, за кулисами, он борется в рукопашную с тонкими противоречиями азиатского склада ума. (В поездке по Висконсину в конце февраля он проговорился: «Эта страна не может стерпеть долгой войны. Азиаты не уважают жизнь человека. Им нет дела до числа убитых». Подразумеваемое расовое оскорбление – явный шаг в сторону от его тщательно выверенной предвыборной риторики.)

В какой-то момент я спросил Рея Прайса, одного из главных экспертов Никсона, почему кандидату так трудно подобрать слова, чтобы вторить лозунгу Дина Раска по Вьетнаму. Четыре вечера до того речи Никсона были взяты прямо из руководства Джонсона-Раска по «теории домино».

Прайс сделал обиженное лицо.

– Какая жалось, что вы не подготовились заранее, – протянул он. – Мистер Никсон немало трудов положил, чтобы прояснить свою точку зрения на Вьетнам, и мне правда жаль, что… ну…

Он грустно покачал головой, словно не находил в себе сил увещевать меня на священной территории «мотеля имени компании Говарда Джонсона».

Мы пошли в его номер, где он выкопал перепечатку статьи из октябрьского номера Foreign Affairs за 1967 год. Называлась она «Азия после Вьетнама», а автором ее был Ричард М. Никсон. Я рассчитывал на что-то поновее, но Прайса вдруг вызвали по какому-то делу. Поэтому, забрав статью в бар, я несколько раз ее прочитал, но не нашел ничего «проясняющего». Она была вдумчивой, внятной и полностью отвечала позиции Джона Фостера Даллеса.

Прайс меня разочаровал по той же причине, по какой меня всю неделю разочаровывал Никсон. Каждый по-своему, но оба предположили, что я, и все остальные репортеры, не сумею понять, что, говоря о Вьетнаме, Никсон не просто прячется за отговорками, но делает это намеренно и по очень веской причине. Кампания Джорджа Ромни явно дышала на ладан: Нью-Гемпшир был горой за Никсона, и теперь, чтобы не упустить преимущество, надо было оставаться на виду и не произносить ничего более спорного, чем «Господи, благослови Америку». Ромни отчаянно старался вовлечь Никсона в дискуссию, но Никсон каждую подачу игнорировал.

Никсон признался, что знает способ положить конец войне, но ничего не скажет. И очень патриотично объяснил почему: «Ни один ответственный человек, решивший занять этот пост, не должен выдавать свои позиции до переговоров». (Жена Никсона Пэт уверена в его способности справиться с Вьетнамом. «Дик ни за что не даст Вьетнаму так затянуться», – говорит она.)

Манчестерские штаб-квартиры и Ромни, и Маккарти располагались в «Уэйфарер», элегантном, обшитом деревом мотеле с уютным баром и лучшим рестораном в округе. Командный пост Никсона в «Холлидей-Инн» находился на другом конце города, в мрачной бетонной коробке. Я спросил одного советника Никсона, почему выбрали такое унылое место.

– Выбирать было из «Холлидей-Инн» и «Уэйфарера», а мотель мы оставили Ромни, когда узнали, что он принадлежит одному из самых видных политических деятелей штата, разумеется, демократу. – Он хмыкнул. – Да, тут бедняга Джордж действительно вляпался.

Профи Никсона выиграли еще очко: ничего для печати тут не было, но те, кто имел вес в политической иерархии штата, поняли, что к чему, а как раз их Никсону требовалось завоевать в Нью-Гэмпшире. Для делегатов подобные мелкие победы суммируются. Еще до того, как в Нью-Гэмпшире подсчитали голоса, стратеги республиканцев объявили, что Никсон уже собрал шестьсот из шестиста шестидесяти семи голосов, которые ему понадобятся, чтобы получить номинацию.

Ему нельзя отказать в тонком понимании американского политического процесса. Я отправился в Нью-Гэмпшир, ожидая увидеть ревущего осла, а уехал оттуда с убеждением, что Никсон один из лучших умов в политике. Он очень быстро схватывает суть проблемы: почти слышишь, как работает его мозг, когда он сталкивается с трудным вопросом. Он так заметно сосредоточивается, что создается впечатление, будто он позирует, а его ответ, когда озвучен, почти всегда будет верным для данной ситуации – ведь по долгому опыту мозг Никсона запрограммирован справляться с трудными ситуациями. Тот факт, что он часто искажает вопрос, а потом либо отвечает на него нечестно, либо уходит от темы, обычно теряется за риторикой. «В диалоге я гораздо сильнее, – говорит он. – Формат вопрос-ответ мне очень подходит. Мне он нравится по телевидению. Подготовленные речи – для завтраков в „Ротари-клаб“. Я это умею, но, честно говоря, предпочел бы вопрос-ответ». «Старый Никсон» спорил на публике, «новый Никсон» этого делать не станет. Он выучил урок, пусть и не без урона для себя.

Когда доходит до паблисти, «новый Никсон» – человек очень осторожный. Он постоянно улыбается камерам, постоянно изрекает милые банальности и при первых же признаках враждебности подставляет вторую щеку. Отношения с прессой у него «замечательные», а когда ему вспоминают последнюю пресс-конференцию 1962-го, он только улыбается и меняет тему. На сей раз он старательно избегает настраивать против себя журналистов, но по-прежнему относится к ним с большим подозрением. Пищу Никсон принимает у себя в номере, из которого никогда не выходит, разве только спешит на очередные «маневры» – таким термином он и его помощники обозначают любое выступление или появление на публике. Сотрудники иногда присоединяются к журналистам в баре, но сам Никсон никогда. Они говорят, он не пьет и не курит, и в барах ему не по себе. Хамфри Богарту Никсон бы не понравился. Это ведь Богарт сказал: «Нельзя доверять человеку, который не пьет». А Рауль Дьюк сказал: «Я никогда не купил бы у Никсона подержанную машину. Ну, может, если бы он был пьян».

Тех, кто так говорит, Никсон при себе не жалует, особенно если чем-то занят и не может за ними приглядывать. Возможно, этим объясняется то, что его сотрудники так расстроились, когда однажды в Манчестере я попытался записать встречу в телестудии. В расписании значилось телевыступление, в котором Никсон будет отвечать на вопросы граждан. Прессу не пригласили, но мне хотелось понаблюдать за Никсоном в неформальной обстановке.

Мою просьбу разрешить посидеть при записи отклонили наотрез. «Это коммерческая запись, – сказал Генри Хайд. – „Проктор энд Гэмбл“ ведь не пустили бы вас в свою студию. И „Форд“ тоже». Перед тем как стать пресс-секретарем Никсона, Хайд торговал колесами с цепной передачей в Чикаго, поэтому идиотская аналогия меня не удивила. Я только пожал плечами и попозже поймал такси до телестанции, почти ожидая, что едва я покажусь, меня вышвырнут. Но нет, ведь бригада CBS была уже на месте и мрачно бормотала, мол, Никсон отказывается их принять. Они уехали вскоре после моего прибытия, но я остался посмотреть, что будет дальше.

Атмосфера была очень гнетущей. Никсон, как всегда, заперся где-то, репетируя со статистами. Они час потратили на отработку нужных вопросов. Тем временем Хайд и остальные сотрудники по очереди присматривали за мной. Никто из них не знал, ни кто будут те «граждане», которым предстоит появиться в программе, ни кто их подбирал. «Это просто люди, которые хотя задать ему вопросы», – сказал Хайд.

Кем бы они ни были, их окружала большая секретность – невзирая на то что скоро их лица будут появляться на местных телеэкранах с монотонной регулярностью. Я как раз делал заметки у двери студии, когда она вдруг распахнулась и оттуда вышли с угрожающими минами два сотрудника Никсона.

– Что вы пишете? – рявкнул один.

– Заметки.

– Ну, так пишите в другом углу, – сказал другой. – Не стойте у этой двери.

Я пошел в другой угол и там написал про паранойю в лагере Никсона, которая не давала мне покоя последние пять дней. После я вернулся в «Холлидей-Инн» ждать следующих «маневров».

Речи Никсона на той неделе не стоят упоминания, разве только как неопровержимое доказательство того, что «старый Никсон» еще с нами. По вопросу Вьетнама он вторит Джонсону, по вопросам внутренней политики высказывается как Рональд Рейган. Он поборник «свободного предпринимательства» внутри страны и «достойного мира» за ее пределами. Те, у кого короткая память, считают, что в своих речах он напоминает «более умеренную версию Голдуотера» или «Джонсона без гнусавости». Но те, кто помнит кампанию 1960-го, знают, на кого он похож: на Ричарда Милхауза Никсона.

И почему нет? Политическая философия Никсона была уже сформирована и проверена, когда в сорок лет он стал вице-президентом Соединенных Штатов. Следующие восемь лет она недурно ему послужила, и в 1960-м почти половина избирателей страны хотела сделать его следующим президентом. С таким багажом трудно найти серьезную причину поменять политические убеждения.

Он сам это сказал: «Столько говорят про „нового Никсона“… Возможно, он и существует, а, возможно, многие просто не знали старого». По понятным причинам ему не нравится то, что подразумевает это выражение: потребность в «новом Никсоне» означает, что со «старым» было что-то не так, а такую мысль он решительно отвергает.

Есть, вероятно, доля истины в его словах, хотя бы до той степени, что теперь он будет откровенно разговаривать с отдельными репортерами – особенно с теми, кто представляет влиятельные газеты и журналы. Кое-кто из них, к своему изумлению, обнаружил, что Никсон в частной беседе совсем не тот монстр, которым они всегда его считали. В частной беседе он может быть дружелюбным и на удивление открытым, даже когда говорит о себе. Со «старым Никсоном» такого не случалось.

Поэтому никак нельзя определить, отличался ли «старый Никсон» в частной жизни от своей публичной персоны. У нас есть лишь его слова, а он ведь политик, метящий на высокий пост, и человек очень хитрый. Понаблюдав несколько дней за его выступлениями в Нью-Гэмпшире, я заподозрил, что он усвоил намек Рональда Рейгана и нанял пиар-фирму, чтобы та сварганила ему новый имидж. Генри Хайд с жаром это отрицает.

– Это не его стиль, – говорит он. – Мистер Никсон сам ведет свою кампанию. Если бы вы работали на него, то очень скоро бы поняли.

– Хорошая мысль, – вставил я. – Как насчет этого?

– Чего? – без тени юмора переспросил он.

– Работы. Я мог бы написать ему речь, которая в двадцать четыре часа изменит его имидж.

Генри эта идея не понравилась. Юмор в лагере Никсона редкость. Сотрудники иногда рассказывают анекдоты, но не слишком смешные. Только у Чарли Мак-Хортера, их постоянного политического эксперта, как будто есть чутье на абсурд.

Как ни странно, сам Никсон проявляет зачаточное чувство юмора, невзирая на неуклюжие попытки пошутить насчет того, как плохо он смотрится по телевизору, и чего-то в таком духе. («Насколько я понял, тут прекрасные лыжни, – сказал он одной аудитории. – Сам я на лыжах не катаюсь, но… – Он коснулся носа. – У меня личные с ними счеты».) Время от времени он спонтанно чему-нибудь улыбается, и не той улыбкой, которой озаряет фотографов.

Однажды у меня состоялся с ним длинный разговор о профессиональном футболе. Я слышал, что он большой поклонник,, и тем вечером в речи на банкете палаты коммерции он сказал, что в суперкубке ставил на «Окленд». Мне стало любопытно, а поскольку Рей Прайс договорился, что обратно в Манчестер я поеду в машине Никсона, я, воспользовавшись случаем, спросил его про футбол. Я подозревал, что он не отличит футбола от продажи поросят и упоминает его время от времени только потому, что его пиарщики сказали, что так он будет выглядеть средним американцем.

Но я ошибся. Никсон действительно разбирается в футболе. По его словам, на суперкубке он взял «Окленд» и шесть очков, потому что Вине Ломбарди сказал ему в Грин-Бей, что Американская футбольная лига намного сильнее, чем утверждают спортивные комментаторы. Никсон упомянул напор оклендцев во втором тайме как свидетельство их превосходства над командой Канзас-сити, которая в 1967-м бросила вызов «Пэкерс» и безнадежно провалила второй тайм. «„Окленд“ не сломался, – сказал он. – Этот напор во втором тайме заставил Ломбарди поволноваться».

Я хорошо помнил матч и даже назвал приведшую к победе комбинацию – пасс по боковой неизвестному принимающему по имени Билл Миллер.

С секунду помедлив, Никсон широко улыбнулся и хлопнул меня по коленке.

– Вот именно. Да, тот парень из Майами.

Я ушам своим не поверил: он знал не только Миллера, но и за какой колледж он играл. Меня поразило не его знание фактов о футболе, а его неподдельный интерес к игре.

– Понимаете, – сказал он, – в нынешней кампании для меня самое страшное, что она испортила мне целый футбольный сезон. Понимаете, я фанат спорта. Будь у меня другая карьера, стал бы спортивным комментатором или спортивным журналистом.

Улыбнувшись, я закурил. Происходящее было настолько нереальным, что мне захотелось рассмеяться вслух: я несусь по бесплатной трассе Новой Англии в огромной желтой машине, за рулем – спецагент, а я на заднем сиденье мило болтаю о футболе с моим старым корешом Диком Никсоном, человеком, которому ста тысяч голосов не хватило, чтобы в 1960-м заставить меня бежать из страны. Я едва ему про это не рассказал, но тут мы приехали в аэропорт и выкатили на посадочную полосу, где его ждал зафрахтованный «лирджет», чтобы унести в голубые дали Майами для «мозгового штурма» со штатом сотрудников. (Там он встает рано и работает двадцать часов в день. Ест он очень мало: на завтрак сок, мюсли и молоко; на ланч – сэндвич, на обед – жареная говядина или стейк, который он часто оставляет недоеденным, и следит, чтобы его вес не превышал ста семидесяти пяти фунтов. Он немного плавает, много загорает и как будто никогда не прекращает работать. «Одно могу сказать, у него хватит выносливости быть президентом, – говорит его старый друг Уильям П. Роджерс. – Я таких выносливых людей вообще не встречал».)

Мы немного поболтали у трапа, но к тому времени мне уже расхотелось говорить колкости или шокировать. Очень мило с его стороны было меня подвезти и уделить час своего времени, поэтому я сдержал почти непреодолимый порыв сострить по поводу его эмбрионального чувства юмора.

Была почти полночь, когда небольшой самолет пророкотал по взлетно-посадочной полосе и улетел во Флориду. Я вернулся в «Холлидей-Инн» и некоторое время пил с Ником Рьюи, главным уполномоченным Никсона по Нью-Гэмпширу.

– Меня едва удар не хватил, когда я увидел, как ты топчешься возле турбины с сигаретой во рту, – сказал, удивленно качая головой, Рьюи. – Господи, ну и кошмар!

– Прости, – отозвался я. – Я и не знал, что курю.

Но тут вспомнил, как прислонился к крылу самолета на расстоянии вытянутой руки от залитого под завязку бензобака. Наверное, кто-то должен был мне сказать про сигарету, и то, что никто это не сделал, наводит на мысль, а так ли безупречен человеческий механизм в кампании Никсона, как кажется. Или, может, все заметили, что я курю, и, как Рьюи, промолчали.

Или, может, это вообще не имеет значения. Успех сенатора Маккарти в Нью-Гэмпшире едва ли можно приписать трезвому профессионализму его окружения, и в этом более широком контексте кампания Никсона грешит изъянами. В основе ее – циничная уверенность в том, что успех в политике зависит больше от искусных техник продаж, чем от качества продукта. «Старый Никсон» не пробился на рынок. И большая часть моделей «раннего Никсона» тоже. Поэтому теперь у нас есть «Никсон, модель IV», и, думаю, честно будет сказать, что эта последняя модель, возможно, отличается от предыдущих, возможно, даже в чем-то их лучше. Но как покупатель я и близко к ней не подойду, разве только с шокером для скота на длинной палке.

Да, «новый Никсон» более раскрепощенный, разумный, спокойный. Но я узнаю человека, сказавшего студенческой аудитории в университете Нью-Гэмпшира, что больше всего проблем в политике ему доставляло то, что он не слишком хороший актер, не умеет притворяться и до сих пор отказывается от грима. Через три недели тот же самый человек, выиграв первичные выборы в Нью-Гэмпшире, со смехом приписал свою победу новому гриму, который на него наложили. Он счел это смешным, хотя бы отчасти, но в остальном говорил истинную правду.

Pageant, июль, 1968