Большая охота на акул (The Great Shark Hunt)

ПРАХ К ПРАХУ ПЕПЕЛ К ПЕПЛУ: ПОХОРОНЫ МАТУШКИ МАЙЛЗА

«Тот, кто сам будит в себе зверя, избавляется от боли чувствовать себя человеком».

Доктор Джонсон

«Квартал вдруг затопил гомон возбужденной, патологически отвратительной толпы. Истеричные женщины исступленно рвались вперед, заходясь почти в сексуальном экстазе, царапая и молотя кулаками агентов и полицейских, пытавшихся поднять тело. Одна грудастая бабища, с обвислыми рыжими волосами, пробилась через оцепление, обмакнула в кровь платок и, прижав к пропотевшему платью, пошатываясь, пошла по улице».

Из отчета о смерти Джона Диллинджера

К Рождеству все немного успокоилось и «ангелы» исчезли из заголовков. Кроха потерял работу, Санни увяз в долгом судебном разбирательстве по обвинению в покушении на убийство, а «Эль-Эдоуб» разнесли строительной бабой. «Ангелы» перебирались из одного бара в другой, но организовать новое место для сборищ оказалось труднее, чем поддерживать старое. В Сан-Франциско было тоже тихо. Френчи провел три месяца в больнице – у него в руках взорвалась канистра с бензином. Пых попал в тюрьму после ссоры с двумя копами, устроившими шмон на вечеринке по случаю дня рожденья одного «ангела». Зимой у «отверженных» мало что происходит. Многим приходится работать, чтобы следующим летом иметь право на пособие по безработице, для больших пьянок под открытым небом слишком холодно, а из-за постоянного дождя гонять на мотоциклах неприятно и рискованно.

Решив, что самое время поработать, я залег на дно. Время от времени заезжал Терри, чтобы держать меня в курсе дел. Однажды он появился со сломанной рукой, сказал, что разбил байк, его старуха ушла, а «ниггеры» взорвали его дом. Про дом я слышал от Элси, жены Барджера, которая из их дома в Окленде играла роль своего рода диспетчера. Во время спорадических обострений межу «Ангелами ада» и «Оклендскими неграми» кто-то бросил самодельную бомбу в окно дома, который Терри снимал в Восточном Окленде. Дом сгорел, а с ним все картины Мэрилин. Она была хорошенькой девчонкой лет девятнадцати, длинноволосой блондинкой из респектабельной семьи, жившей в одном из городов долины. С Терри она провела почти полгода, покрыв стены своими росписями, но взрыва не перенесла. Развод вступил в силу вскоре после того, как они переехали на новое место.

– Однажды я вернулся, а ее нет, – сказал Терри. – От нее осталась только записка: «Милый Терри, а пошло оно». Вот и все.

Больше ничего не происходило до января, когда прикончили Матушку Майлза. Он ехал по Беркли на байке, когда из переулка вывернул грузовик и в лобовом столкновении переломал ему обе ноги и раскроил череп. Шесть дней Матушка цеплялся за жизнь в коме, потом умер утром в воскресенье, менее чем за сутки до своего тридцатилетия, оставив по себе жену, двух детей и добродетельную подружку Энн.

Майлз был президентом отделения в Сакраменто. Его влияние было столь велико, что в 1965-м он перевез весь клуб в Окленд, заявив, что на старом месте полиция отравила им жизнь постоянными налетами. «Отверженные» просто собрались и переехали, не сомневаясь в мудрости Майлза. Настоящее его имя было Джеймс, но «ангелы» звали его «Матушка».

– Наверное, потому, что в нем было что-то от наседки, – сказал Пузо. – Майлз был клевый, просто клевый. Он обо всех заботился. Ему до всех было дело. На него всегда можно было положиться.

Я знал Майлза шапочно. Он не доверял писателям, но подлости в нем не было ни на грош, и когда он решил, что я не собираюсь его подставлять, стал дружелюбнее. У него была комплекция портового грузчика с пивным животом, круглое лицо и большая, окладистая борода. Я никогда не считал его хулиганом. У него был обычный для «ангелов ада» список приводов: пьянство, дебош, драка, бродяжничество, мелкое воровство и горстка зловещих подозрений по обвинениям, по которым он так и не попал в суд. Но его не мучили те демоны, какие донимают остальных. Мир его не слишком радовал, но он не заморачивался, а его жажда мести не простиралась дальше конкретных обид, нанесенных «ангелам» или ему лично. С Майлзом можно было пить, не боясь, что он кому-нибудь вмажет или стащит со стойки твою сдачу. Он был не такой. От выпивки он становился добродушнее. Как большинство вожаков «ангелов», он обладал быстрым умом и самообладанием, на которые полагались остальные.

Когда я услышал, что он погиб, то позвонил Санни спросить про похороны, но к тому времени, когда наконец его разыскал, все подробности уже передали по радио и напечатали в газетах. Мать Майлза договорилась о похоронах в Сакраменто. Колонна байкеров собиралась у дома Барджера в одиннадцать утра в четверг. «Ангелы» часто ходили на похороны своих, но до сего дня не пытались проехать процессией девяносто миль по крупной трассе. Был также риск, что полиция Сакраменто постарается не пустить их в город.

Оповестили всех по телефону в понедельник и вторник. Это будут не заурядные похороны Джейя Гэтсби, «ангелы» хотели устроить демонстрацию при полном параде. Дело было не в статусе Майлза – смерть любого «ангела» требует проявления силы со стороны остальных. Это своего рода подтверждение: не для мертвых, а для живых. За неявку наказания нет, потому что оно и не нужно. В дешевом одиночестве, пронизывающем жизнь любого «отверженного», похороны – мрачное напоминание, что племя уменьшилось еще на одного члена. В цепи исчезло звено, враг наглеет, и защитникам веры нужно что-то, чтобы согреться. Похороны – время пересчитать верных, посмотреть, сколько осталось. Не возникает даже мысли, что придется прогулять работу, не спать или часами ехать на холодном ветру, чтобы поспеть к сроку.

Рано утром в четверг байкеры начали прибывать в Окленд. Большинство «отверженных» уже были в окрестностях Сан-Франциско или, во всяком случае, в радиусе пятидесяти- шестидесяти миль, но дюжина «слуг Сатаны» проехали всю ночь, пятьсот миль из Лос-Анджелеса, чтобы влиться в основную колонну. Другие прибыли из Фресно, Сан-Хосе и Санта-Розы. Тут были «Висельники», «Шалые», «Президенты», «Ночные рейдеры», «Распинатели» и кое-кто вообще без знаков отличия банд. Один сурового вида человечек, с которым никто не разговаривал, был одет в артиллерийскую куртку цвета хаки, на спине которой красовалось написанное синими чернилами одно слово «Одиночка», выглядевшее как подпись.

Я пересекал Бей-бридж, когда мимо с ревом пролетел десяток «джипси джокеров». Не обращая внимания на ограничения скорости, колонна разошлась на две, чтобы объехать мою машину. Несколько секунд спустя они растворились в тумане впереди. Утро было холодное, и машины на мосту двигались медленно, если не считать байков. В заливе выстроились грузовые суда, ожидая, когда освободится причал.

Процессия тронулась ровно в одиннадцать – сто пятьдесят байков и около двадцати машин. В нескольких милях к северу от Окленда, на мосту Карквинез, к байкерам примкнул полицейский эскорт, откомандированный держать их под контролем. Машина патрульной службы возглавляла колонну до самого Сакраменто. Направляющие ехали по двое в ряд по правой полосе, твердо держась шестидесяти пяти миль в час. Во главе ехала вместе с Барджером неряшливая преторианская гвардия: Магу, Томми, Джимми, Скип, Кроха, Зорро, Терри и Жеребец Чарли Гроза Малолеток. На протяжении всего пути это напоминавшее спектакль действо затрудняло обычное дорожное движение. Байкеры казались существами из иного мира. Вот они – «подонки общества», «низшая форма животных», армия немытых групповых насильников… И их провожает в столицу штата машина патрульной службы с желтой мигалкой на крыше. Мерное продвижение процессии делало ее неестественно торжественной. Даже сенатор Мерфи не перепутал бы ее с опасным пробегом. Тут были те же бородатые лица, те же серьги, те же эмблемы, те же свастики и оскалившиеся черепа развевались на ветру, но на сей раз участники были одеты не для вечеринки и не глумились над цивильными. Они еще играли свои роли, но юмор исчез. Единственная проблема на маршруте возникла, когда процессия остановилась из-за жалобы владельца бензоколонки, дескать, на предыдущей заправке кто-то украл четырнадцать кварт масла. Барджер быстро собрал деньги, чтобы откупиться, бормоча, мол, кто бы ни стырил масло, его еще отделают цепью – потом… «Ангелы» заверяли друг друга, что это, наверное, какой-то придурок в одной из машин позади колонны, сволочь без класса и стиля.

В Сакраменто полиция к ним не цеплялась. Сотни любопытных зрителей обступили тротуары улиц между моргом и кладбищем. В часовне у тела ждали родственники и горстка друзей детства Джима Майлза, приглашенный пастор и три нервничающих служителя морга. Они знали, что грядет «племя» Матушки Майлза, сотни головорезов, барных драчунов и нелепого вида девиц в узких «ливайсах», шарфах и платиновых париках по пояс. Мать Майлза, грузная женщина средних лет в черном костюме, тихонько плакала на передней скамье у открытого гроба.

В половину второго колонна байкеров прибыла на место. Медленный рев моторов сотряс стекла в окнах морга. Полиция пыталась регулировать людской поток, когда телекамеры последовали за Барджером и, возможно, сотней других к двери часовни. Многие «отверженные» во время службы ждали снаружи. Они стояли тихими группками, опираясь на байки и убивая время за неспешным разговором. Про Майлза почти не говорили. В одной группке ходила по рукам бутылка виски. Кое-то из «отверженных» разговаривал со зрителями, стараясь объяснить, что происходит.

– Ага, парень был из наших вожаков, – говорил «ангел» престарелому мужчине в бейсболке. – Отличный парень. Какой-то тип погнал на кирпич и его укокошил. Мы приехали хоронить его с почестями.

В обшитой сосновыми панелями часовне пастор говорил своей странной пастве, мол, «возмездие за грех – смерть». Выглядел он, как аптекарь с картины Норманна Роквелла, и происходящее явно вызывало у него отвращение. Не все скамьи были заполнены, но в пространстве за ними люди стояли плечом к плечу до самых дверей. Пастор говорил про «грех» и «оправдание», время от времени делал паузу, точно ожидал от собравшихся возражений.

– Не мое дело судить кого-либо, – продолжал он. – И не мое дело кого-то превозносить. Но мое дело произнести предостережение: это случится с вами! Не знаю, как те или другие из вас относятся к смерти, но я знаю, что в Святом Писании говорится, что Господь не черпает удовольствия в смерти грешников… Иисус умер не за животных, он умер за людей. То, что я скажу о Джеймсе, ничего не изменит, но я могу нести вам Евангелие, и мой долг предостеречь вас, что вам всем придется ответить перед Господом!

Собравшиеся переминались с ноги на ногу и потели. В часовне было так жарко, что, казалось, сам дьявол ждет в прихожей, чтобы забрать грешников, едва закончится проповедь.

– Кто из вас… – вопросил пастор, – кто из вас спрашивал себя по пути сюда: «Кто следующий?»

В этот момент несколько «ангелов» на скамьях поднялись и вышли, проклиная себе под нос образ жизни, от которого давно отказались. Проигнорировав эти признаки мятежа, пастор пустился рассказывать историю про надзирателя одной филиппинской тюрьмы.

– Срань Господня! – пробормотал Кроха и вышел.

Он минут тридцать стоял тихонько сзади, обливаясь потом и рассматривая пастора так, словно намеревался попозже его разыскать и извлечь у него все зубы. Уход Крохи побудил к тому же еще пять-шесть человек. Пастор почувствовал, что теряет аудиторию, поэтому по-быстрому закруглился с филиппинцем.

Пока толпа выходила, музыки не было. Я прошел мимо гроба и был потрясен, увидев, что Матушка Майлз чисто выбрит и мирно лежит на спине в синем костюме, белой рубашке и широком бордовом галстуке. Его куртка «ангелов ада», покрытая экзотическими эмблемами, висела на стойке в ногах гроба. Позади него стояли тринадцать венков, на некоторых были названия других клубов «отверженных».

Я едва узнал Майлза. Он выглядел моложе своих двадцати девяти и совершенно обычным. Но лицо у него было спокойное, словно он ничуть не удивлен, что оказался в деревянном ящике. Одежда ему бы не понравилась, но поскольку за похороны платили не «ангелы», самое больше, что они могли, – убедиться, что значки и эмблемы попадут в гроб прежде, чем его засыплют землей. Барджер остался с несущими гроб проследить, чтобы все сделали как надо.

После похорон более двухсот байкеров последовали за катафалком к кладбищу. За «ангелами» ехали другие клубы, включая полдюжины ребят из «Драконов Ист-Бей», и, если верить радиокомментатору, «десятки байкеров-подростков, которые выглядели так торжественно, словно умер сам Робин Гуд».

«Ангелы ада» не обманывались. Не все они читали про Робина Гуда, но понимали, что сравнение – комплимент Майлзу. Возможно, «отверженные» помоложе в него поверили, но у них в душе пока оставалось место для Пары-тройки красивых иллюзий. Те, кому было под тридцать или больше, слишком долго жили с собственным золотушным имиджем, чтобы считать себя героями. Они понимали, что герои всегда «хорошие парни», и видели достаточно ковбойских фильмов, чтобы знать, что хорошие парни в конце побеждают. Этот миф к Мамаше не относился, а ведь он был «хорошим парнем». Но вместо хэппи-энда получил две сломанные ноги, раскроенный череп и головомойку от проповедника. Только его место в рядах «Ангелов ада» не дало ему уйти в могилу так же незаметно, как какому-нибудь пыльному клерку. А так его похороны освещали на всю страну: Life опубликовал фотографию того, как процессия въезжает на кладбище, заголовок Chronicle гласил: «„Ангелы ада“ хоронят своего – черные куртки и странное достоинство», в теленовостях торжественный ролик о похоронах поставили на первое место. Матушке Майлзу было бы приятно.

Через несколько минут после похорон колонну эскортировала за город фаланга полицейских машин с воющими сиренами. Краткое перемирие завершилось. За чертой города «ангелы» сорвались и с ревом унеслись назад в Ричмонд, через залив от Сан-Франциско, где устроили всенощное бдение, от которого полиция и после рассвета не сомкнула глаз. В воскресенье вечером состоялось собрание оклендского отделения, чтобы утвердить преемника Майлза, Большого Эла. Прошло оно тихо, но без похоронной мрачности. Вопль баньши, казавшийся таким громким в четверг, уже тускнел в памяти. После собрания была пивная вечеринка в «Клубе грешников», и к закрытию уже назначили день следующего пробега. «Ангелы» соберутся в Бейкерсфилде в первый день весны.

«всю жизнь моя душа искала то, чему не знаю я названья».

Запомнившиеся строки давно забытого стихотворения

Несколько месяцев спустя, когда я уже редко виделся с «ангелами», мне все еще оставалась в наследство крутая машина – четыреста фунтов хрома и утробного рева, выкрашенные красной краской. На ней можно было сорваться гонять по прибрежной трассе, реветь мотором в три часа ночи, когда все копы затаились вдоль трассы 101. Моя первая же авария прикончила байк, и понадобилось несколько месяцев, чтобы его восстановить. Тогда я решил ездить иначе: перестану испытывать удачу на поворотах, всегда буду носить шлем и постараюсь держаться в пределах ограничения скорости. Мою страховку уже отозвали, водительские права висели на волоске.

Поэтому непременно по ночам, как волк-оборотень, я выводил зверя на честный пробег по побережью. Я стартовал у арка Золотые ворота, думая, мол, только заложу пару-тройку крутых виражей, чтобы проветрить голову…

Но уже через несколько минут оказывался на пляже, от рева мотора закладывало уши, за спиной грохотал прибой, и дорога передо мной тянулась пустая до самого Санта-Крус. Семьдесят пустых миль, даже ни одной заправки, а единственное муниципальное освещение по пути – огни ночной забегаловки возле Рокауэй-бич.

В такие ночи не было ни шлема, ни ограничения скорости, ни даже мысли охолонуть на вираже. Мимолетная свобода в парке пьянила, как злополучный стакан, из-за которого срывается алкоголик, до того колебавшийся, пить ему или нет. Из парка я выезжал возле футбольного поля, на мгновение останавливался у светофора, спрашивая себя, припарковался ли кто из знакомых на полночном побережье.

Потом – на первую скорость, забывая про машины, давая зверюге размяться… тридцать пять, сорок пять… потом на вторую и с воем через перекресток на Линкольн-уэй, не думая, какой там горит – красный или зеленый… но главное, не выедет ли сейчас, начиная собственный пробег, из-за поворота какой-нибудь еще полоумный ночной оборотень. Их немного… но при трех полосах на пологой кривой летящему байку хватит места обойти что-угодно. Потом на третью… передача для ревунов, под семьдесят пять, и в ушах завывает, а на глазные яблоки давит так, словно прыгнул с высокого трамплина.

Подаешься вперед, сидишь на самом краю седла, мертвой хваткой вцепился в руль, когда байк начинает подпрыгивать и вибрировать на ветру. Задние фары далеко впереди все приближаются, быстрее, и вдруг – вж-жж-жж – пролетаешь мимо, кренясь, входишь в поворот у зоопарка, где шоссе сворачивает к морю.

Дюны тут пониже, и в ветреные ночи на трассу наносит песок. Он собирается толстыми наносами, такими же смертоносными, как лужи масла. На мгновение утратишь контроль… падение… скольжение кувырком… А на следующий день, может, двухдюймовая заметка в газете: «Неопознанный мотоциклист погиб вчера ночью, не вписавшись в поворот на трассе 1».

Ага… Но на сей раз песка нет, и рычаг идет на четвертую, и теперь исчезли все звуки, кроме шума ветра. Чудить так чудить, тянешься через руль, чтобы поднять луч света от передней фары, стрелка спидометра кренится к сотне, обожженные ветром глаза силятся разглядеть разделительную, пытаясь чуток пособить рефлексам.

Но когда дроссель сбоит, остается только та грань, по которой ты едешь, и нет права на ошибку. Все надо сделать верно. Вот тогда звучит странная музыка: когда так искушаешь судьбу, что страх превращается в упоение и вибрирует у тебя в локтях. На ста почти ничего не видно: слезы отбрасывает назад так быстро, что они испаряются, не долетев до ушей. Единственные звуки – ветер и глухой рев, рвущийся из глушителей. Следишь за белой линией и стараешься лечь на нее, крениться вместе с ней… С воем – в правый поворот, потом -в левый и вниз с пологого холма к Тихому океану… сбрасываешь скорость, высматриваешь копов, но лишь до следующего темного отрезка, а там еще нескольких секунд на краю… На краю… Нет простого, прямого способа объяснить это, потому что те, кто знает, где этот край, уже за него перевалили. Остальные – живые – те, кто контроль над собой развили настолько, насколько было им по зубам, но потом отшатнулись, сбавили обороты или что там еще делают, когда настает время выбирать между Сейчас и Потом.

Но Край еще где-то там. А может, внутри нас. Связь между байками и ЛСД не случайное порождение газетной шумихи. И то и другое – средство для достижения цели, места, где расставлены все точки над «i»

Ангелы ада: Странная и ужасная сага, Random House, 1966