Большая охота на акул (The Great Shark Hunt)

РЕЧЬ ДЖИММИ КАРТЕРА НА ДЕНЬ ПРАВА: УНИВЕРСИТЕТ ШТАТА ДЖОРДЖИЯ, АФИНЫ, ШТАТ ДЖОРДЖИЯ

Сенатор Кеннеди, выдающиеся соотечественники, друзья юридического факультета Джорджии и мои личные друзья!

Иногда даже выдающийся юрист Верховного суда, принимая приглашение, не знает всей подоплеки. Согласиться выступить с сегодняшней речью меня, по сути, подтолкнула жена, но еще больше сын. Но на самом деле согласился я, чтобы поправить самооценку. В 1969 году было создано Общество Л. К. С. Ламара, я сам участвовал в его основании и высоко его ценю. В этом году меня как губернатора Джорджии пригласили еще с двумя выдающимися американцами выступить на ежегодной конференции, которую оно как раз сейчас проводит.

Вчера вечером я узнал, что, согласно готовящейся программе, здесь выступит сенатор Кеннеди. Организаторы запрашивали десятку за входной билет. Сегодня в полдень перед Обществом Ламара выступит сенатор от Теннеси Уильям Брок. Мне стало известно, что за входной билет просят семь с половиной. Вчера в полдень была моя очередь, и я спросил функционеров Общества Ламара, какова была стоимость билета на ланч. Мне ответили, что билет бесплатный. На что я ответил: «Вы хотите сказать, что приглашенным не придется даже платить за ланч?» И услышал: «Нет, ланч мы предоставляем бесплатный».

Поэтому когда мой сын Джек пришел и сказал:

– Я о тебе лучшего мнения, чем ты думал, папа. Я заплачу семь долларов за два билета на ланч.

Я решил, что приглашение по три пятьдесят отчасти спасет мое эго, и вот почему я на самом деле здесь.

У меня не хватает образования говорить с вами о праве. Да, я не только фермер, выращивающий арахис, но еще и инженер и физик-ядерщик, но никак не юрист. Я намеревался сегодня говорить о политике и о том, как ее механизмы соотносятся с правом, но после замечательного и отточенного комментария по вопросам политики сенатора Кеннеди и его анализа проблем Уотергейта я, пока шла его пресс-конференция, заскочил в соседний кабинет и изменил заметки к моему выступлению.

Я питаю глубокий и глубоко прочувствованный интерес к системе уголовного права. Не получив юридического образования, я вынужден был идти тяжелым путем. Я много читаю и много слушаю. Немало сведений о должном применении уголовного права и системе равноправия я почерпнул у теолога Рейнголда Нибура. А многое о том, что правильно и что нет в нашем обществе, у одного моего друга, поэта Боба Дилана. Слушая его вещи «Одинокая смерть Хэтти Кэрролл», «Как катящийся камень» и «Времена меняются» я научился ценить динамику перемен в современном обществе.

Я вырос в семье землевладельца, но, сомневаясь, что сознавал истинные взаимоотношения между землевладельцем и теми, кто работает на ферме, пока не услышал запись Дилана «Не стану больше работать на ферме Мэгги». Поэтому сегодня я буду говорить, исходя из сведений, собранных благодаря тому, что я почерпнул у Рейнголда Нибура и Боба Дилана.

Среди прочего Нибур пишет, что прискорбный долг политической системы – водворять справедливость в порочном мире. Далее он говорит, что невозможно без права водворить или поддерживать справедливость, что законы постоянно меняются, чтобы стабилизировать действия и противодействия сил в динамичном обществе, и что в своей совокупности право есть выражение структуры управления.

Как фермер, вот уже три года занимающий пост губернатора, я на собственном опыте убедился в недостаточности моего понимания того, что должно делать для своего народа правительство. Я постоянно учился, иногда у юристов, иногда на практике, иногда на промахах и ошибках, на которые мне указывали постфактум.

На этой неделе у меня был ланч с членами судебной комиссии сената, и они говорили про «ордер на обыск по согласию». Я не знал, что такое «ордер на обыск по согласию». Мне объяснили: «Ну, это когда к дому подходят два полицейских. Один идет к двери и стучит, а другой бежит к черному ходу и кричит: „Войдите!“». Должен признать, как губернатор я часто ищу способы, как воплотить мои собственные чаяния, – не столько испытывая на прочность закон как таковой, но из сходных побуждений.

Мне хотелось бы коротко остановиться на практических сторонах деятельности губернатора, глубоко озабоченного недостатками системы, которой вы так очевидно гордитесь.

Я полностью воздерживался от назначений в области права, исходя из возможной политической поддержки или прочих факторов, и в каждом случае выбирал судей Верховного суда, довольно часто судей Джорджии, а также судей апелляционного суда исходя из анализа, представленного исключительно компетентной, открытой и квалифицированной группы выдающихся граждан нашего штата. Этим я горжусь.

В рамках конституции штата мы уже создали квалификационную комиссию, которая впервые может заслушивать жалобы средних граждан на деятельность судей и расследовать эти жалобы. Также, опираясь на статус и силу конституции штата Джорджия, комиссия вправе отстранять судей от занимаемой должности и предпринимать иные исправительные шаги.

Далее мы приняли поправку к конституции, которая сейчас ожидает утверждения и которая создаст в нашем штате единообразную систему уголовного судопроизводства, призванную упорядочить судоустройство, лучше распределить нагрузку на суды и в будущем создать дополнительный фактор права справедливости, который зачастую сейчас не играет роли из-за широко распространенного неравенства среди различных судов штата.

В нынешнем году мы приняли законопроект о процедуре пересмотра судебных решений по преступлениям, не относящимся к разряду особо тяжких. Члены комиссии по помилованию и условно-досрочному освобождению представили мне анализ ряда приговоров, вынесенных судьями Верховного суда нашего штата, которые меня, как дилетанта, потрясли и глубоко опечалили. Я полагаю, что в будущем возможность пересмотра уже вынесенных приговоров другими судьями и в других областях Джорджии привнесет большую справедливость в систему в целом.

Наконец, мы – последними из всех штатов – отменили закон о показаниях, даваемых без принесения присяги.

В этом году мы глубоко проанализировали систему наказаний по преступлениям, связанным с наркотиками. Полагаю, в будущем мы придем к ясному пониманию серьезности разного рода подобных преступлений. Наконец, нам удалось провести через законодательное собрание закон, изымающий алкоголизм и состояние опьянения из разряда уголовных преступлений. Когда этот закон вступит в силу в будущем году, то, на мой взгляд, создаст атмосферу сочувствия и справедливости по отношению к приблизительно ста пятидесяти тысячам алкоголиков в Джорджии, многие из которых избегают последствий того, что ранее было преступлением, благодаря неким социальным или экономическим привилегиям, и избавит систему уголовных судов от очень тяжелой нагрузки.

В наших тюрьмах, которые в прошлом являлись позором Джорджии, мы пытались существенно изменить качество подготовки тех, кто ими управляет, и привнести новое понимание, надежду и сочувствие в эту часть системы правосудия. Девяносто пять процентов тех, кто сегодня заключен в тюрьмы, рано или поздно выйдут на свободу и станут нашими соседями. И сейчас поступательное движение программы в целом, запущенной при Эллисе Макдугале и продолженной при докторе Олте, заключается в попытке найти в душе каждого приговоренного и заключенного искупительные черты, которые возможно развить. Пока такой человек находится в тюрьме, мы планируем его будущую карьеру. Я полагаю, что первые полученные данные относительно процента рецидивов указывают на эффективность нашей методики.

Бюро расследований штата Джорджия, до того вызывавшее большую озабоченность всех, кто заинтересован в поддержании закона и порядка, сейчас существенно изменилось – к лучшему. По качеству я сравнил бы его сейчас с ФБР, спецслужбами или любой другой организацией по предотвращению преступности в стране.

Значит ли это, что все хорошо?

На мой взгляд, нет.

Не знаю, как бы лучше это сказать, но всего несколько минут назад я думал о вещах, которые меня, как губернатора, глубоко беспокоят. В бытность ученым я, как и почти все, кто посвятил себя науке, постоянно стремился искать, каждый день моей жизни искать способы изменить жизнь к лучшему. Для физика-ядерщика, инженера или ученого немыслимо удовлетвориться тем, что мы имеем, или почить на лаврах прошлых достижений. Такова природа профессии.

И фермеру свойственны те же побуждения. Каждый из известных мне фермеров, кто хотя бы что-то стоит, и даже те, кто не ушел далеко, опережает экспериментальные станции и агрономов-исследователей в поисках лучших методов земледелия, изменений способов посева, ухода, применения гербицидов, сбора, обработки и продажи своей продукции. Конкуренция в сфере нововведений огромна, даже равна конкуренции в области ядерной физики.

У юристов, по-моему, дело обстоит иначе. И, возможно, это обстоятельство настолько верно, что не поддается изменению.

Я преподаю в воскресной школе и всегда знал, что структура права основывается на христианском законе: возлюби Господа своего и ближнего своего как самого себя – очень высокий и благородный стандарт. Мы все знаем, что человек способен ошибаться, и разногласия в обществе, описанные Рейнголдом Нибуром и многими другими, не позволяют нам достичь совершенства. Мы стремимся к равенству, но не с ежедневным и пылким рвением. Законы формируют богатые и влиятельные люди, они же оказывают большое влияние на законодательные органы или Конгресс. Это создает помехи переменам, потому что могущественные и влиятельные завоевали себе или унаследовали привилегированное положение в обществе: состояние, социальный статус, лучшее образование или лучшие шансы на будущее. Зачастую эти обстоятельства легко преодолеть еще на ранней стадии, так как учащиеся колледжей, особенно младших курсов, не испытывают необходимости сохранять существующее положение вещей. Но по мере того как с годами все больше в него врастают, они меняют свое отношение и к переменам приходят очень, очень медленно и очень, очень осторожно, тем самым способствуя сохранению статус-кво.

Помню, когда я ребенком жил на ферме в трех милях от Плейнс, у нас не было ни водопровода, ни электричества. Мы жили у железной дороги – «Сиборд Костлайн рейлроуд». Как у всех фермерских мальчишек, у меня была рогатка. Железнодорожную насыпь укрепили, насыпав круглых белых голышей, которые я использовал как снаряды. Я часто ходил к железной дороге выискивать самые круглые камни нужного размера. У меня всегда было в кармане несколько штук и еще сколько-то запрятано по всей ферме, чтобы были под рукой, когда запас в карманах закончится.

Однажды я вернулся с карманами и горстями камешков, и мама вышла на веранду – история не слишком интересная, но хороша как пример – с тарелкой печенья, которое она только что мне испекла. Окликнув меня (уверен, с любовью в сердце), она сказала: «Джимми, я испекла тебе печенье». Отчетливо помню, как подошел к ней и стоял секунд пятнадцать-двадцать, искренне сомневаясь, стоит ли бросить камни, не имевшие ценности никакой, и взять печенье, которое приготовила мне мама, что для нас с ней было очень ценно.

Довольно часто у нас возникают те же дилеммы в повседневной жизни. Мы не всегда понимаем, что перемена временами может быть очень полезной, хотя мы ее боимся. Все, кто живет на Юге, в том числе и я, на последние пятнадцать-двадцать лет оглядываются с той или иной долей смущения. Немыслимо даже подумать о том, чтобы вернуться к системе избирательных округов, которая намеренно обманывала поколения некоторых белых избирателей. Чтобы вернуться вспять или отказаться от принципа «один человек – один голос», нам придется задуматься об ужасающем нарушении основных принципов справедливости и равенства, честности и равноправия.

Первая моя речь в сенате Джорджии, когда я представлял самый консервативный район этого штата, касалась упразднения тридцати вопросов, которые мы с такой гордостью разработали, лишь бы не допустить к голосованию черных граждан, и к которым с ухмылочкой и гордостью прибегали десятилетиями и поколениями со времен Гражданской войны, – вопросов, на которые никто в этом зале не может ответить, но которые задают каждому чернокожему гражданину, пришедшему в суд округа Самтер или в суд круга Уэбстер и сказавшему: «Я хочу проголосовать». Я опасался того, как пресса может преподнести мои слова дома, но все равно говорил, преисполненный решимости упразднить искусственный барьер, мешающий осуществлению прав американского гражданина. Помню, как для примера сказал, что черный коммивояжер, торгующий карандашами на ступенях здания суда округа Самтер, много лучше способен судить о том, кому быть шерифом, чем два высокообразованных профессора юго-западного колледжа Джорджии.

Доктор Мартин Лютер Кинг-младший, которого многие в этом зале, возможно, презирают за то, что он пошатнул благоприятную нам социальную структуру и потребовал, чтобы к черным гражданам относились так же, как белым, не снискал похвал Ассоциации юристов Джорджии или Ассоциации юристов Алабамы. Напротив, к его заявлению отнеслись с ужасом. Но едва перемены, очень простые, но трудные перемены наступают, никто в здравом уме не пожелает вернуться к ситуации, существовавшей до того поворотного пункта в истории нашего общества.

Мне не хочется повторяться, я – часть системы. Но я хочу подчеркнуть, что нам еще предстоит большой путь. В каждую эпоху и в каждом году мы склонны думать, что сделали уже столько, что больше существующую систему не улучшить. Уверен, что когда братья Райт полетели на «Китти Хоук», они считали ее самым совершенным средством передвижения. Когда взорвалась первая атомная бомба, ее сочли высшим достижением ядерной физики и так далее.

Ну так вот, конечной стадии мы не достигли. Но кто станет копаться в душе организации, вроде вашей или юридического колледжа, задаваясь вопросом: «Что еще мы можем сделать, чтобы восстановить равноправие и справедливость или поддержать и укрепить их в нашем обществе?»

Знаете, я не боюсь перемен. Мне нечего терять. Но я фермер и потому не обладаю должной квалификацией оценивать характеры девяти тысяч ста заключенных тюрем Джорджии, половине которых вообще там не место. Их следовало бы освободить условно-досрочно, или держать под надзором, или пересмотреть их дела с точки зрения того, как предыдущие постановления сказались на их жизни.

Два года я жил в особняке губернатора, наслаждаясь кулинарными шедеврами отличной поварихи, которая когда-то отбыла срок заключения. Однажды она преодолела робость и обратилась ко мне с просьбой:

– Губернатор, мне бы хотелось одолжить у вас двести пятьдесят долларов.

– Не уверен, что юрист стоит столько. А она ответила:

– Я хочу не нанять юриста, а заплатить судье.

Такое заявление из ее уст показалось мне нелепым, я счел, что ею движет неосведомленность. Но оказалось, нет. Верховный судья штата (кстати, он все еще на своем посту) приговорил ее к семи годами заключения или семистам пятидесяти долларам. В начале своей тюремной карьеры она собрала пятьсот. Я не одолжил ей деньги, но попросил заняться ее делом Билла Харпера, моего юридического консультанта. Он выяснил, что дело она изложила верно. Ее недавно освободили – по принятому несколько лет назад судебному постановлению.

В прошлый уик-энд я был на побережье. Ко мне обратилась одна женщина, попросившая к ней приехать. Я заехал, и она показала мне документы, согласно которым ее неграмотная мать, у которой сын сидел в тюрьме, ходила к окружному инспектору своего штата и взяла взаймы двести двадцать пять долларов, чтобы вызволить из тюрьмы сына. У нее есть письмо мирового судьи, доказывающее, что она поставила закорючку на чистом листе бумаги. Мать с дочерью выплатили всю сумму, и у них есть расписка, это заверяющая. Но получить назад подписанный документ они не смогли. Дочь обратилась в суд. Адвокат, изначально посоветовавший ей подписать документ, выступил затем как поверенный окружного земельного уполномоченного. В качестве залога она указала пятьдесят акров земли вблизи главного города округа. Во время судебных разбирательств она обнаружила, что вместо залогового документа подписала поручительство. Она уже подавала апелляцию в Верховный суд и проиграла.

Я понимаю, что формально закон оправдывает подобную ситуацию. У женщины был не слишком хороший адвокат. Но моя душа требует: что-то необходимо проанализировать – и не только в структуре управления, судейских квалификационных коллегий и комитетов по назначению судей и отказе от показаний, даваемых без присяги. Все это очень важно, но самой сути не касается, а она – в том, что сейчас мы назначаем наказание, соответствующее преступнику, а не преступлению.

Да, в тюрьму Джорджии можно сесть, и не знаю, возможно, преступления совершают только бедные, но мне доподлинно известно, что срок отсиживают только они. Когда Эллис Магдугал только приехал в Рейдсвилл, то нашел, что люди по десять лет сидят там в одиночных камерах. Сейчас в пенитенциарной системе Джорджии у нас пятьсот лиц, осужденных за мелкие преступления.

Я не слишком разбираюсь в теории права, но мне хотелось бы остановиться еще на кое-чем – просто для размышления. Думаю, с тех пор, как я вступил в должность, комиссия по досрочному освобождению сделала большой шаг вперед и мы реорганизовали управление тюрьмами. Теперь у нас там весьма просвещенные люди. И временами они действительно посещают тюрьмы, чтобы поговорить с заключенными и решить, достойны ли они освобождения по отбытии трети положенного срока. Думаю, большинство судей и заседателей, вынося приговор, исходят из того, что после трети срока осужденные будут иметь право на пересмотр дела. Только подумайте о том, что ваш собственный сын, отец или дочь, отсидев в тюрьме семь лет из пожизненного срока, получат возможность пересмотра. Разве их дела не следует передать в комитет по условно-досрочному освобождению, члены которого посмотрели бы им в глаза, задали им нужные вопросы и если не выпустили их, то привели бы вескую причину, почему это не может быть сделано, и предложили способ, как бы они могли исправить свои изъяны? А вот я думаю, что следует.

И я думаю, что это так же важно на момент рассмотрения вопроса о досрочном освобождении, как и на момент вынесения приговора. Но я не знаю, как добиться таких перемен.

В этом году мы рассматривали в законодательном собрании штата законопроект об этике. Часть его, касающаяся права требовать отчетов о пожертвованиях на проведение предвыборных кампаний, была принята, но та часть, которая относилась к победившим на выборах, провалилась. Мы не смогли провести требование раскрыть платежи и подарки служебным лицам, после того как они приступили к исполнению своих обязанностей.

Провалили законопроект об этике, в первую очередь, юристы.

Кое-кто из вас прилагал усилия, чтобы был проведен пакет о защите прав потребителя, но безуспешно.

В регулирующие органы в Вашингтоне входят не те, кто регулирует промышленность, а представители той самой промышленности, которая подлежит регуляции. Разве это честно, правильно и справедливо? По-моему, нет.

Как вам известно, на посту губернатора мне дано только четыре года. На мой взгляд, этого достаточно. Должность мне нравится, но, кажется, в ней я сделал все возможное. Временами я вижу, как лоббисты заполняют коридоры Капитолия штата. Хорошие люди, компетентные люди, самые приятные, привлекательные, экстравертные граждане Джорджии – таковы качества, необходимые лоббисту. Они представляют хороших парней. Но говорю вам, что когда лоббист представляет Ассоциацию складировщиков арахиса Юго-Востока, к которой я принадлежу и которую я помогал создавать, он представляет именно складировщиков архаиса. Он идет туда не для того, чтобы представлять клиентов этих самых складировщиков арахиса.

Когда лоббисты палаты коммерции штата приходят в зал заседаний, они представляют бизнесменов Джорджии. Они не представляют потребителей бизнесменов Джорджии.

Когда твоя собственная организация заинтересована в том или ином законопроекте, лоббисты заинтересованы в благосостоянии, или прерогативах, или власти юристов. Они не для того, чтобы как-либо представлять исключительно клиента юристов.

Американская ассоциация врачей и ее эквивалент в Джорджии представляют врачей, отличных людей, но никоим образом не интересы пациентов.

Как избранный губернатор, я ощущаю свою ответственность, но также знаю, что я гораздо меньше врачей, юристов и учителей способен определить, что лучше для пациента, клиента или школьника.

Это меня тревожит, и я знаю, что будь хотя бы у части всех юристов нашего штата твердая решимость устранить те случаи неравенства, о которых я здесь рассказал, наш штат преобразился бы за счет отношения его жителей к властям.

Сенатор Кеннеди говорил о гнетущем страну недуге, и недуг действительно налицо..

В завершении мне хотелось бы проиллюстрировать мою мысль примером, который пришел мне в голову сегодня утром, когда я разговаривал с сенатором Кеннеди о его поездке в Россию.

Когда мне было двенадцать лет, я любил читать, и в школе у меня был директор мисс Джулия Коулмен – судья Маршалл ее знает. Она практически заставляла меня читать, читать и читать классическую литературу. Она давала мне золотую звезду за каждые десять прочтенных книг и серебряную – за каждые пять.

Однажды она позвала меня и сказала:

– Джимми, думаю, тебе пора читать «Войну и мир».

Я испытал огромное облегчение, так как решил, что там про ковбоев и индейцев.

Я сходил в библиотеку за книгой, но в ней оказалось тысяча четыреста пятнадцать страниц, написана, кажется, Толстым, и, знаете, про нашествие Наполеона в Россию в 1812-1815 годах. Наполеон не знал поражений и был уверен, что победит, но недооценил суровости русской зимы и любви крестьян к своей стране.

Коротко говоря, следующей весной он с поражением отступил. Ход истории изменился, вероятно, это сказалось и на нашей жизни.

Суть книги в том – и Толстой указывает на это в эпилоге, – что роман он писал не о Наполеоне, царе, России или даже генералах, за исключением редких случаев. Он писал о студентах и домохозяйках, цирюльниках, фермерах и пехотинцах. И суть книги в том, что ход событий, даже великих исторических событий, определяют не главы стран или государств, вроде президентов, губернаторов или сенаторов. Их определяют кумулятивные мудрость и бесстрашие, лояльность и проницательность, беззаветность и сочувствие, любовь и идеализм обычных людей. Это было верно в случае России, когда там был царь, или Франции, когда там был император, и настолько же верно это для нас, когда Конституция налагает на нас прямую ответственность определять, каким должно или не должно быть наше правительство.

Я прочел расшифровки нескольких позорных записей Белого дома и видел гордое заявление бывшего генерального прокурора, который защищал своего босса, а теперь похваляется фактом, что «на цыпочках ходил по минному полю» и вышел «чистым». Не могу представить себе, чтобы Томас Джефферсон ходил бы на цыпочках по минному полю юридических тонкостей, а после похвалялся бы, что «чист».

Думаю, наш народ требует от нас большего. Я полагаю, что все в этом зале, на кого возложена ответственность и власть поддерживать закон в его чистейшей форме, должны помнить клятву, которую принесли Томас Джефферсон и другие, когда практически подписали себе смертный приговор, составив Декларацию независимости, поклявшись своей жизнью, своим состоянием и своей священной честью сохранять справедливость и равенство, свободу и равноправие. Всем спасибо.