«ХЭШБЕРИ» – СТОЛИЦА ХИППИ

Сан-Франциско

В 1965 году университет Беркли был колыбелью движения, которое еще только начинали называть «новыми левыми». Его лидеры были радикалами, но также были глубоко привержены обществу, которое намеревались изменить. Комитет «новых левых» на одном престижном факультете назвал активистов Беркли авангардом «нравственной революции молодежи», и многие профессора их одобряли.

Сейчас, в 67-м, уже нет особых сомнений, что Беркли претерпел своего рода революцию, но конечный результат получился не совсем тот, на который рассчитывали первоначальные вожаки. Одни активисты совершенно отошли от политики и обратились к наркотикам. Другие вообще бросили Беркли. На протяжении 66-го жаркий центр революционных акций начал смещаться на другую сторону залива, в район Хайт-Эшбери в Сан-Франциско, обветшалое викторианское предместье из приблизительно сорока кварталов между районом Негро/Филлмор и парком «Золотые ворота».

«Хэшбери» – новая столица быстро развивающейся культуры наркотиков. Его обитателей называют не радикалами или битниками, а «хиппи», и, вероятно, половина их – беженцы из Беркли и старого центра в Норт-Бич, колыбели и гроба так называемого поколения битников.

Другая половина популяции хиппи слишком молода, чтобы отождествлять себя с Джеком Керуаком или даже с Марио Савио. В среднем им по двадцать лет, и большинство родились в Калифорнии..Тип Норт-Бич конца 50-х был далеко не так провинциален, как тип Хайт-Эшбери сегодня. Большинство битников, слетевшихся десять лет назад в Сан-Франциско, видели в нем остановку на пути бегства с Востока и Среднего Запада. Литературно-художественное ядро – Керуак, Гинсберг и др. – прибыли из Нью-Йорка. Сан-Франциско был лишь остановкой в большом турне: Танжер, Париж, Гринвич-виллидж, Токио и Индия. Старшие битники неплохо представляли себе, что творится в мире: они читали газеты, постоянно путешествовали, и друзья у них были по всему земному шару.

* * *

Слово «hip» переводится приблизительно как «башковитый» или «в теме». Хиппи – тот, кто «знает», что происходит на самом деле, и приспосабливается, отшучивается или погружается с упоением. Хиппи презирают суррогаты: они хотят быть открытыми, честными, любящими и свободными. Они отвергают пластмассовую претенциозность Америки XX века, предпочитая вернуться к «естественной жизни», к Адаму и Еве. Они отвергают какое-либо сродство с поколением битников на том основании, что «эти лабухи были сплошной негатив, а у нас все позитивно». Еще они отвергают политику, которая «просто очередные игры». И деньги они тоже не жалуют, как и любого рода агрессию.

Писать о Хайт-Эшбери трудно именно потому, что те, с кем есть смысл разговаривать, так или иначе вовлечены в торговлю наркотиками. У них есть веские причины не доверять любознательным чужакам. Одного двадцатидвухлетнего студента недавно приговорили к двум годам тюрьмы за то, что рассказал работающему под прикрытием агенту, где купить марихуану. Пароль на Хайт-Эшбери – «любовь», но образ жизни – паранойя. Никому не хочется в тюрьму.

При этом марихуана повсюду. Ее курят на тротуарах, в забегаловках, в припаркованных машинах или на газонах в парке «Золотые ворота». Почти любой на улице в возрасте от двадцати до тридцати лет – наркоман, то есть употребляет либо марихуану, либо ЛСД, либо и то и другое. Отказываясь от предлагаемого «косяка», рискуешь, что на тебя повесят ярлык «шпика», агента из отдела по борьбе с наркотиками – угрозу почти всем и каждому.

За вычетом нескольких громких исключений, только молодые хиппи считают себя новой породой. «Совершенно новая штука на планете, чувак». Бывшие битники, многие из которых сейчас зарабатывают на происходящем, склоняются к мысли, что на самом деле хиппи – это битники второго поколения и что все истинное на Хей-Эшбери вот-вот поглотит (как это было в Норт-Бич и Виллидж) волна паблисити и коммерции.

Хайт-стрит, Великий Белый Путь того, что местные газеты называют «Хиппилэндом», уже испещрена лавочками для туристов. Мало кто из хиппи может позволить себе сандалии за двадцать баксов или «модный прикид» за шестьдесят семь пятьдесят. Не по карману им и входной билет за три с половиной доллара в «Концертный зал Филмор» и «Бальный зал Авалон», двойную утробу «психоделического рока Сан-Франциско». И «Филмор», и «Авалон» каждые выходные битком набиты как-бы-хиппи, которые готовы платить за музыку и спецэффекты. На танцполе всегда есть россыпь настоящих, голоногих, сумасшедших хиппарей, но мало кто из них платит, чтобы попасть внутрь. Они приезжают вместе с музыкантами, или у них хорошие связи.

Ни до одного из танцдворцов из Хэшбери пешком не добраться, особенно если ты укурен, а поскольку мало у кого из хиппи есть контакты во властной структуре психоделики, вечера и ночи на уик-энд они проводят слоняясь по Хайт-стрит И закидываясь кислотой на чьем-нибудь флэту.

Кое-какие рок-группы дают концерты в парке «Золотые ворота» ради тех своих, кому не по карману идти танцевать. Но помимо случайных хэппенингов в парке, в Хэйт-Эшбери практически нечего делать – во всяком случае, по обычным меркам. Домашние увеселения состоят из Вечеринок голышом, на которых приглашенные расписывают друг друга. Нет хиппи-баров и лишь один ресторан, уровнем чуть выше столовой или закусочной-стоячки. Так выглядит культура наркотиков, где выпивка не нужна, а в еде видят необходимость, на которую тратят как можно меньше. «Семья» хиппи готова часами возиться на общей кухне с экзотической кашей или карри, но мысль заплатить три доллара за обед в ресторане даже не возникает.

Одни хиппи работают, другие живут на деньги, которые им присылают из дома, третьи – попрошайки на полный рабочий день. Главный источник дохода хиппи – почтовая служба. Сортировка писем, например, не требует ни усилий, ни мыслей. Хиппи по имени Адмирал Любовь из «Психоделических рейнджеров» разносит по ночам заказные письма. Адмиралу за двадцать, и он зарабатывает достаточно, чтобы содержать квартиру хиппи помоложе, которые зависят от него по части хлеба насущного.

На Хайт-стрит есть также агентство по трудоустройству хиппи, и любой, кому нужны работники на полдня или что-то конкретное, может позвонить туда и заказать столько фриков, сколько ему нужно: выглядеть они, возможно, будут странновато, зато, как правило, обладают большей квалификацией, чем «временная обслуга», к тому же с ними гораздо интереснее.

Те хиппи, кто не работает, без труда может перехватить доллар-другой, попрошайничая на Хайт-стрит. Свежий приток любопытных оказался огромным плюсом для легиона психоделических нищих. За несколько дней прогулок по окрестностям ко мне так часто тянули руки, что я начал носить в карманах запас четвертаков, чтобы не пришлось спорить из-за мелочи. Попрошайки обычно босоноги, всегда молоды и никогда не извиняются. «Собранное» используется сообща, поэтому им кажется логичным требовать от чужих, чтобы те поделились с ними.

Лучшее шоу на Хайт-стрит – обычно на тротуаре перед «Дрог-стор», новой кофейней на углу Мейсоник-стрит. Ревю хиппарей в «Дрог-стор» идет круглые сутки. Номера спорадично меняются, но никому нет дела. Тут всегда имеется по меньшей мере один волосатик в солнечных очках, играющий на дудочке. Он будет либо в плаще а-ля Дракула, либо в балахоне буддистского монаха, либо в костюме индейца-сиу. Будет еще и волосатый блондин в ковбойской шляпе и куртке с пайетками, когда-то принадлежавшей старшему барабанщику на параде Роуз Боул 49-го года. Он будет играть на бонго. Рядом с барабанщиком – оглушенного вида герла в белой блузке (но без бюстгальтера) и синтетической мини-юбке, которая будет хлопать в такт себя по коленке.

Эта троица – ядро шоу. В помощь им появляется звездный каст фриков, все как один укуренные. Последние разваливаются на тротуаре, подергиваясь и лепеча под музыку. Время от времени кто-нибудь из аудитории выпадает к ним присоединиться: может, «ангел ада» или какой-нибудь заскорузлый, увешанный цепями самозванец, у которого никогда в жизни не было мотоцикла. Или, скажем, деваха в газе, или худой чувак с безумным взглядом, у которого девять дней назад был передозняк на кислоте и который превратился в ворона. Для тех, кто приехал наскоро обозреть Хэшбери, ревю в «Дрог-стор» – обязательная достопримечательность.

* * *

Большинство стоящих мероприятий закрыто для тех, у кого нет доступа к наркотикам. Есть четыре-пять баров, где может расслабиться нервный турист, но один – лесбийский, другой – пристанище злобных с виду фетишистов в коже, а остальные – старые кабаки, полные мрачных пьяниц средних лет. До эры хиппи на Хайт-стрит было три хороших негритянских джаз-бара, но они скоро вышли из моды. Кому нужен джаз или даже пиво, когда можно сесть на обочине, сунуть в рот таблетку и часами слушать фантастическую музыку у себя в голове? Капсула хорошей кислоты стоит пятак, и за эту сумму можно услышать Вселенскую симфонию с Господом Богом у микрофона и Святым Духом на барабанах.

Из-за наркотиков развлечения в Хэшбери формально устарели, но лишь до тех пор, пока кто-то не придумает что-нибудь подходящее к новому стилю предместья. Этим летом состоится открытие нового кинотеатра «Стрейт» (в прошлом «Театр Хейт»), в котором будут показывать гомосексуальное кино, проходить собрания, концерты, танцы.

– Это будет своего рода культурный центр общины хиппи, – говорит Брент Дэнджерфилд, молодой радиоинженер из Солт-Лейк-сити, застрявший в Сан-Франциско по пути к рабочему месту на Гавайях и ставший партнером в «Стрейт».

Когда я спросил, сколько ему лет, он на минуту задумался.

– Двадцать два, – сказал он наконец, – но раньше мне было много больше.

Еще одним новым дивертисментом, возможно, станет автобусный маршрут хиппи: взад-вперед по Хайт-стрит будет ходить фаголовский автобус 1930-х, громыхающая развалюха, которая вполне сошла бы за первый в мире жилой трейлер. Однажды я прокатился в нем с водителем, молодым хиппи по имени Тим Тибо, который с гордостью показал ванную под одним из задних сидений. Автобус стал событием даже на Хайт-стрит: люди останавливались, показывали пальцем, кричали «ура» и улюлюкали, а мы громыхали мимо, направляясь – да никуда. Тибо нажимал на гудок и махал из окна. По его словам, он родился в Чикаго, но когда уволился из армии, заскочил в Сан-Франциско и решил остаться. На тот момент он жил на пособие по безработице и его планы на будущее были туманны.

– Я никуда не спешу, – сказал он. – Сейчас просто развлекаюсь, плыву по течению.

С улыбкой он потянулся за банкой пива в холодильнике.

Дэнджерфилд и Тибо – отражение слепого оптимизма молодых хиппи. Они видят себя авангардом нового образа жизни в Америке – психоделического образа жизни, когда любви навалом, работать в радость и люди помогают друг другу. Молодые хиппи уверены, что все выйдет по их.

Те, что постарше, уверены меньше. Они долго ждали, когда выйдет по их, и на сей раз большинство причастных к новой культуре осторожничает.

– Возврат к природе хорош, когда тебе двадцать, – сказал один. – Но когда впереди маячит тридцать пять, хочется знать, что ты к чему-то идешь.

В свои двадцать семь Эд Денсон – бывший битник, бывший радикал из Беркли и в настоящее время менеджер преуспевающей рок-группы «Country Joe and Fish». Его дом и штаб-квартира – лабиринт комнат над винным магазинчиком в Беркли. В одной – арт-студия, в другой – офис, есть также кухня, спальня и несколько скудно обставленных помещений без конкретного назначения.

Денсон принимает большое участие в музыкальной жизни хиппи, но утверждает, что сам к ним не относится.

– То, куда все катится, не внушает оптимизма, – говорит он. – В настоящий момент для многих все хорошо. Движение пока отрыто миру. Но я не могу не вспоминать, что было в Беркли. Там тоже был огромный оптимизм, но посмотрите, куда все пошло. Поколение битников? Где они сейчас? А как насчет хула-хуп? Может, эти хиппи больше чем мода, может, весь мир преображается, но я не строю иллюзий. Большинство знакомых мне хиппи даже не понимают, в каком мире живут. Я устал слушать, какие мы чудесные люди. Будь хиппи чуть реалистичнее, у них был бы больший шанс выжить.

* * *

Выживание большинство хиппи считают само собой разумеющимся, но по мере того как предместье все больше заполняют наркоманы без гроша за душой, становится очевидно, что питания и жилья на всех не хватит. Частичное решение проблемы предлагает группа под названием «Диггеры», которых называют «рабочими-жрецами» движения хиппи и «невидимым правительством» Хэшбери. «Диггеры» молоды и агрессивно прагматичны: они создали центры бесплатного жилья, бесплатную раздачу супа и пункты бесплатной раздачи одежды. Они прочесывают предместье, выпрашивая пожертвования чего угодно – от денег и черствого хлеба до туристического снаряжения. В местных магазинчиках висят плакаты «диггеров» с просьбой пожертвовать молотки, пилы, лопаты, обувь и все что угодно, что мигрирующий хиппи может пустить в ход, чтобы хоть как-то себя содержать.

Название и дух позаимствованы у небольшой группы английских крестьянских революционеров XVII века, которых называли диггерами и истинными левеллерами и которые провозглашали ряд социалистических идей. Следует отменить деньги, общинная ферма может кормить всех, кто готов на ней работать, индивидуальное землевладение надо поставить вне закона. Диггеров жестоко преследовали, и в конечном итоге движение распалось под грузом общественного осмеяния.

Пока дела у «диггеров» Хэшбери идут несколько лучше, но спрос на еду и жилье начинает превышать предложение. Некоторое время «диггеры» умудрялись каждый день вывозить в парк «Золотые ворота» по три, пусть и скудных, обеда. Но когда об этом прошел слух, за кормежкой стало являться все больше и больше хиппи, и «диггерам» пришлось все дальше заходить в поисках фуража. Иногда возникали проблемы: однажды двадцатитрехлетний вожак «диггеров» Эммет Гроган назвал «трусом и фашистской сволочью» местного мясника, когда тот отказался пожертвовать обрезки. Мясник врезал Грогану плоской стороной тесака для рубки мяса.

Этический принцип «диггеров», мол, делиться надо со всеми, идет рука об руку с лейтмотивом культуры американских индейцев, основополагающим для Хэшбери. Многие хиппи постарше считают культ «племенного строя» ключом к выживанию. Поэт и гуру хиппи Гарри Снайдер видит в движении «Назад к земле» ответ на проблему нехватки жилья и продовольствия. Он призывает хиппи бросать города, основывать племена, покупать землю и жить общинами в глуши. В качестве модели он предлагает «клан» хиппи, называющий себя Маха-Лила (хотя сам клан до сих пор обитает в Хэшбери).

– Ага, так вот ты спрашиваешь, как это получается. Ну, Маха-Лила – группа из приблизительно трех различных семей, которые вроде как объединили свои ресурсы, а они не так уж велики. Но они решили вместе веселиться, вместе работать и заботиться друг о друге. Одни умеют раздобыть немного хлеба, который делят на всех, другие вносят свою лепту деньгами. А еще они вместе работают над творческими проектами. Сейчас, например, готовят световое шоу для поэтических чтений, которые мы собираемся устроить. И они считают себя большой семьей или кланом. Такова модель. Они соотносят ее с чувством племени, которое более-менее свободно, а пока каждый должен хотя бы по чуть-чуть работать. У нас тут не тесная моногамная семья, а чуть большая ячейка, и готовность делиться в ней больше.

Жить племенем кажется более логичным, чем слепо полагаться на «диггеров». Но уже налицо признаки того, что юношеский провинциализм Хайт-Эшбери ожидает принудительное расширение сознания. На протяжении последних нескольких месяцев предместье заполняется молодыми людьми, которые, желая примкнуть к хиппи, приезжают из других уголков страны, главным образом из Лос-Анджелеса и Нью-Йорка. Настоящий потоп ожидается летом. Город наводнили слухи (надежные и нет), что с окончанием учебного года в Сан-Франциско нагрянут от пятидесяти до двухсот тысяч «нуждающихся молодых людей».

«Диггеры» от такой перспективы в ужасе.

– Где они будут жить? – говорит один. – Что они будут делать?

Девушка, работающая на полевой кухне «диггеров», пожимает плечами:

– «Диггеры» и дальше будут заботиться о жертвах «поколения любви».

Местные чиновники, от мэра и ниже, уже начинают паниковать. Правозащитники в Хайт-Эшбери предложили предоставить для сна территорию парка «Золотые ворота» или возле стадиона Кизар, но шеф полиции Том Кэйхилл запретил.

– Закон и порядок возобладают, – заверил он. – Никто в парке спать не будет. Там нет санитарных условий, и если позволим молодым людям жить там, мы столкнемся с гигантскими проблемами гигиены. Хиппи не принесут городу пользы. Этим людям не хватает смелости взглянуть в лицо реальной жизни. Они стараются сбежать. Хотелось бы, чтобы никто не позволял своим детям становиться хиппи.

В марте главный санитарный врач города доктор Эллис Соке отправил специальную комиссию инспекторов обойти дома Хайт-Эшбери. Сообщения о том, что в одном доме живет двести, а в одной квартире – пятьдесят человек, породили слухи о неизбежных эпидемиях в предместье. В ходе двухдневного блица восемь бригад инспекторов проверили приблизительно тысячу четыреста зданий и вынесли шестьдесят пять постановлений с крайним сроком устранить нарушения санитарных норм. Согласно San Francisco Chronicle, лишь шестнадцать из шестидесяти пяти были выданы жильцам, «чья странная одежда и общинный образ жизни позволяет причислить их к хиппи».

Доктору Соксу осталось только отступиться.

– Ситуация не столь тяжела, как казалось, – заявил он. – Имело место ухудшение санитарных условий на Хайт-Эшбери, но в клад в него хиппи не больше, чем остальных жителей предместья.

Далее доктор Соке отрицал, что его массовая проверка была частью общей кампании против странных личностей, но ему, похоже, никто не поверил.

Совет предместья Хайт-Эшбери, группа постоянных жителей, не относящихся к хиппи, осудила доктора Сокса за «необоснованную критику нашего предместья». Совет обвинил чиновников города в «искусственном нагнетании проблем» и преследовании хиппи на основании «личных и чиновничьих» предрассудков.

* * *

Еще в 1962 году Хайт-Эшбери был сереньким рабочим районом, который понемногу заполнялся неграми и который так страдал от уличной преступности, что местные жители создавали патрули добровольцев. Домохозяек грабили по дороге в продуктовый магазин, подростков избивали и резали банды, каждый пьяный на Хайт-стрит становился легкой добычей местных карманников.

Теперь с появлением культуры наркотиков даже самые консервативные старожилы говорят, что на улицах давно уже не было так безопасно. Квартирные кражи еще остаются проблемой, но насилие случается все реже. Трудно найти кого-то за пределами общины хиппи, который скажет, что психоделические наркотики превратили район в лучшее место для жизни. Но еще труднее найти человека, который предпочел бы нервничать из-за хулиганов с пружинным ножом, лишь бы не переступать на тротуаре через хихикающего и укуренного фрика. Тот факт, что консерваторы и хиппи добились мирного сосуществования, похоже, ставит в тупик муниципальные власти.

* * *

Существует множество дешевых ярлыков и клише, описывающих происходящее в Хэшбери, но смысла в них немного: «поколение любви», «поколение хэппенинга», «поколение комбинирования» и даже «поколение ЛСД». Последнее -лучшее из всех, но точности ради его следовало бы изменить на «поколение хид».

«Голова» на языке хипов означает человека, употребляющего психоделические наркотики: ЛСД, марихуану («траву»), мескалин, пейотль, метедрин, бензедрин и еще полдюжины других, которые классифицируются как психостимуляторы и препараты, расширяющие сознание, иными словами, действующие на мозг. На другом конце спектра «наркотики тела»: опиум, героин, барбитураты и даже алкоголь. В основе своей они депрессанты, тогда как «наркотики мозга» – стимуляторы. Но ни один не имеет гарантии от производителя, и Хэшбери полон людей, которых вздрючивают те самые препараты, каким полагалось бы вызывать мирную эйфорию.

Еще одна опасность – распространенная тенденция принимать два или три разных наркотика одновременно. Кислота и алкоголь могут обернуться смертоносным сочетанием, вызывая приступы агрессии, суицидальную депрессию и общее безумие, которое приводит в тюрьму или больницу.

Ширится и озабоченность (во всяком случае, в Сан-Франциско) в связи с опасностью того, что слишком многие принимают слишком большое количество ЛСД. Один врач в больнице общего типа Сан-Франциско говорит, что в Хайт-Эшбери по меньшей мере десять тысяч хиппи и что из них приблизительно четверо в день оказываются в психиатрическом отделении с последствиями дурного трипа. По его оценкам, кислотники составляют лишь полтора процента всего населения города, но для Хайт-Эшбери эта цифра приближается к ста процентам.

Подобные оценки – абсурд: если бы каждый хиппи в Хэшбери каждый день принимал наркотики, процент кислотников в предместье все равно был бы меньше пятидесяти процентов. Многие из консервативных обывателей здесь время от времени балуются травой, но мало у кого развился вкус к ЛСД. Разница в силе воздействия приблизительно такая же, как между пивом и перегнанным алкоголем. Даже среди хиппи более чем одна доза кислоты в неделю считается чрезмерной.

Большинство «голов» сравнительно осторожны в своей наркодиете, но в последние месяцы местность привлекла столько молодых, неопытных хиппи, что нервные срывы в общественных местах стали почти рутиной. Местные копы жалуются, что кислотники бросаются под колеса едущим машинам, танцуют голыми в универсамах и пытаются выйти через витрины. В выходные дни «спектакль» сравним с происходящим на Макдугал-стрит в Гринвич-виллидж, но из-за хиппи выходного дня и нервных вуайеристов из соседних предместий по субботам и воскресеньям возникают кошмарные заторы. Тротуары забиты так, что даже слабый нервный всплеск способен вызывать всеобщее побоище.

В выходные по Хайт-стрит больше не хотят муниципальные автобусы: их маршруты изменили после того, как толпа хиппи устроила сидячую забастовку посреди улицы, чем совершенно остановила движение. Теперь здесь регулярно ездят только туристические «Грей-лайн», так как компания недавно добавила «Хиппилэнд» в список однодневных туров по Сан-Франциско. В рекламных брошюрах маршрут был назван «единственным туром в другую страну без выезда за пределы Соединенных Штатов» и тут же стал хитом у туристов, считавших Хайт-Эшбери человеческим зоопарком. Единственную ложку дегтя в тур подмешивает иногда какой-нибудь хиппи, бегущий наравне с автобусом и приставляющий к окну зеркало.

* * *

В прошлом году в Беркли закаленные политические радикалы, которые всегда считали хиппи духовными союзниками, забеспокоились из-за далеко идущих последствий происходящего в Хайт-Эшбери. Студенты, некогда бывшие пламенными активистами, теперь довольствовались тем, что лежали на матах и улыбались миру сквозь завесу дыма от марихуаны или, еще хуже, одевались как клоуны или американские индейцы и неделями кряду отлетали на ЛСД.

Даже в Беркли в политических митингах 66-го прослеживалась подоплека музыки, безумия и абсурда. Все больше и больше участников являлись не с транспарантами и революционными лозунгами, а с цветами, воздушными шариками и разноцветными плакатами с цитатами из Тимоти Лири, верховного жреца кислоты. Культура наркотиков распространялась быстрее, чем думали политические активисты. В отличие от убежденных радикалов, вышедших из Движения за свободу слова, хиппи больше интересовались уходом от общества, чем его преобразованием. В среднем они были моложе политических радикалов, и пресса отмахивалась от них как от «марихуанных левых», легкомысленной своры укуренных и одержимых сексом подростков, которые лишь примазались к движению.

Потом Рональда Рейгана избрали на пост губернатора колоссальным большинством в почти миллион голосов. Вскоре после этого Кларка Керра уволили с поста президента Калифорнийского университета – непосредственный результат победы Рейгана. В ноябре того же года республиканская партия получила пятьдесят мест в Конгрессе и выступила с недвусмысленным предостережением администрации Джонсона, мол, невзирая на заголовки про Беркли и «новых левых», основной электорат гораздо воинственнее, реалистичнее и консервативнее, чем показывает радар Белого Дома.

Урок не прошел даром для хиппи, многие из которых и по сей день считают себя в чем-то политическими активистами. Самой очевидной жертвой выборов 66-го стала иллюзия «новых левых» относительно их собственного влияния. Альянс радикалов и хиппи рассчитывал, что избиратели отвергнут «правые, милитаристские» элементы в Конгрессе, а вместо этого поражение потерпели «либеральные» демократы.

А потому не случайно, что зимой 1966/67 года Хайт-Эшбери из тихого, небогемного анклава, каким был на протяжении четырех или пяти лет, превратился в перенаселенную, яростную цитадель наркоты, какой является сегодня. Хиппари, которые никогда взаправду не верили, что они волна будущего, в результатах выбора увидели жестокое подтверждение бесполезности борьбы с истеблишментом на его собственном поле.

Следует создать совершенно иную атмосферу, говорили они, и способ для этого есть только один – шагнуть (будь то в буквальном или переносном смысле) из Беркли в Хайт-Эшбери, от прагматизма к мистике, от политики к наркотикам, от помешанности на протесте к мирному недеянию во имя любви, природы и спонтанности.

Настолько,’ насколько вообще возможно, кредо Хайт-Эшбери выразила Джойс Франциско, двадцатитрехлетняя менеджер по рекламе новой газеты хиппи «Оракул Сан-Франциско». Несколько месяцев назад она дала интервью одной комментаторше консервативной прессы, в котором постаралась объяснить, что означает феномен хиппи.

– Я люблю весь мир, – сказала она. – Я божественная мать, отчасти Будда, отчасти Бог, отчасти все.

– Как вы живете? – спросила комментатор.

– От обеда до обеда. У меня нет денег, нет собственности. Деньги хороши, только когда текут. Когда они накапливаются, это жернов на шее. Мы заботимся друг о друге. Всегда есть, на что купить бобы и рис для семьи, и всегда кто-то заботится, чтобы я получила траву или кислоту. Однажды я попала в психиатрическую больницу, потому что старалась подстроиться под общество и играть в его игру. Но теперь я свободна и счастлива. Следующий вопрос:

– Вы часто употребляете наркотики?

– Довольно часто. Когда мне кажется, что я потеряла себя, я принимаю дозу кислоты. Это самая короткая дорожка к реальности, кислота просто забрасывает тебя в нее. Кислоту следует принимать всем, даже детям. Почему нельзя просветить их пораньше, а не ждать, пока они состарятся? Каждому человеку нужна тотальная свобода. Именно в ней Бог. Нам нужно отбросить ханжество, нечестность и лживость и вернуться к чистоте наших детских ценностей.

Далее комментатор спросила мисс Франциско, молилась ли она когда-либо.

– О да! Я молюсь на утреннем солнышке. Оно питает меня энергией, чтобы я могла распространять свою любовь и красоту и вскармливать других. Я никогда не молюсь ради чего-то, ничего не прошу, мне ничего не нужно. Все, что меня заводит, таинство: ЛСД, секс, мои колокола, мои цвета… Это святое причастие, сечете?

Комментатор не могла сказать наверняка, но оставила ответ в интервью ради читателей, которые, возможно, поймут. Многие поняли. Любой, кто считает, что хиппи живут только в Хэшбери, может и дальше прятать голову в песок.

* * *

В обычных обстоятельствах головокружительная популярность психоделиков была бы главным фактором любой статьи о хиппи. Но подлые эксцессы нашего законодательства о наркотиках не допускают (или превращают в бесчеловечную) попытку представить более широкую картину. Перед журналистом, имеющим дело с «головами», встает странная дилемма. Правдиво писать о происходящем можно, только самому в нем участвуя. Самая простая банальность о психоделических наркотиках заключается в том, что любой, пытающийся писать о них, не попробовав сперва на собственном опыте, мошенник и глупец. С другой стороны, писать, исходя из собственного опыта, – значит признаться в нарушении закона. А еще потенциально предать людей, единственное «преступление» которых заключается в том, что они курят сорняк, который растет по всему миру, но владение которым в Калифорнии влечет за собой как минимум два года тюрьмы за повторный привод и как минимум пять лет за третий. Поэтому, невзирая на тот факт, что вся журналистика полна тайных «голов» (в точности, как многие журналисты сильно пили во время сухого закона), маловероятно, что в ближайшем будущем в общественной печати появится откровенный и основанный на фактах рассказ о психоделическом андеграунде.

Например, если бы я захотел написать, что провел недавно десять дней в Сан-Франциско и почти постоянно был укурен… Что на самом деле укурен я был девять ночей из десяти и почти все, с кем я разговаривал, курили марихуану так же походя, как пили пиво… И если бы я сказал, что многие мои собеседники не были ни наркоманами, ни эскапистами, а, напротив, компетентными профессионалами с банковскими счетами и безупречной репутацией… И что я был поражен, увидев психоделические наркотики в домах, где два года назад я про них бы и не заикнулся… Если все это было бы правдой, я мог бы написать мрачную многословную статью лишь ради того, чтобы показать, что шумиха вокруг хиппи в Хайт-Эшбери всего лишь карнавал уродов и мягкая его реклама, что наркотики, оргии и нервные срывы обычны для респектабельного общества по обе стороны залива так же, как для эксцентричных эскапистов новой богемы Сан-Франциско.

Нет недостатка фактов, подкрепляющих гипотезу, что нынешняя культура Хайт-Эшбери лишь оргаистическая верхушка огромного психоделического айсберга, который уже дрейфует по водным путям Большого Общества. Желая лишь мирной анонимности, большинство умных, образованных «голов» не спешат кричать о своих пристрастиях, а потому их количество не поддается подсчету. В нервозном обществе, где имидж зачастую важнее реальности, открыто говорить о своем наркотическом меню могут себе позволить только те, кому нечего терять.

А они – во всяком случае, на данный момент – молодые лотофаги, босоногие мистики и волосатики Хайт-Эшбери, примитивные христиане, мирные отказники и полусумасшедшие «дети цветов», которые не желают иметь ничего общего с социумом, представляющимся им жестоким, расчетливым и убивающим душу надувательством.

Еще два года назад лучшие и умнейшие из них страстно увлекались реалиями политической, социальной и экономической жизни Америки. Но с тех пор мир изменился и политический активизм выходит из моды. Теперь стремятся не к «переменам», «прогрессу» или «революции», а лишь к бегству ради жизни у дальней окраины мира, который мог бы возникнуть, должен был возникнуть, и выживать в нем исключительно на личных условиях.

Процветающая культура хиппи – предмет большой тревоги для политических активистов. У них на глазах целое поколение мятежников плавно уходит в наркотическое забытье, готово принимать что угодно, лишь бы там было достаточно «сомы».

* * *

Бывший активист Беркли Стив ДеКанио, ныне заканчивающий обучение в МТИ, хороший пример легиона юных радикалов, которые знают, что утратили влияние, но не имеют четкого представления, как его вернуть.

«Альянс между хиппи и политическим радикалами, – недавно писал он мне, – неминуемо рухнет. Слишком велика пропасть между лозунгом „Власть цветов“ и смертоносной сферой политики. Что-то должно дать слабину, а наркотики слишком удобный „опиум для народа“, чтобы сволочи (полиция) ими не воспользовались».

ДеКанио провел три месяца в различных тюрьмах по обе стороны Залива за участие в акциях за гражданские права и теперь залег на дно до лучших времен.

«Я поразительно много времени трачу на учебу, – писал он. – В основном потому, что мне страшно: три месяца на дне человеческой свалки достали меня так, что не хочется признаваться. Эта страна катится в ад, левые ушли в анашу, но не я. Я все еще хочу вычислить, как победить».

А пока, как и большинство разочарованных радикалов, он мрачно улыбается тому, какое воздействие оказывают хиппи на истеблишмент. Паника чиновничества Сан-Франциско при мысли о том, что этим летом в Хэшбери приедут двести тысяч хиппи, – немногое, над чем покинувшие Беркли радикалы еще могут посмеяться. Видение о кризисе ДеКанио писалось не как пророчество, но, учитывая скрытую реальность нынешней ситуации, может оказаться таковым: «Так и вижу, как мэр Шелли стоит на ступенях муниципалитета и кричит в микрофоны телевизионщиков: «Люди требуют хлеба! Хлеба! Пусть только появятся!»

New York Times Magazine, 14 мая, 1967

Загрузка...