Большая охота на акул (The Great Shark Hunt)

КОГДА БИТНИКИ БЫЛИ СВЕТСКИМИ ЛЬВАМИ

Сан-Франциско

Что же сталось с поколением битников? Возможно, в Детройте или Солт-Лейк-сити вопрос не имел бы большого значения, но здесь пробуждает уйму воспоминаний. Еще в 1960 г. Сан-Франциско был столицей поколения битников и перекресток Грант и Коламбус в районе, известном как Норт-Бич, был пересечением дорог этого мира.

Хорошее то было время в Сан-Франциско. Любой, хотя бы с толикой таланта, мог притащиться в Норт-Бич и выдать себя за «пришлеца в новую эру». Я знаю, потому что сам так сделал, как и парень, которого нам приходилось называть Уиллард, неповоротливый и бородатый сын пастора из Нью-Джерси. То было время сбросить старую одежку, выкапывать новые звуки и новые идеи, делать все мыслимое, чтобы позлить истеблишмент.

С тех пор все вымерло. «Битник» в Сан-Франциско уже не светский лев, а пария: какое-то время даже казалось, что они все уехали. Но недавно город удивила «забастовка арендной платы» в Норт-Бич, и выяснилось, – узрите! – что на забастовку вышли битники. Местные газеты, когда-то игравшие на статьях о поколении битников, словно основы системы рушились у них на глазах, за «забастовку арендной платы» ухватились со странной симпатией – как человек, наткнувшийся на старого друга, который должен ему денег, но все равно радующийся встрече.

* * *

«Забастовка арендной платы» продлилась два дня, но снова заставила заговорить о поколении битников и его внезапном исчезновении с американской сцены – или, во всяком случае, из Сан-Франциско, потому что в Нью-Йорке оно вполне себе здравствует. Но там оно процветает под иным названием, и весь юмор из него исчез.

Едва ли не самым удивительным в «забастовке арендной платы» был тот факт, что столь мало людей в Сан-Франциско вообще представляют себе, чем было поколение битников. Интервьюер с одной радиостанции пошел на улицы в поисках дебатов по поводу «возвращения битников», но вернулся с пустыми руками. Люди помнят выражение, но ничего больше.

Но в свое время поколение битников было очень даже реальным, и у него есть собственное, вполне определенное место в истории. Существуют горы материала, объясняющие его социологические аспекты, но по большей части этот материал устарел и утратил значение. А остались люди, которые участвовали в движении; большинство их еще живы и на поднятую шумиху поглядывают с теплым юмором, а тем временем разными путями идут к долгам, детям и среднему возрасту.

С феноменом битников я соприкоснулся лишь мимолетно. Но Уиллард был в самой гуще событий и задним числом представляется одним из величайших битников своего времени. Нет сомнения, у Сан-Франциско есть веские причины его помнить: его первое и последнее столкновение с силами правопорядка легло в основу, наверное, самой безумной байки «поколения битников» той эпохи.

До Сан-Франциско он жил в Германии, преподавал английский и отращивал восточную бородку. По пути на побережье он задержался в Нью-Йорке и подцепил любовницу с новым «фордом». В те дни избегать брака любой ценой считалось хорошим тоном. Ко мне он явился с рекомендацией друга, работавшего в Европе на английскую газету.

«Уиллард прекрасный человек, – говорилось в письме. – Он художник и обладает недюжинным вкусом».

Как выяснилось, он был чудовищным пьяницей в духе Брендана Бихана, про которого говорили, что «жажда у него такая большая, что отбрасывает тень». В то время я сам варил пиво, и Уиллард стал большой помехой процессу выдержки: приходилось запирать пиво, чтобы он не добрался до него раньше срока.

Грустно признавать, но мое пиво и воздействие Уилларда на Сан-Франциско крепко связаны. История стала классикой, и если попадаете в нужные крути, то еще ее услышите, хотя не обязательно в точном варианте. Правда тем не менее такова.

Уиллард приехал незадолго до того, как я собрал вещи и двинул на Восток. Мы провели несколько компанейски пьяных недель, и на прощанье я оставил ему пятигаллонную канистру пива, которую у меня не было сил тащить через всю страну. Пиву надо было постоять с неделю, потом его следовало выдержать еще несколько недель в квартовых бутылях, после чего оно приобретало вкус, сравнимый с нектаром богов. Единственной задачей Уилларда было разлить его по бутылям и подождать, пока оно будет готово к употреблению.

* * *

К несчастью, на эти инструкции его жажда отбросила тень. Уиллард жил на холме, поднимавшемся над южной частью города, и среди его соседей нашлось еще несколько его братьев по духу: безумных пьяниц и людей странного искусства. Вскоре после моего отъезда он принимал одного из таких господ, у которого, как и у доброго Уилларда, не было недостатка в таланте и энергии, чего не скажешь о средствах.

Встал, как это бывает в мире искусства, вопрос о выпивке, но дух бедности гнал радость. Зато на кухне стояла канистра в пять галлонов невыдержанного домашнего варева. Разумеется, напиток был груб и мог дать животный и нежелательный . эффект, но… что ж…

Остальное – достояние истории. Выпив полканистры, художники разыскали где-то несколько галлонов синей краски и перекрасили фасад дома, где жил Уиллард. Увидев этот кошмар, живший через улицу домохозяин вызвал полицию. Прибывшие копы увидели фасад дома, похожий на полотно Джексона Поллака, и тротуар, быстро исчезающий под слоем чувственной алости. К этому моменту завязалось что-то вроде спора, но Уилард был шести футов четырех дюймов росту и весил двести тридцать фунтов, они победил. На время.

* * *

Некоторое время спустя копы вернулись с подкреплением, но Уиллард и его помощник уже допили остатки пива и истосковались по любому действию, будь то живопись или дружеская потасовка. Вмешательство полиции привело к появлению на фасаде нескольких девизов, не лишенных антисоциальной подоплеки. Домовладелец рыдал и скрежетал зубами, из недр оскверненного дома неслась громкая музыка, царило общее сверхнапряжение.

Последовавшую затем сцену можно сравнить только с ловлей диких зверей, сбежавших из зоопарка. Уиллард говорил, что пытался бежать, но запутался в заборе, Который рухнул под весом его и гнавшегося за ним полицейского. Его друг забрался на крышу, откуда осыпал жестокий мир внизу проклятиями и черепицей. Но полиция действовала методично, и к тому времени как солнце село в Тихий океан, оба художника уже сидели в тюрьме.

В этот момент за обычными вечерними фотографиями явились господа из прессы. Они попытались заманить Уилларда к решетке, чтобы он попозировал, но второй художник взял на себя труд вырвать из пола чашу унитаза и разбить ее на мелкие части. На протяжении следующего часа прессу отгоняли кусками фаянса, которые парочка бросала из камеры. «Мы использовали унитаз, – вспоминает Уиллард. – Потом раковину. Я мало что помню. Одного не могу понять, почему копы нас не пристрелили. Мы были не в себе».

Газеты смаковали происшествие на все лады. Почти все фотографии «зверолюдей» были сделаны при помощи того, что фотожурналисты называют «франкенштейновой вспышкой». Эта техника дает приблизительно тот же эффект, что и фонарь, который держат под подбородком модели, только вместо фонаря фотограф просто держит вспышку очень низко, так что на лице субъекта появляются зловещие тона, а на стене за ним громоздится огромная тень. Такая техника и Каспара Милкетоста превратила бы в Призрака оперы, а в случае Уилларда эффект оказался прямо-таки сногсшибательным: он походил на Кинг-Конга.

Невзирая на потасовку и порчу имущества, закончилось все хэппи-эндом. Уилларда и его друзей приговорили к полугоду тюрьмы, но быстро отпустили за хорошее поведение, и они, не теряя времени, сбежали в Нью-Йорк. Уиллард теперь живет в Бруклине, где переезжаете одной квартиры на другую -едва стены прежней заполняются живописью. Его художественный метод – закрепить на стене жестяные банки гвоздями по десять пенни, покрыть стену комковатой штукатуркой и писать. Кое-кто говорит, у него большой талант, но пока талант не получил признания – разве что у долготерпеливых полицейских Сан-Франциско, которых вызвали судить его, вероятно, самое величественное произведение.

* * *

Как и сейчас, Уилларда сложно было отнести к какой-либо категории: вероятно, правильно будет сказать, что у него были артистические наклонности и чрезмерное изобилие энергии. В какой-то момент своей жизни он прослышал, что такие, как он, собираются в Сан-Франциско, и приехал в Калифорнию присоединиться к празднику.

С тех пор все уже не так. Жизнь в Сан-Франциско более мирная, но определенно более скучная. Вполне это стало очевидно, когда началась «забастовка арендной платы»: с день или около того казалось, что город снова проснулся, но нет.

Один «забастовщик», безработный карикатурист с женой, ребенком и запущенной квартирой, за которую он отказывается платить, подытожил ситуацию. Его домохозяйка отказалась ремонтировать квартиру и обзавелась ордером на выселение жильцов. В прошлые времена парень остался бы на месте и забуянил бы. Но карикатурист пошел по пути наименьшего сопротивления.

– Выселять людей – дело долгое, – говорит он, пожимая плечами. – К тому же мы все равно подумывали двинуть на товарняке в Нью-Йорк.

Вот как обстоят дела в городе, некогда бывшем столицей поколения битников. Его фокус сместился на Восток, и взаправду это печалит только репортеров, которым не хватает хороших материалов, и небольшую горстку тех, кто жил в нем и пока длилось веселье от души посмеялся. Если бы Уиллард вернулся сегодня в Сан-Франциско, ему, вероятно, пришлось бы довольствоваться работой маляра.

National Observer, 20 апреля, 1964