Большой педсовет

Сады для сыновей. СЕРГЕЙ ИВАНОВ

ВСТУПЛЕНИЕ

Было темно и холодно. Дула февральская вьюга. Снежинки реяли в воздухе, будто клочья разорванной паутины.

Я сидел, нетерпеливый и встревоженный. Не мог дождаться взлета. Незаданные вопросы томили меня.

Я журналист и молодой отец. (Не знаю, что ставить на первое место.) У меня двое сыновей, маленьких пока что. Они часто меня озадачивают. И я тогда просто не знаю, как правильно себя вести с ними. Поэтому, когда редакция поручила мне встретиться с настоящим педагогом, я с удовольствием взялся за это.

Адрес: город Херсон, средняя школа № 7. Там работает народный учитель Советского Союза Черненко Юлия Николаевна...

ХОЗЯЙКА

Первые минуты разочаровали. Простоволосая женщина в застиранном ситцевом платье поглядывает на меня с любопытством и плохо скрытой настороженностью. Приносит борщ, потом котлету с картошкой, радуется моему аппетиту. Куда-то звонит, чтобы устроить меня на ночлег. Почему-то подумалось, что она хочет спросить у меня документы, но не решается. От этой мысли возникла стеснительность, я неловко полез в портфель, вытащил паспорт, перелистал и сунул обратно. И долго не исчезало ощущение диссонанса между ожидаемым и действительным.

От людей заслуженных, признанных ждешь чего-то необычного. А тут — стоптанные тапочки, певучие слова, невысокий «штиль» разговора...

Детей у Юлии Николаевны нет, насколько я вижу. Тут же переспрашиваю и убеждаюсь — нет. Показалось или она слегка нахмурилась, когда я спросил про детей?..

ДОМ

Квартира озадачивала. Она не была оплотом, крепостью. Это сразу чувствовалось. Вещи только необходимые допускались в квартиру... Стол, стулья, трехстворчатый шкаф, телевизор, секретер, сервант. Наскоро застланный пледом диван. Их не любили, им не поклонялись. Их необходимость признавали. Сервант не блистал хрусталем, стол и шкаф не блестели лаком, зато секретер «блистал» книгами. Здесь было много педагогики и приложения к «Огоньку» разных лет — собрания сочинений русских и зарубежных классиков.

— От отца книги! — сказала Юлия Николаевна. — Очень он жалел перед смертью, что нечего ему детям оставить. Одни книги!.. Он сады разводил, мой отец. Большие плодовые сады. Сдержанным был, с чувством собственного достоинства. И меня тому же учил. Помню, я в детстве пела хорошо, танцевала, стихи читала. Может, и артистка бы из меня получилась, а? Как думаете? Отец на моих выступлениях не бывал. Только однажды вышла на сцену, и вдруг его очки в зале. Я даже растерялась, запнулась, когда читала. А он потом дома ничего не сказал — будто и не был на концерте. Он любил дело свое ощущать — видеть его, держать его, дышать им, уставать от него. Землю вскопал — дело, ветви подрезал — дело. А слова говорить — разве это дело! Так и я, глядя на него, училась действовать, а не мечтать. И артисткой не стала, как видите!..

Юлия Николаевна замолкла, ожидая моих реплик, вопросов. «Она красивая! — вдруг подумалось мне. — Почему я раньше-то не заметил? Черные брови, черные волосы, гибкая фигура, ясные молодые глаза. Никак не дашь больше тридцати пяти».

— Извините за любопытство, — спросил, — у вас на шкафу так много бумаг! Вон сколько пачек! Это что, макулатуру, что ли, собираете? У нас в Ленинграде двадцать килограммов сдашь — абонемент на дефицитную книгу получишь. У вас, наверно, тоже так?

— Макулатуру? — засмеялась Юлия Николаевна. — Вы думаете, это вся «макулатура» тут, на шкафу? Еще диван ею битком набит! Пойдемте покажу вам, сколько этих бумаг у нас с мужем!

Она повела меня в другую комнату. На платяном шкафу и за ним, возле стенки, громоздились кипы «макулатуры». Ею же был битком забит книжный шкаф. Она же лежала на столе и, аккуратно упакованная, под ним.

— Это методика! — сказала Юлия Николаевна. — Целую жизнь собирала! Каркас, костяк педагогики!..

СЕМЬЯ

Петр Алексеевич плотный, слегка погрузневший с годами. В нем была основательность много пожившего человека. Но шутил он остро и легко, что показывало его душевную расторможенность, внутреннюю бодрость.

Как я понял, они жили с улыбкой, постоянно подшучивая друг над другом — по-доброму, по-ласковому, без едкости и желания задеть. Самый правильный, на мой взгляд, стиль отношений.

Петр Алексеевич пришел, когда наша беседа была в разгаре. Сел на диван и тут же на лету перехватил нить разговора, вспомнив, как они с Юлией Николаевной познакомились, будучи студентами. А я представил, как они гуляли по ночам, как светились над ними цветущие деревья, как они говорили — восторженно и доверчиво. Жизнь так сложилась, что заметной, заслуженной, прославленной стала жена. Неужели не отразилось это на Петре Алексеевиче? Неужели он ни разу не пожалел, что не отмечен лаврами, не почувствовал досады?

Я быстро убедился, что Петр Алексеевич был так растворен в делах жены, как тепло рассказывал о них!

Я вспомнил слова Гегеля о сущности любви и решил, что Гегель, когда писал их, представлял себе кого-то, очень похожего на Петра Алексеевича.

«Подлинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом «я» и, однако, в этом исчезновении и забвении впервые обрести самого себя и обладать собою...»

— После педагогического института у Юлии Николаевны было два увлечения: химия и биология. Потом прочно и навсегда биология взяла верх. Хотя к химии она и сейчас неравнодушна. Только войдет в кабинет, сразу на доску глазами — нет ли ошибки. А как она работала в своих школьных садах, вы бы видели! До того земле кланялась, до того сгибалась, что однажды разогнуться не смогла, как ни старалась. Так ее, скрюченную, на «скорой помощи» и увезли в больницу, прямо из сада. Ребята каждый день бегали, скучно им без нее было. Представьте, двести восемьдесят человек в школе, из них сто семьдесят вовлечены Юлией в биологическую работу. До нее садов таких в Музы-ковке не было. А когда при школе распахнулся ее сад, зацвел — тут уж ребята увидели, что ради такой красоты никаких сил не жалко, что ее беречь и приумножать надо. К фруктам у нее свободный доступ. «Ты наелся?» — спросит. «Наелся!» — «Еще хочешь?» — «Хочу!» — «Тогда возьми тяпку и пойди прополи этот кусочек, а потом поешь!..» Одна девочка, помню, проводила опыт с горохом. Собрала урожай, мало показалось. Юля спрашивает: «Может, у тебя на участке еще стручок-другой есть?» Девочка соглашается: «Есть, есть!» Еще раз собрала горох, потом еще раз. И в итоге всех ее сборов — урожай выше колхозного. На всю жизнь запомнила, как бережно к плодам своих рук относиться надо... А осенью в Музыковке были праздники урожая. Лучшим ребятам вручали туристские шашки, шахматы, мячи, грамоты — по семьдесят-восемьдесят человек награждали. А вторая часть праздника — длинный стол и свои фрукты на нем: яблоки, арбузы, виноград...

МОНОЛОГ О ВОСПИТАНИИ

Густел, наливался чернью синий свет за окнами. Я слушал жадно, хотя чувствовал, что устал.

А Юлия Николаевна увлекалась, молодела, освещалась изнутри своим вдохновением.

— Я думаю, что хорошим человеком ребенка можно воспитать только в труде. Устраняя обязанности, труд из его жизни, мы его портим, а в конечном счете — губим. Принес малыш тапки отцу — какая гордость для его маленьких сил. Подал матери полотенце — разделил с ней труд, испытал счастье, а след от этого счастья, пусть незаметный поначалу, останется и отзовется в будущем...

«Она говорит общие слова! — подумал я вдруг. — Но где же откровения? Мне нужны откровения! Я приехал за ними!..»

— Вспомните Януша Корчака, — говорит Юлия Николаевна, — «Все современное воспитание направлено на то, чтобы ребенок был удобен, последовательно, шаг за шагом стремится усыпить, подавить, истребить все, что является волей и свободой ребенка, стойкостью его духа, силой его требований». Сколько мы сами, спеша, нервничая, заглушаем в ребенке хороших, красивых, нужных ростков! Забывая элементарное: дать ему почувствовать, что в семье он — полноправный член, что у него есть свои права и обязанности, что без него, без его усилий семье будет хуже, неуютнее, холоднее!..

Тут я снова отключился. Вспомнил своих двух сыновей. Их упрямство. Их шумные игры. Старшему пять лет, младшему — два года. Но сколько с ними проблем!.. Старший ревнует младшего, старший ябедничает и жадничает. Младший капризен до невозможности... То они не хотят есть, то их никак не вывести на улицу, то никак не уложить спать... Мелочи, казалось бы... Но как они действуют на нервы, эти мелочи, какое порой вызывают раздражение...

— К сожалению, сегодня вокруг ребят бушует море родительского эгоизма, тщеславия, лицемерия. «Папа велит пол подметать, а ты не слушай, не порти свои руки!», «Мой ребенок — одаренный, у него большое будущее, картошку я и сама за него почищу!» — Юлия Николаевна смешно изображает «в лицах»: — «Ну вот еще, будет мой ребенок помои выносить, на это свекровь имеется!..» Мало ли таких и им подобных высказываний приходится слышать! Отсюда парадокс педагогики: учительская работа предполагает, что родители — союзники школы, что сами они — люди воспитанные, что их не переламывать, не перевоспитывать надо, а только направлять рукой более опытного наставника. Однако зачастую родителей надо именно переламывать, именно перевоспитывать, преодолевая сантиметр за сантиметром их косность, узость интересов, педагогическую неграмотность. Школа в таких случаях начинает гнаться за «двумя зайцами», раздваиваясь между детьми и родителями...

Я вздыхаю, я устал, сознаюсь себе в этом и хочу отдыха. Но больше, чем отдыха, я хочу истины, непререкаемой правды, авторитетных рецептов. Как с ними надо, с детьми?.. Как с ними надо, чтобы они меня, отца, уважали, чтобы они меня любили не только сегодня?.. Ведь я бываю до обидного беспомощен... Вот недавно было: уложил я Саньку — своего «старшего» — в кровать, прочитал ему сказку, принес кружку с молоком. Санька выпил молоко, вернул кружку, посмотрел на нее пристально.

— Папа, я завтра пойду далеко-далеко, в большой магазин. И там куплю нового папу. Он будет совсем как ты. Но только без очков.

— Тебе не нравится, что я в очках?

— Не нравится!

— Может быть, мне уйти к другому мальчику?

— Нет, не надо... — Санька явно поколебался, прежде чем ответить.

Я попрощался, пожелал «спокойной ночи» и ушел. И очень было грустно. Уже началось обсуждение моих недостатков... Достоин ли папа своего сына? Нужен ли папа своему сыну?..

— Как мне кажется, любой взрослый, собравшийся выступить в роли родителя, должен начать с «суда над собой»! — Юлия Николаевна продолжает свой монолог о воспитании. — Строгого «суда», беспристрастного, жестокого, может быть! Плохо, если до появления ребенка человек не сознавался себе, каков он есть, теплее ли другим на свете от того, что он существует. Именно с воспитания себя или хотя бы с попытки понять себя начинается воспитание ребенка!..

«Поздно себя воспитывать, когда ребенок на тебя смотрит! — хотел я возразить. — Себя воспитывать нужно раньше!..» И мне вспомнилась одна сценка. Было так: Санька подошел ко мне и... укусил за ногу. Первое мое движение — отдернуться и подшлепнуть сына. Тут же я пожалел об этом. Укусил он меня небольно, и я его шлепнул рефлекторно, не думая. Санька замер после моего удара. Словно ждал какого-нибудь сигнала с моей стороны, а сам не знал, как реагировать: заплакать или не обратить внимания... Я замер тоже, и так мы «противостояли» минуту-другую. Потом Санька все-таки обиделся: не заплакал, но помрачнел. «Не хочу с тобой!» — пробормотал и ушел на кухню. Жена сказала что-то, послала Саньку назад к папе, и Санька отчетливо сказал: «Папа плохой!..» Мне стало так стыдно после его слов, как никогда еще не бывало. Почувствовал себя словно бы больным. И когда мы все сидели за столом, обедали — я боялся посмотреть Саньке в глаза... Чуть погодя Санька «простил» — заговорил со мной весело, как ни в чем не бывало. Но я запомнил накрепко, чем мой шлепок обернулся.

— ...Вы, я вижу, устали, — Юлия Николаевна глянула, оценивая. — Вот что я хочу сказать напоследок. Ребенок — огромное счастье и огромной важности забота. Мы должны видеть, чувствовать, пони

мать, уважать его. А не только одевать и кормить. В этом родство и заключается, по-моему: в напряжении душевных сил, в страстном желании «узнавания», в ежедневном «обретении» ребенка...

«Я действительно порой чувствую себя уставшим от своих сыновей, — подумал я. — Их энергия, их безоглядный напор вынуждают и меня быть энергичным, собранным... А так хочется иногда расслабиться, ни о чем не думать... Наверное, в этом и есть смысл родительского самовоспитания — в стремлении всегда быть энергичным и собранным, всегда быть «отцом» — наперекор своему эгоизму, своей лени...»

ШКОЛА

Школа возникла внезапно. Мгновение назад она не замечалась, не угадывалась за домами, за деревьями. И вдруг вынырнуло уютное двухэтажное здание. Цвет у него радостный: будто вечно освещена школа солнечными лучами.

Кабинет биологии на втором этаже. Маленькая табличка на его дверях: «Лучший кабинет области».

Несколько дней я провел в этом кабинете. Сидел на всех уроках Юлии Николаевны — с пятого класса по десятый. Подробно конспектировал учительские объяснения, реплики ребят. Скажу сразу: никаких открытий я не сделал. Ничего необычного, непохожего на школу моих детских лет в ее уроках не было. Я отметил душевность интонации, доверительность ее разговоров с учениками, страстность изложения нового материала, обилие иллюстраций, плакатов, слайдов, кинофильмов, звукозаписей. Необычным, или, вернее, редким, можно было назвать лишь одно: соединение перечисленных достоинств в одном педагоге, в одном кабинете. Да, учитель и ее класс как бы сливались, взаимно дополняли друг друга. Юлию Николаевну невозможно было представить без этой цветущей, зеленеющей листьями десятков растений комнаты. Кабинет нельзя было вообразить вотчиной какого-то другого учителя, не Юлии Николаевны. И в первый, и в последний день пребывания в школе он поражал меня неисчерпаемостью. Чего тут только не было! Растений — не перечесть. Они вились, топорщились, парили. Видно было, что им здесь хорошо.

Стеклянные шкафчики вдоль стены были забиты разными чучелами, препаратами, муляжами. Жуки, крабы, рыбы, крокодил...

Над доской расположились два ряда электрокартинок. Нажмет учитель кнопку, и включится картинка. Например, «дно силурийского моря». Нажмет другую — загорится другая картинка. Тут же, над доской, висел афоризм Льва Толстого: «Счастье — это быть с природой, видеть ее, говорить с ней!» Прочитав, я, помнится, подумал, что Юлия Николаевна согласно Толстому — очень счастливый человек: всю жизнь с природой, среди садов и цветов.

За учительским столом, под рукой у хозяйки кабинета, настоящий пульт управления. Щелчок — и на всех окнах опустились темные шторы. Щелчок — и развернулся экран. Щелчок — и зажужжал диапроектор, неторопливо меняя кадры. Есть необходимость, можно выключить проектор и запустить киноаппарат. И сразу класс превратится в зрительный зал, и голос диктора объяснит что-то важное и нужное...

Юлия Николаевна нескрываемо гордилась кабинетом. Покупного, кроме киноаппарата, ничего не было. Техническое оснащение кабинета было сделано руками ребят при участии учителя. Многих это потребовало вечеров, много неурочного, «домашнего» времени...

Теперь, когда принята реформа общеобразовательной и профессиональной школы, верит Юлия Николаевна, что постепенно ее кабинет будет оснащен по последнему слову науки и техники.

Меня поразила величавая неторопливость, появившаяся в Юлии Николевне на уроках. Плавные движения, изящный черный костюм, белая блузка, волосы узлом на затылке. Совсем не похожа на ту простецкую женщину-хозяйку...

Удивляюсь, как активно ребята работают на уроке. Сразу пятеро получают карточки с заданиями и выходят к доске. Пятеро других, из класса, контролируют отвечающих. А ведь это лишь эпизод, деталь урока.

...Истоки интеллигентности, характера, судьбы человека она, учительница, — видит. Глядя на отвечающего, можно порой предсказать всю его дальнейшую биографию. Она должна поневоле быть мудрой...

Мальчишка с кустистыми бровями, с галстуком на груди загляделся на девочку-соседку, а она — стройная, гибкая, с двумя длинными косами — ноль внимания.

Юлия Николаевна вызывает его к доске, чтобы «отвлечь», и соседка сразу оживленно начинает ему шептать, а потом ловит мой взгляд и замолкает.

...Будто игра! — осеняет меня. Будто играет учительница с ребятами! Оттого ощущение легкости, раскованности, свободы!..

САД

Стволы деревьев изгибались медленно, будто потягивались после долгого сна. Крупные густые капли прижались к веткам вперемежку с толстыми почками. Недавно прошел дождь. На земле были лужицы, подернутые хрупкими льдинками.

Таким предстал передо мной пришкольный юннатский участок. Февраль, конечно, не самое удачное время для его осмотра. Вернее, самое неудачное. Но я познакомился с роскошными альбомами, где работа юннатов была расписана, разрисована, сфотографирована — словом, увековечена. Я узнал, что ранней весной зацветают на участке гиацинты, тюльпаны, нарциссы, лилии, пионы. Что на территории школы ребята выращивают сто сорок восемь декоративных деревьев, плодово-ягодный сад, много кустарников. Что особой заботой окружены двадцать пять орехов, посаженных в честь XXV съезда КПСС. Узнал, что прошлым летом были проведены такие опыты: 1. Выращивание перца без-рассадным способом. 2. Выращивание томатов безрассадным способом и из рассады. 3. Влияние густоты стояния лука на урожай. 4. Влияние глубины заделки гладиолусов на размер соцветий.

Просматривая альбомы, я узнал, что ученики Юлии Николаевны поступают на биологические факультеты и в сельскохозяйственные институты. И видимо, так же, как и она, где бы ни жили — оставляют после себя сады и заставляют землю цвести.

Научиться бы и мне деревья сажать...

КОЛЛЕГИ

Я бродил по коридорам, заглядывал в кабинеты, побывал в школьном музее. Везде было уютно, везде было по-домашнему хорошо. Школа располагала к добру обликом, атмосферой. Непринужденны были учителя между собой. Я спрашивал их про Юлию Николаевну: и ребят и педагогов. Одна молоденькая учительница так сказала: «Формула «сейте разумное, доброе, вечное» сегодня устарела. Сегодня требуется растить разумное, доброе, вечное; защищать от сорняков, заморозков, засухи. Только «сеять» — сегодня мало. Потому и сильна Юлия Николаевна, что дает детям творческие задания. Нагружает их руки, ум и сердце. И тем самым активно воздействует на «семена», заложенные в ребят родителями и учителями, всем строем нашей жизни...»

А Галина Николаевна Мястковская, завуч, улыбчивая, черноволосая, говорила так: «Я работаю вместе с Юлией Николаевной два года. Меня поражает ее неисчерпаемое трудолюбие. Со стороны может показаться, что она никогда не устает, никогда не расслабляется. Можно пойти на любой ее урок, и каждый — работа высшего качества, которую можно показывать самой придирчивой комиссии. Она умеет, любит подбирать материал: кинофильмы, диапозитивы, наглядные пособия. Если что-то нужно для урока, она обязательно достанет. Обегает столько мест, купит на свои деньги, но обязательно достанет. Очень сильная сторона ее преподавания — наглядность. Она рассчитывает время, когда будет проходить то или это растение, и к нужному времени выращивает нужное растение. Уже четырнадцать лет у нее нет второгодников, она умеет добиваться, чтобы самый слабый — знал. Настойчивостью, терпением, добротой. По-моему, основной ее «секрет» в том, что она рационально использует время — очень его уплотняет. Это нелегко, но на ее примере видно, что достижимо...

Помню, ребята говорят: «Вы знаете, мы сейчас проводили лабораторную по биологии! Так интересно было!» Я спросила: «Почему интересно-то?» Они: «А Юлия Николаевна рыбу уснувшую у рыбаков купила и принесла! И мы изучали, как она устроена!»

ШКОЛЬНЫЕ ИСТОРИИ

Выросли в кабинете у Юлии Николаевны ландыши. Зацвели в январе. Ребята на них глядели с радостью, нюхали осторожно. Лето вспоминали. И вдруг несколько цветков пропало. Кто-то сорвал. Юлия Николаевна расстроилась. Не кричала, не искала виновных — погрустнела, поскучнела. А на другой день ребята привели мальчишку, сорвавшего цветы. Сами его нашли. О чем с ним учительница говорила — неизвестно. Теперь у нее в кружке этот мальчишка, среди активистов.

В позапрошлом году пришел в школу Валерий К. Характеристика на него: «Малолетний преступник, состоит на учете в детской комнате милиции, участвовал в кражах». Юлия Николаевна с ним договорилась — характеристика под замок, никто ее не увидит. Валера завоюет новую характеристику. И мальчишка ей поверил, начал исправляться, к учебе потянулся. Но тут вернулся его брат-рецидивист из колонии. И сорвал Валеру на прежнюю дорожку. Юлия Николаевна буквально по пятам за ним ходила. Каждую неделю встречалась в школе с его родителями и вместе с Валерой обсуждала прошедшие дни. В общем, оторвали мальчика от брата. Валера кончил школу. В праздник цветов — девятого сентября — прибежал, принес большой букет и характеристику с завода, хорошо ему сейчас работается.

У девятиклассницы Наташи случилось горе. Погибли родители — отец и мать сразу. Девочка осталась со старшим братом. К ней стала приходить Юлия Николаевна. Посидит, поговорит о жизни, прибраться в доме поможет, ужин вместе с Наташей соорудит. И девочка к ней привязалась. Даже с братом не была так откровенна, как с учительницей. Наташа окончила школу, начала работать. И все это время рядом с ней была учительница...

Ребята готовятся к областной биологической олимпиаде. Часто прибегают в кабинет, что-то переспрашивают, перебирают препараты, гербарии. Кажется, что все перезабыли, что не справятся с заданиями.

— А вы спокойно! — говорит Юлия Николаевна. — Делайте все спокойно, как в космосе космонавты! А волнение мне оставьте, я за вас волноваться буду!..

ТРАГИЧЕСКИЕ НОТЫ

Мы говорили об учителях прошлого. И прежде всего о Яне Амосе Коменском, который ввел то, что мы видим в современной школе: урок, класс, каникулы, объяснение от простого к сложному, повторение материала. Он же выдвинул принцип наглядности обучения, столь важный для Юлии Николаевны: если ученик не только умом постигает предмет, но всеми своими чувствами — зрением, осязанием, — то усвоение идет быстрее.

Юлия Николаевна читала мне слова другого великого педагога: «С утра до вечера я был среди них. Все хорошее для их тела и духа шло к ним из моих рук... Моя рука лежала в их руке, мои глаза смотрели в их глаза. Мои слезы текли вместе с их слезами, и моя улыбка следовала за их улыбкой... Они были со мной, и я был с ними. У меня ничего не было: ни дома, ни друзей, ни прислуги, были только они». Так писал Иоганн Генрих Песталоцци про своих учеников.

Его слова взволновали мою собеседницу. Она отвлеклась от нашего прощального разговора, задумалась. Лицо посуровело, обозначились морщинки в углах рта, потемнели глаза. О чем она вспомнила? Явно о чем-то нерадостном. Может, о своем сыне-школьнике, который умер в больнице во время неудачной операции? Я случайно узнал об этом и ни разу ни одним вопросом ее не потревожил.

В конце разговора я попросил Юлию Николаевну показать мне напоследок ее знаки отличия. Потом сидел, рассматривая дипломы, грамоты, записывал в блокнот по порядку: нагрудный знак «Отличник народного образования УССР»; грамота Министерства просвещения УССР, звание «Заслуженный учитель УССР», делегат четвертого съезда учителей УССР, звание «Народный учитель СССР».

Когда мы прощались, жалко было, что нельзя остаться, еще денек-другой побыть рядом... Никаких неожиданных секретов я не выведал. Никакой абсолютной истины не получил. Да ничего этого и не было у Юлии Николаевны, каких-то особых открытий, особых тайн. Просто жила вместе с ребятами. Жила по совести, по чести, по душе...

А что касается моих сыновей, ни поучать их, ни морализировать перед ними я не буду... Буду жить вместе с ними, принимать их радости и горести как свои... Не в этом ли тайна всех тайн педагогики?..