Боярин Осетровский

Глава 34

Появление царя, как я узнал потом, счастливой случайностью не было. Мол, болтался царь-батюшка по Приказу тайных дел от нечего делать, да и забрел в подвалы, посмотреть, не пытают ли там одного его знакомого молодого боярина. Нет, не так все было.

Мне помогли мои девочки.

Когда меня увезли и прошел первый шок — то есть, через пять минут — в тереме уже был собран девичий совет на тему: «Что это творится, как жить дальше и куды бечь?». В то, что я творил какую-то измену, естественно, ни она из них не поверила — в конце концов, я постоянно был у них на глазах не у одной, так у другой — а, значит, меня, скорее всего, оклеветали. Мысль насчет того, что глава приказа решил злоупотребить своим влиянием им в головы не пришла. Ну, раз оклеветали — значит, надо обратиться к кому-то, кто разберется, невиновных отпустит, виноватых накажет. Сами понимаете, такой вышестоящей инстанцией у нас на Руси испокон веков был только царь. Опять-таки, сами понимаете, что каждую слезницу царю разбирать недосуг — точно не знаю, но уверен, что в его царской канцелярии есть свой долгий ящик. Поэтому кого попало к царю и не пропустят.

Кого попало — нет. А сестру боярина — да.

Если вы думаете, что Клава, моя названная сестренка, вот так сразу собралась и побежала к царю — то зря вы так думаете. Она у меня девочка умная, да и другие мои девочки — тоже умные. Может, не всегда серьезные — но умные точно.

Девичий совет сразу же понял, что терем окружен людьми Приказа тайных дел, и выбрать из него просто так не получится. Поэтому они из терема выбираться и не стали. До самой темноты.

Как только стемнело — а в конце ноября темнеет уже быстро — гикнуло, свистнуло и из ворот конюшни вылетели крытые сани, запряженные тройкой лихих коней. Каковые и понесли сани вперед, только снег по все стороны.

Тайноприказные стрельцы — ребята не пальцем деланные, не первого боярина в застенки тащат, поэтому так просто через их заслон было не прорваться. Вернее — прорваться-то как раз удалось. Пока они там на коней вскочили, да вслед пустились… А вот далеко отъехать — не получилось. Одно выкрикнутое Слово — и тройка коней затормозила так, что будь у них вместо подков покрышки, точно раздался бы визг. Стрельцы подскакали к замершим у поворота саням — чуть-чуть не доехали, чуть-чуть… — и вежливо попросили вернуться обратно. Потому что у них — распоряжение начальства и никакого желания от этого самого начальства выговора получать. А везти красивую девушки в подвалы и застенки — желания еще меньше. Означенная красивая девушка поулыбалась, построила им глазки, пожала плечами — и поехала к дому. Стрельцы — понятное дело, за ней.

А когда они отъехали достаточно далеко — белый ком, отвалившийся от дна саней и лежащий в темноте на дороге, встал и побежал, скрываясь за поворотом.

Как потом призналась Клава — идея уцепиться под днищем саней была хороша всем. Кроме того, что расстояние между днищем и дорогой было чересчур маленьким и она практически волоклась по снегу. Который, помимо прочего, еще и залепил ее всю так, что пошитый из белой простыни маскировочный балахон — и придумали же! — практически не пригодился.

Обычно на Руси ночь наступает с темнотой — потому что нечего свечи жечь, спать пора! — но у царя государя дел много, поэтому спать он ложится… Честно говоря, понятия не имею, когда он спать ложится. Иногда такое чувство, что никогда — в Кремле вечно окна светят. Может, днем отсыпается, не знаю… В общем, к моменту, когда Клава добралась до царского дворца — тот еще не спал. И был крайне удивлен и раздосадован тем, что его бояр обвиняют в измене, а он не в курсе. «Удивлен и раздосадован» — это если очень мягко описать его реакцию. Как тихонечко сообщила мне Клава — она изо всех сил притворялась пятном на стене и с трудом удержалась от того, чтобы не опозориться прямо на месте. В обморок не упасть, а вы о чем подумали?

Ну а что было дальше — я вроде бы рассказал. А, хотя нет — ведь уже глухой ночью люди Полянского приперлись в терем, чтобы схватить и утащить. Ну да, как же. Стоило командиру отряда рявкнуть на первую, кто попался ему на глаза: «Эй ты, девка, с нами поедешь!» — как отряд тут же и кончился. Весь. Хотя нет, не весь — один из бойцов остался в живых. Голос, несколько неожиданно для меня, включила мозг — или чем там она думает — и сообразила, что если помрут прям все, то выглядеть со стороны это будет очень нехорошо. И обитателям терема от того, что они каким-то злобноковарным образом убили государевых служащих прям до смерти, будет очень трудно оправдаться. Правда, потом этому выжившему пришлось в одиночку выносить тела и тащить их до саней, но это уже мы не виноваты — просто его товарищи наотрез отказались входить в «этот проклятый терем». А ты, мол, там уже был, выжил, значит, для тебя безопасно.

Вот, теперь все.

— Ну что ж, Викешка, — сказал царь-батюшка, — как наградить тебя, за то, что самоуправство Гришкино вскрыл, да за обвинение ложное? Это ж надо было придумать — слоны в Сибири! Кому только и в голову пришло, какому дураку…

Я скромно потупился, а перед моим мысленным взглядом возник лист бумаги, на котором сами собой возникли строки списка того, что мне крайне нужно. А рядом — второй лист, со списком того, чего ни в коем случае у царя просить не стоит.

Списки практически совпали.

Вольно царю обещать всё, что захочешь. А как до дела дойдет… Нет, так-то он вознаградит, конечно, царское слово тверже гороху. Только потом твою жадность, наглость, и далее по списку — обязательно припомнит. Да так, что ты остаток жизни «царскую милость» отрабатывать будешь. Просить что-то у царей — все равно что брать в долг у мафии. Меняешь множество проблем на одну — ты теперь должен мафии.

Но и отказываться не стоит. А то получится, что брезгуешь царским расположением.

В общем — два стула. Просить нельзя и не просить нельзя.

И долго думать тоже нельзя.

В общем, все, что мне успело прийти в голову — что просьба должна быть необременительной, чтобы царь не пожалел о своей щедрости, но и не мелкой.

— Служить тебе, царь государь, для меня само по себе награда. Но, если можно, ответь мне на один вопрос.

Самое безопасное — попросить какую-то информацию. А из информации мне сейчас интересна только одно…

— Что ж за вопрос-то такой? — с искренним любопытством поинтересовался царь-батюшка.

— Расскажи мне, отчего род Сисеевых вымер.

Мне ведь Голос за помощь отблагодарить как-то надо… Про то, что для меня мои девочки сделали — я тогда еще не знал.

Если вы не помните — разговор у нас проходил в коридоре подвалов Приказа тайных дел. Передо мной — царь, а я — на коленях. Да не у царя на коленях, блин! На полу стою, в пол смотрю! Так вот — почти сразу после своего вопроса я вдруг понял, что задавать его не стоило.

Какая-то неведомая сила дернула меня за подбородок, так, что мое лицо повернулось к царю. Тот склонился надо мной и очень-очень спокойным голосом спросил:

— Зачем тебе это знать, Викешка?

Не стоило, ой не стоило этого спрашивать… Но уже поздно.

— Отвечай.

И побыстрее. Пока царю не надоело и он просто не Повелел тебе. Тогда выложишь все — и про Голос и про Венец и про все-все-все…

— Чтобы понять, отчего в тереме убивающее проклятье завелось и почему оно на меня не действует. А на других — продолжает действовать.

Царь секунду помолчал, глядя на меня сверху вниз. А потом в его глаза сверкнули звезды Царского Повеления:

— Ни у кого больше про это не спрашивай. И ни одному человеку не рассказывай о том, что успел про Сисеевых узнать.

Мой рот захлопнулся сам собой, со щелчком. Нет, не от Повеления. Просто я понял, что челюсть у меня отвисла. От того, что я только что понял.

Если мне запрещает узнавать о Сисеевых сам царь, и не только узнавать, но и рассказывать кому-то о том, что я уже узнал…

Значит, этот род перебили по приказу царя. Не Василия Федоровича, конечно, дело все же сто лет назад было, но его предка — точно.

Что ж там за дрянь сто лет назад произошла?

— Викешенька!!!

На мне повисли с двух сторон Аглашка и Дита, а сбоку подскочили еще и Клава с Настей. Благо, что они, как более спокойные, вешаться на меня не стали, иначе я бы точно рухнул, прямо тут, в сенях.

— Ой, тебя же, наверное, пытали? — зажала рот Аглашка, — А мы тебя… Покажи, где раны!

И она, нимало не смущаясь, начала расстегивать на мне кафтан.

— Вы хоть до спальни подождите, — съехидничала Настя, отчего Аглашка тут же залилась краской и растерянно принялась расстегивать-застегивать одну и ту же пуговицу.

— Спаси тебя бог, Аглашенька, — приобнял я ее, — За то, что выручила меня из застенков.

И я чмокнул ее в горячую щечку. Отчего щечка стала еще горячее.

— Я, значит, ночью к царю ходила… — демонстративно сложила руки на груди Клава, — а целуют не меня.

— Иди сюда, я и тебя поцелую!

Под хихиканье Аглашки я подхватил Клаву за талию и попытался чмокнуть ее в щеку. Клава со смехом попыталась вырваться, в итоге обе попытки оказались неуспешными — я ее все-таки звонко чмокнул, но не в щечку, а в ушко.

— Ай-я-яй! — запрыгала Клава со смехом, зажимая ухо, — Звенит-то теперь как!

— А меня! А меня! — запрыгала за моей спиной Дита.

— А тебя за что? — улыбнулся я.

— А меня… А меня… За то, что я такая хорошая!

Я со смехом расцеловал всех: и Диту, и Настю, которая на поцелуи и не претендовала, и тетю Анфию, которая просто стояла рядом и улыбалась, глядя на нашу возню.

Господи, как же хорошо-то! Когда не нужно ломать голову над тем, что за интриги крутятся вокруг тебя, как стальные шестеренки и как сделать так, чтобы тебя в эти самые шестеренки не замотало.

Вон, взять хотя бы Изумрудный Венец. Когда царь-батюшка подошел к камере, где меня держали — он наверняка услышал, что именно Полянский от меня требует. Не мог не услышать. А спросил он у меня про то, что это за Венец такой? Нет. Какой отсюда следует вывод? Нехороший. Царь прекрасно знает о том, что это за Венец такой, но по каким-то своим царским соображениям забрать его у меня не хочет. То ли держит меня, как приманку, то ли… То ли не знаю что. Все-таки в этих политических раскладах я — как слепой котенок. Ну ладно — как котенок, у которого глаза только-только открылись. Вроде вижу, но не соображаю, что вижу.

Нужно от Венца избавляться. Срочно. Самое простое, конечно — отдать его царю. Но от этого, как бы, никакого прибытка, а у меня уже одна комбинация выстроилась…

Потом, когда мы все уже и наелись и напились и насмеялись и рассказали друг другу о том, что происходило, и когда дело уже клонилось к вечеру — Аглашка, которая сидела, практически не отходя от меня и держа за руку, как будто боясь, что я могу куда-то исчезнуть… Так вот — моя любимая скоморошка прильнула ко мне и тихонечко прошептала на ушко:

— Там баня вытопилась. Иди туда. Там тебя подарок ждет.

И так мило покраснела, опустив ресницы.

Не может быть.

Мы до такого в наших отношениях еще не дошли и ее природную стеснительность не побороли. Кажется.

Я прогнал из головы тут же всплывшие в ней фантазии… Нет, такого точно не будет. И такого — тоже. И ВОТ ТАК она делать определенно не станет. Викентий! Прекрати! Аглашенька — девочка приличная!

Фантазия не унималась.

— Иди, — подтолкнула меня в бок Аглашка, — Иди, я скоро приду.

Помните тот огромный чан, в котором я застал боярыню Морозову голышом? Вот, в моей бане тоже такой был. Даже не один. Баня была по размерам приличная, поэтому в помещении выстроилось таких чанов, наполненных парящей горячей водой, целых пять.

Две девушки-банщицы, в длинных рубахах, надежно скрывающих все самое интересное — а то я чуть было не подумал, что они и есть тот самый обещанный сюрприз — тихонечко хихикая, подлили мне горячей воды, пахнущей травами, в чан, скромно отвернулись, пока я снимал порты и залезал внутрь, после чего ускакали.

Я сел в горячую воду, скрывшей меня до плеч, откинулся на стенку чана и прикрыл глаза, расслабляясь. Хорошо! Правда, на русскую баню не похоже, а похоже на японскую фурако. Или, если учесть, что таких чанов тут не один — прямо-таки горячие источники. Даже если весь подарок Аглашки заключался только в том, чтобы я расслабился в бане — а не в том, что я там себе навоображал — я ей искренне благодарен. Хорошо-то как… Главное — не заснуть.

Дверь, что ли, стукнула?

Я лениво приоткрыл глаза. И подпрыгнул. Даже вода выплеснулась за край.

Передо мной стояла Аглашка. В длинной белой рубашке.

И Клава. В длинной белой рубашке.

И Настя. И Дита. И тетя Анфия.

— Мы к тебе, — тихо произнесла Аглашка и ее рубашка соскользнула на пол.

А следом рубашки всех остальных.