Боярин Осетровский

Глава 9

Аккуратно смазываем бровь клеем… и, не менее аккуратно… приклеиваем поверх нее…

Другую бровь.

Не, ну а что? Женщинам можно выщипывать брови и рисовать поверх них другие — чем я хуже? А если серьезно, мои настоящие брови, узкие, черные, не подходят к облику, который я выбрал для вылазки в Москву.

Из овального, немного темноватого, зеркала на меня смотрел мужчина в возрасте, годков так сорока пяти. Короткий ежик седоватых волос, нос крючком, как у филина, рассыпь морщин, чуть набрякшие мешки под глазами, кустистые брови… Одна. Бровь.

Надо пройтись по знакомым людям, из тех людей, которых глупые чистоплюи презрительно называют «стукачами». Надо выяснить, кто ж это такие интересные ребята залезли давеча ко мне в дом. Надо узнать, кому ж я так поперек горла встал, что даже царский гнев этому торопыге не страшен. Надо, надо, надо… А больше всего надо выйти из терема неопознанным. Потому что если за ним не следят — я готов съесть собственную шляпу, а жевать меховой колпак, я вам скажу, удовольствия мало. И поэтому, чтобы не попасть прямиком в добрые лапки убийц — нужно сменить масть. Для чего я уже наложил грим, нацепил меховой кафтан небогатого купца с южных окраин Руси, Ржевский для этого мне даже сапоги на рынке нашел, тачанные на брянский манер. Осталось только вторую бровь приклеить и…

Всё!

Хотя, нет, последний штрих.

Я дотронулся до уголка глаза, произнес Четкое Слово — и на лицо в зеркале как будто фильтр наложили, исчезли легкие шероховатости, неаккуратные мазки грима, неровно прорисованные морщины.

Вот. Теперь всё. Теперь я — четкий пацанчик. Можно выходить в город.

— Викентий Тимофеевич, — в дверь кабинета заглянул Ржевский, — к вам человек пришел.

Я взвыл. Мысленно. Какой еще, посреди ночи, человек?! Ну ладно — посреди утра, один блин — накой он мне сдался?!

— Старик. Говорит — знаток часового ремесла…

Мать его за ногу. С одной стороны — плюнуть и отправиться по делам, но с другой — что-то мне подсказывает, что часовых дел мастер мне очень даже может пригодиться. Сказать, чтобы подождал…? Блин, теперь уже самому интересно, кто это пришел и зачем…

Я взвыл еще раз и начал снимать грим обратно.

Мда. Вот это старик. Древний, похоже, как сам Боян, скрючившийся чуть ли не в три погибели, стоит, опираясь узловатыми пальцами на длинный, такой же старый, как и его хозяин, посох, длинная седая борода чуть не касается пола.

— Часовщик, говоришь? — спросил я, откинувшись в кресле. Нет, не потому, что я такая чванливая свинья, заставляю стоять старика, когда сам сижу. Традиции здесь такие — тот, кто выше по положению, тот сидит, а тот, кто ниже, тот стоит, и хорошо еще, если не на коленях.

— Часовщик, — а голос, надо признать, у старика, совсем не дребезжащий от дряхлости, как можно было бы ожидать, вполне себе звучный. То ли он на досуге подрабатывает пением, то ли… Ну ладно, если на нем такой же грим, как — эх… — полчаса назад был на мне, то Клава его выведет на чистую воду.

— А зачем ты мне? У меня и часов-то нет.

— Будут, — уверенно качнул бородой старик.

— А зачем они мне?

Жизнь здесь вполне себе неторопливая, народу для отсчета времени солнышка хватает, нет никакой нужды на часы смотреть… да и нет здесь часов, которые можно с собой носить, ни наручных, ни карманных. Самые миниатюрные — это часы в виде башни, с гирями и маятником. Чтобы их с собой носить — еще два носильщика нужны.

Хм.

Я задумчиво посмотрел на уверенно глядящего на меня старика. Что главное для боярина? Правильно — понты. А что такое понты? То, что у тебя есть, а у других нет. Надо и мне уровень понта поднять…

— А сможешь ли ты, часовщик, часы сделать, чтобы их в кармане можно было носить?

Ты смотри — даже глазом не моргнул.

— Смогу, — твердо качнул бородой часовщик.

— Ну, тогда это проверкой для тебя будет. Сделаешь — возьму к себе на службу.

А не сделает… да и фиг с ним.

— Клава, ты обещала!

Нет, ну правда, тут есть повод разозлиться. Моя пухляшка, моя, между прочим, кровная сестренка уверила своего братика, что проверит всех наших слуг — и особенно Ржевского, насчет которого у меня подозрения еще не угасли — с помощью боярского Повеления на предмет возможного предательства и членовредительства… вернее… там какое-то другое слово должно быть… ну, когда во вред своему хозяину действуют… не помню… да и фиг с ним! Дело не в филологии! А в том, что, когда я пришел к Клаве, попросить, чтобы она опросила старого часовщика, выяснилось, что она ни слуг, ни Ржевского даже и не думала опрашивать!

— Ну как так-то?!

Клава задумчиво посмотрела на меня поверх очков, отложила перо, которым вырисовывала на листе бумаги какую-то сложную схему.

— Викеша, скажи, вот ты боярин?

Я вздохнул. Что-то я начинаю в этом сомневаться. Тут все как-то без меня все решают.

— Ну, вроде как боярин.

— У тебя есть Повеление?

— Есть.

— Как ты думаешь, те, кто могут отправить к тебе в дом подсыла — знают, что ты боярин и у тебя есть Повеление?

— Ну… да.

Кажется, я понимаю, куда Клава клонит…

— А теперь скажи — отправили бы они подсыла, если бы его можно было бы разоблачить, просто спросив: «Уж не человек ли ты Морозовых?»?

— Ну… нет.

— Значит, нужно задавать не простые вопросы. А такие, на которых можно понять — есть ли на человеке чужое Повеление или нет.

— Согласен. А какие это должны быть вопросы?

— А этого я еще не придумала. Потому что один торопыга меня отвлекает.

Наверное, я выглядел обиженным, потому что Клава выскользнула из-за стола и обняла сбоку, прижавшись к моему плечу:

— Ты самый лучший, братик! И я хочу тебе помочь! Но я хочу помочь — хорошо. Не дуйся.

И меня чмокнули в ухо. Так замечательно чмокнули, что в нем звенело даже тогда, когда я выходил из дома. Между прочим, с уже наложенным по второму разу гримом.

Я глянул искоса за спину… ну, что я говорил? Казалось бы — почти безлюдная дорога проходит мимо бывшего терема Сисеевых, но, стоило мне отойти от него, как позади тут же нарисовался «случайный» прохожий. Интересно, это каждого моего слугу так пасут или я в своем новом облике чем-то все же вызвал подозрения? Впрочем, опознать меня не должны, а этого хвоста я по дороге стряхну. Подьячий я Разбойного Приказа или девочка-гимназистка?

Николка-Переплут сидел за столом в углу корчмы, задумчиво глядя на пустую столешницу. Наверное, ждал, пока перед ним чудесным образом не появится чарка медовухи. И что бы вы думали? Она таки появилась!

Переплут озадаченно посмотрел на это чудо, потом поднял взгляд и уставился на дружелюбно улыбающегося меня. Поначалу — с недоумением, а потом в его глазах засветилось узнавание.

— Приказный?

Вот за это я и ценил этого человечка. За острый глаз, тонкий слух и хорошую память. Кто его знает, чем Переплут зарабатывал на жизнь и на чарку медовухи, казалось, он постоянно отирается в корчме, не в этой, так в другой, но этот невысокий, невзрачный, какой-то вытертый мужичок знал, пожалуй, всё. Нет, не все, что происходило в Москве — пусть здесь она и гораздо меньше, чем в двадцать первом веке, но все равно один человек всю ее обхватить не мог — но все новости, слухи и сплетни Гостиного Двора и окрестностей он всегда знал в таких подробностях, как будто лично участвовал во всех местных событиях, от драки двух ямщиков, до супружеской измены княгини Губастой.

— А говорили, что тебя больше нет…

— Врут.

— А еще говорили, что ты не один боярский род разгневал.

— Тоже врут.

— И еще сказывают, что ты княжескую дочку похитил.

— А вот это… тоже врут.

Как бы не тот человек Переплут, чтобы с ним откровенничать. С той же охотой, с которой он продаст информацию ТЕБЕ, он продаст ее и про ТЕБЯ.

— Так ты, значит…

— Да, все так же по следу хожу.

Переплут задумчиво посмотрел на меня, погрел чашку медовухи в руках, опять посмотрел на меня. Я чуть приподнял свою чарку и, не торопясь, осушил ее до дна.

У каждого профессионала есть своя маленькая причуда. Вот Переплут, например, никогда не начинал разговор, если ему не поставят чарку — и если ты не выпьешь с ним.

Ух, хороша медовушка, даже в голове зашумело! Впрочем, медвяный хмель — он весел и недолго.

— Что узнать хочешь, приказный?

— Два человека. Молодые, внешности…

Я описал своих ночных «гостей». Тех самых, которых Мурин еще по темноте оттащил в лесок за теремом, а там прочитал свое Земляное Слово — и ненужные тела утонули в промерзшей почве, как в воде. Точную глубину я не назову, но за десяток метров Мурин ручается.

— По некоторым признакам — татары.

По каким признакам? Ну… по некоторым. Я брезгливостью не страдаю и тела осматривал тщательно. Не евреи же, в конце концов.

— Не татары, — чуть покачал головой Переплут, — Не татары они.

Так. А вот это уже хороший признак. Мой источник определенно их знает.

В голове сама собой родилась довольно глупая шутка: «Что общего у бояр и у уголовного розыска? И тем и другим нужны источники».

— Они — турки.

Оп-па. Неожиданно. Нет, конечно, на типовых татар они не походили, но чтобы турки…

— Приехали две недели назад, жили на постоялом дворе Андрея-Переселенца…

Знаю такой. Недешевое место, для солидных людей.

— …хмельного не пили, женщин не водили, из покоев выходили редко…

Хм. Подозрительно. Может…

— … в содомском грехе не замечены…

А, ну ладно.

— …в гости к ним никто не приходил…

Ну еще бы. Если эта парочка — наемные убийцы, то нужно быть редкостным дураком, чтобы приносить заказы им на дом. Хотя — странно, странно… Две недели назад я только-только подъезжал к Москве и никто не знал, что я буду здесь. А ведь их нужно еще и вызвать из Турции, что, между прочим, путь не близкий. Какой отсюда вывод? Не на меня их в Москву пригласили, я — так, временная подработка. А вот на кого… и, самое главное — кто?

— …что с кем-то общались — тоже не замечено… — продолжал свой негромкий рассказ Переплут.

— Погоди-ка, Николка, — перебил я его, ухватив за хвост промелькнувшую было мысль. Пока не убежала, — У Андрея-Переселенца, говоришь, жили?

— Ну да, — судя по хитро блеснувшим глазкам, Переплут прекрасно понял, что мне нужно и просто тянул время, набивая себе цену.

— А Андрей просто так к себе людей не возьмет — кто-то просил за них. Кто?

— Никто, — снова мелькнули искорки в глазах Переплута.

Я встал:

— Спаси тебя Бог, Николка, помог ты мне.

Я этими словами я подвинул к нему по столешнице серебряную монету. После чего двинулся к выходу из корчмы.

Можно подумать, что ответ «никто» — никуда и не ведет. И ошибиться. Этот ответ чуть ли не впрямую называл того, кто стоял — ладно, мог стоять — за покушением на меня.

Андрей-Переселенец, хозяин постоялого двора, приехал на Москву не так давно, из Польши, когда там в очередной раз начались гонения на православных. А иммигрантов не любят нигде, и Русь здесь исключением не является. Чтобы при таком жизненном пути не просто удачно устроиться, но еще и свое дело открыть — это нужно либо очень большое везение… Либо «крыша».

«Кровельными работами» на постоялом дворе Переселенца занимался Посольский Приказ. И если за турок-убийц просил «никто» — значит, Андрей пустил их по прямому распоряжению главы Посольского Приказа.

Боярина Романова.

С которым я в жизни никогда не пересекался.

Может, я все же ошибаюсь? Вернее, немного преувеличиваю: поселиться по распоряжению Посольского Приказа турки могли — мало ли зачем Романовым могли понадобиться наемные убийцы — а вот заказ на меня они могли взять и со стороны…

Вот так размышляя, я бодренько двигался по московским улочкам, иногда, для ускорения пути, сворачивая в совсем уже узкие проулки. Переплут — это хорошо, но, как говорил мой покойный учитель сыска, дьяк Алексей, из одного колодца не черпай.

Солнышко светит, небо голубеет, от свежих срубов пахнет древесиной, снежок под ногами скрипит…

Невпопад.

Я прыгнул вперед и за моей спиной свистнула сталь сабли.