Брат и сестра

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Может быть, труднее всех в тот вечер, когда происходило собрание, было Ярославу Хромову. Весь день он оставался один дома, до той минуты, пока не возвратилась с работы мать.

К пианино он не подходил, не мог прикоснуться к клавишам, точно он был теперь недостоин этого. Ему было тяжело. Он знал, что как раз сейчас, в эти минуты, его товарищи собрались в школе. О чем они там говорят, о чем спорят? Что бы там у них сейчас ни происходило, им хорошо — они все вместе. А он — один, он не имеет права присутствовать на собрании, потому что он не комсомолец. А теперь, после того, что он сделал, разве может быть речь о том, чтобы рассматривать его заявление о приеме в комсомол? И потом, кто дал бы теперь ему рекомендацию? Зоя презирает его…

А, в сущности, что он сделал?

В ту минуту, когда он выпил вино, ему и в голову не могло прийти, что он совершает отвратительный поступок, — для него тогда это была просто пустяковая шутка, сделанная на ходу. После уроков Ярослав вместе с Симоновым и Космодемьянским на пятнадцать минут зашел в физкультурный зал и здорово поупражнялся на параллельных брусьях. Это его так разогрело и взбудоражило, что обратно он уже не мог спокойно идти по коридору — бежал. Заскочил на минуту в класс за портфелем, и как раз в это время Шварц подавал Терпачеву стакан, принесенный с площадки из-под бачка с кипяченой водой.

Шварц сказал:

— Придется поделиться с Ярославом.

Очевидно, он боялся, как бы Ярослав их не выдал.

Терпачев в ответ съязвил:

— Что ты! Ведь мама поит Ярку одним парным молоком. А вино грех пить, вино пьют только гадкие дети.

Ярослав рассмеялся, выхватил на ходу из рук Терпачева полный стакан и, слегка расплескав вино, залпом его осушил.

Ему хотелось сбить спесь с этого задавалы Терпачева. О последствиях своего поступка Ярослав в ту минуту не думал. У них с Терпачевым давно уже было соперничество, для Ярослава даже, может быть, и неосознанное: и тот и другой выступали в школьном зрительном зале, и хотя один из них был «артист», а другой «музыкант» и обоим хватало на сцене места, все же в отношении Терпачева к Ярославу всегда чувствовалась ревность. А Ярослава раздражало постоянное стремление Терпачева к первым ролям — в равной мере и на сцене, и за партой, и в школьном коридоре — всюду.

И вот теперь история с вином… Думал осадить Терпачева, сбить с него спесь, а на деле оказался в его же компании. Ярослав вспомнил, как Зоя в саду обошла вокруг него, точно боялась запачкаться. Значит, действительно, он пал в ее глазах. Неужели это бесповоротно и навсегда?

Ярослав любил музыку, он привык слышать ее с детства: под музыку он засыпал, с нею он поднимался по утрам. В семье все играли на рояле: очень хорошо играла мать, отец в юности регулярно занимался музыкой, теперь он многое забыл, но свои любимые вещи до сих пор играл наизусть; старший брат Ярослава тоже играл неплохо. Всеми было признано, что лучше всех играет Ярослав. Но родители никогда не внушали ему мысли отдаться музыке целиком, и ему самому никогда не приходило в голову делать из музыки профессию.

Настоящим призванием Ярослава была геология. Он полюбил ее с давних пор. В шестом классе он твердо решил, что пойдет в университет, на геологический. Дома давно уже разгадали истинную страсть Ярослава и все ее поощряли. В прошлом году живущая на Урале бабушка Ярослава, мать его отца, семидесятилетняя преподавательница географии, подарила ему замечательную коллекцию образцов геологических пород. Чего здесь только не было!

Но его интересовали не породы сами по себе, а их роль в истории Земли. Любимой книгой в этом году была для Ярослава подаренная отцом ко дню рождения — «Настоящее и прошлое Земли», составленная Агафоновым. Здесь все в равной мере интересовало Ярослава и не один раз было им перечитано.

Какой именно раздел геологии будет его специальностью — решить он, конечно, не мог сейчас — все было необыкновенно интересно: начиная от самого общего — формы и величины Земли, ее веса и физического состояния на различных глубинах от поверхности, и кончая микроскопическими исследованиями горных пород. Историческая геология тоже его увлекала: как поэзия, звучал один лишь перечень глав в книге: «Подразделение первобытной эры на архейский и альгонкский периоды»; «Расчленение финских архейских пластов на ярусы»; «Богатство докембрийских отложений металлическими рудами»; «Антрацит и каменный уголь»; «Нефть и ее вероятное происхождение»…

Он взглянул на коллекцию — она с трудом размещалась на трех полках, висевших у него над столом, — и ему стало неприятно, что на чудесных камнях так много пыли. Ярослав принес из кухни смоченную в воде тряпочку и принялся обтирать камень за камнем. И вот из-под пыли с прежней яркостью обнажился чудесный рисунок слоев на полированной пластинке малахита, снова засверкали холодные, как льдинки, кристаллы горного хрусталя; открылись из-под пыли кровавые зернышки марганцева шпата, перепутанные, как в головоломке, и спаянные вместе палочки сурьмяной руды…

Приведя в порядок коллекцию, Ярослав размечтался: он так изучит нашу Землю, ее историю и законы образования горных пород, так тщательно изучит условия возникновения полезных ископаемых, что сумеет создать совершенно новый метод горной разведки. Это даст ему возможность открыть для нашей страны неисчислимые сокровища, совершенно новые горные породы, добыча которых сказочно убыстрит построение коммунизма. Вот когда Зоя поймет, что история с бутылкой была глупой, смешной случайностью и что Ярослав не тряпка какая-нибудь, он — настоящий человек с железной силой воли!

Как думает о нем Иван Алексеевич Язев, изгнавший его сегодня из школы, для Ярослава в настоящий момент было совершенно безразлично. Но как быть с Зоей? Поговорить откровенно? Она не станет его слушать! Теперь он ей противен!

Покончив с уборкой, Ярослав развернул огромную карту Сибири и Дальневосточного края и разостлал ее на полу посередине комнаты. Эту игру он полюбил еще в раннем детстве, когда в ней принимала участие бабушка. Игра называлась «путешествие по карте». Ярослав брал у бабушки стальной пруток для вязания и начинал путешествовать, водя прутком по рекам, их причудливо извивающимся притокам, по берегам озер и морей, по горным хребтам и долинам, взбирался на ледники и перескакивал через страшные пропасти, на дне которых клокочут стремительные потоки.

Любовь к таким «путешествиям» Ярослав сохранил до сих пор; тщательно берег он и стальной пруток бабушки. В семье было замечено — такого рода занятиям по географии Ярослав особенно усердно предается, когда ему нездоровится, или у него произойдет какая-нибудь неприятность в школе, либо разладятся отношения с ребятами во дворе, или же Ярослав и его старший брат что-нибудь не поделят между собой.

Когда мать, вернувшись с работы, увидела его растянувшимся на полу, поверх карты, с бабушкиным прутком в руках, она сразу спросила:

— Ярослав, опять двойка по диктанту?

Ярослав вздрогнул, он не слышал, как мать появилась в квартире. Дело в том, что он только что спас Зою. Они вместе переходили Гиссарский хребет, и Зоя рухнула в узкую трещину на леднике, не заметив, что трещина обманчиво прикрыта недавно выпавшим в горах снегом. Зоя наверняка погибла бы, она бы заклинилась в трещине, скользя по ледяным стенкам, и ей раздавило бы грудную клетку. Но они шли по леднику, связанные с Ярославом одной альпинистской веревкой, и Ярослав спас Зою, вытащил из трещины.

Совершив этот подвиг, Ярослав застонал, стиснув зубы, — он вспомнил идиотский случай, «пьянку» а классе и то, что о приеме в комсомол теперь не может быть и речи. Кто же согласится взять его в экспедицию с такой репутацией?

Вот в эту минуту отчаяния и застала Ярослава мать.

Он сразу признался ей во всем. Мать сказала, что она заметила, как в субботу от него пахло вином, и ждала его исповеди.

Конечно, она сразу уловила — Ярослава мучает не воспоминание о сцене в кабинете Язева. Дело шло о приеме в комсомол. Первый раз Ярослав так подробно рассказывал о групорге их класса, о Зое Космодемьянской. Что-то сжалось в сердце у матери, она медленно начала краснеть, на минуту закрыла глаза и, когда почувствовала, что снова успокоилась, спросила у Ярослава:

— А какого цвета у Зои глаза?

— А при чем тут глаза? — порывисто спросил Ярослав, так же, как мать, медленно наливаясь краснотою, и, постепенно успокоившись, сказал: — Глаза темные. — Он путал, так же как многие, цвет глаз у Зои, благодаря ее необыкновенно густым и длинным черным ресницам. — Вообще она похожа на мальчишку. Стриженая.

Мать подумала: «Ну что ж, когда-нибудь это должно было случиться». Но от этой спокойной мысли ей стало невыносимо грустно. Она взяла обе руки Ярослава и, расправив их у себя на колене, принялась медленно гладить.

— Ярослав, какие же огромные у тебя лапы! Боже мой, когда ты успел стать таким большим?!

Но Ярослав, словно догадавшись о том, что мать думает: «Неужели настанет день, когда кто-то отнимет у меня моего Ярослава?», осторожно убрал руки.

Мать сказала:

— Ярослав, если ты не ошибаешься, если Зоя в самом деле такой правдивый, хороший товарищ, — поговори с ней откровенно. Она поймет и поверит тебе, что отвратительная история со стаканом портвейна никогда больше не повторится. — И мать взъерошила рыжеватые, золотистые волосы сына, потом, причесав их своим гребнем, сказала: — А теперь, Ярослав, исполни мою просьбу. Давай что-нибудь сыграем в четыре руки. Я уже не помню, когда мы садились с тобой за пианино рядом.

«Венгерский танец» Брамса мать Ярослава знала наизусть. Ей почти не надо было следить за пальцами. Она то и дело смотрела, как в черное зеркало, в полированную стенку пианино, в которой отражалось сосредоточенное лицо Ярослава, с двух сторон освещенное электрическими лампочками, ввинченными в бронзовые подсвечники. И ее неотвязно преследовала одна и та же мысль: «Неужели приближается время, когда кто-нибудь заберет у меня Ярослава?»