Братья

ГЛАВА 13

Трюм был влажным и скользким, здесь все еще сильно пахло свежим тунцом, который недавно выгрузили. Я прыгнул и быстро перебежал в угол, скрытый в тени. Не успев устроиться, я обнаружил, что являюсь не единственным живым существом в трюме, который был размером около десяти квадратных метров. Полдюжины огромных корабельных крыс со сверкающими красными глазками и острыми усами приняли меня за последние остатки тунца и стали яростно кусать мои влажные ноги, руки, ягодицы и бедра. Капли крови на моих руках еще больше раззадоривали их. Одна крыса даже взобралась мне на плечо и стала с опасным любопытством пристально смотреть мне в глаза.

Крысы не пугали меня. Напротив, я решил подружиться с ними. Я вытянул руку и позволил грызуну, забравшемуся на плечо, прогуляться по ней к кончикам пальцев и обратно. Когда маленький приятель повторил короткую прогулку по моей руке, я схватил крысу и бросил ее о стену, результатом чего был грустный громкий писк, перед тем как она, мертвая, упала на пол. Почувствовав в темноте действие более весомой силы, все крысы направились к отверстию в основании трюма и ушли.

В наступившей тишине мне слышался плеск волн и редкий лай собак-ищеек вдалеке. Я решил, что они все еще ищут меня. Мне было интересно, явятся ли охранники на судно, чтобы узнать, не скрываюсь ли я здесь. Если они найдут меня в этом крошечном трюме, потребуется только две пули, и я буду так же мертв, как крыса, лежащая на полу.

Я молился Будде, просил его разрешить мне пережить эту ночь, а на рассвете доставить в какой-нибудь порт, независимо от того, каким бы трудным и долгим ни было путешествие. Сложив молитвенно руки, я осторожно прислонился к пахнущей рыбой скользкой стене грузового трюма. Меня охватил страх и одиночество.

Прошло время, и морской бриз усилился, раскачивая судно, как колыбель на мягких волнах. Мачта скрипела, как ветряная мельница. Эти звуки успокаивали меня, мои веки все тяжелели и тяжелели. Чтобы не уснуть, я щипал себя за бедра, щекотал ноздри прядью волос, а под конец вымазал лицо вязким склизким веществом, скопившимся на деревянном полу. Вещество было настолько едким, что могло убить собаку. Но я смог не закрывать глаза лишь в течение еще нескольких минут, перед тем как погрузиться в пучину страха и паники.

Когда наступило утро, я проснулся от оглушительного шума, проникающего вниз с палубы. Я прищурился и увидел, как из ковша подъемного крана на дно моего укрытия высыпают песчаный гравий. Пыль, которая кружилась в ярких солнечных лучах, почти задушила меня. Я стянул с себя рубашку и накрыл ею голову, стремительно уползая в более безопасный угол. Сквозь прорези для пуговиц на рубашке я с растущей тревогой наблюдал, с какой скоростью гравий заполняет пространство в трюме. Очень скоро помещение будет заполнено до края и я предстану пред моряками и буду пойман или навсегда похоронен под острыми кусками камней.

На мгновение засыпка гравия прекратилась, я услышал нечто похожее на краткие инструкции, даваемые оператору подъемного крана. Когда процесс возобновился, я пытался уворачиваться, чтобы не быть похороненным под грудами гравия. В промежуток времени между заполнением трюма оператор подъемного крана упомянул название военно-морской базы на островах Джиушан, но я так и не понял, в какой связи.

Из географии, одного из моих любимых предметов, я хорошо знал, что Джиушан — это группа островов, разбросанных подобно горстке жемчуга в Южно-Китайском море, образовывающих идеальную границу для прибрежной области Китая. Они были гордостью Китая, Тихоокеанского флота, возвышаясь над Тайваньским проливом, Филиппинскими островами, Японией, Южной Кореей и Гонконгом.

«Там, должно быть, пункт их назначения!» — догадался я. Это имело большой смысл, поскольку в районе Джиушан располагались лучшие рыбацкие акватории всего Тихоокеанского побережья Азии. С островов отправляли тунец, а обратно привозили строительные материалы. Это был идеальный бартер в весьма неэффективной экономике, регулируемой государством. Я не мог скрыть своего волнения. Я мечтал, что мог бы поступить там на флот и водить суда. Опасность, в которой я находился, временно затмила эта новая перспектива, и мое желание выжить удвоилось.

Когда был засыпан последний ковш гравия и трюм задраили, я подумал, что скоро умру: пространства, оставшегося в трюме, было достаточно только для того, чтобы лежать растянувшись. В крышке трюма не было никакого отверстия, и свет сюда не проникал. Сначала я попробовал дышать неглубоко, а когда ощутил проникающий откуда-то воздух, я сделал более глубокий вдох. Я мог чувствовать запах моря. Я мог жить! Я мог дышать!

Спокойно лежа, я терпеливо ожидал, когда судно тронется в путь. Спустя нескольких часов судно зашевелилось, начало дрожать и наконец медленно двинулось, равномерно преодолевая бьющиеся о борт волны. Я лежал на спине, острые кусочки гравия впивались мне в кожу, но я не чувствовал боли или какого-то неудобства. Напротив, мое сердце было наполнено благодарностью Будде. Горячие слезы струились по моим щекам. Сиротская школа осталась теперь позади, так же как и моя возлюбленная Суми.

Я никогда не чувствовал ее любви более близко и отчетливо, чем теперь, и пообещал себе, что когда-нибудь вернусь и заберу ее, как благородный герой из книг. Конечно, если я останусь в живых и стану кем-нибудь, в чем я почти не сомневался, даже при таких обстоятельствах.

Я засыпал и снова просыпался. Морской ветер крепчал, судно столкнулось с сильной грозой. Дождь стучал по крышке трюма подобно камням, падающим на пустую консервную банку. Несколько капель дождя просочились сквозь швы крышки и намочили мою рубашку на плечах. Я собрал влагу и пососал рубашку. Судно подбрасывало на высоких волнах, а меня кидало взад и вперед, вызывая приступ рвоты. Когда шторм закончился и ветер стих, судно, как и раньше, тихо покачивалось в спокойном море.

Что касается голода и жажды, мне пришлось следовать старой аксиоме ограничения и терпения, которую мне преподали мои родители, когда я был маленьким мальчиком: «Когда тебе будет голодно, нарисуй пирог в своем воображении и притворись, что наслаждаешься им. Когда будешь измучен жаждой, вообрази, что идешь по зеленому полю, на котором зреют сочные ягоды». Но такие мысли только усилили голод, заставив желудок урчать понапрасну.

Прошло много дней и ночей, прежде чем я почувствовал, что судно пришвартовалось. Я слышал голоса моряков. Вскоре они открыли крышку трюма. Челюсть старого моряка просто отвисла, когда он увидел меня зажатым в углу под покровом гравия. Размахивая руками, старик позвал свою команду, которая быстро примчалась и вытащила меня из трюма. Капитан приказал матросу вымыть меня, но я попытался сбежать. Моряки окружили меня и усадили на палубе. Молодой матрос бросил ведро в море, поднял его доверху наполненным водой и вылил на меня, что повлекло за собой череду грубых насмешек и свист матросов. С меня стекала вода, а я восхищенно дрожал от ее освежающего воздействия.

— Эй, а ты случайно не тот парень из исправительного заведения? — воскликнул капитан.

— Это же убийца, он сбежал на нашем судне! — прокричал другой.

— Давайте передадим его полиции.

Я умолял моряков помочь мне, но вместо этого они препроводили меня с судна к старому трехэтажному кирпичному зданию, охраняемому двумя морскими офицерами. Моряки передали меня высокому офицеру, который провел меня к маленькой камере, на двери которой было написано «ВРЕМЕННОЕ ЗАДЕРЖАНИЕ». Мне выдали тюремную одежду, затем отвели в комнату для слушания дел, где сидел старый морской офицер. На его столе стояла табличка с надписью «судья».

— Каков состав преступления? — спросил офицера толстый судья.

— Побег из исправительного заведения в Фуцзяни после убийства трех одноклассников.

— Большое достижение для такого нежного возраста, — сказал судья, искоса глядя на меня. — Что вы на это скажете, молодой человек?

— Невиновен, — ответил я твердо. — Они насиловали невинную девочку, судья!

— Конечно, насиловали. — Мужчина с раздражением махнул рукой, как будто это была ложь, которую он слышал уже слишком много раз. Он покачал головой и небрежно приказал: — У тебя нет ничего, чего не мог бы вылечить тяжелый труд. Пересмотр дела через три месяца. До этого времени исковое заявление отклоняется. — Он стукнул своим молотком, и суд закончился.

Я должен был получить пулю в голову в день, когда добрался до Джиушана. С точки зрения упрощенного правосудия коммунистического режима, я был виновен. Мой побег даже удваивал наказание. Но в этой местности управление заменяло собой китайский уголовный кодекс. А это означало, что неопределенная отсрочка может быть применена даже для преступников, осужденных на смертную казнь. Это была вынужденная мера из-за острой нехватки рабочей силы. На Джиушане строился глубоководный военный порт, железные дороги и шоссе. Заключенные были идеальной рабочей силой, так зачем же убивать их?

Ранним солнечным утром после завтрака, состоящего из куска черствого хлеба, я залез в грузовик с другими рабочими. Водитель хлопнул меня по плечу и сказал:

— Тебе это не понравится, молодой человек.

Он оказался прав. Я был одним из многих тысяч, копающих землю и носящих ее в бамбуковых корзинах за мили, чтобы высыпать на влажную грязь рядом с морем, подготавливая основу для порта. Время тянулось долго, а работа была каторжной. Солнце пекло немилосердно, а воздух был влажным. Вдоль дорог, где ходили рабочие, стояли с кнутами сердитые и грубые охранники, готовые ударить в любое время, если обнаружат, что кто-то отстает. Рабочих было много, но они казались крошечными по сравнению с масштабами проекта, подобно деятельным муравьям, снующим туда-сюда и переносящим пищу в ожидании дождя.

В первую неделю я обгорел и стал похож на вареного краба. Во вторую неделю моя кожа облезла подобно змеиной шкуре. К третьей неделе я щеголял загаром и походил на блестящего морского угря, особенно когда пот покрывал меня с головы до ног. Мне исполнилось всего семнадцать, но я был высокий, с широкими плечами и узкой талией, как и мой отец. Мне побрили голову, как и другим заключенным, но мои властные черты стали выделяться еще заметнее. Но больше всего на других производила впечатление моя работа. Когда другие шли, я бежал; когда они бежали, я летел. Я был первым по количеству вывезенного грунта на влажную землю. Наблюдая за медленным передвижением утомленных рабочих, безрезультатно снующих взад и вперед, я рискнул предложить главе охраны выстроить всех рабочих в линию и передавать ведро друг другу «по цепочке»: в этом случае работа пойдет намного быстрее, а лентяи не останутся незамеченными, так как сразу нарушится процесс. На следующий день людей выстроили в десять линий, простирающихся от холма к морю. Аналогичный объем работы стал выполняться в три раза быстрее. Я подбадривал людей песнями горнорабочих, когда передавал им чашки чаю по цепочке. Мой энтузиазм подействовал даже на охранников, которые обычно били нас. Они пели вместе с нами, и некоторые даже предлагали мне сигареты во время перерыва.

Другое судебное заседание по моему делу состоялось девятью месяцами позже. Государственный обвинитель без всякого выражения прочитал состав преступления: «Три убийства и попытка бегства от правосудия».

Тот же самый судья зевал во время обвинения. Затем, дразня воскоподобного государственного прокурора, он хвалил мою усердную работу. Я был счастлив, что мое трудолюбие было замечено, но разочарован, когда судья объявил, что дело будет пересмотрено еще через три месяца. Мол, за это время он свяжется с исправительным учреждением для получения дополнительной информации, чтобы проверить мое преступление.

Когда до третьего пересмотра судебного дела оставалось всего несколько недель, я начал беспокоиться. Мне предстоял самый большой суд в моей жизни. Я твердо верил, что правильно сделал, убив тех насильников. Я полагал, что у меня был чрезвычайный случай, и если бы я мог убедительно представить его толстому судье, то, возможно — хотя и не обязательно — судья выслушает причину и, взвесив доказательства, решит дело в мою пользу.

Используя свое обаяние, я попросил охранника своей камеры взять в библиотеке все книги, какие он только сможет, по уголовному кодексу Китая и все, что когда-либо было написано по уголовному праву. То, что принес охранник, оказалось весьма скудным. Одна книга по уголовному кодексу была неправдоподобно тонкой и выглядела так, будто ее жевали крысы и в ней жили термиты. Но то, что я прочитал в ней, оказалось даже более тревожным. В предисловии говорилось, что преступник, когда-либо арестованный по подозрению или косвенным уликам, обязан сам доказать свою невиновность. Он считается виновным, пока не будет доказано обратное. Самозащита является лишь слабой тактикой, которую не любят судьи. Помимо права судьи выносить заключительный приговор, он также обладает правом проводить расследование, чтобы собрать улики и выстроить дело по своему усмотрению. Судьи были богами в этом случае. Жить мне или умереть, зависело от прихоти этого толстого хама — от этой мысли я задрожал.

Я пролистал процедурные вопросы и быстро обратился к части «Смертельные казни». Я не удивился, обнаружив, что, если я обвинен в трех убийствах, мой приговор — немедленный расстрел. К тому же я должен был возместить стоимость пуль. Еще, к моему огромному облегчению, я обнаружил, что насильник также карался смертной казнью. Во мне зародилась надежда. Я действительно убил этих трех ублюдков, чтобы спасти жертву насилия. Меня должны были похвалить, так как я сэкономил стране не только пули, которые могут быть использованы для ее врагов, но также и избавил от утомительных судебных слушаний. Я был уверен, что судья выслушает мою просьбу и отпустит меня, если у него будет свидетельство от Суми, жертвы насилия. Но как я могу получить его?

В тусклом свете луны я достал огрызок карандаша, который украл у дремлющего охранника, и накарябал на грубой туалетной бумаге письмо девушке, по которой тосковал днем и ночью.

Дорогая Суми,

на расстоянии многих тысяч миль, после вечности поездки в темноте трюма по морю, я оказался запертым во влажной мрачной камере тюрьмы. Это не то место, где я надеялся писать тебе. И не тот тон, которым я хотел бы обратиться к моей дорогой любимой. Сейчас я прошу оказать мне услугу, которая, возможно, спасет меня от смерти в семнадцать лет и все, о чем мы мечтали, сможет исполниться.

Вскоре мне предстоит предстать перед судом по обвинению в убийстве тех зверей, которые жестоко напали на тебя той роковой ночью. Если я смогу доказать судье, что убийства были вызваны необходимостью защитить тебя, моя маленькая душа, я не вижу, почему бы благородному судье не посочувствовать мне, кого до сих пор хвалили как выдающегося работника на огромном морском строительном объекте.

Пожалуйста, опиши в своей правдивой манере события той ночи, которую, возможно, тебе стыдно и больно вспоминать, и отправь это письмо в кабинет судьи.

Независимо от того, как далеко я от тебя, я чувствую твою любовь. Несмотря на то, что я попал в такие страшные условия, я знаю, что это будет честью и удачей с моей стороны, если я смогу спасти тебя. То, что я чувствую по отношению к тебе, Суми, невозможно передать словами, и если я должен умереть за тебя, я сделаю это с улыбкой.

О, как я скучаю по тебе! Особенно перед лицом отчаяния, темноты и возможного скорого конца!

С вечной любовью, Шенто

P.S. Если мое письмо покажется тебе жалким и незначительным, пожалуйста, прости меня. А также не забудь написать ответ судье, а не мне. Вот его адрес.

Я добавил последнюю информацию и заснул с письмом на груди. На следующий день я использовал все свои честно заработанные скудные сбережения, и купил сигареты, чтобы подкупить охранника и попросить его отправить письмо.

В день суда я попросил разрешения взять с собой уголовный кодекс, стоял прямо перед толстым судьей и твердо смотрел ему в глаза.

— Как вы ответите на обвинение, преступник Шенто? — спросил судья.

— Я невиновен, — ответил я твердо.

— Вы знаете, что наш уголовный кодекс призывает быть снисходительными, если преступник честен перед судом и чистосердечно признается в содеянном, и призывает жестоко карать, если обнаружится, что преступник лжет, чтобы избежать наказания. — Судья уставился на меня. — Теперь, когда вы понимаете нашу политику, пожалуйста, сообщите мне, на каком основании вы считаете себя невиновным?

— На основании защиты жертвы насилия, судья. Я убил троих, потому что они насиловали мою одноклассницу Суми Во в школе для сирот. Согласно Уголовному кодексу Китайской Народной Республики, изнасилование также является преступлением, которое карается смертной казнью. И человек, убивший насильника, должен быть оправдан.

Я застиг судью врасплох такой трактовкой уголовного права. Он, нахмурившись, некоторое время глядел на меня, а потом спросил серьезным тоном:

— У вас есть какое-либо свидетельство, чтобы доказать, что вы действовали с целью защитить жертву?

— Я полагаю, что оно есть у вас, ваша честь. — Мой тон был спокойным и уверенным. — Я сумел послать письмо жертве насилия месяц назад и попросил, чтобы она написала, как все было, и отправила бы письмо вам на рассмотрение. Согласно судебной системе Китая, роль судьи заключается не только в том, чтобы судить, но также и в том, чтобы проводить расследование. — Я процитировал предложение, которое прочитал в уголовном кодексе.

— Я действительно получил письмо. — Его глаза сузились, а рот искривился.

— Тогда, пожалуйста, освободите меня, ваша честь, — попросил я с надеждой.

Толпа в зале суда притихла. Судья огляделся, собрался с духом, а потом с силой стукнул своим молотком.

— Молодой человек, меня возмущает, что вы лжете перед судом о событиях той ночи, когда произошли эти убийства. Мисс Суми Во действительно написала мне письмо. — Он держал письмо в своих пальцах, похожих на сардельки. — Но на нее никогда не нападали, и она не была изнасилована. Фактически она утверждает, что вы убили их из личной мести.

— Нет, судья, — сказал я, потрясенный. — Этого не может быть. Это фальсификация. Вся школа может свидетельствовать это.

— Доказательство, молодой человек, раз вы, похоже, изучили право. Правило номер один — доказательство. Убедительное и пригодное доказательство. Ваша подруга Суми бросает вас в этом письме, адресованном мне по вашей просьбе. Это дело решено. Охрана!

— Нет, пожалуйста, судья. Суми никогда не поступила бы так по отношению ко мне.

— Она сказала правду. Согласно статье девяносто девять уголовного кодекса, вы приговариваетесь к смертной казни, которая будет приведена в исполнение сегодня днем в открытом море.

Я чувствовал себя так, будто в моей голове взорвалась бомба.

— Судья, вы все неправильно поняли. Суми не может бессовестно лгать. Пожалуйста, позвольте мне увидеть ее письмо.

— Уведите его из зала суда, охрана!

Мои колени ослабли, голова закружилась. Слова о смертной казни прозвучали подобно грому. Я сопротивлялся, как пойманное животное, сражаясь за свою свободу. Охранник ударил меня по голове толстой палкой, я упал от ужасной боли и потерял сознание.

На меня надели наручники и бросили на палубу морского катера, чтобы я очнулся. Потом облили холодной водой, пробуждая меня для моих последних мгновений перед смертью. Я начал кидаться влево и вправо, словно пойманная рыба.

На сей раз я действительно умру. Я прошел весь этот путь только для того, чтобы умереть подобно пирату или вору? Я кричал, мои легкие разрывались от гнева и отчаяния.

Офицер зарядил три пули в патронник старого револьвера и прицелился в меня.

«Все кончено», — подумал я. Я стоял с открытыми глазами, желая уйти, глядя на этот мир, каким бы подлым он ни был. Но офицер опустил оружие и закричал:

— Что это у тебя за амулет?

Подарок Дин Лона, видимо, выскользнул из-под моей рубашки во время борьбы.

Два матроса выступили вперед, чтобы снять его. Я пинался и отчаянно боролся с ними, крича:

— Не прикасайтесь к нему! Я хочу умереть вместе с ним! Он принадлежал моему отцу.

— Твоему отцу? — удивился матрос.

— Не слушай его, — сказал другой. — Сними это.

— Нет! — кричал я, но меня повалили два человека, которые сняли с меня знак династии.

— На нем выгравирован иероглиф «Лон», — сказал моряк.

— Дай мне посмотреть. — Офицер стал исследовать амулет. — Он тяжелый и сделан из чистого серебра. Что означает этот иероглиф, преступник?

— Это фамилия моего отца.

— И кто же твой папочка? — спросил офицер с любопытством.

— Генерал Дин Лон.

— Конечно, а я — сын председателя Мао, — усмехнулся офицер.

— Оно проклято! Вы можете взять его, — сказал я со злостью. — Дин Лон убил мою мать и отказался от меня как от незаконнорожденного.

— Ладно, ладно. Кто тебе поверит?

— Я не жду, что вы мне поверите. Никто не верит мне. Теперь я только хочу умереть. Давайте, застрелите меня!

Но моряки казались заинтригованными историей, которую я рассказал. Военно-морской офицер взвесил серебряный медальон в своей руке, и злая улыбка заиграла на его губах.

— Возможно, ты говоришь правду. Все мы восхищаемся либидо генерала Дин Лона, не так ли? — Матросы непристойно засмеялись.

Офицер спустился с палубы в нижнюю каюту, чтобы связаться по радио со штабом военно-морского командования на берегу. Когда он вернулся, у него было мрачное выражение лица.

— Позвольте мне умереть! Застрелите меня! — Я снова боролся и пнул ведро, которое покатилось по палубе.

— Боюсь, что мы не можем сделать этого, — сказал мне офицер, а затем обратился к матросам. — Развяжите его.

— Почему? — спросил матрос.

— Сам командующий прибывает, чтобы забрать его. Поторопитесь!

Матросы немедленно сделали то, что им приказали.

Не прошло и получаса, как к катеру подошел большой военный крейсер. Оттуда выбежали три доктора с армейскими носилками. Они забрали меня и убежали.

— Куда вы несете меня? — кричал я. — И почему?

— Ты задаешь слишком много вопросов, — сказал доктор, вводя желтую жидкость мне в руку. Сразу же наступила темнота.