Братья

ГЛАВА 18

Я заморгал от ослепительно-яркого солнечного света. Как будто при виде старого друга, я хотел обнять его своими воспаленными руками. Я так долго ждал этого момента. Вечность длиною в десять дней.

Когда я мучительно хромал от крепости, мать подбежала ко мне.

— Мама! — закричал я, ускоряя шаг, чтобы встретить ее на мощеной дорожке. Каждый шаг, который я делал, отдавался острой, стреляющей болью в паху. Повреждение мочеиспускательного канала было очень сильным, и последовавшая за ним инфекция сделала мочеиспускание невыносимым, кровавым наказанием.

— Мама! — задыхался я, потому что ослаб от боли.

— О, Тан, дорогой. — Голос у нее был охрипшим.

Мы крепко обнялись в тишине. Необходимости в словах не было. Все и так было ясно.

Шофер, одетый в зеленую армейскую форму, просигналил несколько раз.

— Поторопитесь! — прокричал он.

Я посмотрел из-за ее плеча, озадаченный внезапной грубостью солдата, который работал у нас в течение нескольких последних лет.

— Не обращай внимания. Все уже не так, как прежде, — сказала мать. — Мы поговорим, когда доберемся домой.

Мы сели в автомобиль. Мать вытерла слезы с моего лица, разглядывая меня в течение нескольких секунд.

— Все будет в порядке с этого момента, сынок. — Она сделала мне знак, чтобы я ничего не говорил, указав пальцем на молодого солдата за рулем.

Я нахмурился. Случилось нечто страшное. Чем была напугана моя мать, королева Пекина? И почему? Мне не пришлось долго ждать ответа.

Охранник у входа в Жон Нань Хаи не отдал нам честь. Напротив, он плюнул нам вслед и свистнул своим товарищам, находящимся внутри бараков. Взвод охранников столпился в окнах здания, смеясь и с любопытством глядя на нас. Мать отвела глаза. Сад, с его плакучими ивами и спокойным водоемом, зарос густой высокой травой. Сорняки, которым не давали свободы прилежные ножницы старого садовника, теперь росли из всех щелей. Некоторые из них расползлись по бороздам и оккупировали лилии и розы. Гуси клевали молодые пионы, а в водоеме, который когда-то был оазисом, плавали ненужные бутылки и мусор. Автомобиль остановился, но никто не подбежал, чтобы открыть нам дверь. Водитель сидел и курил сигарету, дым которой заполнил автомобиль.

— Я помогу тебе, — сказала мать, выходя из машины. Королева пекинского общества сама шла в свой собственный особняк. Это было возмутительно.

Она сжала зубы и вытащила меня из автомобиля с силой, которую я даже не подозревал в ней.

— Старик, иди забери своего сына! — позвала она, когда мы вошли в дом.

К моему удивлению, отец был небрит, без мундира, лишь в белой рубашке, армейских зеленых брюках и сандалиях. Он выглядел осунувшимся. Его голова была опущена, а глаза щурились, как будто боялись солнца.

— Отец! — Я шагнул вперед. Волна любви заставила меня забыть о боли в паху, и я споткнулся. Отец поспешил вниз по лестнице, чтобы встретить меня. Я никогда не видел, чтобы он выглядел таким утомленным и старым.

— Сын, добро пожаловать домой. — Рукопожатие отца было все еще твердым, как у солдата, и я вздрогнул. Он обеспокоенно посмотрел на меня, останавливаясь то там, то здесь, как будто определяя, что изменилось и чего не хватает.

Кожа на лице отца обвисла, и в его глазах больше не плясали искорки огня. Они налились кровью, отражая неуверенность и беспокойство. Генерал Лон, который всего несколько дней назад держался с завидным достоинством, был похож на свою тень.

— Отец, ты болен?

— Нет, все нормально. — Он, несколько смущаясь, слабо улыбнулся. — А как у тебя дела? Мы все так волновались за тебя.

— Я в порядке. Действительно в порядке. — Я понял, что должен выглядеть веселым, хотя не совсем знал зачем. — Отец, мне так жаль, что я доставил тебе и всей семье такие неприятности.

— Сын, пойдем ко мне, поговорим наедине. — На его лице снова появилась жалкая улыбка, которой недоставало его обычного, отдающегося эхом смеха, так нравившегося мужчинам и веселившего женщин. Они с матерью помогли мне подняться и дойти до кабинета.

Когда дверь открылась, перед моими глазами предстала картина, которую я никак не ожидал увидеть. Вся мебель была сдвинута к одной стене, а около другой стояла дюжина сундуков, поставленных один на другой.

— Мы что, переезжаем? Кто эти люди? — спросил я, когда пятеро молодых солдат принесли еще некоторые вещи в комнату.

— Пойдемте в мою музыкальную комнату в западном крыле, — сказала мать.

— Я хочу пойти в свою комнату.

— Нет, там уже все убрано. Мы упаковали все твои вещи в чемоданы. Я проследил, чтобы ничего не забыть.

— Нас что, выгоняют из-за моего признания?

— Сын, все гораздо сложнее.

— Пожалуйста, расскажите мне, что случилось, — попросил я.

— Вероятно, будет лучше, если ты прочитаешь это. — Отец вручил мне «Женьминь жибао». На первой полосе крупными буквами был набран заголовок: «ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ГЕНЕРАЛ ДИН ЛОН УХОДИТ В ОТСТАВКУ».

Кровь прилила к моей голове. Комната закружилась перед глазами.

Отец ушел в отставку? Самый многообещающий молодой генерал Китайской народной армии?

— Отец, мне так жаль. Это моя вина.

— Нет, ты был только спусковым механизмом. Мы потеряли расположение Хэн Ту. Против нас началась война, — сказал отец.

— Какая война?

— Прочти следующий заголовок.

Я прочитал его, а затем возмущенно воскликнул:

— Они говорят, что дедушка украл из банка двадцать миллионов долларов? Это ложь. Дедушка никогда бы не сделал этого. Как они могли обвинить его?

— Вот так, даже при том, что деньги могли быть украдены давным-давно. В банке не проводилась систематическая ревизия, — пояснила мать. — Причина проста. Дедушка не соглашался с некоторыми направлениями реформистской политики Хэн Ту, и председателю ЦК это не понравилось.

— Но почему тебе пришлось уйти в отставку? — спросил я отца.

Отец молча смотрел в окно.

— Твой отец ушел в отставку, чтобы спасти жизнь тебе и дедушке, — сказала мать. — Они угрожали выдать тебя Гонконгу, чтобы ты предстал перед судом, и посадить в тюрьму дедушку по подложному обвинению в растрате.

— Я не знаю, как благодарить тебя, отец, — сказал я. — Ты отказался от своей карьеры ради меня.

Отец улыбнулся мне:

— Ты помнишь эту поэму: «Поездка на плечах отца, как на лошади?»

— Да, конечно. «В надежде, что его сын однажды вырастет и станет драконом», — закончил я поэму.

— Нет никакой необходимости в том, чтобы благодарить меня, сын. Но есть необходимость осуществить мои мечты.

— Что это за мечты?

— Твои мечты определяют мои, — улыбнулся отец.

Захлебываясь от великодушия его любви, я сделал усилие, чтобы подняться, и снова обнял его.

В дверь постучали. Это был дедушка Лон в одежде цвета хаки, с трубкой, торчащей изо рта. Новое дополнение к его скучному образу банкира. Он подбежал ко мне, схватил меня в охапку и расцеловал в обе щеки.

— Дедушка, прости меня.

— Не проси прощения. Мы больше не будем говорить об этом печальном деле. Мы уезжаем в Фуцзянь.

— Почему в Фуцзянь?

— Потому что это место, где жил и умер мой дед. Мы переезжаем в старое загородное поместье моей семьи.

— Когда мы уезжаем?

— Как только ты выздоровеешь, чтобы перенести путешествие, — сказала мать.

— О, внук, я должен так много всего показать тебе в моем родном городе. — Седовласый старик был возбужден, как ребенок. Отец просиял от облегчения, а мать трогала мое измученное тело, и в ее глазах стояли слезы.

После двухнедельного отдыха инфекция у меня уменьшилась и походка восстановилась. Я вполне был готов к трехдневной поездке на юг. В день нашего отъезда оставшиеся старые слуги и горничные ушли рано, даже не попрощавшись. Они уже были наняты для обслуживания других важных государственных деятелей. Не оставалось сомнений, что им промоют мозги и научат забыть о прежних хозяевах.

Несколько секунд я простоял на коленях в своей комнате, но не для того, чтобы предаться воспоминаниям и потосковать, а чтобы оплакать конец моего детства. Прощай, номер шестнадцать Жон Нань Хаи.

Я спросил насчет своего обучения. Мать кратко рассказала мне, что от ректора пришло письмо, в котором было оглашено решение: не принимать меня обратно. Причина указана не была.

Награды, полученные мною, и бронзовый футбольный приз, первый за всю историю школы, были сняты с выставочного стенда, чтобы не осталось никаких следов мальчика по имени Тан Лон. Как будто я никогда даже не ходил по коридорам почтенной школы, а мои пальцы никогда не летали над покорными клавишами из слоновой кости старого и мудрого рояля «Стейнвей».

Я чувствовал себя незнакомцем. Если бы жизнь была зеркалом, мое отражение потрясло бы меня. Теперь я представлял собой печальную личность, снедаемую виной по поводу того, что катастрофически изменил жизнь, которую знал так хорошо. Ничто больше не было надежным, и меньше всего я сам. Моя крепость, или скорее воображаемая крепость власти, богатства и привилегий разрушилась подобно развалившейся пагоде на песчаной почве. Я понял наконец, что все невозможное теперь возможно.

Отец, некогда суровый главнокомандующий, внезапно стал просто любящим отцом. Склонившись над некоторыми из памятных вещей, сохранившихся с былых дней, он пытался втиснуть в чемодан на один предмет больше, чем позволяло его ограниченное пространство. Мать, шикарная непревзойденная королева элегантности, сидела в углу гостиной и постукивала ногами, нетерпеливо ожидая, когда прибудет транспорт. Она была одета в удобные хлопчатобумажные брюки, «подходящие для предстоящего долгого и утомительного путешествия в дурно пахнущем и переполненном поезде», как она сказала. Но в глубине души я знал, что она оделась так, чтобы смешаться с толпой. Это был не тот случай, когда она хотела, чтобы ее заметили. В долю секунды она вернулась в реальность.

Дедушка, который видел холмистые горы Англии и церковь Троицы на Уолл-стрит, сидел на лестнице, теребя свою бороду и слегка раскачиваясь в такт старым часам. Его лицо не выражало ни капли беспокойства. Ему больше не нужно было переживать, что резерв иностранной валюты его страны истощился до рекордно низкой отметки или что правительство никогда не сможет оправиться от дефицита бюджета. Старый гвардеец уже готовился прогуляться по песчаным берегам провинции Фуцзянь. Хотя его имя все еще находилось на банкнотах достоинством в десять юаней, мысли его были далеко-далеко, в доме его детства. Дедушка улыбался и ждал. Казалось, он ничего не потерял.

Армейский фургон, который обычно использовался для доставки продуктов в дом Лонов, наконец прибыл. Мать вскочила и захлопала в ладоши. Я забрался вместе с семьей на жесткие сиденья. Нас никто даже не поприветствовал. Водитель посвистывал, нажимая ногой на педаль; машина двигалась зигзагом, визжа на поворотах изрытой дороги, ведущей к вокзалу. Мать героически терпела тряску. Раньше она даже закричала бы на водителя, если бы он случайно заехал на выбоину. Теперь, во время самой тряской поездки в своей жизни, мать улыбалась. Она спокойно держалась за отца, в то время как я поддерживал дедушку, который всю дорогу клевал носом.

Приближаясь к Пекинскому вокзалу, я повернулся к матери и спросил:

— Почему ты так счастлива, оставляя так много?

— Мой дорогой сын, я счастлива, что ты находишься рядом со мной. Все остальное больше не имеет значения. — Она улыбнулась. В ее глазах блестели слезы.