Братья

ГЛАВА 55

Я низко надвинул на лицо армейскую шапку. Зеленая шинель защищала мою спину. Воротник, отороченный мехом тигра, закрывал мое лицо почти до самых глаз. Грубые армейские ботинки дополняли облик, когда я шел, разбрызгивая лужи из жидкого снега, по улицам западной части Пекина. Я согнулся так, как будто бы мне было холодно. Я старался казаться меньше, но рост выдавал меня.

Я приобрел этот зеленый наряд у старого ветерана, который воевал в Корее. Шенто не терял времени зря. Мои фотографии были развешаны на углах улиц, в киосках, на стенах общественных туалетов.

Я пробирался по кривым улочкам к небольшому постоялому двору, на котором останавливались торговцы овощами из провинции, продавцы тигровых шкур из гор, торговцы имбирем с севера и поставщики устриц с побережья.

Там не было окна, никакой ванной. Только восемь кроватей и один стол. Путники подкладывали себе под голову вместо подушки свой багаж, а подушку подкладывали под ноги, чтобы отлила кровь. Восемь человек курили, рассказывали байки об отдаленных провинциях.

Я сидел, запахнувшись в свою шинель, давая отдых ногам, потому что знал, что все центральные дороги и станции были забиты полицейскими патрулями, которые разыскивают меня. А маленький постоялый двор располагался рядом с Пекинским университетом — районом, который я знал вдоль и поперек еще со студенческих лет.

Я звонил Лене, чтобы сообщить, что мне нужны деньги, просил, чтобы она раздобыла как можно больше наличными, столько, сколько сможет унести в руках. Я ждал, сидя в прокуренной комнате без окон, где нельзя было сказать, ночь сейчас или день. Надо мной горела слабая лампочка в пятнадцать ватт.

Утром, незадолго до полудня, появилась Лена. Вокруг лица у нее был намотан шарф, так что виднелись только миндалевидные глаза. Я никогда не видел, чтобы она так нервничала и дрожала. Я втащил ее в пустой коридор и попытался дыханием согреть ее окоченевшие руки, а Лена шептала:

— Полиция и их ищейки повсюду рыщут вокруг твоего дома. Я шла пешком, пытаясь оторваться от хвоста последние три часа. По всему городу висят твои фотографии, тебя разыскивают, чтобы арестовать. Тебе лучше пожить здесь некоторое время.

— Да, я так и сделаю. Тебе надо позаботиться о себе, Лена.

— Я их не боюсь. Я совершенно ни в чем не виновна, и ты тоже. Ах да, звонил лидер студентов по имени Лан Гаи, он искал тебя. Он хочет, чтобы ты выступил на митинге в память о Мэе, старом охраннике типографии, и других рабочих в это воскресенье. Митинг пройдет на месте сгоревшей типографии. Он говорил, что другие университеты по всей стране тоже организуют демонстрации и митинги против правительства, чтобы потребовать освобождения Фей-Фея.

— Какая отвага! — сказал я. — Скажи им, что я приду.

— Тебе не следует этого делать. Полиция будет там.

— Тогда нам необходимо отработать план для отхода.

— Тан, не стоит ради этого рисковать своей жизнью.

— Стоит. Этот митинг может стать началом революции, которую нельзя будет остановить, — сказал я. — Помоги мне в последний раз. Скажи им, что я там буду.

Лена неохотно кивнула.

— Вот тебе деньги, две тысячи юаней. Это все, что у меня есть.

Я поблагодарил ее и рассовал деньги по карманам. Каким же преданным и верным другом она оказалась.

— Вот, я принесла тебе «Женьминь жибао», — сказала Лена. — Ты должен прочесть это.

Она сунула мне газету, подняла воротник и исчезла, уходя по кривой улице. Снежинки замели ее следы.

Я развернул газету. Первая страница кричала:

«Антиправительственные элементы Тан Аон и Суми Во сфабриковали вымышленную биографию нашего героя полковника Шенто. Молодой революционер остался сиротой в возрасте трех лет, вступил в армию в двадцать, спас жизнь нашего великого вождя, получил повышение по службе за свою преданность и верность партии и ее руководителю. Полковник Шенто никогда не был лично знаком с Суми Во — либеральной писательницей, которая обязана своей популярностью бесстыдному абсурду и выдуманным воспоминаниям. Фальсификация — это вопиющая попытка выгородить своего жениха Тана Лона и вытащить его из финансового краха и банкротства. Последним жульничеством Тан Лона был поджог собственной типографии и убийство его рабочих для получения страховки в двадцать миллионов юаней от Народной страховой компании. Министерство юстиции начало расследование этого дела.

На другом фронте Суми Во, которая пытается представить своего жениха национальным героем, недавно была арестована по обвинению в буржуазном либерализме. Но главный вдохновитель этой диффамации все еще на свободе. Мы призываем наш народ к бдительности и содействию полиции в Пекине и других районах Китая в деле поимки Тана Лона, чтобы воспрепятствовать дальнейшему распространению его тлетворного влияния».

Я смял газету и бросил ее в мусор. Один из постояльцев, фермер с севера, оторвал полоску от газеты, чтобы свернуть себе самокрутку. Он насыпал табак, прикурил и принялся с наслаждением выпускать клубы дыма.

Было хмурое воскресное утро. Ветер выл, тучи низко нависли над землей, все вокруг выглядело безмолвно и неподвижно. Это была самая подходящая погода для траурного митинга по семи погибшим, чьи души вознеслись на небо вместе с клубами дыма. К полудню ветер, несший хлопья снега, усилился и принялся раскачивать голые ветки деревьев. Ветки трещали, стволы раскачивались, тигры попрятались, а волки застыли в страхе и тоске.

К полудню тысячи студентов стали появляться кто пешком, кто на автобусах, кто на велосипедах. Они пели песни протеста, выкрикивали проклятия и скандировали речевки. Тысячи рабочих с грязных дымных фабрик приходили большими группами. Некоторые приезжали в прицепах грузовиков, другие — стоя на подножке тракторов. Их рабочая одежда была сине-белой, аккуратной и в то же время грязной. Они курили свои сигареты, которые им выдавали по талонам, и пили разливное пиво. Их руки, не занятые делом, барабанили по всему, что попадалось, а ноги топали по земле. Они пришли сюда, потому что погибшие были их братьями в бело-голубой униформе. В обычной жизни студентам и рабочим было глубоко наплевать друг на друга, но перед лицом смерти они объединились. Рабочие, строящие коммунизм, пролетарии всего мира, не имели никакой собственности, но были хозяевами этой земли. Так учил их Карл Маркс. Изрядно надоевшая песня «Интернационал» тоже говорила об этом: «Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой».

Вокруг быстро выстроилась линия полицейских, окружившая толпу со всех сторон. Они охраняли, контролировали, оттесняли, временами сдерживали напор, чтобы как-то обуздать все ширившуюся толпу. На передней части мощной бронемашины надрывался громкоговоритель:

— Все незаконные демонстрации запрещены. Все участники будут арестованы!

— Заткнись! — хором отвечали ему рабочие.

— Граждане, расходитесь по домам! Траурный митинг не санкционирован властями! Полиция Пекина примет меры ко всем, кто не подчинится этому приказу!

Когда молодой солдат толкнул студентку художественного колледжа, она закричала и набросилась на него с кулаками.

— Только попробуй еще раз дотронуться до нее, и будешь грызть землю! — пригрозил ее длинноволосый парень.

Ровно в полдень худой лидер студентов Лан Гаи запрыгнул на временный специально сооруженный из полусгоревших досок и веток деревьев помост. На нем была белая куртка и черная лента, повязанная вокруг головы — знак траура, который обычно носили самые близкие члены семьи. Он был спокоен, голова опущена вниз, глаза закрыты. В полной тишине Лан Гаи просил духов умерших снизойти на него и дать ему силы.

Печальная траурная мелодия, которую специально написал студент-первокурсник университета искусств звучала как плач. Громкоговорители были спрятаны под камнями и под столами, так что полиция не смогла бы их быстро изъять и отключить. Группа студентов, которые должны были выступить с речами, представляла все колледжи и университеты, стояла плечом к плечу, окружив Лан Гаи и прикрывая его пятью рядами своих тел — единственной защитой от оружия офицеров.

Лан Гаи жестом остановил музыку и махнул рукой молодым людям, окружившим его. Они сидели на корточках на ледяных камнях, высоко держа плакаты над головами. Интеллектуалы с озабоченными лицами смешались с простыми рабочими, из которых состоял внешний круг. Опустив глаза вниз, Лан Гаи начал говорить:

— Небеса благодарят вас, и мир встает на колени перед вами. Мы, живущие, собрались здесь сегодня, чтобы оплакать ваш жестокий и безвременный уход. Мои соотечественники, товарищи, студенты, преподаватели, отцы, матери — мы живем в государстве тирании, которая не останавливается даже перед тем, чтобы убить. Тирании, поросшей ядовитым мхом, который теперь отравляет наш народ.

Сегодня мы здесь не только для того, чтобы почтить память, но и для того, чтобы бороться за живых. Дьявол по имени Шенто виновен в смерти старого охранника Мэя и рабочих типографии, в преследовании и финансовом крахе фирмы «Дракон и Компания», аресте Фей-Фея Чена и Суми Во. Не довольствуясь этим, он разыскивает и преследует совершенно невиновного человека Тана Лона. Товарищи, соотечественники! Сегодня погибли только эти люди, но завтра ими можете стать и вы. Настал час избавить нашу любимую землю от тех, кто толкает колесо истории назад, во мрак, а не к светлому будущему.

Толпа разразилась громкими криками:

— Да здравствует народ!

— Долой правителей!

— За свободные выборы!

Второй оратор, глава театрального колледжа, держала в руках копию книги Суми Во «Сирота». Со слезами на глазах она читала отрывки из книги:

«Волны отчаяния плескались у моих ног, когда я шла вдоль холодного берега моря. В моем сердце царила полная безысходность. Моя голова в шрамах была живым доказательством жестокости людей, уничтожающих себе подобных. Это был момент полного отчаяния, я искала надежду в волнах темного холодного моря. Мне хотелось почувствовать вкус смерти. Ракушки на берегу станут моей компанией, а безмолвный песок — моей подушкой. Я чувствовала, как у меня подкашиваются ноги от тяжести ребенка — плода моей любви, о которой исчезло даже воспоминание. Свет звезд померк для меня. Я была довольна, что жизнь моего ребенка закончится, потому что я устала. Ребенок сосал мою юную грудь. Но из нее вытекали только мелкие капельки сладкой жидкости. Он улыбался, как будто бы знал, что мама будет счастлива, если умрет. Мама уходит. Прощай, сынок. Я выкрикивала слова прощания, но они утрачивали смысл, потому что сказанное тут же забывается. Ветер развеет воспоминания обо мне в памяти моего ребенка… Я нырнула в воду. Волны подняли меня вверх, и все кончилось».

Воцарилась тишина.

— Да здравствует Суми Во — народная писательница! — закричала девушка, которая читала отрывок из книги. Толпа отозвалась эхом. Девушка расплакалась, и ей помогли спуститься со сцены. Вслед за ней выступил тенор, который исполнил «Марсельезу» на французском языке. Это было старое клише времен революционной горячки, но его звучание подогрело дух собравшихся.

Люди присоединились к певцу, и эхо от хора поднялось высоко к западным горам и достигло затянутого тучами неба. Как будто под воздействием колдовских чар, революционеры почувствовали свое единство и несгибаемую волю к победе над диктаторами. Кровь забурлила у них в жилах, несмотря на царящий вокруг холод.

— Мы должны бороться мирными путями! — выкрикнул Лан Гаи. — Ненасильственный путь Махатмы Ганди в наших душах. Слова — вот наше оружие. Наши голоса не заглушить, пока солнце свободы не осветит нашу землю.

Возникло какое-то замешательство и неразбериха среди студентов, когда в их ряды влились молодые рабочие с фабрик и присоединились к пению «Марсельезы». Полиция вновь начала призывать собравшихся к порядку:

— Расходитесь по домам сейчас же, или мы всех арестуем!

Полицейские свистели, маршировали плотными рядами, подняв на плечо оружие с примкнутыми штыками, но пение все усиливалось, подобно завыванию бури, заглушая их мегафоны. Лан Гаи беспомощно стоял на помосте, размахивая руками, пытаясь успокоить людей, но толпа игнорировала его. С грузовиков полетели бутылки, и одна из них угодила в стража порядка. В переднем ряду военные сняли винтовки с плеча и приготовились к стрельбе. Студенты что-то выкрикивали, чтобы поддержать рабочих. В воздухе пронеслись еще бутылки.

Настало мое время. Я протолкался сквозь ряды людей и одним прыжком очутился на возвышении. Я обнял Лан Гаи, поблагодарил его и занял место у мегафона, громко выкрикивая:

— Друзья! Мое имя — Тан Лон. Теперь вы все знаете меня лично. К тому же по всей стране расклеены мои фотографии, меня ищут, чтобы арестовать. Но я ничего не боюсь, и меньше всего боюсь наше продажное правительство! Я с вами, мои соотечественники!

Толпа разразилась приветствиями, овацией.

— Я сегодня здесь с вами, чтобы почтить память наших погибших товарищей. Я хочу показать вам одно доказательство — кость из тела моего дорогого старого охранника — господина Мэя. Известный доктор, который занимается судебной экспертизой, утверждает, что дырка, которую вы здесь видите, — это след от пулевого ранения. Я уверен, что он был убит. — Волна возмущения прокатилась по толпе.

— И убийца — не кто иной, как полковник Специального гарнизона Шенто! Шенто, который приказал арестовать Фей-Фея и Суми. Тот самый человек, который сжег мою типографию, и правда об этом никогда не будет рассказана…

Раздались голоса:

— Убирайся к дьяволу, Шенто!

Я поднял руки вверх, призывая к тишине.

— Соотечественники! Я здесь, чтобы объявить о создании новой независимой политической партии — Китайской демократической. Ее целью станет претворение в жизнь идеалов демократии, пока не придет день свободных выборов и конституционных гарантий! Только после этого мы навсегда спасем наш народ от возрождения призраков Шенто и таких, как он.

— Тан Лон! Тан Лон! — Крики были оглушительными. Полиция стала напирать со всех четырех сторон, а из громкоговорителей очень громко зазвучало:

— Разыскиваемый Тан Лон, немедленно покиньте сцену, пока мы не начали действовать! Любой, кто попытается помочь ему бежать, будет осужден и посажен в тюрьму! Преступник Тан Лон, сдавайтесь немедленно!

Я не обратил на это никакого внимания.

— Я призываю вас: идите на улицы, говорите со своими соседями! Вернитесь в свои учебные заведения и распространите слова о нашем будущем! Китай принадлежит нам! Демократия — наша единственная надежда. Вступайте в партию! Я передам послание всем провинциям. Я разбужу нашу страну гигантов, и мы поборемся со злобными силами прошлого. Проснись, моя страна, будущее делается сегодня!

— Вам пора уходить, — настаивал Лан Гаи. — Вы видите, на вас уже нацелены ружья? Полиция окружает нас. Пожалуйста, бегите сейчас же!

Люди начали взбираться на возвышение, закрывая меня, а потом стали подбрасывать меня вверх, выкрикивая:

— Тан Лон! Тан Лон!

Завыли полицейские сирены. Рядом с возвышением офицеры создали замкнутый круг, который стал сжиматься.

Я спрыгнул вниз с плеч студентов и рабочих, смешался с толпой и проскользнул туда, где уже стоял в ожидании Лан Гаи.

— До свидания, Лан Гаи, — прошептал я.

— До свидания, Лон. Вы теперь наш новый лидер. Эти люди обожают вас. — Лан Гаи освободился от своей белой траурной куртки и набросил ее на меня. В общей суматохе я выбрался и скрылся среди деревьев, пробежав довольно большое расстояние, прежде чем выбрался на небольшую тропинку, ведущую на другую сторону горы Шишан. На развилке двух дорог женщина с желтым шарфом, который развевался на ветру, держала машину с включенным двигателем наготове.

— Лена, — произнес я, запрыгивая в нее.

— Пристегни ремень. Спуск с горы будет очень тяжелым. — Лена нажала на газ, и машина запрыгала вниз по обледеневшей дорожке, резко сворачивая на поворотах и направляясь к перегруженной трассе в сторону Тьенджина. Остановившись у маленького магазинчика, Лена выбралась со своего сиденья, обняла меня и поцеловала в щеку.

— До встречи, молодой человек!

— До свидания, Лена. Скоро взойдет летнее солнце, — пообещал я.

Пока она пересаживалась в другую машину, я занял место водителя и нажал на педаль, направляясь в сторону востока. На сердце у меня лежал камень, когда я думал обо всем, что осталось у меня за спиной, и о том, что ждало меня впереди. Мне предстояло жить в бегах и исполнить великую миссию.