Бруклинские ведьмы

46 МАРНИ

Пятнадцатого числа Бруклин, пребывая в показушном настроении, устраивает первый снегопад. Снег начинает идти еще до восхода солнца, и к тому времени, как я встаю, мир снаружи делается белым. Снежный слой уже больше десяти сантиметров, и школы закрыты, к большой радости Сэмми. Мэр счел, что людям следует оставаться дома, если у них есть такая возможность, потому что снег в ближайшее время не перестанет.

— Вообще-то, мэр никогда так не говорит! — сообщает мне Сэмми. — Ну, может, два раза за мою жизнь сказал. Или три. А может, пять. Или один. Это большая редкость, ты уж мне поверь. — Пока его родители спят, он ходит за мной по кухне. — В смысле, у нас бывают снежные дни. Иногда. Не часто, но бывают. Но такой снег, чтобы мама с папой на работу не пошли, — так не бывает. Обычно не бывает.

— Сэмми, чего тебе больше хочется, овсянки или блинчиков?

— О-о, блинчиков! — восхищается он. — У нас правда будут блинчики? Никогда не ел блинчики в будний день. Потому что нет времени их готовить. Надо маму позвать, она тоже блинчики любит. Удивительно, что родители так долго спят.

— Вовсе не долго. Еще только восемь часов, говорю я.

— Может, я сбегаю сказать им, что ты делаешь крутой завтрак?

— Не надо, дай им поспать.

— Но почему они так устали?

— Не знаю. Но у меня есть твердая уверенность, что нужно давать усталым родителям выспаться. Мои родители иногда могли вздремнуть посреди дня. И мы с сестрой не должны были им мешать.

— Ну вы же примерно знали, почему это случалось? — спрашивает Сэмми.

— Ты хочешь блинчики с маслом и сиропом или с маслом и сахарной пудрой? — спрашиваю я.

— Могу поспорить, они разбирались с налогами, — заявляет Сэмми. — Родители говорят, что им нужны тишина и покой, чтобы разбираться с налогами. Поэтому если они уснут среди дня, значит, этим они и занимались. — Потом его лицо озаряется широкой улыбкой; — Могу я тебе что-то рассказать? Обещай, что никому не скажешь!

— О’кей, — киваю я.

— На самом деле это две вещи. Во-первых, я знаю про секс, — шепчет он. — Мне мама рассказывала.

— О-о, — тяну я. Мне нравится, когда Сэмми заявляет что-то невпопад, и я решаю предположить, что сейчас как раз такой случай. — А вторая вещь?

— Я слышал, как мама спрашивала папу, должны ли они устроить настоящую свадьбу, раз они теперь снова вместе, или лучше просто сходить в суд и подписать там все бумаги.

Правда? И что сказал папа?

— Он сказал, что хочет настоящую свадьбу, чтобы я шел с родителями к алтарю, и все бы нас поздравляли и радовались. И чтобы я держал их обоих за руки.

— Как это здорово! — радуюсь я. — И ты согласен? Могу поспорить, что да.

— Я согласен, — отвечает Сэмми.

Я не раскрываю ему секрет о том, что Джессика уже беременна. Малыш родится где-то через восемь с половиной месяцев. Да, она рано узнала. Она из тех женщин, которые знают о зачатии, едва только встав с постели, сказала мне Джессика. Пока она хранит это в тайне от Сэмми и расскажет ему, только когда будет абсолютно уверена, что все в порядке.

У меня есть и еще один секрет. Эндрю уже купил Джессике новое кольцо. Он говорит, что старое придется убрать. Оно как больное животное и вообще не справляется со своей работой.

А новое будет таким, чтобы можно было рассчитывать на него всю жизнь.

Сработает ли это? Что мне известно? Я знаю лишь, что чудеса иногда случаются и нужно просто принимать их. Джессика не может передать словами то, что произошло на самом деле: она просто настроила свой мозг на то, чтобы снова полюбить Эндрю.

Может, для этого пришло время, а может, как ни странно, причиной случившегося стала та самая официантка, которая пришла ко мне в гости на День благодарения. Однако я не могу исключать и того, что мое заклинание тоже сыграло роль.

Интересно, думаю я, бывали ли подобные сомнения у Бликс. Или она просто плела чары, просила о чудесах, а потом сидела и радостно принимала все происходящее. Может, вся система работает именно так. Ты загадываешь желание, а потом вселенная действует от твоего имени, стараясь воплотить его в жизнь.

Впрочем, если Бликс мечтала свести нас с Патриком, тут она не преуспела. Я жду предложения насчет продажи дома, и прямо сию секунду перед домом паркуется грузовик, это значит, что иногда колдовство просто не срабатывает.

Патрик собирается уехать.

Где-то к часу дня нам с Сэмми надоедает играть в шашки, складывать пазлы и печь печенье, к тому же я больше не могу смотреть на этот грузовик, поэтому мы ведем Бедфорда в парк. Снег все падает, но мы хорошенько укутываемся. Джессика одалживает мне штаны на синтепоне, парку и шарф. Она решила остаться дома, лениться и лежать то там, то сям. Сэмми собирает все свое снаряжение, включая круглые санки-ледянки, варежки, шапку и шарф. Для зимы нужно много вещей. Не понимаю, как северянам удается вовремя всем этим обзаводиться и ничего не терять.

Мы идем по Проспект-парку с Бедфордом на поводке. Он в восторге от снега. Ему хочется носиться кругами и лаять на снежинки. Он совершенно подчистую потерял маленький собачий умишко и тащит меня за собой, пытаясь наловить как можно больше снежинок. Что касается меня, то я, возможно, столь же плоха. Я не могу привыкнуть к ощущению снега на носу, да и на всем лице. Снежные хлопья большие, мохнатые, они летят к земле, похожие на зубчатые обрезки кружева, сбившиеся в комки. Мягкие, нежные, тающие от прикосновения.

— Мир выглядит совсем другим! — не перестаю восклицать я. — Как будто в нем хорошенько прибрались.

Сэмми показывает мне самый лучший снежный склон для катания на санках, и мы с ним меняемся; пока одни держит поводок, другой едет вниз на ледянках, и наоборот. Каждый раз, когда я сажусь на санки, поджимая руки-ноги и вцепляясь в них так, будто от этого зависит моя жизнь, санки крутятся, и кажется, что я все время несусь с холма задом наперед, визжа, смеясь и зажмурившись.

— Если ты по-другому нагнешься, тебя не будет разворачивать! — кричит Сэмми. — Давай нагибайся!

— Не понимаю, о чем ты-ы-ы-ы-ы-ы-ы! — ору я, потому что попадаю на обледенелый участок и несусь через весь парк. — Спаса-а-а-а-а-а-ай!

Сэмми бежит рядом со мной, задыхаясь от смеха;

— Нагибайся влево, Марни! Влево! Да нет, не так влево! Нагибайся в другое лево!

Меня выносит на дорожку, и я лежу там, растянувшись на спине и радуясь тому, что наконец-то остановилась, гляжу в небо, ощущая, как опускаются на лицо снежинки, как они ложатся на губы, на нос, на глаза. И не могу перестать смеяться.

— С дороги! МАРНИ! Там кто-то едет! — кричит Сэмми, и я отскакиваю, едва успев уклониться от демоницы в красном комбинезоне, которая чуть не врезается в меня, проносясь мимо со скоростью несколько сотен миль в час. Ветер свистит у меня в ушах, когда она пробивает звуковой барьер.

— О господи, мечта, а не день! Вот она, оказывается, какая, зима. Почему никто не рассказывал мне о ее хороших сторонах? — спрашиваю я его.

Мы беремся за руки и плетемся в гору, снова занять очередь на спуск.

Мы стоим — не просто стоим, а в очереди, — и внезапно я начинаю озираться по сторонам.

— Подожди, где Бедфорд?

— О нет! — пугается Сэмми. — Куда он делся? Я пошел помочь тебе, и…

— Ничего, — успокаиваю его я, — найдется. Ты тут пока побудь с санками, а я поищу.

— Нет, я с тобой, — говорит он. Его лицо бледнеет.

Мы зовем Бедфорда, пробираясь через толпы людей, которые катаются на санках и развлекаются. Тут же свободно бродит немецкая овчарка, и золотистый ретривер идет между двумя близнецами с таким видом, будто это он их выгуливает. Бедфорда нет. Мимо пробегает пудель в манерном свитере. И две таксы в дутых курточках.

— Бедфорд! БЕДФОРД! Ко мне, малыш! — зову я. Снегопад усиливается, и видимость снижается.

Сэмми выглядит так, будто готов вот-вот заплакать.

— Это я виноват. Я потерял его. Потерял твою собаку, — сокрушается он.

— Ничего, мы его найдем. Давай пройдемся теперь по этой улице. Может, он побежал из парка к дому.

— Да, собаки всегда знают дорогу домой, — говорит Сэмми. — Я где-то это слышал.

Мне не хочется говорить ему, что я не уверена, применимо ли это к Бедфорду. До того как стать моим, он долгое время был вольной птицей и по-этому может не знать до конца, где именно его дом, может даже не знать, что он мне принадлежит. Может, он встретил в парке каких-нибудь приятных людей и увязался за ними, потому что у них была при себе жареная курочка или еще что-нибудь в том же духе, я могу больше никогда не увидеть его, даже не узнав, бросил ли он меня ради бутерброда с ветчиной, или его забрали в приют для бродячих животных.

Я достаю мобильный телефон и звоню Джессике.

— Ты нормально себя чувствуешь? — спрашиваю я, услышав ее голос.

— Да я просто валяюсь и ленюсь, — говорит она, — А вы что делаете?

— Ну, мы отлично погуляли, по старинке так, но потом Бедфорд, кажется, потерялся. Ты не могла бы выглянуть на улицу, посмотреть, не наблюдаются ли там его прекрасные черты? У Сэмми есть теория, что потерявшаяся собака всегда найдет дорогу домой.

Через некоторое время из телефона снова доносится голос Джессики:

— Нет, его не видать. Пойду спрошу Патрика, не видел ли он твоего пса, и перезвоню.

— О-о, не беспокой Патрика, Бедфорд ему даже и не нравится. Я уверена, он его не видел.

— Ну ладно, — говорит Джессика.

— Я поищу его еще некоторое время, а потом мы с Сэмми пойдем домой. Ветер поднимается, и вроде как холодает еще сильнее.

— Я тебя едва слышу, так ветер воет, — отвечает она.

— Я знаю. Слушай, у меня телефон почти разрядился, так что мы еще тут походим, а потом вернемся…

— Может, мне Эндрю прислать? Вы у пруда?

— Может быть. Я точно не уверена. Только не посылай сразу, дай мне еще немного времени.

Телефон умирает.

— Мама его не видела? — спрашивает Сэмми. Его плечи поникают, но он берет себя в руки и снова начинает звать: — БЕДФОРД! БЕДФОРД!

Мы идем дальше. У меня мерзнут руки и уши. Хоть снег и перестал, видимость упала еще сильнее. К четырем тридцати мы проходим множество кварталов, и ощущение такое, что уже сумерки. Народ расходится по домам. Я думаю, что, наверное, отморозила палец-другой на ногах.

— Полагаю, Сэмми, мальчик мой, нам пора сдаться, — говорю я. — Я уверена, он прибежит домой.

— А если нет?

— Прибежит. Собаки — умные создания.

— А если его машина сбила или еще что-то случилось? Если его кто-то украл?

— Тсс, давай мыслить позитивно. Возможно, он сейчас где-нибудь получает удовольствие. Например, пробрался в магазин и жрет в подсобке фрикадельки. Давай пойдем домой греться. И пить горячий шоколад. Может, попозже еще выйдем поискать его вместе с твоим папой.

Мы идем по тротуару. Я продолжаю вглядываться в улицу, пытаясь увидеть Бедфорда. А потом вижу, что к нам приближаются двое мужчин, и один из них Эндрю… а второй — Патрик, и все мои внутренности будто ухают куда-то вниз.

Патрик. На улице, в тонкой парке и спортивных штанах. Бежит ко мне. Он на улице, и он бежит ко мне, и я прижимаю ладонь ко рту, потому что определенно ничего хорошего это не значит. Я застываю на месте, но Сэмми кричит:

— Папа! — и бросается к Эндрю, oн уже плачет и бормочет про пса и про то, как ему жаль, что все так вышло. Эндрю нагибается и сгребает его в объятия, но Патрик продолжает движение ко мне.

— Бедфорд… — говорит он, и я тоже начинаю плакать.

— О господи, господи, он мертв?

— Нет, но его сбила машина. Перед нашим домом. Я пытался до тебя дозвониться. — Он замолкает. Он так запыхался, что ему трудно выговаривать слова.

— О-о нет! Где он? Боже мой, он поправится?

Патрик нагибается, упершись руками в колени и пытаясь восстановить дыхание.

— Да… с ним все о’кей… все будет хорошо… я отвез его к ветеринару…

— К ветеринару? Отвез… Патрик, подожди. Сделай глубокий вдох… отдышись. — Я касаюсь его руки. — Просто кивни — ты же спас его, да?

Патрик глубоко-глубоко вздыхает, потом еще раз, а потом кивает:

— С ним все будет в порядке. Мне сказали, только лапа сломана. Ему уже наложили шину. Я искал тебя. Джессика сказала, вы с Сэмми катаетесь на санках…

— Где Бедфорд?

— В ветклинике в четырех кварталах отсюда. Им сейчас занимаются. — Еще один глубокий вздох. — Его оставят на ночь на случай возможных осложнений.

— Ты видел, как это произошло? Было ужасно?

Патрик выпрямляется и смотрит на меня.

— Я увидел его сразу после того, как все случилось. Он лежал на улице и скулил, я подошел и поднял его. Может, лучше было не трогать, но пришлось убрать его с проезжей части.

— Ты его поднял?

— Да. Ну, мне пришлось. Это же твой пес.

— Ох, Патрик, спасибо тебе огромное! Я так рада, что ты это сделал. Боже мой, я только завела собаку, а она уже попала под машину. — Я ничего не могу с собой поделать и обнимаю Патрика, а он позволяет мне это сделать. Более того, он тоже обнимает меня одной рукой. — Как ты узнал, что его сбили?

— Я услышал, как это произошло. Как он завизжал. Я вышел, и водитель тоже уже вышел из машины и заговорил со мной. Сказал, что даже не заметил, как Бедфорд выскочил на дорогу.

— Ну да! Бедфорд носился за снежинками и совсем голову потерял. Как ты думаешь… в смысле, я смогу навестить его? Бедный глупенький песик!

— Да, его можно навестить. Я слышал, что в наше время с собачьими лапами просто чудеса творят.

Эндрю и Сэмми уже подходят к нам, и Сэмми сдерживает слезы. Эндрю обнимает сына за плечи. Я никогда раньше не замечала, до чего они похожи.

— Это я виноват, Марни, — говорит Сэмми.

— Вовсе нет. Не виноват ты. Бедфорд — свой собственный свободный пес, и ему следовало идти за тобой. Он просто отвлекся, по-своему, по-собачьи. И ты был прав, он пришел домой. Наверно, гнался за снежинками и выскочил на дорогу, потому что… ну, мне ужасно неохота это говорить, но он вроде как пес-идиот. Понимаешь? Совсем не разбирается в тротуарах и машинах. — Я обнимаю и Сэмми тоже.

— Извини меня!

— Все о’кей, дружище, — говорит Патрик, — его подлатают. — Он смотрит на меня. — Ну что, сходим в ветеринарную клинику и посмотрим, как он там?

— Да, мне бы хотелось, — отвечаю я. — Погоди, ты правда пойдешь со мной?

Патрик на мгновение закрывает глаза.

— Конечно пойду.

Эндрю говорит, что, если мы не против, они с Сэмми двинулись бы домой.

— Надо этого молодца в сухое переодеть.

Я целую и обнимаю их обоих на прощание, а потом снова поворачиваюсь к Патрику:

— Почему ты этим занимаешься? Скажи мне ради бога, что случилось за то время, пока мы не разговаривали?

— Хочешь пройтись, или на грузовике поедем?

— Подожди, у тебя есть грузовик?

— Арендованный. На нем я и отвез твоего пса в ветклинику.

— Ты полон сюрпризов.

— Я думал, у нас мораторий на слово «сюрприз».

— Иногда оно очень даже ничего.

Мы долгое время идем в молчании. Я время от времени украдкой поглядываю на Патрика, а потом не выдерживаю:

— Ведь Бедфорд тебе даже не слишком нравится. Ты сказал, у тебя нет времени на собак.

— Вообще да, но он облизал мне руку. Может, это означает, что мы теперь с ним связаны на всю жизнь.

— Патрик!

— Да?

— Я тебе так благодарна, что просто слов нет. Честно.

— Я знаю.

— Типа никто и никогда не делал для меня ничего подобного.

— Слушай, я не приготовил большую речь, чтобы сейчас ее произносить, вообще ничего такого, — говорит Патрик. — Я все тот же инвалид. Все тот же я. Но я подумал о том, что ты мне говорила.

— Боже, Патрик, ты вышел на улицу. Ради меня.

— Ну да, я хочу посмотреть, как дела у твоей собаки. И хочу… ну, потом я хочу попробовать подружить Роя и Бедфорда. Хотя бы запустить этот процесс.

— Да ну? Разве ты не уезжаешь где-то через двадцать минут? В Вайоминг.

— А потом, если ты захочешь, мы сможем предварительно провентилировать вопрос о том, насколько нелепо будет, если один из нас станет гулять в одиночестве по равнинам Вайоминга, в то время как другая поселится во Флориде. Фла-ариде, как ты это произносишь. Составить, знаешь ли, такой долгосрочный план. — Он останавливается, поворачивается ко мне и берет обе мои руки в свои, похожие на кожаные перчатки, собранные из кусочков, удивительные руки, настоящее медицинское чудо.

Его глаза сияют в полумраке.

— Знаешь, возможно, меня не починить до конца. Наверняка навсегда останется сколько-то… боли… и, может, иногда я буду навещать планету «Моя любимая погибла». Может, моему космическому кораблю понадобится постоянное парковочное место на космодроме. Но я… ну, ты нужна мне. Я не хочу без тебя жить.

— Патрик…

— Подожди, пожалуйста. Ты не обязана на это соглашаться. Тебе надо очень хорошо подумать, чего же тебе нужно. Я не торгуюсь, поверь мне. Просто скажи вот что: ты могла бы когда-нибудь захотеть всего этого… то есть меня самого?

Я закрываю глаза и шепчу:

— Я хочу. Очень.

Патрик прижимает меня к себе и целует — очень нежно.

— Это действительно правда? Ты этого хочешь?

Я киваю. Я вот-вот могу разрыдаться, поэтому не доверяю своему голосу и молчу.

— Ладно, — говорит Патрик, — тогда мы пойдем навестить Бедфорда. Потом нужно будет вернуться домой и рассказать Рою новости. Что у него теперь есть собака. Он не придет в восторг, уж поверь.

Мы снова пускаемся в путь, и небо становится темнее, и да, возможно, везде, куда я ни посмотрю, виднеются искры, а может, это просто горят уличные фонари и блестит снег. Мы не можем перестать улыбаться. Шагать по улице, улыбаться и держаться за руки.

— Ты ведь знаешь, да, что нас ждет куча проблем? — произносит он где-то через полквартала. — Это будет все равно что…

— Патрик, — говорю я.

— Что?

— Возможно, будет лучше, если ты сейчас помолчишь, чтобы я могла полюбить тебя еще сильнее, я думаю о том, как буду вытаскивать тебя из кокона.

— Ты сказала, вытаскивать из кокона? Меня?

— Да, — киваю я. — Да! Да! Да! Я не думала ни о чем другом.

— Если бы ты это писала, ты бы поставила запятые между всеми этими «да»?

Я останавливаюсь, обнимаю Патрика, и он целует меня снова и снова. И это лучшие, действительно лучшие поцелуи, между которыми стоят восклицательные знаки. Как и после всех «да» отныне и впредь.