Будни и праздники Ольвии в VI—I вв. до н. э.

10. ЕЖЕДНЕВНЫЕ ЗАНЯТИЯ И ДОСУГ МУЖЧИН

Среди мужского взрослого населения Ольвии выделялась привилегированная группа граждан, обладавших всей суммой прав и властью в полисе. Другую группу составляли неполноправные свободные жители; среди них были поселившиеся здесь греки из других государств, вольноотпущенники и представители местных племен. В третью группу входили бесправные рабы, принадлежавшие хозяевам из двух первых сословий.

Чаще всего в письменных и эпиграфических источниках упоминаются граждане Ольвии. Наличие рабов засвидетельствовано несколькими граффити, начиная с VI в.[360], а также записями в трудах Диогена Лаэртского и Макробия. Оба они упомянули не только рабов, но и неполноправное население. Диоген (IV, 46) сообщил, что философ Бион Борисфенит и его отец пребывали в рабстве, а затем стали вольноотпущенниками. Макробий в «Сатурналиях» (I, 11, 33) написал о том, как ольвиополиты во время осады города Зопирионом освободили рабов и дали гражданские права неполноправным жителям, чтобы те встали на защиту государства. О рабах и иностранцах в Ольвии говорится в декрете Протогена.

Свободные мужчины в Ольвии, как и в других греческих полисах, проводили большую часть времени вне дома. Они занимались, главным образом, ремеслом и торговлей, а богатые — управлением своим имуществом. Вероятно, в Ольвии жили также и земледельцы, чьи поля находились вблизи города. Значительное время ольвийские граждане посвящали исполнению всевозможных государственных, общественных и религиозных обязанностей. Досуг мужчины также в основном проводили не в собственном доме.

В повседневной жизни мужчины дома лишь спали, завтракали утром и обедали вечером. Домашним хозяйством занималась жена вместе с дочерьми и рабами, однако любой важный вопрос решал глава семьи, обычно отец, безраздельно властвовавший над всеми членами семьи и слугами. Он был хозяином всего имущества и единовластно распоряжался им до самой смерти, что нередко вызывало раздражение взрослых детей[361].

Известно, например, как сыновья драматурга Софокла, дожившего до 90 лет, хотели установить над ним опеку, объявив отца выжившим из ума. Однако когда Софокл прочел перед судьями отрывок из своей новой трагедии, в этом иске его детям было отказано. Сыновьям Перикла и их женам не нравилось, как он распоряжался большим семейным состоянием, поскольку они не могли позволить себе ничего лишнего (Plut. Per. 16).

Повседневная жизнь ольвийских граждан была тесно связана с выполнением всевозможных государственных обязанностей. Все без исключения полноправные ольвиополиты могли принимать участие в народном собрании, выступать на нем со своими предложениями, одобрять или критиковать предлагаемые постановления, а также кандидатуры на те или иные должности. Сохранившиеся декреты свидетельствуют о том, что народное собрание решало вопросы внешней политики и общественной безопасности Ольвии, ее внутреннего управления и организации городского хозяйства; граждане избирали магистратов и голосовали за различные постановления относительно отдельных лиц, принимали законы о денежном обращении, торговле и др. Как и в других греческих полисах, народное собрание называлось экклесией[362]. От имени народного собрания и избранного им Совета издавались всевозможные декреты[363]. Эти два органа осуществляли законодательную власть.

В таком небольшом городе, как Ольвия, почти все граждане знали друг друга, поэтому участие в народном собрании, где выступали и избирались известные всем лица, решались затрагивавшие всех животрепещущие вопросы, представляло непосредственный и живой интерес для каждого гражданина. Без особенной натяжки на ольвийское народное собрание можно перенести слова Сократа о том, что, подобно афинскому, оно состояло в основном «из суконщиков, сапожников, плотников, кузнецов, земледельцев, купцов, рыночных торговцев» (Xen. Mem. III, 7, 6). Возможно, в эллинистический период, когда в Ольвии сузился круг лиц, могущих претендовать на ключевые государственные должности, и когда вообще во всех греческих полисах большинство граждан стало больше интересоваться частной, а не общественной жизнью, ольвиополиты стали меньше уделять внимание участию в народных собраниях. Однако сама возможность быть их полноправным членом, конечно же, продолжала высоко цениться, поскольку выделяла гражданина из числа прочего, большего по численности населения государства: женщин, детей, вольноотпущенников, рабов и чужестранцев, временно или постоянно живших в Ольвии.

Раз в год на специальном собрании граждане избирали исполнительную власть — городских магистратов сроком на один год, причем повторное избрание на следующий срок в классический период считалось недопустимым. Это правило стало нарушаться, начиная с III-II вв.[364] Главные административные функции осуществляла коллегия архонтов, руководившая деятельностью других коллегий. Так, военными делами ведала коллегия стратегов, финансовыми — коллегия Семи или Девяти, за правильностью торговли и городским благоустройством наблюдали коллегии агораномов и астиномов. В чрезвычайных случаях ольвиополиты выбирали разные коллегии для решения внезапно появлявшихся проблем. Например, во время голода и неурожая избиралась коллегия ситонов, заботившихся о покупке хлеба и раздаче его гражданам — даром или по умеренным ценам[365]. Ситонами становились состоятельные граждане, потому что при выполнении своих обязанностей они вкладывали в порученное им дело собственные средства. Высокий имущественный ценз считался необходимым и для тех, кто ведал общественными финансами. Однако, по крайней мере в классический период, когда множество магистратур менялось ежегодно, в число их исполнителей входило значительное число граждан, поэтому многие ольвиополиты участвовали в государственной жизни не только как члены народного собрания, но и как деятельные участники городского управления.

Заметное место в жизни ольвиополитов занимал суд. Избранные народом судьи и присяжные разбирали многочисленные тяжбы местных жителей и приезжих. На судебные заседания сходилось немало людей — дать свидетельские показания, поддержать или, наоборот, опорочить одну из тяжущихся сторон. Деятельность ольвийского суда описана в специально посвященной ему главе. Здесь же стоит подчеркнуть, что многие ольвиополиты постоянно в том или ином качестве имели дело с судом, чаще всего в роли слушателей громких дел или сочувствующих своим друзьям и знакомым.

Жители Ольвии постоянно исполняли различные религиозные обряды, связанные с городскими или домашними культами богов[366]. Многие граждане избирались жрецами, иногда становились ими по жребию и даже покупали эту должность. Особым почетом пользовался избиравшийся ежегодно верховный жрец бога Аполлона Дельфиния; этой должности добивались многие видные граждане Ольвии, например, Протоген. Греческие обычаи не возбраняли служить жрецом сначала одному, а затем и другому богу. Так, в III в. ольвиополит Агрот исполнял функции жреца Афродиты, Плутона и Коры и по окончании срока жречества поставил им алтари с надписями[367]. В иных случаях благодарственное приношение божеству после исполнения функции жреца было более скромным. Современник Агрота принес Гефесту чернолаковый канфар с надписью «Гейрогейтон Гефесту, исполнив обязанности жреца, посвятил»[368].

Но, конечно, у большинства мужчин в ежедневной жизни основное место занимала та или иная работа. Археологические находки, хотя и представляют всевозможные сведения об этом, но все же не отражают всего многообразия занятий ольвийского населения. Ведь от некоторых видов работ не сохраняется никаких следов, например, от шитья парусов для кораблей, деятельности матросов, цирюльников, банщиков.

Для характеристики профессионального состава жителей Ольвии, наряду с материальными и эпиграфическими источниками, следует привлечь сочинения древних авторов, описывающих другие греческие города. Античные философы выделили основные типы занятий, необходимые для существования государства. Аристотель в «Политике» (IV, 3. 11; 1290в—1291а) назвал четыре основных рода занятий населения. Подобно прочим греческим мыслителям, на первое место он поставил земледелие как труд не только первоочередной важности, обеспечивавший основные жизненные потребности, но и наиболее достойный гражданина. По словам Ксенофонта, излагавшего взгляды своего учителя Сократа, земледелие облагораживает характер человека и побуждает защищать свою страну от врагов, в то время, как ремесленники могут спокойно взирать на разграбление хоры, укрываясь за стенами города и ничего не теряя из своего добра (Xen. Oic. V, 1-17).

На второе место философы ставили занятия ремеслами, «без которых, — как писал Аристотель, — невозможно само существование государства». Третье место в классификации философов занимала оптовая и розничная торговля, четвертое — наемные рабочие и военные.

Как уже говорилось, в Ольвии жила какая-то часть земледельческого населения. Это были хозяева участков, расположенных близ города, крупные землевладельцы, имевшие дома и в городе и в своем имении, а также бедняки, нанимавшиеся на сезонные сельскохозяйственные работы.

По объему находок на ольвийском городище ведущую роль играют строительные остатки жилых домов и общественных зданий. Они дают возможность получить представление о профессиях ольвиополитов, связанных со строительством. Надписи из метрополии с текстами строительных отчетов, перечисляющих траты на труд различных специалистов, помогают понять свидетельства безмолвных руин древних зданий.

Строительство в Ольвии велось в основном из сырцового кирпича, местного камня и дерева. Для добычи камня требовалось большое число рабочих на каменоломнях. В декрете Протогена говорится, что камень для строительства и ремонта оборонительных стен доставляли на частных и государственных транспортных судах, — следовательно, каменоломни находились достаточно далеко от города. Возчики камня на телегах везли его из каменоломни на корабль и из ольвийского порта к месту строительства. Крупные детали (например, большие блоки или барабаны колонн), которые вытесывали для храмов и оборонительных сооружений, перевозили на специальных, особо прочных телегах, и для доставки такого груза приходилось иногда ремонтировать и укреплять дорогу[369].

Наряду со строительными деталями, каменотесы изготовляли ряд предметов бытового и хозяйственного назначения. В Ольвии найдены каменные ступы для приготовления крупы и муки, зернотерки, жернова, корыта и кормушки для скота, рыболовные грузила, точильные бруски и оселки (рис. 53). Для похоронных обрядов каменотесы делали саркофаги, надгробные памятники и склепы, обнаруженные при раскопках ольвийского некрополя.

Среди представителей этой достаточно распространенной в античном мире профессии в Ольвии были мастера высокого класса. Они работали не только на местном (песчаник, известняк), но и на привозном материале: из белого мрамора ваяли стелы и резали на них декреты народного собрания, посвятительные и надгробные надписи. Многие из них дошли до наших дней целыми, но чаще фрагментированными. В настоящее время опубликовано более 500 ольвийских лапидарных надписей. Их число постоянно увеличивается благодаря работам археологов. В ряде ольвийских декретов оговаривается вопрос об оплате труда резчиков надписей[370]. Некоторые ольвийские камнерезы умели также ваять скульптуры и рельефы. Ими выполнены, например, упомянутая выше скульптура Аполлона, стоявшая в гимнасии у колодца, рельеф на стеле ситонов (рис. 24), антропоморфные надгробия.

В античности скульпторы, как и другие мастера изобразительного искусства, рассматривались не как представители особой профессии, но как ремесленники высокого класса. Лишь немногим из них удавалось заниматься исключительно созданием произведений искусства. Основная же масса зарабатывала на жизнь различными работами, входившими в арсенал данного ремесла.

Возвращаясь к строительству в Ольвии, которое достигло наивысшего расцвета в IV—III вв., назовем еще несколько необходимых для этого профессий, известных по строительным отчетам того времени: изготовители сырцовых кирпичей, столяры, плотники, кузнецы, маляры и штукатуры, пильщики. Находки в Ольвии подтверждают существование в городе всех этих мастеров.

От изделий столяров, плотников и пильщиков почти ничего не сохранилось, но анализ строительных остатков и письменные источники позволяют представить сферу их деятельности. Основную массу дерева для строительства и прочих деревянных поделок Ольвия получала из лежавшей поблизости Гилей. Оттуда поступал не только лес, но и древесный уголь, необходимый для отопления с помощью жаровен и для многих ремесел, в первую очередь, металлообрабатывающего.

Столярные и плотницкие работы, вероятно, выполняли одни и те же люди. При строительстве зданий они изготовляли стропила и балки, лестницы, межэтажные перекрытия, двери. В Ольвии сохранились лишь проемы для дверей и гнезда в камне, куда вставлялись деревянные балки.

Поскольку плотник сооружал основу для крыши и балки при строительстве стен из сырцового кирпича, он обычно умел класть черепицу и строить сырцовые стены. Это видно из строительных надписей, в которых за эти виды работ нередко выписывается оплата одному и тому же лицу. Например, уроженец Делоса Фаний умел делать кесоны для потолка и двери для храма, и одновременно строил кирпичные стены, а Евфранор клал черепицу на крыше и соорудил дверь из пальмового дерева[371].

Наряду со строительными работами столяры изготовляли мебель (ложа, столы, стулья, сундуки), а также другие предметы, необходимые в домашнем быту: ткацкие станки и веретена, гребни, рукоятки для ножей и других инструментов. Высокое мастерство требовалось для производства телег, особенно колес к ним, а также лодок и кораблей. Вероятно, в Ольвии работали профессионалы, специализировавшиеся на каждом из этих особых видов деревообрабатывающего ремесла. Например, для перевозки разных грузов по Гипанису и для ловли рыбы постоянно требовались все новые и новые лодки и небольшие корабли. Для постройки крупных грузовых и военных кораблей, упомянутых в декретах в честь Протогена и Антестерия, приглашали, наверное, специалистов из других городов. Ведь это занятие требовало значительных средств и особого искусства, поэтому такие суда в Ольвии строились нечасто. Их ремонт, по-видимому, производили местные мастера.

При раскопках Ольвии встречается немало предметов из кости: рашпили, игральные кости, пуговицы, шпильки, гребни, иглы, рукоятки ножей, бусы и подвески, коробочки и фрагменты инкрустации на мебели и шкатулках. Поскольку косторезы употребляли те же инструменты, что и столяры (пила, долото, резец, бурав, токарный станок), то не исключено, что костяные изделия выходили из рук тех же мастеров, которые работали по дереву; они изготовляли мебель, украшая ее костяными накладками, делали костяные и деревянные рукоятки к ножам и другим инструментам, вытачивали на токарном станке небольшие деревянные и костяные сосуды.

Значительная группа ольвийских ремесленников выплавляла и обрабатывала металл. Они появились в Нижнем Побужье в числе первых колонистов и уже в VI в. построили печи для выплавки железа и цветных металлов. В низовьях Днепра на Ягорлыцком поселении обнаружены остатки сыродутных печей VI-V вв. и железные изделия: ножи, шилья, гвозди, наконечники стрел[372].

Железо добывали из местной руды, а медь и свинец поступали в Ольвию в виде привозных слитков. Их плавили в специальных печах, а затем с помощью литья и ковки изготовляли из них всевозможные предметы[373]. В Ольвии, как и в других греческих городах, металлообрабатывающие мастерские находились в ее центре[374].

Здесь можно было купить, заказать или починить различные орудия труда, оружие, предметы туалета и украшения. Из железа делали сельскохозяйственные орудия (наральники, мотыги, серпы) и ремесленные инструменты (топоры, молотки, молоты, клещи, ножи, ножницы, зубила, иглы), некоторые предметы вооружения (мечи, доспехи), а также гвозди и всевозможные скрепы. Гораздо большее число предметов производилось из меди и бронзы: мелкие орудия труда (иглы, шилья, рыболовные крючки, крючки для плетения сетей, различные инструменты, в том числе медицинские), многие виды вооружения (основная масса наконечников стрел, панцири, шлемы, щиты, кнемиды), украшения (браслеты, кольца, бусы, подвески, серьги, булавки) и предметы туалета (зеркала, стригили), а также светильники, детали конского убора и основная масса монет. Ольвийские находки свидетельствуют о том, что местные ремесленники обеспечивали жителей большинством этих предметов. Они владели всеми процессами металлообработки: выплавкой металла нужного состава, его литьем и ковкой, завершающей обработкой с помощью полировки и чеканки. Все упомянутые этапы обработки металлов хорошо прослеживаются, например, на местных зеркалах и украшениях[375]. В Ольвии найдены остатки печей для плавки цветных металлов, льячки для разлива расплавленного металла и литейные формы для всевозможных украшений[376].

Безусловно, среди мастеров металлообработки существовала определенная специализация. Трудно представить, чтобы кузнец, изготовлявший и чинивший различные сельскохозяйственные орудия, одновременно мог делать украшения или чеканить монеты. Однако в Ольвии не могло быть столь узкой специализации, как в Афинах, где античные авторы упоминают отдельные мастерские ножевщиков, оружейников, златокузнецов. Это подтверждается находками ольвийских мастерских, в которых одновременно обрабатывали железо и медь[377].

Гончарные мастерские из-за опасности пожаров от печей для обжига располагались на окраине или даже вне города. Ольвийские гончары делали посуду, черепицу, водопроводные трубы, а наиболее искусные мастера в эллинистический период научились изготовлять терракотовые статуэтки. На центральном теменосе города обнаружены остатки мастерской коропласта, а в других частях Ольвии найдены терракотовые формы и множество статуэток местного производства[378].

Со второй половины IV в. в ольвийских гончарных мастерских работали художники, расписывавшие сосуды всевозможными растительными и геометрическими орнаментами. Излюбленным мотивом было украшение горла сосуда изображениями разнообразных лент. Лучшие ольвийские художники рисовали людей и животных. Сохранились две вазы с подобными рисунками: на одной — фигура воина и пантеры в броске, на другой — сцена проводов умершей девочки к лодке Харона и скорбящая мать[379] (рис. 66).

Среди мастеров, которые определенно жили в Ольвии, хотя остатков их деятельности не сохранилось, можно назвать кожевенников. Из-за вредности дубильного производства выделкой кож занимались преимущественно рабы и свободные, не имевшие гражданских прав[380]. Их продукция шла не только на внутренний, но и на внешний рынок. Ведь античные авторы, упоминавшие об экспорте из Северного Причерноморья, вслед за хлебом сразу же называют кожи (Strab. XI, 2, 3; Polyb. IV, 38, 4-5)[381]. Массовые находки в Ольвии костей коров, овец, коз и лошадей показывают, что материалов для кожевенного производства было достаточно. Благодаря более холодному, чем в Средиземноморье, климату в Ольвии больше, чем в Греции, требовалось одежды и обуви, а также шкур, которыми укрывались зимой и стелили их на холодный пол.

Если по костям животных можно судить, какие кожи использовались в Ольвии, то даже о сырье для столь необходимых вещей, как паруса и всевозможные веревки и канаты, ничего не известно, тем более, мы ничего не знаем об их изготовителях.

Итак, в Ольвии трудились мастера всех основных видов ремесел, развивавшихся в любом более или менее крупном греческом полисе. Большинство ольвийских ремесленников производили широкий ассортимент изделий. Ведь, как писал Ксенофонт в «Киропедии» (VIII, 2, 5), «в небольших городах один и тот же человек делает и ложе, и дверь, и плуг, и стол, а часто он же строит дома и бывает доволен, если хотя бы таким образом получит достаточное для своего прокормления количество заказчиков».

Наряду с местными ремесленниками в Ольвии часто работали приезжие. Их нанимали для выполнения работ, которые нельзя было исполнить своими силами, например, чтобы выложить мозаику или расписать стены в богатом доме. Во время крупного строительства (храмы, оборонительные сооружения) любому греческому полису требовалась дополнительная рабочая сила, в частности, мастера таких распространенных специальностей, как каменотесы, столяры, плотники; поэтому их приглашали из разных городов. Например, в надписи 279 г. о ремонте и строительстве делосских храмов перечисляются ремесленники с Пароса, Сироса, Серифа, а также из Фив и Ренеи[382].

Об интенсивной оптовой и розничной торговле в Ольвии свидетельствуют в первую очередь многочисленные находки местных и привозных монет[383]. Трудно сказать, насколько многочисленны были в Ольвии люди, зарабатывавшие исключительно розничной торговлей. Ведь в античности роль продавцов часто выполняли сами производители: земледельцы доставляли на городской рынок свою продукцию, рыбаки торговали своим уловом, а мастерская ремесленника была одновременно и лавкой. Однако на ольвийской агоре в лавках со складскими помещениями продавали товары профессиональные торговцы. По находкам можно определить, что в одной лавке Восточного торгового ряда продавалась местная, а в другой — импортная посуда[384]. Вероятно, профессиональным розничным продавцом был отец Диона Борисфенита, ибо сын назвал его «торговцем соленой рыбой» (Diog. Laert. IV, 46).

Крупные торговые и денежные операции в Ольвии осуществляли купцы, трапезиты и ростовщики. По письмам на свинцовых пластинках известны имена ростовщиков Анаксагора и Леонакта[385]. Ольвийские трапезиты обменивали иногородние монеты на местные, хранили ценности, выдавали деньги под залог[386]. Они обычно принадлежали к числу неполноправных жителей. Недаром в декрете Протогена Полихарм, которому архонты заложили священные сосуды, назван иностранцем. Владельцы кораблей, перевозивших товары из Ольвии в Элладу и в обратном направлении, часто бывали одновременно и купцами[387].

Ольвию часто посещали купцы из средиземноморских (Афины, Орхомен, Византий, Фасос, Хиос, Родос, Смирна) и понтийских (Синопа, Гераклея, Истрия, Херсонес) городов. За особо выдающиеся заслуги они иногда получали ольвийское гражданство[388] и могли активно участвовать в общественной, экономической и религиозной жизни города.

Людей так называемых интеллигентных профессий в Ольвии было немного. Это учителя, архитекторы, врачи. Судя по широкому распространению грамотности среди ольвиополитов, в городе трудилось немало учителей начальной школы. Считалось, что обучать грамоте может всякий грамотный человек. Профессия учителя не относилась к разряду престижных, и ею часто занимались греки из свободного, но неполноправного населения. Более престижным считалось занятие ритора, в школе которого получали среднее образование[389]. О существовании таких профессионалов в Ольвии известно из биографии Биона Борисфенита (Diog. Laert. IV, 46). Наряду с преподаванием, ритор мог подрабатывать составлением судебных речей.

Наличие храмов, богатых ордерных домов, больших общественных зданий и сложных оборонительных сооружений свидетельствует, что они возводились под руководством профессиональных архитекторов. Их труд предполагал в древности обладание огромным диапазоном знаний, включавшим постройку не только всевозможных зданий, но и кораблей. Вряд ли в столь провинциальном городе, как Ольвия, постоянно обитали собственные архитекторы. Ведь здесь они не могли овладеть своей профессией и иметь постоянную работу. Поэтому естественно думать, что по мере надобности архитекторов приглашали из других городов. Подобная практика засвидетельствована письменными и эпиграфическими источниками для многих греческих полисов. Вопрос о возведении крупного здания или корабля на государственные средства решался в народном собрании. Затем устраивался конкурс проектов или каждый из претендентов устно обосновывал свое предложение и обещал построить дешевле, лучше и быстрее[390]. Определенное свидетельство о приглашении архитектора в Ольвию имеется лишь в надписи римского времени, сообщающей о постройке бани на средства города архитектором из Никомедии[391]. Упоминание о том, что этот архитектор был также гражданином Том, показывает, что он строил различные сооружения в городах Причерноморья, и его труд оценивался настолько высоко, что полис Томы наградил архитектора своим гражданством.

Вероятно, в эпоху расцвета Ольвии государство, как и в других полисах, нанимало для граждан одного или нескольких опытных врачей. Возможно, здесь практиковали и частные врачи, которые, как писал Ксенофонт, ходили «с утра до вечера по своим больным» (Xen. Оіс. 13, 2). О деятельности ольвийских врачей можно судить лишь по нескольким сохранившимся медицинским инструментам, в основном, хирургическим[392].

Косвенным подтверждением наличия врачей в Ольвии служат свидетельства источников о них в других городах Северного Причерноморья[393]. Наряду с врачами, медицинские услуги оказывали торговцы лекарствами — φαρμακοπόλοι. В Ольвии близ агоры находилась лавка, в которой продавались лекарства. В подвале ее складского помещения обнаружено множество маленьких глиняных лекарственных флакончиков[394].

Археологические находки иллюстрируют уровень мастерства исполнения тех или иных изделий, но не дают представления о положении в обществе создавших их людей. Сведения об этом имеются в некоторых надписях и в ряде сочинений древних писателей. Например, в ряде строительных отчетов записано, что одни и те же работы исполняли граждане, метеки и рабы, причем плата зависела лишь от характера работы, а социальный статус исполнителя не играл роли[395].

Бедность вынуждала многих граждан заниматься разными тяжелыми и плохо оплачиваемыми работами. Однако существовали некоторые средства заработка, прибегать к которым гражданину было зазорно. Об этом неоднократно писали Платон, Феофраст, Демосфен. Общественное мнение считало недопустимым для гражданина содержание публичного дома и постоялого двора, ростовщичество, занятие розничной торговлей, взимание налогов и пошлин, работ глашатаем и поваром (Plat. Nom. 918 b; Theophr. Char. V, 6). Демосфен (XVIII, 129-131; XIX, 129) насмехался над отцом своего противника Эсхина за то, что тот учил детей грамоте в начальной школе; оратор называл позорным труд сезонных сельскохозяйственных рабочих (XLVII, 45). Среди торговцев почему-то особенно презирали продавцов парфюмерии, хотя она приносила большие доходы (Athen. XIII, 611 f)[396].

В целом унизительной считалась работа по найму частного лица. Даже бедный гражданин не желал подчиняться чьим-то приказам. Поэтому он охотно трудился в поте лица на собственном участке земли или в собственной мастерской, но не хотел идти даже управляющим к другому богатому гражданину (Xen. Oic. II, 8). Благодаря признанной обществом зависимости всех граждан от государства, работа по его найму не представлялась унизительной, поэтому немало граждан принимало участие в постройках общественных сооружений. Гражданин считал зазорным арендовать землю у частного лица и в то же время охотно брал ее в аренду У государства[397]. Вероятно, поэтому один из героев речей Демосфена (XLIX, 3-4) из-за бедности взялся за не престижную с точки зрения эллинов работу глашатая в Пирее, потому что его наняло народное собрание. Из ольвийских надписей известно о местных глашатаях. Они торжественно возвещали о наградах, дарованных от лица народа и Совета заслуженным гражданам и иностранцам[398], они же вызывали желающих принять на себя подряды с публичных торгов[399].

В сфере торговли, по большей части, действовали представители неполноправного населения. Платон и Аристотель считали посредническую торговлю приличной только иностранцам. Граждане предпочитали лишь вкладывать деньги в торговлю и получать от нее подобным способом доходы. Так поступали оратор Демосфен и его отец[400]. Возможно, таким способом нажил частично свое богатство знаменитый Протоген и другие ольвийские богачи[401]. Купцами и владельцами кораблей могли быть и граждане и неполноправные свободные ольвиополиты.

Рабы прежде всего занимались тяжелым неквалифицированным трудом на каменоломнях, на стройке, в порту, а также всевозможными работами в сельском и домашнем хозяйстве. Некоторые рабы обладали определенными профессиональными навыками и трудились либо в мастерской хозяина, либо на стороне по найму, иногда даже имели собственную мастерскую. В последнем случае им следовало отдавать хозяину часть своего заработка. Эсхин (I, 97) упоминает рабов-сапожников, которые ежедневно платили хозяину по 2 обола, а раб, трудившийся в собственной мастерской, выплачивал 3 обола. Некоторым удавалось скопить деньги для выкупа на волю. Вероятно, так освободился от рабства отец философа Биона, но затем, торгуя рыбой, он обманул откупщиков торговых сборов, и его за это снова продали в рабство.

Жестокое отношение к рабам, характерное для античного мира, процветало и в Ольвии. Недаром шрамы на лице отца Биона сын назвал «знаком хозяйской жестокости». В то же время отдельные рабы пользовались расположением и доверием своих хозяев. Таких примеров немало в сочинениях древних авторов. Например, богатейший трапезит Пасион, ставший за заслуги перед государством афинским гражданином, завещал свое дело не сыну, оказавшемуся мало способным, а своему вольноотпущеннику Формиону (Dem. XXXVI, 43-44). Один пример такого рода известен и в Ольвии. Хозяин Биона Борисфенита не только отпустил его на волю, но и сделал своим наследником (Diog. Laert. IV, 46).

В светлое время дня мужчины по-разному проводили свой досуг. По большей части, граждане посещали гимнасий, агору, а в теплое время года — порт. В гимнасии тренировались, смотрели соревнования, слушали своих и приезжих поэтов и риторов[402].

На агору приходили не только по делу или за покупками, но также для общения и узнавания последних новостей, которыми делились в цирюльнях и всевозможных лавках. Здесь встречались представители всех слоев общества: граждане и метеки, рабы, сопровождавшие хозяев или посланные за покупками, и чужестранцы — матросы с кораблей и купцы, привезшие свои товары. Неделовая жизнь агоры хорошо отражена в одной из речей Лисия (XXIV, 20): «Каждый из нас привык заходить то в парфюмерную лавку, то в цирюльню, то в сапожную,... Более всего к тем, кто устроился поблизости агоры,... ведь все вы привыкли заходить и болтать, где придется»[403].

Наряду с агорой порт Ольвии служил тем местом, куда стекались жители, дабы получить свежие новости. Приход каждого судна из любого греческого центра становился заметным событием в жизни города. Аристотель писал о том, как падкие до всего невероятного афиняне любили слушать рассказы моряков, прибывших из Борисфена и Фасиса[404]. Вероятно, жители Ольвии с неменьшим интересом относились к рассказам мореплавателей из разных городов Эллады. Однако порт был оживленным местом встреч лишь в сезон судоходства от поздней весны до ранней осени, агора же всегда была многолюдной.

Посещать порт и агору, стою и лавки мог любой житель Ольвии, но проводить свой досуг в гимнасии разрешалось лишь полноправным гражданам. Только для них город тратился на содержание здания гимнасия, закупку масла и оплату тренеров. Только для них богатые граждане вносили пожертвования на масло и ремонт гимнасия. Трудно сказать, кто, кроме граждан, имел право ходить в ольвийский театр. Представления и музыкальные концерты в театре давались не часто, и ради них откладывались все текущие дела[405].

Подобно другим эллинам, ольвиополиты любили охотиться, о чем свидетельствуют находки костей диких животных, главным образом зайцев, оленей и кабанов[406]. Их малое количество по сравнению с костями домашних животных показывает, что дичь не играла существенной роли в питании жителей Ольвии. Значит, они, как и все греки, охотились для развлечения и упражнений в ловкости[407]. Во время охоты греки использовали лошадей и собак. Их многочисленные кости в слоях Ольвии указывают на то, что в Нижнем Побужье могли устраивать псовую и конную охоту.

Эллины увлекались всевозможными азартными играми. Наиболее распространенными были игра в кости, а также бои петухов и перепелов, во время которых делали ставки на ту или иную птицу. Находки костей петухов[408] дают основание думать, что в Ольвии могли проводиться петушиные бои.

Развивавшие ловкость и глазомер игры в кости любили в античности все: и взрослые мужчины, и женщины, и дети. Игра в кости бывала и просто развлечением и азартной со ставками на деньги. Из произведений древних авторов известно несколько разновидностей подобных игр[409]. О таких играх в Ольвии свидетельствуют находки множества астрагалов во всех слоях городища. Астрагал или бабка — название кости первого сустава третьего пальца лошади, третьего или четвертого пальца быка, барана, козы, которые имеют удобную для игры форму. На одном ольвийском астрагале сохранилась надпись «бей», другие имеют высверленные отверстия, третьи — специально сточены или спилены[410]. Это указывает на их использование в разных играх.

Иногда бабки клали в могилы, поэтому известно, сколько костей требовалось для различных игр. В одном ольвийском погребении лежало 16 астрагалов, в другом — 5, в третьем — один. Вероятно, играли обеими руками, поскольку в погребениях астрагалы находят лежащими одновременно у обеих рук[411].

В вечерние часы греки посвящали свой досуг встречам с друзьями у себя дома. Такие встречи сопровождались угощением и питьем вина, которое называлось симпосионом (σομπόσιον — совместное питье вина). Масса упоминаний о симпосионах рассыпана по всей античной литературе: у лирических поэтов и комедиографов, у философов и гастрономов. «Пиры» Платона и Ксенофонта хотя и посвящены философским рассуждениям на симпосионе, изобилуют массой бытовых подробностей своего времени. Лучше всего известно об афинских симпосионах, а о других есть лишь отдельные упоминания; среди них отсутствуют сведения, касающиеся городов Северного Причерноморья. Между тем, археологические находки в сопоставлении с записями древних авторов предоставляют немалые возможности для реконструкции этой стороны быта северопричерноморских греков, которой исследователи прошлого и настоящего почти не уделили внимания.

Небольшие объединения частного характера или, как их теперь называют, микрогруппы, составляли на протяжении всей античности важную особенность общественной и частной жизни любого греческого полиса[412].

Особенно возросла их роль в эпоху эллинизма[413]. Совместные трапезы были излюбленной формой общения греков из разных слоев населения, объединявшихся во всевозможные союзы: культовые, погребальные, землячества соотечественников, живущих в чужом полисе, союзы взаимопомощи. Наиболее древними были культовые ассоциации, почитавшие не общегосударственные божества.

Одна из важных черт почитания божества — совместная с ним трапеза, на которой бог считался хозяином или гостем и получал в качестве дара свою долю жертвы. Наряду с ритуальной стороной, такая трапеза стала в значительной степени и поводом для веселого времяпровождения.[414]

Известные с гомеровских времен пиры аристократии возникли, по мнению исследователей, как средство подкармливания дружинников и повышения их социального статуса. Подобные пиры практиковались не только в античности, достаточно вспомнить прославленные в былинах и летописи пиры при княжеском дворе в древнем Киеве[415]. В Греции такая форма организации военной аристократии в классический период видоизменилась в иную — «аристократию досуга»[416]. Все же еще в V—IV вв. аристократические лидеры нередко приглашали на симпосион тех, кто оказывал им помощь в достижении политических целей. Заметная роль аристократии в истории Ольвийского полиса архаического и классического периодов отмечается в современной историографии[417].

Мода на подражание жизни высших слоев общества сыграла определенную роль в распространении симпосионов среди менее знатных и состоятельных граждан. Таким образом пиры аристократов и ритуальные совместные трапезы послужили основой для широкого распространения и развития обычаев симпосиона[418]. Совместные трапезы нередко устраивались вскладчину, когда каждый приносил, что мог (Xen. Symp. I, 15; Memorab. III, 14, 1).

В эпоху эллинизма, когда многие граждане отстранились от общественной жизни и целиком ушли в частную жизнь, появилась потребность принадлежать к некому объединению, отличному от семьи[419]. В результате возникло много новых различных сообществ, и общей чертой большинства из них были совместные трапезы в домах членов сообщества или в нанятом помещении[420].

Сохранились сведения о некоторых ольвийских религиозных сообществах. Это аристократические союзы мольпов и нумениастов, почитатели Диониса, о которых говорится в новелле о Скиле у Геродота (IV, 78) и орфические сообщества V—II вв., тесно связанные с культом Диониса[421]. Ольвийский союз мольпов, известный по эпиграфическим источникам V в., продолжил традиции своей метрополии. Судя по надписям, милетские мольпы имели общественную кассу и свой дом, в котором проходили симпосионы. Для них все члены союза, кроме специально освобожденных, предоставляли продукты, доставка которых входила в обязанности младших членов. Структура, функции и совместные трапезы ольвийской коллегии мольпов, вероятно, были аналогичными[422].

Симпосионы устраивались не в любой день; например, в дни, посвященные подземным богам, полагалось соблюдать пост. Поводом для симпосиона часто служили разного рода знаменательные события в жизни хозяина дома. Широко распространенным был званый обед, который полагалось дать после жертвоприношения (Xen. Mem. 3, 11; Plut. Mor. 642 Г). В Ольвии жертвоприношения производились на алтарях, открытых на двух священных участках в центре города, и в других местах[423]. Подобно другим грекам, ольвиополиты отмечали симпосионом различные награды, полученные за заслуги перед государством или за победу на каком-нибудь агоне. О таких наградах известно по многочисленным надписям[424]. Симпосион собирали, провожая друзей в дальний путь, а также в честь приезжих (Plut. Mor. 666 f).

Близкие знакомые могли привести на симпосион своих друзей. В «Пире» Платона к пятерым приглашенным гостям Агафона присоединились еще несколько: Сократ привел с собой Аристодема, Алкивиад вошел в разгар пира, возвращаясь из других гостей, а под утро к пирующим пришли еще несколько гуляк.

По литературным источникам («Пиры» Платона, Ксенофонта, Плутарха и Лукиана) можно заключить, что греки не любили многолюдных сборищ. Даже на очень богатую свадьбу, описанную Афинеем (IV, 23), было приглашено всего 20 гостей. Это подтверждается данными эпиграфики и археологии. Члены афинского фиаса Геракла собирались в количестве 18 человек, а в одном помещении, нанятом для трапез, стояло 6 лож[425]. Ведь греки во время пира не сидели, а полулежали на ложах, опершись левой рукой на подушки. Поклонники Аполлона Простата в Ольвии римского времени имели помещение с тремя застольными ложами[426]. В богатых ольвийских домах эллинистического времени строились комнаты для приема гостей — андроны. Потолки в них были выше, чем в других помещениях дома, а в одном андроне точно определяются места для установки восьми лож[427].

Античные авторы пишут, что на ложе во время пира возлежало по одному или по двое гостей (Plut. Symp. 213b; 223 b), на рисунках же иногда изображается и больше. Так что в упомянутом ольвийском андроне могло собраться до двадцати гостей. Но обычно их бывало значительно меньше. Ведь греки считали, что за столом для приятного общения количество сотрапезников не должно превышать числа муз, т. е. девяти. Недаром Агафон в «Пире» Платона пригласил всего пятерых, а Аристофан в «Осах» перечислил семерых сотрапезников.

На симпосион приходили в праздничной одежде, при входе в андрон снимали обувь и обмывали ноги (Plut. Symp. 213 b). Парадный костюм ольвиополитов, судя по сохранившимся изображениям, не отличался от одежды других греков[428].

После того, как гости разместились на ложах, они выбирали симпосиарха, распорядителя пира. Он следил за направлением беседы, не допускал крайностей, руководил смешиванием вина с водой, старался не разрешить выпить лишнего (Plut. Mor. 619 b). Можно представить ольвиополи-та на симпосионе, глядя на местную стелу ситонов с изображением пирующего бога. Он возлежит на ложе, около которого стоят круглый столик с яствами и мальчик-виночерпий, готовый добавить вина в ритон, находящийся в руке пирующего (рис. 24).

При перемене блюд столы выносили, а гостям подавали воду для мытья рук, подметали и даже мыли пол (Xenophan I, 1). Ведь с маленьких столиков, стоявших перед каждым ложем, падали остатки пищи, и на пол бросали куски специального хлебного мякиша, с помощью которого ели и обтирали руки, поскольку греки почти не употребляли ложек; они ели руками пищу, предварительно разрезанную на небольшие куски. В одном ольвийском андроне археологами обнаружены даже канавки, куда стекала вода при мытье пола[429]. После влажной уборки мокрая галечная мозаика в центре андрона блестела особенно ярко и радовала глаз своим узором.

Трапеза начиналась с горячих и холодных растительных, мясных или рыбных блюд. Потом подавался десерт: фрукты, орехи, сыр, а затем начинался собственно симпосион — совместное питье вина.

В присутствии гостей вино смешивалось с водой в больших кратерах, откуда его разливали в кубки различных форм — килики, скифосы, канфары, ритоны и др. (рис. 56, 102, 103). Вино зачерпывали специальными черпаками — киафами (рис. 101) и лили через ситечки (рис. 97), поскольку в древности вина имели осадок. В богатых домах в парадный сервиз входили сосуды из золота, серебра и бронзы. Бесчисленное количество обломков расписной столовой керамики дает представление о том, какими красивыми и разнообразными были сервизы у ольвиополитов, и сколь часто менялась мода на их декор[430].

Перед тем, как начать пить вино, греки повязывали голову лентами и надевали венки из цветов и душистых растений, умащались благовонными маслами[431], затем пели хором пеан и совершали возлияние в честь Доброго Гения и других божеств (Plat. Symp. 212 е; Xen. Symp. II, 1; Athen. IV, 2). Граффити на застольных чашах свидетельствуют о том, что в Ольвии на симпосионе придерживались аналогичных правил. Посвящения Доброму Гению прочерчены на двух киликах V-IV вв[432]. На ряде киликов вырезаны надписи застольного содержания: «Наливай пить в меру сил»; «Выпив меня, Поликрат будет радоваться»; «Наполняй до краев» и др.[433]

Вино пили, разбавляя водой в различных пропорциях. Гесиод (Op. 596) рекомендовал три части воды на одну часть вина, а вино, разбавленное наполовину водой, считалось очень крепким. Утонченные любители вина пили каждый сорт в определенной пропорции с водой (Plut. Мог. 619 b). Иногда вино смешивалось с горячей водой (Athen. IV, 4), но обычно с холодной, а летом со специально охлажденной. Для охлаждения вина использовались сосуды особой формы, псиктеры. В Ольвии они были не только привозными, но и местными[434]. Пить цельное вино считалось опасным для жизни. Об этом говорится в эпиграмме Каллимаха (АР УП. 454):

По мнению греков, только варвары способны пить неразбавленное вино, но вместо приятной беседы и веселого настроения у них, как, например, у соседей ольвиополитов — скифов, получалось крикливое пьяное собрание. Такие привычки считались унизительными и губительными.

Геродот (IV, 84) записал рассказ спартанцев о том, как их царь Клеомен сошел с ума и умер, потому что научился у скифов пить неразбавленное вино. Поэтому, когда спартанцы хотели выпить вина покрепче, они говорили: «Налей по-скифски!» (Athen. X, 29).

Греки считали хорошим тоном пить умеренно, чтобы можно было вернуться домой без помощи слуги (Theogn. 475-495; Xenophan. I, 17-18). Но нередко это правило нарушалось, и гости засыпали тут же за столом (Theogn. 469-470, 479-484; Plat. Symp. 223, с, d). Во фрагменте комедии Евбула с наибольшей полнотой отразилось отношение греков к тому, сколько следует пить вина: после трех чаш разумный гость удаляется домой, четвертую чашу осушают соревнующиеся в умении пить кубок залпом, после пятой чаши за столом поднимается крик, после шестой гости ударяются в разгул, после седьмой начинают драться; восьмая чаша приводит к тюрьме, девятая к болезни, а после десятой сходят с ума (Athen. II, 36). На симпосионах в Ольвии устраивались соревнования, о которых говорит Евбул. Надпись со значением «выпить одним духом» вырезана на одном из киликов[435].

Симпосион сопровождался различными беседами, музыкой, пением, играми. Выразителен в этом плане вопрос одного из гостей в «Пире» Платона (214 b): «Неужели мы не будем беседовать за чашей, ни петь, а просто пить, как пьют для утоления жажды?» Плутарх в «Застольных беседах» (Мог. 660 а-Ь) писал, что «на симпосион разумные люди для того и отправляются, чтобы доставить удовольствие себе и друзьям, вместе с тем приобрести новых друзей. Сотрапезнику подобает приобщиться не только к еде, вину и лакомствам, но и к речам, шуткам и веселью, приводящему к взаимному дружескому расположению».

Беседы на различные темы были излюбленным времяпровождением греков. Днем в городе цирюльни и лавки становились центрами сборищ имеющих досуг граждан; в них обсуждались различные животрепещущие вопросы (Plut. Nic. 30). Неспешные и серьезные беседы велись в узком кругу на симпосионе. Сохранившиеся сочинения о пирах посвящены в основном философским рассуждениям. Вероятно, в Ольвии участники симпосионов могли также обсуждать философские темы. Костяные таблички V в. с надписями орфиков свидетельствуют о том, что ольвиополиты задумывались о смысле жизни и смерти, войны и мира, истины и лжи[436], а Дион Хрисостом (XXXVI, 16, 24) встретил в Ольвии людей, читавших Платона, и собрал большую аудиторию, слушавшую его рассуждения о наилучшем управлении государством. Но гораздо чаще, конечно, речь шла о житейских делах: судебных тяжбах, которые касались участников или о которых говорил весь город, о ценах, о войнах и т. п. Многие сотрапезники хотели отвлечься от тяжких повседневных забот, предаваясь легким разговорам о любви за чашей вина, как писал об этом Анакреонт (ΑΡ. IV, 9):

Иногда на симпосион приглашали шутов и актеров; первые развлекали общество остроумными высказываниями и анекдотами, вторые разыгрывали небольшие сцены и даже целые представления (Xen. Symp. I, 15; Plut. Мог. 623 с). Об участии актера-мима в пирушке, устроенной в середине VI в. в Борисфене, известно по фрагментарно сохранившемуся граффито на поддоне чернофигурной чаши для вина, которая принадлежала некоей Мелесии, по-видимому, гетере[437].

Жены, матери и сестры пирующих не допускались на симпосион. Здесь могли появляться женщины низкого социального положения. Они развлекали мужчин музыкой, танцами, пением, фокусами и любовью (Ael. Var. hist. VII, 2). О существовании таких женщин в Ольвии будет рассказано в следующей главе.

На симпосионах в Ольвии звучали музыка и пение, как было принято у всех греков. Об ольвийских музыкальных инструментах известно по находкам костяных аулосов[438] и по изображениям кифары и лиры на монетах и терракотах местного производства[439]. Под их аккомпанемент пирующие пели стихи лирических поэтов, арии из драматических произведений и застольные песни (Xen. Symp. VII, 2)[440].

Аристофан в «Осах» (ст. 1225-1245), описывая симпосион, приводит начальные стихи популярных в его время застольных «кривых песен», сколиев. Они получили свое название от того, что их пели не по порядку, в котором располагались участники пира, а по выбору поющего: он передавал любому сотрапезнику миртовую ветвь, и тот должен был либо закончить песню, либо начать другую и передать ветвь следующему.

В другой комедии Аристофана «Облака» (ст. 1355-1372) старый крестьянин предлагает сыну после обеда взять лиру и спеть оду Симонида или что-нибудь из трагедий Эсхила. Но молодой человек выражает желание исполнить новые отрывки из входящих в моду произведений Еврипида, а не петь песни времен молодости отца и деда. Сцена из комедии показывает, что стихи прославленных поэтов звучали не только на пирах интеллектуальной элиты, но были широко известны.

Вероятно, ольвиополиты исполняли не только местные песни; в V-IV вв. они знали также аттические сколии, стихи и популярные отрывки из произведений афинских драматургов. Ведь Ольвию постоянно посещали афиняне, привозившие всевозможные товары. Многие имели ксенов в Ольвии, которые безусловно приглашали их на симпосионы. О том же, сколь хорошо и много стихов и мелодий из популярных пьес запоминали афинские моряки и как их любили слушать в разных городах, рассказывает Плутарх в биографии афинского стратега Никия (Plut. Nic. 29).

На краснофигурном аттическом лекифе V в., найденном в Ольвии, изображен сидящий на стуле бородатый мужчина с барбитоном, разновидностью лиры (рис. 40). В VI-V вв. негромкий звук этого инструмента сопровождал исполнение стихов. На рисунке исполнитель заглушает струны пальцами левой руки, а в опущенной правой у него зажат небольшой плектрон — палочка из дерева или кости, которой извлекался звук из струн. Вазописец представил момент окончания пения строфы: заканчивая ее, исполнитель проводил плектроном по струнам и опускал руку. Лекиф, наверное, входил в парадный сервиз ольвийской семьи, и сюжет росписи хорошо подходил к обстановке симпосиона[441].

Редкий пир обходился без хотя бы одной флейтистки. Недаром их часто изображают у ложа, на котором возлежит пирующий. Приглашали также исполнителей на других инструментах: лире, кифаре, тимпане (Plut. Prot. 347 с; Xen. Symp. 2, 1; Athen. IV, 2). Иногда этих музыкантов посылали развлечь женскую половину дома. Так, поэт Агафон позвал, как положено, на свой пир флейтистку, но когда гости единодушно решили посвятить все время философской беседе, Эриксимах отослал ее в гинекей (Plut. Symp. 176 е). Там женщины лакомились блюдами, которые подавали на первой и второй перемене столов, но содержимое третьих им не полагалось. По мнению греков, женщина, «склонная к вину, а тем более много пьющая, была отвратительна» (Ael. Var. hist. II, 41). Элиан в «Пестрых рассказах» (П, 38) со ссылкой на Феофраста сообщил, что в Милете и Массилии существовал закон, воспрещавший женщинам пить, и они его строго придерживались. Возможно, такие же правила действовали в милетской колонии Ольвии. Однако подобные установления нигде не касались гетер, принимавших участие в симпосионе. Их нередко изображали на вазах с чашей для вина в руках; многие из них умели танцевать и играть на музыкальных инструментах. Такой гетерой была Анагора; на одном ольвийском симпосионе V в. ей поднесли наполненный вином кратер и написали на нем ее имя[442] (рис. 54).

Пирующие любили смотреть на танцы, которые нередко сопровождались акробатическими номерами. В «Пире» Ксенофонта танцовщица исполняет один танец на гончарном круге, другой среди воткнутых в землю кинжалов, третий — подбрасывая в такт музыке одновременно 12 обручей. Иногда и сами гости пускались танцевать (Her. VII, 129; Xen. Symp. 16-20). Надо думать, что ольвиополиты, милетяне по происхождению, любили известные во всей Греции ионийские танцы, исполнявшиеся на пирах[443].

Участники симпосиона развлекались всевозможными играми, чаще всего в коттаб. В углубленном сосуде с водой плавали пустые чашечки, в них надо было попасть остатками вина из своего кубка, чтобы чашечка погрузилась в воду. Были и другие варианты этой игры, но задача всегда состояла в том, чтобы метко выплеснутым вином заставить другой сосуд принять определенное положение[444].

Такое развлечение во время симпосиона в Ольвии упомянуто в граффито на чернолаковом скифосе рубежа VI-V вв. Во фривольной надписи сообщается, что призом за удачную игру в коттаб была близость с юношей Гефестодором, получавшим за это определенную плату[445]. Названное граффито вместе с другим, на столетие более поздним[446], свидетельствует о гомосексуальных отношениях в среде ольвиополитов. В конце I в. н. э. это подтвердил Дион Хрисостом (XXXVI, 8), писавший, что любовь к юношам в Ольвии унаследована из ее метрополии Милета. Впрочем, такие отношения были вообще характерны для эллинов. Об этом имеется множество упоминаний в античной литературе, начиная с мегарского поэта Феогнида, посвятившего в VI в. Кирну свои знаменитые элегии.

Великолепное изображение симпосиона можно увидеть на краснофигурном килике, хранящемся в Британском музее. Бригос, один из лучших аттических вазописцев первой четверти V в., нарисовал пятерых участников симпосиона, возлежащих на ложах (рис. 55). Трое из них — юноши, а двое — бородатые мужчины. Каждого развлекает гетера. Одна, нарисованная в медальоне на дне килика, танцует, две другие играют на аулосе. На стене висят лира и футляры для аулосов из пятнистой кожи. Около колонны (ею вазописцы обозначали закрытое помещение) стоит юноша с барбитоном. Таким образом зритель представлял, что симпосион сопровождался струнной и духовой музыкой.

На питье вина указывают специально предназначенные для него сосуды — килик в руках гетеры и скифосы у бородатых мужчин, а также опершийся на колонну юноша-виночерпий, держащий киаф на длинной ручке и сито для процеживания вина.

Возвращаясь с симпосиона домой, гости продолжали пританцовывать и петь песни под аккомпанемент лиры или аулоса. Такую веселую процессию нередко рисовали аттические вазописцы на различных сосудах, предназначавшихся для вина. Чернофигурный килик с подобной росписью найден в Ольвии[447]. На нем представлены идущие с пирушки четверо мужчин и одна женщина; один молодой человек играет на аулосе, другой заигрывает с гетерой, держащей в руках лиру (рис. 56).

Итак, симпосион был распространенной формой организации досуга более или менее состоятельных граждан, которые объединялись в небольшие группы с общими взглядами и интересами. На бытовом уровне симпосион служил для отдыха и развлечений, определявшихся интеллектуальным уровнем и настроением собравшихся. У одних преобладали дружеские беседы, у других игры и песни, у третьих гетеры и выступления танцовщиц, мимов и фокусников, но все это сопровождалось питьем вина. Конечно, состоятельные люди имели возможность чаще, чем более бедные сограждане, располагать досугом и собираться на симпосионе.

Порядок совместной трапезы в основных чертах сохранялся в течение многих веков. Изменения касались способов приготовления разных блюд, менялась мода на застольные песни и мелодии и, конечно, беседы затрагивали все новые животрепещущие темы современности.

Во второй половине II в. н. э. Афиней (XI, 462 с) включил в свое сочинение элегию ионийского поэта Ксенофана, ибо его описание пира в конце VI в. не устарело и через много веков. Строки Ксенофана в равной мере можно отнести к иллюстрации симпосиона в любом греческом полисе, в том числе и в Ольвии: