Будни и праздники Ольвии в VI—I вв. до н. э.

11. СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И ОБЯЗАННОСТИ ЖЕНЩИН

О жизни и занятиях ольвийских женщин сохранилось мало источников. В дошедшей до настоящего времени античной литературе лишь один раз упоминается жительница Ольвии, которая стояла на одной из самых низких ступеней общества. В биографии уроженца Ольвии Биона Борисфенита, включенной в труд Диогена Лаэртского (IV, 46), сказано, что его мать была блудницей.

В ольвийских надписях женские имена встречаются гораздо реже мужских. Например, в найденных в 1917-1965 гг. надписях из 194 имен лишь три женских, и все три на надгробных памятниках: Патрофила, дочь Посия (конец V — начало IV в.); Протта, жена Баттиона, дочь Никомаха (первая половина IV в.); Арета, мать такого-то (I в. до н. э.)[448]. Сходная картина наблюдается при выявлении женских имен в надписях других греческих городов.

Не случайно каждый раз указано отношение женщины к кому-то из мужчин, членов ее семьи. Ведь женщина в античном полисе всегда зависела от старшего в семье мужчины, а в случае смерти всех мужчин семьи ей назначался опекун. В эпоху эллинизма женщина-гражданка в отдельных случаях получила право выступать как самостоятельное юридическое лицо. Однако это касалось исключительно имущества и некоторых семейных отношений[449]. Практиковалось ли это в Ольвии, нам неизвестно. Зато определенно можно сказать, что право занимать какие-либо государственные должности женщина никогда не имела ни в Ольвии, ни в каком ином античном полисе.

Наиболее обширной категорией из сохранившихся источников о женщинах в Ольвии являются их изображения на надгробиях, посвятительных стелах, терракотах, расписных вазах местной работы. Однако они представляют главным образом внешний вид жительниц Ольвии в праздничном одеянии[450] и почти ничего не говорят об их роли в обществе. Лишь по стеле со сценой жертвоприношения кабана можно заключить, что ольвийские женщины принимали участие в религиозных церемониях. Это подтверждается и надписями с именами жриц Артемиды и Кибелы[451].

По социальному положению в греческих полисах можно выделить три группы женщин: 1. жены и дочери свободных граждан, считавшиеся гражданками данного полиса; 2. жены и дочери свободного, но неполноправного населения; 3. рабыни. О каждой из этих групп имеется свидетельство их бытования в Ольвии. О первых — надгробия и посвятительные надписи с именами их отцов и мужей, ольвийских граждан; о вторых — несколько граффити с именами гетер[452] и упоминание матери Биона Борисфенита, которую некоторые авторы считали приезжей из Греции гетерой (Athen., XIII, h. 591 f); о третьих — письмо Ахиллодора, написанное на свинцовой пластинке, отправленное на рубеже VI и V вв. из Ольвии в Борисфен[453].

Наибольшим почетом и уважением пользовались женщины-гражданки, но одновременно с этим на них налагалось наибольшее количество запретов. Полнее всего обязанности такой женщины охарактеризованы в «Экономике» Ксенофонта (VII, 20), где четко выделены три главных функции жены: рождение детей и уход за ними, приготовление пищи для семьи, производство тканей и одежды для нужд домочадцев.

Все это привязывало женщину к жизни почти исключительно в нескольких комнатах и дворике ее дома. Если семья была более или менее зажиточна, то хозяйка руководила работами помогавших ей служанок; в бедных же семьях жена справлялась со скромным хозяйством одна и с помощью дочерей.

Греческие дома, за исключением самых бедных и маленьких, делились на мужскую и женскую половины. Если дом был двухэтажным, то гинекей размещался во втором этаже, а в одноэтажном здании женские комнаты находились подальше от входа. Спальня, как пишет Ксенофонт (Oic. IX, 31), считалась наиболее безопасным местом, и в ней хранились самые ценные вещи. Женская половина дома отделялась от мужской дверью с засовом, «чтобы нельзя было выносить из дома, чего не следует, и чтобы слуги без нашего ведома не производили детей» (Xen. Oic. IX, 5).

В государствах с традициями ионийской культуры, к которым принадлежала Ольвия, жизнь женщин была более замкнутой и стесненной, чем в дорийских полисах. В последних, например, девочки, как и мальчики, занимались физическими упражнениями, а значит выходили из дома.

Все члены семьи обедали вместе, если не было посторонних. Когда же к мужу приходили гости, то жена и дочери выходили только к родственникам[454]. Лисий (III, 6) упоминает о скромных женщинах, которые стыдились даже своих домашних мужчин. Не удивительно, что Исхомах в «Экономике» Ксенофонта стал учить свою молодую жену ведению хозяйства лишь тогда, когда она привыкла к нему и перестала дичиться, «так что можно было говорить с ней» (VII, 10). Ведь до свадьбы эта 14-летняя девочка жила под строгим надзором родителей, и в семье считалось правильным, чтобы она возможно меньше видела и слышала о чем-либо постороннем. Так воспитывались будущие тихие и покорные жены, для которых естественно было принимать как должное любой поступок мужа.

В античной литературе неоднократно упоминалось о главной добродетели женщины — молчании. Софокл в «Аяксе» (ст. 293) назвал молчание украшением женщины. В знаменитом надгробном слове Перикла наилучшей женщиной признается та, о которой меньше всего говорят в мужском обществе не только в дурном, но и в хорошем смысле (Thuc. II, 45, 2). Ксенофонт в «Экономике» (III, 12) пишет, что муж поручает жене важных дел больше, чем кому-либо другому, но почти ни с кем не разговаривает меньше, чем с собственной женой.

Однако даже идеальная, с точки зрения греков, жена не отвечала всем запросам мужа. Эта неудовлетворенность возмещалась общением с женщинами из неполноправного населения, которым разрешалась большая вольность в поведении, но положение их в обществе рассматривалось как более низменное, чем у жен граждан. В речи «Против Неэры», приписываемой Демосфену, с предельной ясностью определена роль разных социальных групп женщин в жизни греческого гражданина: «Гетер мы имеем ради удовольствия, наложниц для повседневного плотского удовлетворения, а жен для рождения законных детей и для верной охраны домашнего имущества» (Dem. LIX, 122).

Рождение и воспитание детей полностью контролировалось главой семьи. Жена должна производить на свет детей, но каких и сколько оставить в семье, — решал отец. Греки и римляне сразу же избавлялись от детей, родившихся с физическими недостатками. Например, Сенека (De ira I, 15, 2) спокойно писал, что обычно топят младенцев, «если они родились хилыми или уродцами». С самого рождения к девочке относились как к существу второго сорта. Во фрагменте (fr. 35) комедии Менандра «Двоюродные братья» говорится:

Приятно, если умный сын в дому растет, Но с дочерью отцу не в меру хлопот.

Поэтому рождение девочек не было желанным, и от них избавлялись чаще, чем от мальчиков, не принимая в расчет чувства матерей. Младенца клали в глиняную кастрюлю и ставили ее у дороги в надежде, что кто-нибудь возьмет ребенка[455]. Зачастую таких детей подбирали, иногда усыновляли, но обычно растили для пополнения количества рабов. Не случайно эллинистическая комедия часто строится на мотиве узнавания некогда выброшенного ребенка.

Такое отношение к новорожденным разрешалось законом и воспринималось общественным сознанием как должное. Сохранились частные письма на папирусе, адресованные жене находящимся в отъезде мужем. В них отец велит выбросить ребенка в случае рождения девочки, а сына оставить[456]. Во фрагменте комедии Посидиппа, жившего в III-II вв., говорится, что бедняк выбрасывает сына, а от дочери избавляется даже богатый человек. Это объяснялось экономическими соображениями: чтобы вырастить девочку, а затем выдать ее замуж, семья тратила средства, которые затем не возвращались. Показательны в этом плане расчеты, сделанные современными учеными на основании эпиграфических памятников IV в.: в 61-й афинской семье было 87 сыновей и 44 дочери, а в 79 семьях, переселившихся в Милет из Малой Азии в 228-220 гг. и получивших там права гражданства, зарегистрировано 118 сыновей и 28 дочерей[457].

Закон обязывал главу семьи заботиться о женщинах своей семьи, содержать престарелых родителей и выдавать девушек замуж. Если в семье умирал отец, то эти заботы переходили на старшего в семье мужчину, а в случае его отсутствия назначался опекун. По достижении половой зрелости в 13-14 лет девочку стремились поскорее выдать замуж. Замужество и рождение детей в раннем возрасте нередко кончалось смертью при родах. На это обратили внимание философы и рекомендовали выдавать девушек замуж в 18 лет (Aristot. Pol. VII, 35) или между 16 и 20 годами (Plat. Nom. VII, 772 d-e). Однако на практике это не соблюдалось, и семейство спешило пораньше избавиться от девочки. Не случайно образцовый хозяин Исхомах в «Экономике» Ксенофонта женился на 14-летней девочке (VII, 5).

Брак рассматривался мужчинами как сугубо деловое предприятие, главное назначение которого — иметь законных наследников и хозяйку в доме (Aristot. Ethic. Nicom. VIII, 14, p. 1162; Dem. LIX, 122). При совершении брака большое значение имели имущественные соображения, из-за которых нередко заключались браки между родственниками, чтобы сохранить добро в рамках рода[458]. Муж имел право в любое время развестись с женой и отослать ее в семью отца; при этом единственным необходимым условием было возвращение приданого. Теоретически такое же право имела и женщина, но осуществить его практически удавалось редко. Когда жена Алкивиада решила покинуть его, не в силах терпеть приведенную мужем гетеру, Алкивиад силой заставил ее возвратиться (Plut. Alc. 8).

Чувства греческой женщины, принужденной во всем подчиняться воле мужа, великолепно выражены в трагедии Еврипида «Медея» (ст. 230-240):

Чем старше становилась женщина, тем более свободный образ жизни ей разрешалось вести, особенно если она становилась вдовой. У нее появлялась возможность отказаться от второго брака с человеком, который ей не нравился (Hyper. I, 7). Пожилым женщинам не возбранялось свободно ходить по городу, ибо они уже не представляли интереса для мужчин, и на их честь никто не покушался. Стобей (LXXIV, 33), цитируя Гиперида, пишет, что в городе прилично появляться женщине, о которой спрашивают, чья она мать, а не чья она жена. После 60 лет женщины могли участвовать в похоронах не только близких родственников, но и любых своих знакомых[459].

Все сказанное не означает, что в греческих семьях не встречались любящие супруги или сыновья не были душевно привязаны к матери. О таких чувствах изредка упоминается в античной литературе. Классический пример, приходящий всем на память, — Перикл и Аспасия. В «Пире» Ксенофонта (VII, 3) Сократ говорит о пылкой любви Никерата, сына знаменитого полководца Никия, и его жены. По преданию, эта женщина покончила жизнь самоубийством после того, как Никерата казнили при 30 тиранах в 404 году. Их счастливый брак длился не менее 18 лет, поскольку действие «Пира» Ксенофонта происходило в 422 году. Плутарх в биографии Кимона, известного афинского полководца V в., упомянул о его горячей любви к своей жене Исодике и глубоком горе после ее смерти (Plut. Gm. 4).

Некоторые памятники из Ольвии говорят о любви и уважении к женам и матерям. Обломки двух великолепных аттических стел с изображениями женщин в идеальном облике спокойных величественных фигур в красивой одежде найдены на ольвийском некрополе. Одна из этих стел исполнена скульптором круга Фидия в последней четверти V века, другая — в первой четверти IV века[460]. К сожалению, надписи не сохранились, и нельзя сказать, кто из родственников позаботился о постановке этих памятников. Погребенные под ними женщины, несомненно, принадлежали к весьма состоятельным ольвийским семьям. Ведь подобные памятники стоили больших денег, затраченных на заказ стелы хорошему скульптору и ее перевозку из Афин в Ольвию.

О любви и скорби о безвременно ушедших дочерях свидетельствуют две другие ольвийские находки. Первая — небольшая мраморная статуя девочки, идеализированный портрет умершей дочери ольвиополита. Скульптура выполнена ионийским мастером в начале эллинистического периода[461]. Вторая находка — погребальная амфора III в., на которой ольвийский художник нарисовал проводы девочки к лодке Харона и скорбящую мать[462], (рис. 66)

Особым почетом пользовались женщины-жрицы. Им можно было воздвигнуть памятник не только на могиле, но и у святилища. Сохранился постамент такой статуи, которую в III в. установил ольвиополит Эпикрат в честь своей жены Тимо, жрицы Артемиды[463].

Если семья находилась в бедственном положении или лишалась кормильца, женщинам приходилось прясть и ткать для продажи шерсть и ткани и выходить из дома в поисках заработка. В городе они торговали на рынке, становились повитухами и кормилицами, ухаживали за детьми в других семьях, а в сельской местности работали в поле, на винограднике и в огороде. Аристофан (Thesm. 446-452) упомянул о вдове солдата, которая плела и продавала цветочные гирлянды, а Демосфен говорил о женщинах, содержавших семью торговлей лентами, помощью при родах, сбором винограда и разными работами по найму (LVII, 34, 44).

Видимо, подобные источники заработка для бедных женщин существовали и в Ольвии. Девушки же, особенно из неполноправных семей, занимались проституцией.

О существовании в Ольвии «древнейшей профессии» свидетельствует рассказ Биона Борисфенита о его матери (Diog. Laert. IV, 46). Отец философа, вольноотпущенник, женился на женщине из публичного дома, вероятно, выкупив ее оттуда. Так часто поступали молодые люди, увлеченные гетерами[464]. Наличие публичных домов в других городах Северного Причерноморья известно по эпиграфическим источникам классического и римского времени[465].

Женщины этой профессии разделялись на две категории. Те, которых называли гетерами (то есть, подругами), часто происходили из свободных семей. Известно, что в метрополии Ольвии Милете и других городах были специальные школы, где такие девушки обучались поэзии и музыке; они могли стать приятными собеседницами и услаждать своих гостей хорошей игрой на музыкальных инструментах (рис. 57). Такой гетерой была Анагора. Ее имя написано на обломке сосуда V в., найденного в Ольвии. Ей, участнице веселой пирушки, подарили кратер с памятной надписью, гласящей, что он принадлежит Анагоре и ей желают пить вино. Подобное пожелание можно было высказать лишь гетере[466].

Низшая категория продажных женщин называлась πορναί и формировалась из рабынь или девочек, отданных родителями, оказавшимися в крайней нужде. Содержательница дома, где жили такие женщины, обычно сама в молодости занималась этим ремеслом и нередко брала на воспитание выброшенных новорожденных девочек, чтобы обучать их своей профессии.

Типичные ситуации, при которых девушки вынуждены были торговать своим телом, изображены в «Диалогах гетер» Лукиана. Мать выговаривает дочери за то, что она решила показать свой характер обидевшему ее любовнику: «Не знаешь ты разве, дочка, что мы бедны? Забыла ты, сколько мы от него получили и какую зиму мы провели бы в прошлом году, если бы нам его не послала Афродита? ... Сердись, но не отвечай ему на оскорбления» (гл. 3). В другом диалоге (гл. 6) Кробилла решает сделать дочь гетерой. Через два года после смерти своего мужа-медника она с трудом перебивалась продажей его инструментов, пряла и ткала на продажу, но это не давало ей достаточных средств для жизни.

В заключение скажем несколько слов о рабынях. Их существование в Ольвии засвидетельствовано уже в архаический период в письме Ахиллодора, где говорится о рабах и рабынях некоего Анаксагора, перешедших в собственность другого гражданина Матасия, которому Анаксагор заложил свое имущество[467].

Рабынь использовали главным образом в домашнем хозяйстве. Им поручали в первую очередь самую трудную женскую работу: приготовление муки и испечение хлеба. Занимались они также изготовлением шерсти и тканей для нужд дома (Xen. Oic. Χ, 10). Нередко рабыни бывали кормилицами и няньками детей хозяев, и в этой роли они постоянно выступают в пьесах греческих драматургов. В состоятельных семьях, наряду с хозяйкой, за трудом рабынь и всем домашним хозяйством приглядывала показавшая себя верной рабыня. Богатая женщина могла позволить себе иметь специальную рабыню, ведающую туалетом госпожи и умеющую делать красивые прически. Большинство флейтисток, кифаристок, танцовщиц, которых приглашали на пиры, были рабынями[468].

Мы можем лишь догадываться о том, что состоятельные ольвиополиты не только строили красивые дома и покупали дорогие вещи, остатки которых обнаруживаются при раскопках, но также приобретали рабынь, умевших хорошо играть и танцевать, ткать или делать прически.

По находкам из Ольвии можно воссоздать тот тесный мирок, который окружал женщину. В главе о доме описан дворик, в котором гречанка проводила за различными занятиями большую часть своей жизни. Там же упоминается и об остатках лестниц, которые вели во второй этаж, где в больших домах располагался гинекей. В последней главе этой книги будет рассказано о кухонной и столовой посуде, печах и жаровнях, на которых готовили еду, что дает представление о вещах, к которым ежедневно прикасались женские руки.

Другая сфера ежедневных забот женщин относилась к обработке шерсти и ткачеству[469]. Обнаруженные при раскопках многочисленные веретена, грузила и пряслица напоминают нам об этом важнейшем занятии жительниц Ольвии. В научной литературе опубликованы некоторые из названных предметов, но еще не было ни одной попытки, объединив их в единый комплекс, восстановить на этом основании одну из важнейших сторон быта Ольвии. Это возможно сделать, если сопоставить ольвийские находки со сведениями греческих писателей и рисунками на вазах.

Из произведений античных авторов известно о существовании в греческих полисах мастерских, изготовлявших на продажу пряжу, ткани и одежду. Однако их продукция удовлетворяла лишь небольшую часть потребности населения[470]. В основном же обработка шерсти и ткачество производились в каждой семье, и на протяжении всей античности эта обязанность была одной из главных забот хозяйки дома. Об этом неоднократно упоминают многие греческие писатели, наиболее определенно Платон в «Законах» (805 d) и обстоятельнее всех Ксенофонт в «Экономике» (VII, 6; IX, 7; X, 10).

Пряли и ткали женщины всех сословий, начиная от рабынь и кончая женами и дочерьми самых богатых и именитых граждан (Aristoph. Nub. 53). На аттических вазах женщины за этой работой нередко изображаются в дорогой одежде, указывающей на их высокое социальное положение[471]. Напомним, что Гомер в «Илиаде» описал Елену с золотым веретеном в руках, а в «Одиссее» — Пенелопу у ткацкого станка. Непревзойденной ткачихой считалась богиня Афина, сурово наказавшая смертную девушку Арахну, решившуюся состязаться с ней в этом искусстве. Ежегодно самые искусные девушки Афин ткали пеплос для статуи богини на Акрополе, сходные обычаи существовали и в других полисах[472].

В греческих городах устраивали состязания лучших прях. В Таренте найден чернофигурный килик с надписью о том, что его дали в награду Мелусе, победившей девушек в искусстве прядения шерсти[473]. Во время таких состязаний использовали парадные принадлежности для прядения: веретена из драгоценных металлов или особо искусно изготовленные из дерева и кости, а также оносы или эпинероны — особые приспособления для разглаживания шерсти перед прядением. Исходя из названия (όνος — осел), предполагают, что первоначально это был кусок грубой ослиной шкуры, который клали на колени для защиты от трения шерсти. В VI в. появились керамические оносы полусферической формы, они изготовлялись до конца V в. В Северном Причерноморье фрагменты оносов найдены только на Березани и в Ольвии[474]. На двух березанских чернофигурных оносах изображены состязания на колесницах (рис. 39), на фрагментах ольвийского оноса V в. изображение утрачено.

Керамический онос длиной около 30 см надевался на правое колено; его верхняя часть, на которой раскатывали шерсть до равномерной толщины, была шереховатой, а бока украшала чернофигурная или краснофигурная роспись[475] (рис. 58). Больше всего оносов обнаружено в Афинах, где их изготовляли и вместе с другой керамикой продавали во многие греческие полисы. Они найдены на Родосе, в Олинфе, Элевсине, Беотии[476] и, как уже говорилось, на Березани и в Ольвии. Среди них есть детский онос[477]; это одно из немногих конкретных свидетельств того, что девочек с раннего возраста учили прясть. Судя по тому, что керамические оносы редко попадаются при раскопках, они никогда не вытесняли кожаные приспособления для разглаживания шерсти; но последние не сохранились, как и многие другие инструменты для прядения и ткачества, которые делали из плохо сохраняющихся в земле кожи и дерева.

При раскопках Ольвии и ее хоры во всех слоях попадается масса костей овец и коз. Они занимают первое место среди костных остатков других домашних животных. Это свидетельствует, что Ольвия обеспечивала себя сырьем для шерстяных тканей, из которых делали большую часть одежды, а также ковры, покрывала, одеяла, наволочки для подушек. Шерсть была разнообразного качества, поскольку ольвиополиты получали ее не только от разных животных (овцы, козы), но и культивировали разные их породы. По костным остаткам зоологи различают две породы ольвийских овец и столько же пород коз[478].

Милетская шерсть и изделия из нее славились во всей Греции[479]; вероятно, ольвийские женщины унаследовали из своей метрополии выдающееся искусство обработки шерсти и выделки тканей. До того, как шерсть попадала в руки пряхи, ее мыли, вычесывали специальными гребнями-чесалами, отбивали палкой, чтобы сделать более мягкой, и окрашивали. В Ольвии и на ее хоре найдено несколько костяных чесал[480], но в основном чесала изготовлялись из дерева и потому не сохранились.

Дальнейшая выделка шерсти производилась женщинами в домашних условиях. Приспособления для прядения были простыми и легкими: прялка в виде небольшой палочки, веретено длиной не более 50 см, плетеные корзины для кудели (необработанной шерсти) и для клубков ниток, намотки для ниток из дерева, керамики и кости. Поэтому прясть можно было в любой комнате и во внутреннем дворике дома, где в теплое время года проходила вся хозяйственная жизнь семьи. Тяжелый же деревянный ткацкий станок стоял на одном месте в женской половине дома.

Для получение нити из шерсти и льна пользовались веретенами, которые, как и ткацкий станок, на протяжении всей античной эпохи не претерпели существенных изменений. Веретено состояло из стержня (шпинделя) и набора пряслиц и маховичков различной формы, величины и веса. Шпиндель делали главным образом из дерева, а также из кости и металла. Из дерева и кости изготовляли маховички.

Деревянные веретена в Ольвии не сохранились, однако при раскопках Боспора и Херсонеса найдено несколько их образцов[481]. В любой семье могли выстрогать для веретена круглую деревянную палочку с утолщением посредине и с заостренными концами. Однако встречаются и мастерски сделанные деревянные веретена, для выделки которых требовалось профессиональное умение. Среди них бывали и привозные, например, веретено из пальмового дерева, лежавшее в женском погребении близ Керчи[482]. Дорогие деревянные веретена иногда золотили[483].

Металлические веретена найдены в Греции[484] и в Северном Причерноморье. Из хищнических раскопок в Ольвии, производившихся в 1891 г., известно бронзовое веретено; из кургана Куль-Оба — серебряное, плакированное золотом, из Артюховского кургана — три серебряных веретена[485]. Все перечисленные металлические веретена относятся к эллинистическому периоду.

Больше всего сохранилось костяных веретен; в Северном Причерноморье именно в Ольвии и ее округе найдено наибольшее количество археологически целых веретен эллинистического периода. Костяные веретена бывают двух типов: со сплошным и с составным стержнем. Для их выделки требовался токарный станок.

Веретена первого типа — гладкие, а у веретен второго типа стержень имеет выпуклую резьбу в виде чередующихся по высоте различных геометрических фигур. Нижнее звено часто вырезано в форме шахматной пешки, которая была рукояткой-стопором, закрепляющей пряслица и маховички. Последние усиливали оборот веретена; на костяных веретенах они обычно сделаны из того же материала.

Сложные костяные веретена появились в обиходе ольвийских женщин с первых лет существования Ольвии. Больше всего сохранилось ольвийских веретен эллинистического периода[486]. Тогда их окрашивали в разные цвета. На одном ольвийском веретене сохранились следы красной краски, на веретенах из других центров встречаются остатки зеленой краски[487].

В наилучшей сохранности дошло до нашего времени ольвийское веретено IV в.[488] Его пять звеньев соединены шипами, составляя шпиндель длиной 44,5 см. Веретено украшено выточенными на токарном станке кольцевыми рельефными поясами.

Хорошо сохранившееся складное веретено IV в. из полированной слоновой кости найдено в 1969 г. на Кошарском городище. Как и ольвийское, оно привезено из Средиземноморья и куплено в Ольвии для жительницы небольшого поселения[489]. Веретено состоит из четырех звеньев, соединенных шипами, по размеру оно короче ольвийского на 10 см и весит с пряслицем около 30 г. Вес веретена определял возможность получения пряжи определенной тонкости и прочности. У составных костяных веретен вес стержня варьировался, так как можно было использовать разное количество звеньев. Вес веретена менялся также от веса и числа пряслиц, которые бывали разнообразными по форме и тяжести. Их делали из дерева, глины, кости и свинца. При весе веретена в 15-20 г. можно было изготовить очень тонкую нить до № 100 по современному обозначению[490]. Складные костяные веретена из Ольвии с их небольшим весом, который можно было варьировать, показывают, что местные гречанки умели прясть очень тонкие нити. Из этнографических наблюдений известно также, что хорошая прядильщица с большим искусством подбирала пряслица в зависимости от того, какую нить надо было получить[491].

Из принадлежностей для прядения пряслица лучше всего известны по находкам. Их назначение состояло в обеспечении равномерного вращения веретена и в возможности с его помощью варьировать его вес. Шире всего пользовались керамическими пряслицами, обычно из обожженной глины. Изредка встречаются самодельные лепные пряслица или выточенные из обломков какого-либо керамического предмета. Глиняные пряслица надевали на наиболее распространенные деревянные веретена, с помощью которых выпрядали нити для обычных тканей. В середине пряслица всегда находилось отверстие для насадки на шпиндель. Керамические и свинцовые пряслица имели биконическую, сферическую или конусовидную формы, в высоту они составляли 2-4 см, а в диаметре 2-5 см. И те и другие изготовлялись в Ольвии. Керамические сначала формировали из сырой глины, прокалывали в центре конусовидный канал и затем обжигали. Ольвийские керамические и свинцовые пряслица классического и эллинистического периодов чаще всего встречаются в слоях городища, но опубликованные обычно принадлежат к погребальным комплексам[492].

Деревянные и костяные пряслица в виде дисков вытачивались на токарном станке. Для вращения веретена применялись также плоские деревянные и костяные насадки — маховички. В Ольвии не сохранилось деревянных пряслиц и маховичков; представление о них можно получить по немногочисленным находкам в других центрах Северного Причерноморья[493]. Среди ольвийских археологических материалов есть несколько костяных пряслиц и маховичков, гладких и орнаментированных, сделанных в IV—II вв. Иногда такие пряслица и маховички встречаются в наборе с костяными веретенами, как с простыми, так и с составными[494]. Оба описанных выше веретена из Ольвии и Кошарского городища найдены с маховичками в виде круглых щитков.

Процесс прядения оставался неизменным в течение всей античности. Его классическое описание дал Катулл в поэме «Свадьба Пелея и Фетиды» (ст. 310-319). Поэт изобразил богинь судьбы, которые ткут нить человеческой жизни; греки их называли Мойрами, римляне — Парками.

Описание Катулла великолепно иллюстрируется рисунками на аттических вазах VI-V вв.[495] Приступая к прядению, брали следующие приспособления: прялку, веретено с пряслицами или маховичками и корзины для кудели и напряденной шерсти, перемотанной с веретена в клубки. Упомянутые Катуллом плетеные корзины постоянно изображаются у ног женщин на вазовой живописи. Прядение состояло из трех операций: вытягивания волокон из кудели, их скручивания и намотки готовой нити. По рисункам на вазах видно, что гречанки пряли, сидя и стоя. Небольшой кусок кудели насаживался на прялку. Обычно это была палочка, которую держали в левой руке. Употреблялась также отдельно стоявшая прялка с куделью. Хотя при стоячей прялке остаются свободными обе руки, ее использовали реже ручной, как можно заключить по рисункам на вазах. Правой рукой вытягивали из кудели и слегка скручивали группу волокон, на конце которых висело приведенное во вращение веретено. Таким образом свивалась нить, которая наматывалась на веретено.

После изготовления нитей приступали к производству ткани на ткацком станке. О его виде и устройстве можно судить исключительно по рисункам древних мастеров (рис. 59), поскольку до сих пор нигде не найдено остатков такого станка. Однако эти рисунки настолько детальные, что по ним была изготовлена действующая модель античного ткацкого станка[496]. Он состоял из двух вертикальных деревянных стоек, скрепленных сверху поперечиной, под которой находился вал с наматывавшейся на него готовой тканью. Штырьки на верхней перекладине станка не допускали обратного вращения вала, чтобы не разматывалась ткань. С вала спускались вертикально натянутые нити основы, на концах которых висели грузила. Посередине станка были две рейки, служившие для образования зева. Одна рейка соединялась с четными нитями основы, другая — с нечетными. Ткачиха попеременно выдвигала вперед то одну, то другую рейку, создавая зев, сквозь который она продевала уток сначала справа налево, затем слева направо. Ткали стоя, постоянно передвигаясь от одной к другой стороне ткацкого станка; в греческом языке существовало специальное выражение «ходить у станка» (έποίχομαι 'ίστον).

Все части станка были деревянными, лишь грузила изготовлялись из глины или металла. В коллекции археологических материалов из Ольвии находится много ткацких грузил пирамидальной или дисковидной формы с круглыми отверстиями в верхней части. В отверстие продевались либо концы каждой вертикально висящей нити, либо собранная в пучок группа нитей; их сначала продевали в петлю из тонкой веревки или ремня, а затем к петле прикреплялось грузило. Первый способ подвески грузил изображен на краснофигурном скифосе середины V в., на котором художник нарисовал сидящую у ткацкого станка Пенелопу, а также на двух беотийских скифосах; второй способ представлен на чернофигурном лекифе мастера Амасиса, расписанном в Аттике ок. 550 г.[497] (рис. 59).

Среди многочисленных ольвийских ткацких грузил, сходных с подобными изделиями из других греческих центров, выделим два более редких. Одно — небольшое свинцовое, найдено в позднеэллинистическом слое. Оно сделано в местной мастерской и имеет высоту 3 см, ширину у основания 1,3 см[498]. Другое — керамическое V-IV вв. из местной глины, правильной пирамидальной формы. До обжига владелец оттиснул на нем свою печать, что редко встречается в Ольвии. Печать с изображением перса была вырезана греческим мастером высокого класса и принадлежала состоятельному ольвиополиту[499]. Заказывая в мастерской грузила для домашнего ткацкого станка, хозяин отметил их своей печатью. Такого рода отметки встречаются и на других предметах домашнего обихода. На Боспоре найдены грузила с оттисками печатей, изображавших Эрота и Силена, есть оттиски печатей и на ткацких подвесках из Херсонеса[500].

Как и пряслица, ткацкие грузила имели разнообразный вес и подбирались в зависимости от характера изделия. Например, вес боспорских колебался от 6 до 460 г.[501] Очень легкие грузила свидетельствуют о производстве тончайших тканей, а тяжелые, наоборот, показывают, что изготовляли также грубые материи.

Античные ткани делали из шерсти и льна, а грубые — из конопли. Мы не располагаем сведениями о разведении льна в Северном Причерноморье. Традиционным поставщиком льна в античности был Египет. О наличии конопли в Скифии сообщает Геродот (IV, 87). Но большая часть тканей изготовлялась из шерсти. Недаром почти все сохранившиеся остатки античных тканей из Северного Причерноморья — шерстяные[502]. К сожалению, среди хранящихся в музеях греческих тканей нет ни одного фрагмента из Ольвии, хотя их неоднократно обнаруживали в погребениях[503].

Ткань сразу изготовлялась для определенной цели, необходимой длины и ширины, поэтому мужские и женские плащи, покрывала и ковры выходили готовыми прямо с ткацкого станка. Некоторые изделия требовали еще сшивания, например, хитоны и наволочки. Для этого использовались бронзовые и железные иглы с ушками, по форме близкие к современным. Сохраняются, как правило, крупные иглы; их неоднократно находили в Ольвии[504].

Итак, все, что мы знаем о женщинах в Ольвии, соответствует тому, что известно о гречанках в других античных полисах. Жительницы Ольвии преимущественно проводили свое время в доме, занимаясь хозяйством, воспитывали детей, пряли шерсть, ткали и шили. Если в Ольвии встречались образованные женщины, то их было крайне мало. В большинстве женщины оставались неграмотными, потому что ни одно из ольвийских граффити нельзя с уверенностью отнести к женской руке, в то время, как на многих прямо указано авторство мужчин. Женщины официально не имели права принимать участие в политической и общественной деятельности, а в религиозной жизни Ольвии им отводилась значительно более скромная роль, чем мужчинам.