Будни и праздники Ольвии в VI—I вв. до н. э.

8. ТОРГОВЛЯ И ДЕНЬГИ

Главный ольвийский рынок, как и в любом греческом городе, располагался на агоре. С двух сторон ее окружали здания с разнообразными лавками, имевшими торговое помещение и подвал для склада товаров. На их месте найдено множество ольвийских медных монет[283]. В больших количествах эти монеты встречаются во всех слоях ольвийского городища; они дают нам самое надежное доказательство интенсивности внутренней торговли в Ольвийском государстве.

По археологическим остаткам можно определить, что в одних лавках торговали столовой привозной посудой, в других — местными сероглиняными, красноглиняными и лепными сосудами, в третьих продавали мясо, в четвертых — вино или масло[284]. Одни товары продавцы взвешивали гирями, другие (вино, масло, муку, крупу) отмеряли сосудами определенного объема. В Ольвии найдено немало гирь и мерных сосудов с клеймами агораномов — магистратов, следивших за порядком на рынках.

Агораномы собирали налоги с торговцев, которые либо имели постоянные лавки в торговых рядах, либо раскидывали на агоре временные палатки и прилавки, либо ходили по рынку, торгуя вразнос. Звоном в колокол агораном оповещал об открытии и прекращении торговли на рынке, а также о поступлении в продажу партии только что привезенной свежей рыбы. Прохаживаясь между торговцами, агораном со своими помощниками следил, чтобы цены не превышали установленного предела; кроме того, он проверял качество товаров и правильность мер и весов. Для этого имелись контрольные сосуды и гири с определенной маркировкой[285]. Агораномы также регулировали процесс наема на работу поденщиков: поваров, музыкантов, гетер, посыльных и др. Нарушители платили штрафы, а иногда привлекались к суду.

В Ольвии и ее округе найдены мерные чашки и ойнохои с клеймами, на которых вытеснены имена агораномов[286]. По ним можно заключить, что сначала за ольвийской торговлей наблюдал один агораном, а в III в. их стало трое[287]. Стоит отметить, что контроль за системой мер и весов и, соответственно, за розничной торговлей был организован уже в первые десятилетия жизни греков в Нижнем Побужье. Об этом свидетельствует находка на Березани ойнохои второй половины VI в. с надписью «узаконенная мера»[288].

Точность веса контрольных гирь гарантировалась рельефной надписью «Ольвия», к которой иногда добавлялось имя агоранома, и каким-либо изображением, чаще всего дельфина, символа верховного ольвийского бога Аполлона[289]. Такие гири изготовлялись преимущественно из бронзы. С их помощью проверяли вес массовых немаркированных гирь, обычно сделанных из свинца. Крупные греческие гири весили одну, две или половину мины, а мелкие разновесы — треть, четверть, пятую и даже восьмую мины.

Начиная с классического периода, ольвиополиты пользовались одной из наиболее распространенных в античном мире эвбейско-аттической весовой системой; вес мины составлял в ней примерно 450 г.[290] Цифровые обозначения на амфорах и других сосудах V—III вв. показывают, что Ольвия приняла аттическую цифровую систему[291]. На многих привозных амфорах стояли клейма, гарантирующие стандартный объем сосуда, так что при покупке амфоры вина или масла не требовалось измерять заключенную в них жидкость.

Торговля на греческих рынках наиболее интенсивно шла между девятью или двенадцатью часами утра, поэтому эти часы назывались «временем наполнения агоры» (Her. II, 173; VII, 223; Dio Chrys. XXXVI, 1). На ольвийском рынке продавали множество разных местных и импортных товаров. Их предлагали не только в лавках, расположенных в зданиях торговых рядов, но также во временных палатках и на открытых прилавках, которые убирали после окончания торга. Здесь покупали дешевую еду и изысканные деликатесы[292], пряжу, ткани, одежду, украшения, посуду, оружие, мебель, парфюмерию, книги, древесный уголь для жаровен и др. Здесь приобретали цветы и зелень для гирлянд и венков, необходимых во время любого домашнего и городского праздника. Самодеятельные лекари предлагали всевозможные лекарства и снадобья от разных болезней; более дорогие лекарства, вероятно, наряду с парфюмерией продавались в лавке, находившейся рядом с гимнасием. В ее подвальном складском помещении сохранилось около двадцати глиняных лекарственных флакончиков и более сотни монет, так и не истраченных хозяином[293].

Во время рыночных торгов ольвиополиты, вероятно, так же, как в других греческих городах, нанимали стоявших в определенном месте поваров для приготовления праздничных обедов, музыкантов и гетер для развлечения во время симпосиона, посыльных, доставлявших покупки в назначенное место. Здесь же на особом высоком помосте работорговцы демонстрировали свой живой товар.

Греки часто устраивали рыбный рынок отдельно от главного. В Ольвии, как известно из декрета Протогена, рыбный рынок располагался в Нижнем городе, в непосредственной близости от реки. Сюда на лодках и кораблях доставляли свежую речную и морскую рыбу и моллюсков. На этом рынке продавали также сухую, копченую, вяленую, соленую рыбу и рыбные соусы. Как и на агоре, между продавцами ходил агораном, наблюдая за тем, чтобы они не обвешивали покупателей и не поливали рыбу водой, тем самым скрывая ее истинную свежесть. Вероятно, здесь агораном изобличил в мошенничестве продавца соленой рыбы, вольноотпущенника, отца философа Биона Борисфенита. За это его самого и всю его семью продали в рабство, и юношу Биона приобрел ольвийский ритор (Diod. Laert. IV, 46).

Кроме названных двух в Ольвии существовал еще третий рынок — оптовый, упомянутый, как и рыбный, только в декрете Протогена. По-гречески он назывался дейгма (δείγμα), буквально образец. На нем выставляли образцы товаров, продававшихся большими количествами, в первую очередь, зерно, вино и оливковое масло.

Приобретенное для нужд города зерно ссыпали в государственный склад σιτόβολον, о котором известно также из декрета Протогена. Хлеб же, отправлявшийся в Элладу, грузили на корабли. На дейгме пробовали оливковое масло и вино, а затем покупали его целыми партиями амфор. Особенно ценилось масло из Аттики, а хорошее вино доставлялось из нескольких центров. В VI-V вв. ведущее место в виноторговле занимал Хиос; тогда вообще все торговые связи были ориентированы на ионийскую часть Эллады. В классический и эллинистический периоды много товаров поступало из Афин. Кроме того, ольвиополиты получали прославленные фасосские и мендосские вина, а более дешевые сорта доставляли из Гераклеи и Синопы[294].

На дейгме покупали вино для отправки в Скифию, здесь же брали его местные виноторговцы. Сохранилось несколько граффито с их записями.

Особенно интересно одно на чернолаковом черепке III в. Хозяин винной лавки отпускал вино в кредит постоянным покупателям; он записал имена своих должников Евксена, Диотима и Кимона и причитающиеся с них деньги за вино, приправленное пряным растением иссопом. Такое вино употреблялось с лечебными целями (Dioscorid. Χ, 40)[295].

В античной литературе упоминаются дейгмы в Афинах (Theophr. Char. 23; Dem. XXXV, 29; Xen. Hell. V, 1, 21; Polyaen. VI, 22) и на Родосе (Polyb. V, 88, 8; Diod. XIX, 45). Они располагались недалеко от торгового порта; например, афинская находилась в Пирее, а ольвийская неподалеку от Гипаниса. В III в., когда ольвиополитам пришлось возвести оборонительную стену вдоль реки, дейгма оказалась внутри города. Протоген построил рядом с ней ворота, через которые ввозили товары[296]. В настоящее время остатки ольвийской дейгмы и рыбного рынка затоплены водами лимана.

Продавцами и покупателями на греческих рынках были в подавляющем большинстве мужчины. В Ольвии это можно иллюстрировать надписью на местном сероглиняном сосуде IV в. «Гиппий купил»[297]. Женщинам вообще считалось неприличным появляться в городской толпе, но это правило неукоснительно соблюдалось в состоятельных семьях. В бедных семьях, где умерли взрослые мужчины, женщины покупали на рынке все необходимое и зарабатывали торговлей, продавая чаще всего пряжу собственного изготовления и сплетенные венки и гирлянды из цветов, трав и ветвей.

Ольвийская торговля в основном велась на деньги[298]. Лишь с местными племенами, возможно, осуществлялся натуральный обмен, потому что они, живя бок о бок с греками многие столетия, так и не восприняли у них денежного обращения. Уже в VI в. в Ольвии начали отливать собственную медную монету в виде дельфинов разной величины (рис. 31). Они обращались на ольвийском рынке вплоть до IV в. За крупные покупки в VI-V вв. ольвиополиты расплачивались золотыми монетами малоазийских городов Кизика и Лампсака. Кизикские статеры в то время служили, как бы мы теперь сказали, международной валютой, обращавшейся во множестве греческих полисов. В IV в. эту функцию у них отвоевали золотые статеры Александра Македонского и одного из его преемников Лисимаха. Видимо, такими монетами Протоген дал заем своим соотечественникам, а они, не имея золота, отдавали долг из расчета 400 медных ольвийских монет за один золотой.

Медные монеты Ольвии весьма разнообразны. Наряду с дельфинами в начале V в. здесь появились первые монеты традиционной круглой формы. Они также были литыми, очень крупными, весом около 120 г. Сейчас их называют ассами по аналогии с наименованием ранних римских литых монет. На первых ольвийских ассах изображена Афина, затем на них появилась маска Медузы Горгоны, украшавшая эгиду на груди Афины, потом голова Деметры в фас (рис. 47). На оборотной стороне ассов часто находилась эмблема Ольвии: орел, символ Зевса, над дельфином, символом Аполлона, а также надпись с наименованием города (рис. 4, 48).

С середины V в. чеканные монеты стали постепенно вытеснять литые. Древнейшие отчеканенные ольвийские монеты — серебряные статеры с изображением Геракла в львиной шкуре на аверсе и именем Эминака на реверсе — выпускали между 460 и 430 гг. Единственный раз Ольвия в период своего наивысшего расцвета в середине III в. чеканила серию монет из всех трех монетных металлов древности: золота, серебра и меди. Они имели сходные изображения: голова Деметры (аверс) и орел над дельфином (реверс) (рис. 48).

В III в. наиболее распространенными ольвийскими деньгами стали так называемые борисфены — медные монеты нескольких номиналов с профилем речного бородатого и рогатого бога, которого современные ученые сочли Борисфеном (рис. 49). На реверсе этих монет помещено название города, горит с луком и стрелами и секира. В период процветания экономики Ольвии борисфены принимали для платежей во многих городах Причерноморья.

После кризиса конца III в. в Ольвии пользовались в основном медными деньгами, на старых монетах появились надчеканки с новыми надписями и изображениями. Время от времени выпускались серебряные монеты. Ольвийские деньги 11—I вв. несут изображения многих олимпийских богов — Аполлона, Афины, Зевса, Гермеса, Деметры, Артемиды, а также любимого эллинского героя Геракла, богини судьбы Тюхе и бога солнца Гелиоса.

Как уже говорилось, сначала торговля в Ольвии осуществлялась на местные и иногородние деньги. Затем, во всяком случае, уже в IV в., государство запретило обращение всех иностранных монет на своей территории и обязало производить их обмен на местные деньги по определенному курсу. Это положение закрепил закон 340-330 гг., предложенный ольвиополитом Канобом и одобренный народным собранием[299].

Копия закона Каноба, высеченная на мраморной стеле, найдена на азиатском берегу пролива Босфор на месте поселка Гиерон (Священного), стоявшего у храма Зевса Урия (Попутного). Здесь останавливались корабли, следовавшие в Понт Евксинский, и моряки просили Зевса помочь им совершить благополучное плавание по бурному морю. Ни один корабль не мог миновать Гиерон, поэтому он оказался весьма удобным местом для помещения копий законов, знакомивших купцов с правилами торговли во всех греческих городах Причерноморья[300].

Согласно закону Каноба, всем направлявшимся в Ольвию надлежало знать, что

1. можно ввозить туда и вывозить из города любые золотые и серебряные монеты;

2. на территории Ольвийского полиса средством платежей могут быть только местные деньги, а привезенные монеты продаются и покупаются в обмен на ольвийские серебряные и медные деньги лишь в одном определенном месте «на камне в экклесиастерии»;

3. установлен твердый курс обмена кизикинов: один кизикин приравнен к 10,5 ольвийских серебряных статеров, остальные монеты обмениваются по соглашению;

4. налог за обмен не взимается;

5. с нарушителей в судебном порядке взыскивается штраф, конфискуется весь товар и уплаченные за него деньги.

Итак, в Ольвии разрешалась покупка и продажа золотых и серебряных монет любого государства. Власти устанавливали определенный курс только на кизикины, которые в VI — начале IV в. выполняли роль международной валюты, вроде современного доллара. Недаром Платон назвал их «общими деньгами Эллады».

Серебряные статеры, о которых говорится в декрете, найдены при раскопках в Ольвии. На их аверсе находится профиль Деметры с ожерельем на шее, а на реверсе — орел с распущенными крыльями над дельфином[301]. Электровые кизикины имели различные изображения в зависимости от времени их чеканки. Принимались же монеты любых эмиссий. Свое наименование кизикины получили от выпускавшего их города Кизика на азиатском берегу Мраморного моря. Сюда поступал электр, добывавшийся в Лидии в долине золотоносной реки Пактол. В разных партиях электра, природного сплава золота и серебра, соотношение между этими металлами было неодинаковым. Только на рубеже V—IV вв. греки научились выплавлять искусственный электр и соблюдать заданное соотношение между двумя составлявшими его металлами. Во время издания ольвийского декрета нормой считалось 52% золота и 48% серебра.

Ольвийский курс обмена кизикинов, по всей вероятности, отражал курс этих монет на греческом рынке. Государство могло извлечь небольшую прибыль от установленной нормы обмена, поскольку резкий разрыв между стоимостью кизикина в Ольвии и других городах привел бы к переходу на золото и серебро иных полисов. Ведь их монеты разрешалось ввозить в Ольвию без ограничения и менять по соглашению сторон[302].

Текст ольвийского декрета разъясняет механизм наказания нарушителей закона. Право взимания штрафа получали откупщики, уплатившие государству определенную сумму. Все, что они выручали сверх этого, составляло их доход, поэтому они были заинтересованы выявить как можно больше нарушителей. Откупщик передавал иск в суд, и там его рассматривали вне очереди, как и прочие дела, связанные с морской торговлей. В случае выигрыша дела откупщик становился владельцем товара нарушителя или денег, уплаченных за этот товар.

Стоит особо остановиться на пункте декрета с указанием обязательства проводить обмен денег только в одном месте, «на камне в экклесиастерии». Экклесиастерий — место народного собрания, которое у греков часто проходило на агоре, и там выступали ораторы, поднявшись на каменное возвышение. Поэтому еще в прошлом веке В. В. Латышев предположил, что на ольвийской агоре находился камень для ораторов, и на нем надлежало обменивать деньги[303]. Другие ученые, анализировавшие декрет, либо соглашались с интерпретацией В. В. Латышева, либо никак не комментировали его слова[304].

По моему мнению, экклесиастерий в декрете Каноба подразумевает здание для народного собрания и заседаний Совета. Такие постройки известны по раскопкам в некоторых греческих городах, например, в Приене, небольшом городе недалеко от Милета, сопоставимом по размеру с Ольвией. Там экклесиастерий в IV в. вмещал всех полноправных граждан числом около восьмисот[305]. В Ольвии с ее суровым в зимнее время климатом такое здание представляется весьма необходимым. В центре Верхнего города, где концентрировались сооружения общественного назначения, остатков экклесиастерия не обнаружено. По-видимому, он располагался в Нижнем городе неподалеку от порта, откуда приезжие направлялись обменивать деньги. Наиболее подходящим местом для подобного здания представляется вторая ольвийская агора, площадь которой, по-видимому, открывается в Нижнем городе[306].

Что же касается камня, на котором должен был производиться обмен, то, думаю, речь идет о хранившемся в здании экклесиастерия эталонном пробирном камне[307]. На нем испытывали качество благородных металлов в разных изделиях, в первую очередь, в монетах, выявляя среди них фальшивые и недоброкачественные.

Подобно электру, лучшие пробирные камни (βάσανος) добывали в Лидии, поэтому греки часто называли их лидийскими. Например, Феокрит в идиллии «Влюбленный» (XII, 36-37) сравнил уста судьи состязаний юношей с лидийским камнем, «которым менялы поддельный металл различают». Этот камень представлял природную разновидность мелкозернистого сланца темного или черного цвета. На нем даже сейчас иногда, наряду с более совершенными методами, устанавливают пробу благородного металла. Этот простой и быстрый способ (штрих-проба) не изменился принципиально с античных времен.

Меняла имел набор заранее приготовленных эталонов (теперь это стержни из различных сплавов строго определенных проб). Испытуемым изделием (или монетой) проводили черту на пробирном камне и рядом другую черту эталоном. Если на камне обе черты оказывались одинаковыми, то состав металла испытуемого предмета соответствовал эталонному. Если же черты имели разные оттенки, то подбирался иной эталон, с помощью которого и определялось количество благородного металла в монете или другом изделии (украшениях, сосудах и пр.).

Распоряжение испытывать монеты на определенном эталонном камне соответствовало другим мерам, обеспечивавшим контроль ольвийского полиса за порядком в торговле, в частности, установлению стандартов мер и весов, о чем говорилось выше. Государственный контроль за пробой металлов в монетах существовал и в других полисах, например, в Афинах в том же IV в.[308]

Начиная с VI в., несколько сотен греческих городов и их колоний выпускали собственные монеты в разных денежно-весовых системах. Интенсивная торговля требовала возможности приравнивать друг к другу денежные единицы разных полисов. Так появилась профессия менялы. Он раскладывал деньги и проверял качество монет на особом столе (по-гречески τράπεζα), откуда произошло греческое название этой профессии — трапезит. Трапезиты существовали в каждом греческом городе. Сначала они занимались обменом денег одной денежной системы на другую и проверкой качества монет; ведь фальшивомонетчики появились уже в древности, а иногда некоторые государства выпускали неполноценные монеты[309].

Постепенно функции трапезитов расширялись, а к концу V в. меняльные лавки-трапезы превратились в прототипы современных банков и отчасти ломбардов[310]. Обмен денег составлял лишь малую часть их функций.

В трапезу вносили краткосрочные или долгосрочные вклады. Первые производили для сохранности денег, главным образом, приезжие, опасавшиеся хранить свои деньги в том месте, где они останавливались. Долгосрочный вклад помещали под проценты для увеличения капитала. В некоторых трапезах за определенную сумму брали на прокат дорогую посуду, покрывала, гиматии и т. п. для приема гостей (Dem. XLIX, 22). Трапезиты давали деньги под залог ценных вещей, осуществляли денежные переводы в другие города, выдавали займы под проценты; за определенную плату они хранили ценности и разные документы, совершали от имени клиента различные сделки, выступали посредниками при заключении договоров и разных платежей. Греческие трапезиты первыми стали практиковать введение в оборот чужих денег; это, по мнению современных ученых, является решающим доказательством того, что древняя Эллада была родиной банковского дела.

О трапезитах в Ольвии известно по эпиграфическим источникам и различным косвенным данным. В декрете Протогена сохранилось имя ольвийского трапезита Полихарма, которому архонты на городские нужды заложили священные сосуды. Срок выкупа подходил к концу, и трапезит собирался отдать эти сосуды на переплавку, но Протоген выкупил их за 100 золотых. Стоит подчеркнуть, что Полихарм назван иностранцем, то есть не гражданином Ольвии. Профессия трапезита считалась в древности не достойной гражданина, и ею занимались метеки и вольноотпущенники. Например, большинство из известных афинских трапезитов IV в. было явно не афинского происхождения[311].

Косвенное свидетельство об ольвийских трапезитах содержится в законе Каноба об обмене денег, так как его осуществляли трапезиты. Ольвийские декреты, предоставлявшие различные льготы приезжим купцам из Эллады[312], позволяют считать, что они совершали краткосрочные вклады в местные трапезы для сохранения своих денег. Так, например, сразу же поступил молодой боспорянин, приехавший в Афины с большой суммой денег; друзья отца немедленно представили его крупнейшему афинскому трапезиту Пасиону, которому боспорянин отдал на сохранение свои деньги и в дальнейшем вел с ним много финансовых дел (Isocr. XVII, 4).

В ольвийских трапезах совершались всевозможные денежные сделки и, как было повсюду в Элладе, часто выдавались займы. Правда, давать деньги в долг под проценты не брезговали и отдельные граждане. Так поступал, например, знаменитый оратор Демосфен и его родственник Демон, ссужая крупные суммы под залог кораблей и грузов (Dem. XXXII, 31; Hyper. С. Dem. 17; Plut. Com. Dem. et Cic. III, b). Договоры о займах для морской торговли заключались при свидетелях; их текст (συγγραφή), скрепленный подписями кредитора и должника, отдавали на хранение трапезиту (Dem. XXXV, 14), за что он получал определенную мзду. Если условия сделки нарушались и потерпевший обращался в суд, то договор служил важным документом для разрешения иска.

В V-IV вв. большинство операций в трапезе основывалось на доверии. Соглашения трапезита с клиентом, заключенные устно без свидетелей, часто приводили к судебным тяжбам. Такому делу посвящена, например, семнадцатая речь Исократа «Трапезитик». Вероятно, поэтому Платон в «Законах» (XII, 7, 953 е) предложил оформлять в присутствии свидетелей письменные договоры при сделках купли-продажи.

Различными финансовыми операциями занимались и ольвийские граждане. В VI в. деньги в рост давали богачи Анаксагор и Леонакт[313], а в III в. состояние семьи Протогена, по всей вероятности, хотя бы частично было нажито на процентах от денежных кредитов. Среди них наибольший доход приносила морская торговля.

В Ольвии морской торговлей занимались местные и приезжие купцы. Греческие корабли плохо переносили непогоду и часто терпели крушения; кроме того, их нередко грабили пираты. Поэтому заемы для подобной торговли выдавались под самые высокие проценты. Системы страхования судов не существовало, и в случае крушения корабля или его разграбления заимодавец терял все, данное в долг.

Навигация длилась с апреля по октябрь. Осенью риск кораблекрушения возрастал по сравнению с летом, поэтому ставка займа повышалась. Это прекрасно иллюстрируется текстом договора о выданном в Афинах кредите для покупки вина с целью его продажи на Боспоре или в Ольвии (Dem. XXXV, 10). Заем предоставлялся под 22,5%, если корабли с грузом войдут в Понт «до восхода Арктура», то есть не позже первой трети сентября. Если же суда минуют Гиерон после этого срока, то заплатить придется уже 30%. Для сравнения укажем, что кредиты под залог земли давались под 8—10%[314].

Кипучая жизнь ольвийского порта ежегодно продолжалась около полугода. Зимой же она вообще замирала, потому что в античности регулярно замерзали не только реки Северного Причерноморья, но и Керченский пролив; по нему скифы перегоняли скот с Крымского на Таманский полуостров и обратно (Her. IV, 28; Schol. Aristoph. Αν. 945). В холодное время года значительно сокращалось поле деятельности ольвийских трапезитов из-за отсутствия торговли с другими греческими полисами.

Зато летом порт был наиболее оживленной частью Ольвии. Прибытие любого корабля становилось важным событием. В порт сходилось множество жителей Ольвии. Одни встречали друзей и деловых партнеров, другие стремились заработать на погрузке и разгрузке товаров, третьи просто узнавали новости. Аристотель (fr. 83 Rose) осмеивал зевак, сбегавшихся в афинский порт, чтобы послушать рассказы мореходов, прибывших из Ольвии. Вероятно, и на берегу Гипаниса собиралось много народу послушать, что происходит в Афинах, Милете и других греческих полисах.

Из Верхнего города открывался далекий обзор, поэтому ольвиополиты заранее знали, какие корабли движутся в их порт. С юга появлялись суда из Эллады и Причерноморья, с севера по Гипанису и по Борисфену из-за Гипполаева мыса выходили корабли, плававшие с товаром в Скифию (рис. 50). Торговля на них осуществлялась в основном ольвийскими купцами. Они вели главным образом посредническую торговлю, снабжая скифов вином, посудой, украшениями и другими товарами[315], которые пользовались там спросом и закупались в Ольвии с кораблей, прибывших из разных греческих полисов.

Местные племена получали из Ольвии также товары ее собственного производства: соль, добывавшуюся в устье Борисфена (Her. IV, 53; Dio Chrys. XXXVI, 3) и разные ремесленные изделия. Среди них заметное место занимали зеркала. Уже в VI в. ольвийские ремесленники изготовляли зеркала, украшенные в скифском зверином стиле, которые покупали во всей Восточной Европе[316]. Их находки свидетельствуют, что ольвийские купцы отправлялись в отдаленные области Восточной Европы не только речными, но и сухопутными путями. На севере их деятельность простиралась до широт Киева, а на востоке они вместе со скифскими торговцами доходили до Урала, где в обмен на свои товары покупали золото[317]. На их рассказах построено почти все описание Восточной Европы в «Истории» Геродота, почерпнувшего свои сведения о Скифии в основном у ольвиополитов[318]. Позже, в эллинистический период о дальних поездках ольвийских купцов по Восточной Европе свидетельствуют находки ольвийских монет в Нижнем Поволжье[319].

По рекам Северного Причерноморья греки плавали на небольших судах, а по мелководным притокам на плоскодонных челнах. Уже в VI в. они достигали Немировского городища, отстоящего от Ольвии на 300 км вверх по Гипанису на его левом притоке реке Мирке. Здесь найден местный сосуд с процарапанной на нем застольной греческой надписью, сделанной во время пребывания купцов в этом районе[320].

Борисфен служил ольвийским купцам не менее важным торговым путем, чем Гипанис. В V в. в левом притоке Днепра на территории современной Черкасской области утонула партия крупных бронзовых сосудов, по-видимому афинской работы, которые были отправлены на продажу в Скифию. В торфянике, на месте пересохшего русла реки Супой, близ села Песчаного найдены амфоры, гидрии, ситулы и лутерии, некоторые из них украшены рельефами; на стенке лутерия помещено изображение грифона, терзающего оленя, а на гидрии у ручки — фигурка сирены[321]. В Ольвии целых бронзовых сосудов этого времени не уцелело, поэтому мы можем лишь представить, каков был бронзовый сервиз в домах состоятельных ольвиополитов, как эти сосуды понравились скифской знати, и купцы из Эллады стали привозить их для перепродажи скифам.

За греческие товары местные племена расплачивались сельскохозяйственной продукцией, кожами, лесом и пленниками, превращенными в рабов. Все это ольвиополиты приобретали частично для себя, но большую часть перепродавали с выгодой в разные греческие полисы. Торговля, по-видимому, приносила основной доход Ольвийскому государству[322]. Его большие прибыли от торговли с варварами органично вписываются в общую картину высоких торговых доходов множества греческих полисов[323].

Начиная с VI в., местные племена постоянно нуждались в Ольвии как торговом центре[324]. Они содействовали ее возрождению после гетского разгрома, уничтожившего город в I в. Как писал Дион Хрисостом (XXXVI, 4), варвары убедились, что к ним непосредственно никто не стал ввозить товары из Эллады, и для того, чтобы их получить, нужен был греческий город с гаванью.

Итак, на ольвийских рынках наряду с горожанами можно было увидеть варваров, выделявшихся своей одеждой и речью[325], а также приезжих из многих городов, находившихся на Черном и Средиземном морях. Эпиграфические памятники донесли до нас имена считанных ольвийских купцов. Наиболее яркий из них Посидей; во II в. он многократно совершал поездки с торговыми и политическими целями в Средиземноморье, на острова Родос, Кос и Тенедос, а также поддерживал тесные связи с Неаполем Скифским в Крыму[326].

Гораздо обширнее наши знания о купцах, приезжавших в Ольвию из Причерноморья и Эллады. Их имена сохранились в многочисленных декретах-проксениях, которыми поощрялись наиболее деятельные иностранцы, оказывавшие Ольвии торговые, финансовые, политические и дипломатические услуги. Напомним, что у греков дипломатические и политические миссии постоянно сочетались с торговлей.

Институт проксении в античности исполнял функции современных торгпредств и посольств. Проксен в дружественном городе пользовался определенными льготами, а у себя на родине оказывал поддержку и помощь приезжим из этого города. Так действовал, например, в III в. гражданин западнопонтийского города Каллатиса Навтим по отношению к ольвиополитам. За это ольвийский Совет и народ наградили его почетным декретом и рядом привилегий[327].

Высшей степенью признания заслуг проксена было дарование ему гражданства, уравнивавшего приезжего во всех правах с ольвиополитами и ставившего его под защиту местных законов. Проксении предоставляли также освобождение от пошлин на товары, ввозимые и вывозимые из Ольвии, и давали право не платить гаванный сбор. В декретах V-IV вв. перечисляются только права, предоставленные Советом и Народом, а в декретах III-II вв. наряду с этим называются заслуги проксена.

Наиболее ранняя из сохранившихся проксений относится к первой половине V в.[328] В ней даровалось освобождение от пошлин Иетроклу, гражданину южнопонтийского города Синопы. Всего в Ольвии найдено около тридцати подобных декретов; большинство сохранилось лишь во фрагментах. Уцелевшие полностью проксении афинянам Ксантиппу и Филополиду, а также гераклеотам Феофану и Аристе, дают представление о текстах подобных документов с максимальным и неполным набором привилегий[329]. Сходные привилегии получали купцы в других греческих государствах, например, на Боспоре[330]. Сравнение текстов проксении многих полисов показывает, что они составлялись по строго установленным формулам, незначительно отличавшимся в разных городах, и мало изменялись в течение рассматриваемого нами периода VI—I вв. Ольвийские проксении свидетельствуют о торговле Ольвии с городами в Северном (Херсонес), Западном (Истрия, Каллатис), Южном (Гераклея, Синопа) Причерноморье и с рядом полисов Эллады[331] (рис. 51).

Эти декреты указывают на непосредственные связи Ольвии с названными городами. Другие же археологические находки не выявляют прямых взаимоотношений с центром, в котором изготовлялся тот или иной предмет. Ведь у греков процветала посредническая торговля. Первоначально многие товары поступали в Ольвию от милетских, а в V-IV вв. от афинских купцов, разъезжавших по всей греческой ойкумене. Заработать на понтийской торговле стремились также жители других греческих городов.

Выразительный пример посреднической торговли составляет содержание речи «Против Лакрита», включенной под № 35 в корпус сочинений Демосфена, однако не принадлежавшей его перу. Там повествуется о том, как в середине IV в. Артемон и Аполлодор из малоазийского города Фаселида взяли денежный заем в Афинах для покупки вина в Менде или Скионе с тем, чтобы выгодно продать его на Боспоре и в Ольвии. Известно, что мендосское вино пользовалось высокой репутацией в античном мире (Athen. I, 23 d; 29 d, е; Pollux. IV, 15). Обломки мендосских амфор в большом количестве найдены в Ольвии[332], однако, как явствует из упомянутой речи, они попадали туда отнюдь не по линии непосредственных контактов с Мендой.

Итак, жители Ольвии в повседневной жизни постоянно пользовались местными деньгами, продавали на рынке излишки своей продукции и покупали продовольствие, необходимые предметы обихода, инструменты для ремесленного и сельскохозяйственного производства и др.

По-видимому, круглый год действовал только рынок на агоре, а рыбный рынок и дейгма были сезонными. Рыбный рынок, по всей вероятности, функционировал лишь тогда, когда на него в большом количестве доставляли свежую рыбу. О подледном лове зимой нам ничего не известно, а для продажи консервированной рыбы не стоило держать специальный рынок в холодное время года. Судя по тому, что в декрете Протогена говорится о местоположении прежнего рыбного рынка, надо думать, что он в разные периоды существования Ольвии располагался не на одном и том же месте. Сначала свежей рыбой торговали в непосредственной близости от гавани, затем в III в., в связи с постройкой стен, защитивших город со стороны Гипаниса, рыбный рынок перенесли, вероятно, в черту города.

Оптовый рынок дейгма наполнялся товарами в период судоходства, когда в Ольвию прибывали корабли из многих греческих полисов, и купцы сбывали товары крупными партиями. Тогда же по Гипанису и Борисфену доставляли всевозможное сырье, также продававшееся на дейгме.

Здесь кипела жизнь крупнейшего в Северном Причерноморье перевалочного пункта.

Торговлей и покупками в основном занимались взрослые мужчины. Для них посещение рынков было не только необходимостью, но и развлечением. В таком небольшом городе, как Ольвия, все продавцы и покупатели знали друг друга. Рынки становились своеобразным утренним клубом, где обменивались всевозможными новостями, встречались с приезжими мореходами, разглядывали разные предметы, не собираясь их покупать. Состоятельные ольвиополиты могли приобрести самые изысканные товары: изящные украшения из золота и серебра, дорогую металлическую посуду с рельефными фигурами или глиняную, расписанную искусными вазописцами, мебель, инкрустированную костью, редкостные благовонные масла и мази, первоклассные вина и оливковое масло, свежие и сушеные заморские фрукты и др.

Во многом благодаря оживленной международной торговле Ольвия на протяжении многих веков сохраняла греческую культуру в своей повседневной жизни. Торговые интересы приводили в Ольвию множество греков из разных городов, а сами ольвиополиты отправлялись в черноморские и средиземноморские полисы. Все это способствовало постоянному включению Ольвии в жизнь греческой ойкумены.