Булавин (1-2)

Россия. Москва.16.04.1708.

Этот день Алексей Петрович Романов, по указанию своего отца, самодержца всероссийского Петра Первого, оставшийся в Москве, посвятил инспекции старого Кремлевского дворца, сильно пострадавшего во время последнего великого пожара. В сопровождении нескольких человек, под весенним дождем, он бродил из одного здания в другое. Царевич смотрел на проломы и трещины в стенах, осыпавшуюся штукатурку, мусор и, валяющиеся под ногами, выбитые пожарными двери, и от вида такого беспорядка и хаоса, сердце его сжималось в недобрых предчувствиях.

Закончил он свой путь в небольшой домовой церквушке, купол которой зиял рваными дырами, сквозь которые вниз лились тонкие дождевые струйки. Слюдяные окошки были выбиты, полы подгорели, под потолком летали мелкие птички, и кругом было полнейшее запустение. Однако здесь по-прежнему висели знакомые ему с самого раннего детства древние иконы и, глядя на печальный лик Христа, на одной из них, Алексей смог немного успокоиться и собраться с мыслями.

Позади царевича стояли приставленные к нему люди Федора Юрьевича Ромодановского, весьма темные личности, официально охраняющие его, а на деле, следящие за каждым его шагом. Алексей повернулся к ним и, глядя прямо в глаза старшего из преображенцев, дьяка Мухортова, широкоплечего полноватого крепыша, как можно уверенней, сказал:

- Я хочу остаться один и помолиться. Выйдите.

Мухортов кивнул подбородком и вместе со своими людьми вышел наружу. Царевич остался один, вздохнул полной грудью, расстегнул тесный мундир, опустился на колени перед иконой и, посмотрев на лик Иисуса, привычно зашептал Символ Веры:

- Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденного, несотворенного, единосущного Отцу, им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и вочеловечившегося. Распятого при Понтийском Пилате, и страдавшего, и погребенного. И воскресшего в третий день по Писанием. И возшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца. И паки грядущего со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святого, Господа, Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже с Отцом и Сыном покланяемся и славим, глаголившего пророки. Во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века. Аминь!

Закончив молитву, Алексей перекрестился и встал с колен. Затем, еще раз прошелся по церквушке, в которой ему было так спокойно, и хотел выйти наружу. Однако появился его основной надзиратель и настоящий хозяин Москвы, сам князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, одетый сегодня не в свое обычное западное партикулярное платье, а в боярский кафтан. В руках его была крепкая трость, а округлое лицо начальника Преображенского приказа, как всегда, было суровым и неприветливым. Губы князя были сжаты в тонкую нитку, а настороженный взгляд, выискивая убийц, крамольников, и шпионов, привычно обшаривал каждый темный угол.

Подойдя к Алексею, Ромодановский поприветствовал его:

- Здравствуй, Алешка.

- Здравствуй Федор Юрьевич, - ответил царевич и спросил: - Ты здесь по делам или меня искал?

- По делам, но и тебя увидеть хотел. От Петра Алексеевича письмо пришло.

- И что пишет батюшка?

- Воюет со шведами и мелкие пограничные сражения ведет, Смоленск укрепляет и на всех дорогах засеки строит...

- А что относительно меня?

- Недоволен тобой царь-батюшка.

- Как же так, Федор Юрьевич, ведь я все по его слову делаю?

Князь посмотрел на царевича, криво усмехнулся и сказал:

- Делать-то, ты делаешь, Алешка, да только не радеешь о сих делах, и равнодушен к ним, а от этого и не выходит у тебя ничего. Петр Алексеевич приказал Москву спешно укреплять, а ты, что творишь?

- Делаю все, что только возможно. Старые укрепления подновляю, по стройкам езжу и слежу, чтобы чиновники не воровали. И не моя вина, что все выходит не так, как надо. Помимо меня укреплениями еще десять разных чинов занимается, и никто из них мне не подчиняется. Я требую исполнения царского указа, а мне в лицо смеются, и за дурачка держат.

- Верно, нет единой руки, которая бы за все отвечала и это упущение, но и ты хорош. Крестьян жалеешь, рабочий день для них сократил, а помимо этого от важного труда их отрываешь и отправляешь церкви паленые восстанавливать.

- Моя вина, - согласился Алексей, - но не могу я оставаться в спокойствии, пока храмы в запустении стоят. Опять же с остальными поручениями справляюсь.

- Нет, и там у тебя успеха не имеется. Чернь к тебе равнодушна.

- Но я ведь слышал, как мне славу на улицах выкрикивали...

- Это мои люди кричали, а простой люд не видит тебя следующим царем, и то, что ты их бережешь, да на церкви все свои деньги жертвуешь, никого особо не волнует.

- Ну, а рекруты, князь!? Батюшка приказал выслать к нему в армию три тысячи крепких мужиков в солдаты, и я все сделал в срок. Здесь-то меня за что ругать?

- Из твоих рекрутов, царевич, только тысяча триста человек до войска добрались, да и те, половина больны и в строй не гожи.

- Но как же так?

- А вот так. Четыреста рекрутов бежало, тысяча заболели и в деревнях остались, а больше трехсот перемерли. Ясно, что опять не ты один в этом виноват. Кроме тебя еще интенданты были, которые обувь, одежду и продовольствие воровали, и офицеры неопытные, и весна сырая, и поспешность движения к границе, вот и получаются такие потери. Однако рекрутский набор был поручен тебе, и потому, спрос с тебя.

- И что мне теперь делать? Как перед батюшкой оправдаться?

- Слушай меня, и бог даст, все выправим, тем более что Петр Алексеевич желает, чтобы ты стал крестным отцом его полюбовницы Катьки.

- Да, чтобы я стал крестным этой солдатской подстилки!? Нет! Не бывать этому!

Ромодановский снова усмехнулся, в глазах его мелькнула злоба и, он с силой перетянул царевича по спине своей тростью. Удар ожег Алексея, он охнул, и чуть было не расплакался, однако сдержался, а князь-кесарь прошипел:

- Замолчь, Алешка, и никогда так больше не говори. Мне Катька тоже не нравится, но может так статься, что она следующей царицей станет, и я Петру Алексеевичу ничего против этого не скажу, ибо верен ему аки пес, и ты должен быть таким же. Ты понял меня!?

- Да, Федор Юрьевич, я все понял.

- Вот и ладно, - Ромодановский повернулся к царевичу спиной и бросил: - Сегодня у тебя выезд будет, проедешься по Москве и храмам, будешь народу деньги раскидывать и говорить, как ты за русский люд радеешь. В словах своих не переборщи, ругай Кондрашку Булавина, говори, что Воронеж отбит, а вскоре и шведов разобьем. Про Мазепу и волжские города молчи.

- Ясно, - поводя битыми плечами, ответил Алексей, и уже в спину Ромодановского спросил: - Федор Юрьевич, а что с зятем твоим и моим дядей, Абрамом Федоровичем Лопухиным?

На мгновение князь замер на месте, и Алексей подумал, что тот сейчас вернется и продолжит учить его уму-разуму с помощью трости, но Ромодановский только вздрогнул всем телом и, не поворачиваясь, ответил:

- Признан изменником и казнен. И мой тебе совет, Алешка, не вспоминай о нем более.

- А как же дочь твоя?

- Другого мужа себе найдет, или в монастырь ей дорога ляжет.

Князь-кесарь покинул церквушку, а царевич снова вернулся к иконе, опять бухнулся на колени, и ради успокоения зашептал новую молитву:

- Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небесах, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам днесь; и оставь нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Помоги Господи, защити раба твоего Алексея от всяческих бед и наставь меня неразумного на путь истинный...

Около получаса молился царевич, этим укрепил свой дух, и покинул домовую церквушку. Он вышел из порушенного строения и огляделся. Все те же самые запустелые кремлевские палаты, в которых сейчас ютятся сенатские департаменты, походная и мундирная канцелярии, соляная контора, камер-коллегия и несколько военных складов.

"Господи, укрепи!" - подумал Алексей и, в сопровождении Мухортова и преображенцев, направился исполнять обязанности болванчика-марионетки, которую дергают за ниточки невидимые во тьме кукловоды.