Булавин (1-2)

Войско Донское. Бахмут. 11.06.1707.

Десятый день в новом теле. Чувствую себя просто превосходно. Про Богданова и старую личность Никифора Булавина стараюсь не вспоминать. Они - это я, и точка. Хотя первые пару дней, суть парня пыталась выделиться и поступить по-своему, ведь ему всего тринадцать лет, и хочется погулять, на реку сгонять или на резвом жеребчике в степь выехать. Однако тот час же вступал противовес, Иван Михайлович, уверенный в том, что нельзя бездумно тратить драгоценное время, которое можно использовать с толком. В итоге, как говорится, побеждала дружба. Я успевал, и с друзьями побегать, и в доме посидеть. В основном возился с отцовскими пистолетами и к грамоте старославянской привыкал, листал единственную книгу в доме "Малый Часослов" и читал все подряд. Хорошо еще, что Никифор умел читать и писать, хоть и плохо, по меркам далекого будущего, но с навыками Богданова, его уровень рос на глазах.

Что еще было необычного, и чем я опасался выделиться из окружающей меня среды, это язык. Говор донских казаков сильно отличался от того, к чему привык Иван Михайлович, опять же многие термины и старые слова, которые в его время давным-давно вышли из употребления, здесь использовались во всю. Но ничего, проблема решилась сама собой, и все сгладилось достаточно быстро. Например, я говорил сказочник, а язык произносил бахарь. Пришла Галькина подруга Настена, а я, односумкой ее назвал. И так во всем. Поляк - лях. Бархат - аксамит. Добыча - дуван. Французы - фрязи. Турецкий - турский. Лодка - бабайка. Шалаш - букан. Кошелек - киса и так далее.

Встал сегодня, как обычно Никифор просыпался, то есть с первыми петухами. Бока вылеживать было некогда, вместе с работниками до самого полудня на сенокосе траву ворошил. Зима придет, спрашивать не станет, чей ты сын и кто ты есть, и у казаков, по крайней мере, у тех, кого я пока видел, закон стародавний - не поработал, не поел.

На обед вернулись в городок, покосы совсем рядом, и здесь я застал следующую картину. На площади около тридцати местных казаков, одеты все как обычно, видимо, тоже только что с полей. Они стоят у приказной избы, невысокого строения, в котором решались все вопросы городской общины. На крыльце стоит батя, одет как всегда хорошо и нарядно, в синей шелковой рубахе, и перетянутых красным кушаком новых шароварах. Перед ним четверо мужиков лет под тридцать, по виду бурлаки с Дона, мощные плечи, до черноты загоревшие лица, выцветшая прохудившаяся одежонка и лапти на ногах.

Так я увидел один из этапов превращения крестьянина в казака. Это только в беллетристике советского периода можно было встретить обычный сюжет, где приходит беглый холоп на Дон, и степная вольница его тут же в свои ряды принимает. Нет уж, в жизни все несколько иначе. Система работала по отработанной схеме, которой было не менее трехсот лет, и сбоев почти не давала.

Первый этап. Беглый крестьянин приходил на землю казаков и его ставили перед выбором, уйти или стать бурлаком на Дону и впадающих в него реках. Как правило, мужик соглашался таскать баржи, лодки и струги, входил в рабочую бригаду, и пару лет трудился изо всех своих сил. За это время он в подробностях узнавал о жизни казаков, перенимал обычаи, речь и проникался вольным духом.

Затем, если он желал продолжить свой подъем вверх, по рекомендации артельного и пары старожил, бурлак направлялся в батраки к одному из зажиточных казаков. Это был второй этап, который опять таки длился не менее пары лет. Человек вливался в общину, мог жениться, получал некоторые средства на житье-бытье, и обзаводился знакомствами.

И вот, проходило время. Бывший крестьянин полностью проникался казачьими традициями, понимал, что обратной дороги нет, и тогда наступал третий этап, последний. Перед принятием в казаки, беглого человека вооружали и направляли в набег или на службу по охране границ. Здесь человек реально рисковал жизнью, но он получал то, о чем мечтал - свободу и равные с остальными казаками права.

Впрочем, исключения были всегда, и не раз бывало такое, что первые два этапа были не в счет, сразу наступал третий, и человек доказывал свое право на принадлежность к степной вольнице саблей и пролитой кровью.

Но то, что я видел сейчас, было вторым этапом. Беглые потрудились в бурлацкой бригаде, не сломались, выдержали тяжкий труд, к ним присмотрелись, и артельный, да пара казаков из станиц поручились за них. И вот они здесь, пришли проситься на работу к Кондратию Булавину, но не как к зажиточному казаку, а как к атаману. Это разница большая, для тех, кто понимает. У одного человека трудиться, путь долгий, но спокойный, а на общину горбатиться, значит быть у всех на виду, выслушивать подначки, подколки и злые шутки, но при этом и работать вместе со всеми бахмутскими казаками. А совместный труд, как известно, сразу показывает, что за люди рядом с тобой.

Пока я гонял эти мыслишки, к площади стянулось еще человек двадцать пять казаков. Настала пора решать судьбу соискателей на звание казака и, понимая, что меня вот-вот, погонят до хаты, я тихонько отошел в сторону и, не отсвечивая, застыл возле стены приказной избы. Вовремя. Меня не заметили, все внимание на атамана и бурлаков. Батя поднимает вверх раскрытую правую ладонь и громко говорит:

- Открываю круг! Браты-казаки, сегодня пришли к нам бурлаки из артели Кузьмы Самойлова. Желают влиться в нашу общину и потрудиться на ее благо. Все ли видят их?

- Да!

- Видим!

- Справные люди! Сразу видать!

На миг тишина и новый вопрос атамана:

- Будут ли к ним вопросы?

- Будут!

Вперед вышел один из бахмутцев, десятник Корнеев, здоровый кряжистый мужик, с сильным волевым лицом. В прошлом сам беглый. Он посмотрел на бурлаков и спросил:

- Кто окромя Кузьмы Самойлова за вас поручился?

Вопроса такого ждали, он традиционный, а потому с ответом не промедлили:

- Тимофей Чуркин из Черкасска, Самсон Татаринов из Рыковской и Иван Наливайко из Аксайской.

- Кто знает этих казаков? - Корнеев оглянулся на бахмутцев.

- Тимофей мой односум, свой человек, - откликаются из круга.

- С Наливайко на Азов ходили, храбрец.

- Татаринов мне кум.

- Добре, - Корнеев опять смотрит на бурлаков и снова вопрос: - Из каких мест будете и как на Дон пришли?

- С Петровского городка, на стройке работали, да невтерпеж стало, совсем нас замордовали. Ночью холопа царского побили и утекли, а после по Медведице до самого Дона спустились.

- Что умеете делать, кроме как лямку тянуть?

- Мы каменных дел мастера, - отозвались двое.

- Я зодчим был, - высказался третий.

- А я стрелецкий сын, - закончил четвертый.

Корнеев молча кивнул головой, вернулся в круг, и снова слова атамана, который спрашивает бурлаков:

- Почему на понизовье не остались, а к нам пришли?

- С низовыми богатеями беда, совсем зажрались. Батрачь на них как проклятый, а коли в поход пошел, так половину дувана отдай. Помыкались, да и к вам прислониться решили, про вас люди хорошо говорят.

Недолгое молчание Кондрата, и обращение к кругу:

- Что скажете, браты?

- Берем!

- Справные казаки будут!

- Да!

- Согласны!

Рука вверх, выкрики стихают и приговор:

- Вы наши. Община за вас отвечает, но и вы ее не срамите. Дальше, все от вас зависит. Покажете себя, будет вам дело, а нет, так не обессудьте.

- Благодарствуем атаманы-молодцы, - бурлаки кланяются в сторону казаков.

- Круг окончен!

Казаки, подобно воде, отхлынули с площади и разошлись по своим делам, лето зиму кормит. Бурлаков увел Корнеев, а я, было, отправился к дому, но меня остановил отцовский окрик:

- А ну погодь.

- Да батя? - я обернулся в сторону отца.

- Иди-ка сюда, поговорим всерьез.

За все дни, что я нахожусь в новом теле, с Булавиным мне так толком поговорить и не удалось. Поэтому, я немного заробел. А ну, как решит воспитанием заняться. Что тогда? Хотя, чего раньше времени на себя тоску нагонять, посмотрим, что оно дальше будет.

Отец вошел в приказную избу, а я за ним следом. Прошли внутрь и оказались в просторной комнате. Окна раскрыты, светло. Немного пыльно, но целом вполне рабочая обстановка. Пара столов, табуреты, пара лавок, в углу печь, вот и все присутственное место. Никифор здесь раньше не бывал, поэтому все вокруг для меня в новинку, и я в нерешительности остановился в центре комнаты.

Булавин сел на табурет у стола, облокотился на него и чуть кивнул на лавку рядом с собой.

- Садись.

Я сел и мысли в голове помчались одна за другой. В чем дело? О чем отец со мной поговорить хочет? Может быть, почуял что-то, волчара степной? Нет, не должен. Глубокий вдох и спокойствие, ты всего лишь тринадцатилетний паренек, так что излишней суеты не надо. Жди первого шага от родственника и тяни паузу.

Молчание. Кондрат разглядывает меня и улыбается, наверное, вспомнил что-то хорошее. Наконец, он начинает говорить и спрашивает:

- Ты, почему не сказал, что чуть на реке не утонул?

- Когда? - попробовал я включить дурака.

- Десять дней назад.

- Ну, было дело, в сети старой запутался. А рассказывать об этом, так и причины нет, все уладилось, жив и здоров, и на реку просто так теперь не бегаю.

- Что-то ты не договариваешь, Никиша, и с того дня сильно изменился. Раньше, все больше с ровесниками по улицам гонял, а теперь гляжу, с оружием возишься, рассказы сторожей караульных, по вечерам слушаешь, а помимо этого, еще и "Часослов" треплешь. Неспроста это. Если головой ударился или болеешь, так лекаря искать станем. Говори без утайки, что на душе творится, а то, отведаешь плетки отцовской.

Это да, Кондрат такой человек, что может и выпороть, а про то, что резкая смена моего поведения может привлечь его внимание, я как-то и не подумал. А атаман-то хорош, за всем пригляд у него, вроде бы и мелочи, а он знает. В реке тонул, доложили, а были только мальчишки. Оружие брал, когда его не было, а он заметил. К кострам ночных караульщиков на воротах городка пару раз подходил, и тут кто-то доложил. Надо ответить на его вопрос, и ответить не просто так, на отстань, а всерьез, чтобы дальнейшие мои странности его не смущали. Поначалу была у меня задумка, толкнуть сказку про видения от Святой Богородицы, но, опираясь на воспоминания Никифора, я понял, что это не пройдет. Официально казаки православные, а на деле, каждый верит, во что пожелает. И отец мой, он вроде как старовер, на людях двумя перстами крестится, но религиозным человеком его назвать нельзя. В общем, время шло, надо было отвечать, и я решил, что, как пойдет разговор, так его и продолжить. Как там говорил один товарищ, резко ставший господином: "Главное дело начать, потом продолжить и углубить, а кончают пусть другие".

- Прав ты батя. Серьезное дело на реке было, чуть не утоп, и только когда вся жизнь перед глазами пролетела, тогда и смог из сети выпутаться, - исподлобья, я посмотрел на отца, увидел, что он меня слушает, и продолжил: - Как выбрался на берег, колотило меня сильно, и пока остальные ребята раков ловили, я за жизнь свою думал. Ведь ничего в ней сделать не успел, и если бы утоп, то и все, конец.

- Значит, гибели испугался?

- Нет, не этого, а того, что ничего для своего народа не сделал. Вот, и задумался я о том, что человек словно свеча, которую порывом ветра в любой момент задуть может.

- И что надумал?

- Решил, что пора за ум браться. Поэтому грамоту вспоминать стал, с оружием без твоего спроса возился, да рассказы сторожей ночных слушал. Песни, гулянки, да озорство, все это уйдет, а знания о мире, который нас окружает, да навыки воинские, они завсегда со мной останутся. Тебе помощник в делах нужен, так почему бы мне своему отцу не помочь.

- Вишь ты, - усмехнулся атаман, - помощник выискался. Мал еще.

- Чего это мал, - изобразил я легкую обиду. - Ты сам рассказывал, как в свое четырнадцатое лето уже под Азовом шарпальничал, а в пятнадцать к Волге ходил.

- Так то я...

- А я твой сын.

- И то, верно, сын. Однако в мое детство время смутное было, и не всегда по своей охоте я в степь уходил.

- Сейчас не лучше. Куда не посмотри, почти везде враги.

От таких слов атаман заметно растерялся и на миг замолчал. Затем, он достал кисет с турецким табачком, трубочку с серебряным ободком, не спеша, кресалом выбил огонь, прикурил от трута и, сделав первую затяжку, спросил:

- Что ты про врагов сказал?

- Говорю, что они вокруг.

- И кто же по твоему мнению нам самый главный враг?

- Царь, который свои загребущие лапы на Дон тянет, и желает нас в холопов превратить.

- Ты прав сын, да вот только все ли ты правильно понимаешь?

- А чего тут понимать, батя. Люди говорят, я слушаю и думаю, что к чему. Казаки на Дону еще до Золотой Орды и царя Батыя были, и всегда вольными оставались. Старики про это много говорят. А теперь что? Низовые казаки из старожил на месте сидят, денег накопили и мечтают только о том, чтобы их преумножить. Они власть, и царь этих собак со всеми потрохами купил. Солеварни казацкие по Бахмуту слободским полкам отдал, а они наши, и ты вместе с Ильей Зерщиковым и Игнатом Некрасовым их силой оружия обратно возвращал. Ладно, пока нас не трогают, но долго ли так продолжаться будет? Нет, беда близко, а нам деться некуда. На Украине Мазепа, пес царский. В Крыму татары, вражины стародавние. В Азове и Таганроге царские войска, выход к морю караулят, а все донское понизовье вместе с казацкими рыбными ловлями монахам да дворянам отписано. Сальские степи, казачьи исконные земли, калмыкам отданы, а они за это, в любой момент, по слову Петра Романова на нас кинутся. Путь на Волгу совсем закрыли, Царицын и Астрахань не для нас. Обложили Дон со всех сторон, мы теперь в осаде, и царь может поступить, как он хочет.

- Хорошо ты сказал, Никиша, по взрослому, так, как не всякий старый казак скажет. Видна моя кровь, - Кондрат положил трубку на стол, перегнулся вперед и потрепал меня голове. - Молодец, сын. И раз ты у меня такой разумник растешь, так может быть, скажешь, что надо сделать, чтобы волю свою сохранить?

- До этого я пока не додумался, батька. Есть мысли, да только без знаний они ничто, так, бред мальчишки.

- Бред или нет, а правильно мыслишь, и это главное. Выход всегда есть, только его найти надо.

Атаман встал, зашел за стол, порылся в сундуке и бросил передо мной кусок тонкой кожи, свернутой в продолговатый рулон. Что это, я понял сразу. Однако Никифор ничего подобного никогда не видел, и я спросил:

- А чего это?

- Разверни.

Рулон лег на стол, размотался и я увидел то, что и ожидал, наклеенную на кожу бумажную карту Войска Донского с прилегающими территориями, где были обозначены Волга с городами, Кавказ, Крым и большая часть Восточной Украины с Днепровскими порогами.

- Ух, ты! - выдохнул я. - Это что?

- Мапа, - сказал отец и, склонившись, начал тыкать пальцем в черточки и кружочки. - Вот это Дон, Волга, Иловля, Медведица. А вот Днепр, на нем Сечь, а здесь Бахмут, Таганрог, Черкасск, Азов и Кагальник.

- Это как на землю с высоты смотреть?

- Да, как с высоты. Но сейчас не про это, и раз уж у нас речь, про серьезные вещи зашла, то смотри. Ты не знаешь, что делать, дабы волю свою сохранить, и никто этого не знает, но многие про это думают.

- И ты?

- И я.

- Так и что?

- Момента ждать надо, Никиша. Быть к нему готовым, а затем, когда он настанет, не спать, а действовать. Самим против царя-тирана подниматься, и других поднимать.

- Своих казаков поднять можно, это понятно, а кого еще?

Булавин-старший задумался, тяжко вздохнул, что-то для себя решил и, глядя на карту, ответил:

- Крестьян, кто за свободу биться будет. Раскольников, кто веру свою готов отстоять. Стрельцов уцелевших. Джигитов степных, до горячей схватки жадных. Казаков на Сечи, Кубани, Тереке и Яике. А помимо них войска Максима Кумшацкого, который сейчас в царевой армии. Это 26 казачьих полков, больше 15000 сабель. Силу собрать можно, да только использовать ее надо с умом. Понял?

- Да, батька, понял.

- Тогда ступай домой и запомни, пока час не настал, никому ни слова, ни полслова.

- Буду молчать, - я встал с табурета и, повернувшись вполоборота, спросил:

- Бать, а чего насчет моей помощи?

- Послезавтра по гостям поедем, думал это дело до осени отложить, но с тобой поговорил, закипел и решил, что надо уже сейчас что-то предпринимать. Время пока есть, Ульяна к сестре в Белгород поехать желает, беременная она, а мы с тобой по всему Войску Донскому проедемся. Ты теперь со мной будешь. Иди, собирайся.

Покинув приказную избу, я пересек площадь, вошел в наш дом, и подумал о том, что сегодня сделан первый шаг к тому, чтобы попробовать перекроить историю. Хорошо это или плохо, пока не знаю. Однако на чьей стороне я буду в скором восстании против Петра Романова, уже определено.