Булавин (1-2)

Россия. Москва. 25.02.1709.

Царевич Алексей лежал на своей кровати, его глаза невидяще смотрели в темный потолок, на котором плясали отблески нескольких свечей, а губы повторяли одну и ту же фразу:

- Господи за что... Господи за что... Господи за что...

В этот момент он и сам не понимал, что говорит, просто, как мантру шептал привычные с детства слова, которые не давали ему сорваться в пропасть безумия, и мысли его вернулись в прошлое, в то время, когда его отец, самодержец всероссийский Петр Первый еще был жив.

На удивление мягкая московская осень. Полки царя Петра входили в Москву. Стройные шеренги, под барабанный бой, печатали свой шаг и над русскими воинами развевались славные боевые знамена, многие из которых были пробиты пулями, попятнаны картечью и политы человеческой кровью. Возвращение царя с армией в столицу проходило с большой помпой, и толпы радостного московского люда сошлись встретить своих соотечественников. Раздавались веселые выкрики, на улицах ставили бочки с вином, и этот день должен был надолго запомниться горожанам.

Однако царевич Алексей, который стоял в окружении знатных российских вельмож и западных резидентов, наблюдающих за торжественным прохождением войск, хмурился и был невесел. Он смотрел на трофеи и пленных шведов, и хотел, как все простые люди, радоваться славной победе русского оружия. Но он слышал разговор послов, пристроившихся рядом с ним и переговаривающихся на немецком языке, и от их речей, царевич в бешенстве закусывал свои тонкие бледные губы и сжимал побелевшие кулаки.

- Господин Уитворт, - говорил датский посланник адмирал Юстас Юль, кивая на трехтысячную колонну шведских пленных, - вы считаете, что победа царя дутая?

- Да, - коротко отвечал ему сэр Чарльз Уитворт, полномочный и чрезвычайный представитель Великобритании (с этого года, после подписания унии с Шотландией, именно так стала официально именоваться Англии).

- И почему?

- У меня имеются очень хорошие и достоверные источники информации среди приближенных царя Петра. И я знаю, что пленные взяты не под Рудней, а под Лесной, и мортиры со знаменами, которые показывают народу, это еще Дерптская добыча.

Как раз в этот момент перед сановниками и важными гостями проезжали сваленные на телегу шведские полковые флаги, и датчанин, взглянув на них, согласился с англичанином:

- Вы правы. Я не вижу здесь знамен Вестманландского и Вестерботеннского полков. А в своем послании к русскому народу царь особо указал, что отличившиеся зверствами и жестокостью в сражении под Фруштадом королевские соединения разгромлены, и тем самым, убитые шведами пленные солдаты русского экспедиционного корпуса отомщены. Видимо, нас с вами пытаются ввести в заблуждение, сэр Чарльз.

Не в состоянии больше слушать речи, возомнивших о себе не весть что, заносчивых иностранцев, которые считают его народ дикими варварами, царевич отошел от них в сторону, и вновь посмотрел на русское войско. Выжившие в битве под Рудней, немногочисленные солдаты Рязанского и Псковского полков, гордо вскинув головы, по дарованной царем привилегии, в этот день шли впереди гвардейских полков. Они выжили в хаосе войны и выстояли против всей мощи знаменитой шведской кавалерии, и пушки на городских стенах, выстрелили холостыми зарядами, приветствуя этих сильных и несгибаемых людей, которые стояли по колено в своей и чужой крови, и не отступили. За ними настал черед семеновцев и преображенцев, среди которых, не смотря на осеннюю сырость, в открытой коляске, ехал царь Петр. Отборные воины гвардейских полков, высокие и широкоплечие русские мужики, самые лучшие представители своего народа, его элита, проходили торжественно и величаво. Но царевич смотрел не на них и не на шведских полковников и генералов, плетущихся следом, а на своего отца.

Петр Алексеевич Романов был худ и бледен, глаза навыкате, на голове треуголка с несколькими дырками от пуль, а пустой левый рукав простого мундира заткнут за армейский ремень. В этот момент, царевичу хотелось кинуться к отцу и как-то его поддержать, но он понимал, что никогда этого не сделает, духу не хватит, а тут начали выкрикивать славу царю и, подхваченный всеобщим ликованием, Алексей тоже кричал от радости и из его глаз лились слезы умиления. Снова палили городские пушки, приветствуя своего монарха и его гвардию, которые вернулись домой. Вверх летели сотни шляп и народ, на время, позабыв все претензии к царю, был рад ему так, как никогда до этого момента.

- Слава царю Петру Алексеевичу!

- Ура-а-а!

- Победа!!!

- Виктория!

- Виват Петр!

Полки прошли и народ расходился праздновать триумф царя. На какой-то срок все плохое было забыто и похоронено под радостью победы, и Алексей был счастлив. Однако трехдневные праздники с салютами, фейерверками и балами прошли. Жизнь покатилась по своей колее, и настал момент царевичу отчитываться перед отцом за все свои дела.

Государь, даже будучи лишен одной руки, не потерял своей энергичности и знал обо всем, что происходило в Москве за время его отсутствия, и с сына требовал отчета за каждую мелочь. И пришлось бы царевичу туго, как выяснилось, на него поступило около полусотни доносов от самых разных людей, навещавших его в Коломенском дворце во время болезни Петра. Но за него заступился Федор Юрьевич Ромодановский, и царь не был к нему слишком строг. Наследник престола отделался только выволочкой за негодное управление городом, и после этого был отстранен от всех своих дел, но в опалу не попал, остался при дворе и был вынужден исполнять новые поручения царя.

После ранения Петр Алексеевич торопился жить и хотел переделать все самые важные дела за один раз. И первым таким делом было крещение в православную веру его любовницы Екатерины, а царевич, подчинившись воле самодержца, стал ее крестным отцом. Затем, с подачи Сената и придворных подхалимов, царь переименовался в императора всероссийского и от "благодарного" народа ему был присвоен титул Отец Отечества. И как только это случилось, он решил незамедлительно жениться, так что вскоре Алексей Петрович присутствовал на свадьбе своей крестной дочери, которая выходила замуж за его батюшку. Такие вот дела происходили в государстве Российском, сразу по возвращении Петра Первого в Москву.

Одновременно с этим, в ноябре месяце был подписан мирный договор со шведами, и снова в столице гуляли, и пока происходили празднования, обходя Москву, один за другим, на юг уходили боевые полки, артиллерия и обозы. Император должен был жестоко и безжалостно задавить мятеж проклятого бунтаря Кондрашки Булавина, и собирался это сделать так, чтобы память о его карательном походе, сохранилась в веках. Но при этом, донской атаман не был предан анафеме, хотя церковь предлагала это сделать, а перемещение войск старались сохранять в тайне. В большинстве своем, москвичи верили в победу восставших и надеялись на освобождение от власти Петра и ненавистных бояр с иноземцами. Победы и праздники, все это конечно хорошо и на время отвлекает пьяного мужика от своих бед, да только проблемы русского народа оставались неизменны. Простые люди не желали быть бессловесным скотом, а царь и его приближенные не хотели понимать их чаяний. Из-за этого, Преображенским приказом и иными карательными службами государственного аппарата делалось все, чтобы даже слухов о донской воле в столицу не проникало, а особо разговорчивых москвичей хватали под руки и тащили на дыбу.

В общем, все было как всегда. Государство Российское жило по своим законам, дворянство кутило и продолжало отмечать победу над шведами, крестьяне и рабочие трудились, а Алексей находился в Коломенском дворце, много размышлял о своем будущем, и только по вызову царя покидал свое прибежище. Так продолжалось до сегодняшнего дня.

Царевича вызвали на очередной праздник в Преображенский дворец, где проживал Петр со своей императрицей. По какому поводу празднование, Алексей не знал, его об этом не известили, но он привычно оделся, и в закрытой карете отправился к батюшке. Путь был не долог, и ближе к вечеру он оказался на месте. Подъезды были ярко освещены, кругом стояли караулы солдат в парадной униформе и сновали слуги, которые провожали подъезжающих гостей внутрь. Царевич вышел на морозный воздух, вдохнул его полной грудью, закашлялся и подумал о том, что хватит в Москве сидеть, необходимо попросить у батюшки серьезное дело и доказать свою полезность государству. Приняв такое решение, он улыбнулся наивной детской улыбкой, лицо его на мгновение разгладилось, и уверенным шагом он направился в основное здание.

В большом зале Преображенского дворца играла музыка, в центре танцевало около двух десятков молодых пар и, раскланиваясь с вельможами и генералами, царевич подошел к отцу и его жене, которые сидели на широкой кушетке. Император был бодр и весел, слушал очередную сплетню от князя Меншикова и улыбался, а императрица, полноватая женщина в роскошном парчовом платье, с миловидным и простым лицом, держала на руках одетую ангелочком годовалую девочку, сводную сестру царевича, княжну Анну Петровну. Настоящая семейная идиллия, которой можно и нужно было порадоваться. Вот только в душе Алексей все же был против того, что эта женщина, родившая его отцу трех детей (двое, Петр и Павел, 1705-го и 1706-го года рождения, скончались во младенчестве), занимает место его матери.

Наследник престола остановился перед императором, и тот, заметив его, воскликнул:

- Алешка, у нас сегодня две радости. Гуляем!

- И что за радости, батюшка?

Алексей учтиво поклонился Екатерине Алексеевне и отцу, и тот ответил:

- Во-первых, поганый пес Мазепа помер. Ехал на коне, а тот его понес и он разбился. Не иначе, как это ему божья кара за измену. Виват!

- Виват!

Боевые генералы и вельможи, верные соратники царя, а так же придворные холуи и подхалимы поддержали императора, и царевич спросил:

- А второй повод?

Петр Алексеевич, неожиданно тепло посмотрел на жену, и на краткий момент прижал ее к себе. Затем, он улыбнулся дочери, которая узнала его, улыбнулась и произнесла нечто нечленораздельное, и вновь обратил внимание на сына.

- Императрица беременна. Надеюсь, что будет сын.

- Поздравляю, - промямлил растерянный царевич.

Царевич снова поклонился Екатерине и, разогнувшись, наткнулся на презрительный взгляд Меншикова, который с наглой ухмылкой смотрел на него. И не выдержав такого к себе пренебрежения, неожиданно, Алексей сорвался и, ощерившись в сторону светлейшего князя, сказал:

- Спрячь ухмылку, пирожник. Совсем обнаглел. Холоп.

- Что-о-о!? - удивленно протянул Меншиков и, обогнув кушетку, подскочил к нему.

- Алексашка, назад! - выкрикнул император.

Фаворит, уже схвативший царевича за мундир и приготовившийся его ударить, замер. После этого, Меншиков отпустил Алексея и, с перекошенным от злобы лицом, сделал шаг в сторону. Все гости, кто находился рядом, замерли в ступоре, никогда еще наследник не показывал свой норов и, конечно же, вельможам было очень интересно, на чью сторону встанет император.

А Петр Алексеевич, тем временем, набычился и переводил взгляд то на князя, то на сына. Вены на его лбу вздулись, глаза снова пошли навыкат, и Алексей решил, что самое легкое наказание, которое ему назначит отец, это избиение. Но прошла пара минут, государя успокоила жена, которая нашептала ему на ухо что-то ласковое, и он, решил не портить веселье, задавил в себе злобу и натужно рассмеялся.

- Ай, да, Алешка! Зубы показываешь, сын!? Молодец! - Петр посмотрел на понурившегося фаворита, встал с кушетки, правой рукой ударил его по роскошному шитому золотом мундиру и обратился уже к нему: - А ты, Алексашка, знай свое место, не по чину тебе на наследника престола российского с кулаками бросаться, он тебе не ровня.

- Мин херц...

Меншиков, который ранее числился одним из контролеров за обучением царевича и несколько раз крепко его избивал за нерадение, тоже улыбнулся и попробовал оправдаться, но император его не слушал и посмотрел на Екатерину.

- Уложи дочь спать и возвращайся.

Екатерина молча покинула зал. Музыка затихла, и танцующие пары разбежались в стороны. Меншиков и Алексей ожидали дальнейших слов царя, которые должны были разрешить конфликт, но тут появился срочный гонец, который прошел к царю и протянул ему пакет. Император бросил взгляд на князя и царевича, подозвал к себе молодого слугу, симпатичного темноволосого парня с подносом, выпил вина и, окончательно успокоившись, принялся читать полученное письмо. Сначала, он усмехнулся, затем побагровел и, бросив бумагу на пол, в ярости стал топтать ее ногами. При этом он постоянно выкрикивал:

- Жив, скотина! Жив, тварь! Бунтовщик! Изменник! Ненавижу!

- Батюшка! - бросился к отцу царевич.

- Мин херц! - с другой стороны встал Меншиков.

- Мазепа жив, - перестав топтать, ни в чем неповинные клочья бумаги, сказал Петр Алексеевич. - Оказывается, ошиблись наши прознатчики. Не гетман с лошади упал и помер, а генеральный обозный Ломиковский. Обманули меня, поспешили порадовать, и выставили доверчивым простаком. Ну, ничего, я им покажу, как императору неверные сведения поставлять!

Высказавшись, Петр по какой-то причине, вдруг, поднял голову вверх и, посмотрев помутневшими глазами на Меншикова и Алексея, как подкошенный рухнул на пол, и забился в судорогах.

- Врача!

Первым сориентировался опытный фаворит, который был неоднократным свидетелем царских припадков. Меншиков наклонился к Петру, вытащил из внутреннего кармана мундира короткую березовую палочку, вставил ее в рот своего повелителя и прижал его голову к своим коленям. Алексей решил ему помочь, опустился рядом и зафиксировал ноги отца. Припадок продолжался недолго, меньше минуты, но он был необычен тем, что после него император всероссийский не очнулся, а остался в беспамятстве, и из его носа пошла тоненькая струйка темно-бордовой крови.

Под присмотром лейб-медиков и светлейшего князя, Петра Алексеевича отнесли в спальню. Праздник был окончен, и в Преображенском дворце остались только близкие люди и самые верные соратники. Алексея к батюшке не пустили и, сильно переживая, около часа он просидел подле закрытых дверей в спальню, до тех пор, пока из нее не вышел Федор Юрьевич Ромодановский.

Князь отвел царевича в сторону и, наклонившись к уху, прошептал:

- Будь спокоен, Алешка. Крепись. Ты готов выслушать то, что я тебе скажу?

- Готов. Но, что вы мне скажите, Федор Юрьевич?

- Мужайся, Алешка. Император Всероссийский Петр Алексеевич скончался.

- У-у-у...

Алексей завыл от горя, а князь зажал ему рот и прошипел:

- Тихо...

- Молчу, - выдохнул царевич.

- Хорошо. Вида не показывай, что о смерти батюшки знаешь. Всем будет сказано, что император очнулся и восстанавливает силы, не в первый раз он болеет, так что поверят. Ты возвращайся в Коломенское и не высовывайся. Я тебя в обиду не дам, и вскоре ты станешь законным императором.

Ромодановский говорил, говорил, и говорил, а наследник престола, только согласно мотал головой и пытался осознать то, что хороший или плохой, но его отец, мертв. Видя, что с Алексея толка немного, начальник Преображенского приказа передал царевича под присмотр дьяка Мухортова, который отвез его в Коломенское. В настоящий момент будущему императору всероссийскому было необходимо успокоиться, и в целях личной безопасности следовало находиться подальше от дворцовых интриг и ближайших соратников Петра, которые станут решать дальнейшую судьбу России.

День прошел. Праздник не удался и император умер. Наследник престола добрался до своей комнаты и зажег все имеющиеся в запасе свечи. Затем он молился перед иконой, а когда устал, то свалился на кровать и долго вспоминал прошлое, которое теперь казалось ему очень счастливым временем. Так он провалялся далеко за полночь и, наконец, заснул.