Бумажные самолёты

Глава 16

Даррэл

Держа перед глазами отчёт судмедэксперта и результаты экспертизы, я внимательно переслушиваю монолог Майка и убеждаюсь, что он что-то скрывает. Если Кэрри — единственная, кому можно доверять, почему он так неуверен? Если убийство произошло всего два дня назад, почему он путается в событиях? И, наконец, если он невиновен, почему в его голосе сквозит страх?

Склонившись над диктофоном, из которого доносится дрожащий голос Майка, Кэрри нервно постукивает пальцами по столу и старается сдержать слёзы. За десять минут разговора Майк трижды запнулся, пять раз уворачивался от ответов и миллион раз начинал сначала. Я почти слышу, как Кэрри мысленно умоляет его не останавливаться. Против Майка не указывает ни одно его слово, но принимать их за чистую монету — всё равно что расплачиваться бумажными деньгами.

Если опираться на его показания, то всё началось задолго до того, как они с Эмили оказались на одной крыше. Возможно, даже раньше, чем он запустил в неё бумажный самолётик. Каждая большая история начинается с маленького недоразумения и, как правило, где-то в далёком прошлом.

Прошлое Майка — школьные будни. На первый взгляд, ничего интересного — только если вы не лучший игрок школьной баскетбольной команды. Каждый, кто хотя бы раз брал в руки Los Angeles Times, наверняка обращал внимание на захваченную Майком спортивную колонку. О его головокружительном успехе до сих пор ходят легенды, не говоря уже о том, что он по щелчку пальцев стал тайной фантазией всех старшеклассниц. Ему было, что предложить девушке: имя и славу.

Прошлое Эмили — тёмный лес. По одной из версий, она переехала из Нью-Йорка по делам своего отца, по другой — всегда жила в Лос-Анджелесе. Правда где-то посередине. Где бы она ни оказалась, она была одновременно и своей, и чужой. Пол Смит — успешный риэлтор, который делал деньги быстрее печатного станка. Через его руки прошли ключи от люксовых апартаментов местных олигархов до вилл многих высокопоставленных лиц США. Его телефонная книга ломилась от номеров. И Эмили было, за что ценить такой образ жизни. Тусовки в Голливуде, путешествия заграницу и блестящая корона на голове — что ещё нужно для счастья? Вряд ли она бы посмотрела на парня, на счету которого всего лишь пара долларов на ланч.

Прошлое Николаса — криминал чистой воды, сплошная полоса недоразумений. На его счету десятки жалоб от учителей, штрафы с тремя нулями и репутация заядлого тусовщика. Среди тысячи припаркованных автомобилей я безошибочно найду тот, который припарковал Николас. Искусство парковки — такое же искусство, на которое он плевать хотел всю свою жизнь. Рядом с ним любой бы поверил, что чёрное — это белое. Согласно показаниям Майка, у Николаса был всего один недостаток: он влюбился в Эмили намного раньше него. Это немного объясняет, почему он и затеял игру в бумажные самолёты со всеми вытекающими. Он не хотел помогать Майку на любовном фронте — он хотел выстроить собственный.

Он влюбился в Эмили до ужаса, но ужасная любовь способна на ужасные вещи. Его терпению настал конец, и он решил во что бы то ни стало отбить у Майка Эмили — даже если ради этого пришлось бы переступить через закон. Для Николаса он всегда был просто буквами в старой книжке. Он влил в Эмили две бутылки шампанского, совратил в одном из номеров и попытался избавиться от улик — но не учёл, что Эмили могла позвать на помощь.

И она позвала. Но своим путём.

Итак, согласно версии Майка, роли были следующие:

Николас — кукловод.

Эмили — тряпичная кукла.

А он сам — невинная жертва.

Так как же вышло, что пострадал он меньше всех?

Я уверен, что любая большая история — это прописанный сюжет, в котором каждому отведено своё место. Не буду спорить: Майк хорош в баскетболе. Но это не означает, что он хорош во всём. Сценарист из него никудышный. Корень зла окажется не так глубоко, если копнуть немного усерднее.

Прошлое Майка — звёздная болезнь. Не было ни дня, когда его имя не мелькало бы в заголовках Los Angeles Times, а люди не перешёптывались бы у него за спиной. Чем не повод для гордости?

Прошлое Эмили — книга с пустыми страницами. Имя, которое постоянно мелькало в списках гостей, но за которым никогда не был закреплен столик. Её видели все, но её не знал никто.

Прошлое Николаса — тысячи километров дороги, пролетевшие, как один. Про таких, как он, говорят: «Один ветер в голове». В каком-то смысле это правда.

Майк влюбился в Эмили до ужаса, но ужасная любовь способна на ужасные вещи. Когда он узнал, что Николас испытывает к ней такие же чувства, то решил отомстить им обоим во что бы то ни стало — даже если ради этого пришлось бы переступить через закон. Для Майка он всегда был просто буквами в старой книжке. Он влил в Эмили две бутылки шампанского, совратил в одном из номеров и попытался избавиться от улик — но не учёл, что Эмили могла позвать на помощь.

И она позвала. Но своим путём.

Я бы распределил роли так:

Майк — убийца.

Эмили — жертва.

Ник — тот, на кого можно было бы повесить вину.

Кэрри — та, кто защищала бы своего сына несмотря ни на что.

Я — тот, кого лишили части полномочий из-за служебного романа.

Интересно, как далеко Майк готов был зайти, чтобы довести свой план до конца?

Синяки напоминают о себе каждый раз, когда Кэрри хочет по старой привычке скрестить на груди руки. Не прошло и суток с тех пор, как она оказалась на волоске от смерти. Но она не то что отказалась от разговора с полицией — она даже выслушать не хотела предложения фельдшера поехать в больницу. Всё, что её занимало, — это дело Эмили. Она была готова ринуться в отель, несмотря на перевязанную ногу, грязную одежду и израненное сердце.

Может, это и напугало Майка?

Самая надёжная сторона — третья сторона. Именно поэтому мы решили допросить мистера Симпсона, школьного учителя Майка, раньше Николаса. Кэрри сказала, что его номер всё ещё хранится в её телефонной книге, а ещё — что мы можем успеть найти его на работе, если поторопимся. Я не вызывал его в участок по одной причине: мне хотелось застать его врасплох. К моменту официального допроса мистер Симпсон придумал бы достаточно оправданий, чтобы переключить наше внимание на Ника. Как бы сильно Майк ни насолил мистеру Симпсону, нельзя забывать, что он — восходящая звезда, которой пророчат вечное сияние. А для учителя потерять такого ученика — значит потерять лицо.

Трудно поверить, что мы можем чего-то не знать о том, кто каждый день обедает с нами за одним столом. Но мы привыкли видеть в окружающих только то, что они готовы нам показать. Да и не каждый будет рад окунуться в их омут тайн и противоречий. А что, если я скажу, что у каждого найдутся свои подводные камни? Что, если человек глубже, чем океан?

От этой мысли по спине пробегает холодок. У человека может быть тысяча лиц, а мы видим только одно. Но у каждой медали есть обратная сторона. Может, и правильно, что мы держим своих демонов где-то внутри? По крайней мере, так мы сохраняем над ними контроль. А если мы не можем ими управлять, лучше не выпускать их наружу.

Подъехав к школе, мы с Кэрри паркуемся подальше от главных ворот, чтобы не привлекать к себе внимание. Школьная стоянка забита почти до отказа. Руки так и чешутся выписать пару-тройку штрафов за вождение без прав, но приходится напомнить себе, что мы приехали не за этим. Я выхожу из машины — и в который раз жалею, что не оставил жилет в участке. Мне остаётся только оттягивать жилет и обмахиваться папкой с документами.

Когда я представляю, как ветер уносит с собой случайно выпавшие фотографии жертвы, мне на секунду становится легче. Кажется, что вся проблема — в трёх несчастных снимках, зажатых между рапортами и протоколами. Я могу их разорвать, признать документы недействительными и бросить дело в огонь, оставив от него лишь пепел, но ради чего? Чтобы всего на шаг приблизиться к лежащему за горизонтом счастью?

Кэрри терпеливо ждёт меня у ворот, вращая в руках пустой стаканчик из-под кофе. Её измученный взгляд скользит по фирменным синим галстукам, мелькающим тут и там. Она вязнет в воспоминаниях, словно в болоте, в котором каждое движение — шаг навстречу смерти. Она будет до конца цепляться за обрывки прошлой жизни, потому что не готова её потерять.

Если против Майка укажет ещё хотя бы одна деталь, это произведёт эффект разорвавшейся бомбы. Но я знаю наверняка: Кэрри будет любить его, кем бы он ни был. Ангелом, желающим помочь, или демоном, жаждущим крови. Она поднимется за ним к свету, она шагнёт за ним во тьму. Она очистится от греха или возьмёт на себя новый, но она всегда будет на его стороне. Ни одна стена не разделит мать и ребёнка — даже тюремная.

Кэрри пойдёт за Майком без оглядки, а где буду я? Где-то на вершине, наблюдать, как она разбивается у подножия или скрывается в облаках? Моя вершина — ничто по сравнению с её пропастью и её высотой. Моя вершина лишь в моей голове. Её любовь — вечность.

Ко мне приходит осознание: я не готов потерять её, как и она не готова потерять Майка. Без неё — пустота. Её поцелуи такие же горячие, как калифорнийское солнце; её глаза такие же бездонные, как океан; её объятия такие же крепкие, как железные наручники. Я готов сдаться, лишь бы быть рядом с ней. Это больше, чем закон. Это готовность сделать женщину смыслом всей своей жизни.

Кэрри больше, чем увлечение на одну ночь. И она больше, чем вся моя жизнь. Она — та, с кем мне не страшно потерпеть неудачу, потому что для меня нет большей неудачи, чем потерять её. Как я могу молча смотреть, как ей становится хуже? Как я могу отнять у неё ребёнка, даже если этот ребёнок отнял у кого-то жизнь? Если это убьёт её, то чем я буду лучше убийцы?

Кэрри смотрит на меня поверх солнцезащитных очков, не скрывая удивления. Она догадывается: дело не в жаре. Мы провели вместе тысячу и одну ночь, так что неудивительно, что она читает меня, как раскрытую книгу. Хотя, наверное, не нужно обладать сверхспособностями, чтобы догадаться, о чём я думаю. Я не просто должен — я обязан довести это дело до конца. И вот я на финишной прямой, а мне как никогда хочется повернуть назад. Из нас двоих я меньше всего должен бояться того, что мы можем услышать, разве нет?

— Всё в порядке? — спрашивает она.

Нет, хочется ответить мне. Жизнь — сплошной беспорядок, от которого мы почему-то стараемся избавиться. Мы хотим избавиться от мелочей, которые наполняют её красками: от тепла чужого тела в постели, потому что это стыдно; от следа чужой помады на одежде, потому что это подло; от рассветов на берегу океана с чашкой кофе, потому что это заезжено.

— Я хочу уехать, — признаётся Кэрри.

Разве она не догадывается, как я хочу её увезти? Мир может сходить с ума сколько угодно, но я даже глазом не поведу: мой взгляд всегда будет прикован к Кэрри. Мои губы всегда будут накрывать её, мои руки — искать её, моё тело — льнуть к её. Какая разница, сколько жизней ты спас, если в итоге загубил свою?