Бумажные самолёты

Глава 20

Чем ближе мы подходим к лагерю, тем отчётливее чувствуется запах чего-то горелого. Огоньки костров рассыпаны по всему парку, и кажется, что лес жалобно трещит всеми сухими ветками. Воспоминания об утреннем зефире теперь кажутся сном. Не только потому, что смотрители парка зачем-то нервно бегают среди палаток и просят потушить огонь, но и потому, что Кэрри со мной не разговаривает.

Птицы стаями поднимаются к небу, окрашенному солнцем в тёмно-алый, и скрываются за горами. С востока надвигается ночь, погружая Йосемити в непроглядную тьму.

Кэрри замедляет шаг, и я пытаюсь проследить за её взглядом, направленным… прямо на наш полыхающий дом.

Я не верю своим глазам. Всё выглядит, как в кино: повсюду носятся люди с полными вёдрами воды, набранной из ручья, земли и песка; отовсюду доносится крик, словно кто-то подставил мне к уху мегафон. Наш коттедж, где мы ещё сегодня делили душевую, объят пламенем от первой до последней ступеньки.

И где-то там, в огне, доживает свои последние минуты моё несчастное расследование. Две папки с бумагами, десяток фотографий, одна утерянная жизнь, мои бессонные ночи… И вот я вижу, как всё это сгорает к чертям собачьим. Лучше бы Эль-Капитан рухнул прямо мне на голову, чем дело Эмили превратилось в горстку пепла.

— О, боже.

Я смотрю на Кэрри — её глаза полны ужаса.

— Что ты делала в метро несколько дней назад?

— Что, прости?

Её по-детски наигранное удивление вызывает отвращение. Она осознанно увиливает от ответа, но у неё ничего не выйдет: мышеловка с треском захлопнулась. Пора перестать рыпаться и посмотреть правде в глаза.

— Что тебя туда привело?

— Я уже объясняла, — настороженно отвечает она. — Я хотела вернуться в отель и поразмыслить над делом Эмили. Какое это вообще имеет дело?

Я заставляю себя поверить её словам, но чутьё подсказывает, что меня водят за нос. Слишком много указывает против неё. Машина, куртка, дым. Я прокручиваю в голове эти слова, связывая их невидимой нитью. Но что, если ответ не лежит на поверхности? Что, если зло уходит корнями в недалёкое прошлое?

Каролина была первой, кто заявил об убийстве. Она — а не друзья, не очевидцы и не родители погибшей. Их не связывала ни одна капля крови. Вместо весомых оснований считать произошедшее убийством у неё были только смутные представления, основанные на собственных догадках. Разве что у неё действительно была информация, что Эмили убили. Может, она просто хотела забросить удочку, на которую я должен был клюнуть? Может, она хотела, чтобы расследование пошло в нужном пути?

Но кое-где мы сделали поворот не туда — и это заставило Каролину импровизировать. Ночь, убийство, скрытый мотив — прекрасный антураж для фильма ужасов, который бы обеспечил мороз по коже. Она хотела создать образ разгуливающего по городу маньяка, чтобы снять подозрения с Майка, но забыла про очевидное: любой прохожий может оказаться убийцей, в том числе — её сын. Подозрения касательно Ника ещё не отменяют подозрения касательно Майка. Похоже, на допросе он сказал лишнего — что-то, что я пропустил мимо ушей, но что до смерти напугало Каролину. Может, если бы я как следует переслушал его показания, то нашёл бы зацепку?

А потом она нашла в прачечной окровавленную простыню — разве в отелях такого класса нет ни одной горничной? Огромное пятно давно должны были заметить — максимум на следующее утро. Кроме того, полночь — не самое подходящее время для стирки. Отговорка Каролины о необходимости выстирать джинсы с кофтой именно тогда, потому что на следующий день нас должны были выселить, начинает звучать нереалистично. В моём кошельке было достаточно, чтобы снять номер и на день, и на два. Ей не нужно было никуда торопиться. Так для чего же был этот трюк с простынёй? Чтобы подкрепить в моём сознании идею об убийце.

Тем более, кое-кто был у Майка на примете. Кое-кто, кто, по его мнению, заслуживал наказания.

— На тебя напали на глазах у целой толпы, и никто не знает, кто тебя столкнул?

Кэрри вздрагивает, как от пощёчины.

— На нападавшем была маска.

Либо она инсценировала нападение, чтобы создать образ маньяка-убийцы и намеренно вести меня по ложному следу. Иначе как объяснить, что ни один из свидетелей в метро как таковым свидетелем и не является? Как объяснить, что каждый второй разводил руками, а третий — отказывался говорить?

— Ты в чём-то меня подозреваешь? — настороженно спрашивает она.

Мне не хочется этого делать. Но всё сводится к тому, что каждый шаг Кэрри продуман до мелочей.

Всё, что было до «нападения», и всё, что было после, — это два разных расследования. Первое пошатнуло алиби Майка, второе — укрепило. Но какой ценой?

Не бывает никакого иммунитета к боли. Если Кэрри повредила ногу, когда упала на рельсы, то должна была поехать в больницу, чтобы как минимум сделать снимки. Страховка бы без проблем покрыла ей диагностику.

К тому же у невинного человека не возникает желания спрятаться в горах, за сотни миль от места преступления. Если Кэрри — хотя бы косвенно — не причастна к гибели Эмили, она бы повернула назад лишь в одном случае.

Она знала, кто убийца.

Но она очень хотела, чтобы им оказался кто-то другой.

— У меня есть все основания, — вырывается у меня, и над нами повисает тишина.

— Вот как, — говорит она, опуская голову.

— Не пойми меня неправильно, но ты ведёшь себя подозрительно. Сначала ты хотела помочь, а потом, когда мы начали приближаться к разгадке, вдруг решила скрыться…

Она усмехается.

— От кого я это слышу!

Я замираю.

— Что ты имеешь в виду?

Кэрри молчит, но кажется, что слова, не сказанные вовремя, вот-вот разорвут ей глотку. Покраснев от обиды и злости, она выпаливает:

— Почему именно ты взялся за расследование?

Потому что это моя грёбаная работа.

В моих глазах ясно читается протест: я не обязан ничего ей объяснять. У неё нет компетентности задавать мне такие вопросы. Погоны на её плечах — чужие. Но, раз уж мы заговорили начистоту, я решаю признаться:

— Мне обещали вернуть звание сержанта, если я займусь этим делом. Но я понятия не имел, что ты была знакома с Эмили. Я и имени-то её не знал, пока ты не подъехала!

— По-твоему, это совпадение?

— Это и есть совпадение!

Мне хочется закричать от злости. Полицейская куртка, полицейская ручка и двадцать лет опыта в чёртовом полицейском участке ещё не дают ей право обвинять меня в том, чего я не делал!

— Зачем ты следил за мной?

— Извини?

— В тот день, когда меня толкнули на пути.

— Я уже объяснял. Я хотел показать тебе отчёт судмедэксперта.

— И ради этого ты объехал весь город?

Уже тогда у меня возникли подозрения относительно Майка, но они были настолько смутными, что я не придал им особого значения. Мне просто хотелось убедиться, что Кэрри не натворит глупостей.

— И ты даже не увидел, кто напал на меня? — продолжает Кэрри.

Её намёк предельно ясен. Я догадываюсь о том, к чему всё идёт, прежде, чем она произносит:

— А может, это был ты?

— Достаточно, — обрываю я её. Её обвинение — словно нож, воткнутый мне прямо в сердце. — Это абсурд. Ты знаешь, что я бы этого не сделал.

— Откуда?! — вскрикивает Кэрри. Несколько человек косятся в нашу сторону. — Откуда мне это знать?! Вчера ты говорил, что ты на моей стороне, а сегодня обвиняешь меня… я даже не могу понять, в чём!

Меня распирает от противоречий. Я словно на корабле, терпящем крушение. Слова встают где-то в горле. Я не могу набраться смелости ни извиниться, ни предъявить Кэрри обвинения. Кажется, что у этой ситуации два исхода, но на самом деле всего один: наши отношения больше не будут прежними.

Я ловлю встревоженный взгляд Кэрри.

Она ловит мой. Мне не хватает лишь доли секунды, чтобы закричать: «Не надо!». Но она бросается в дом быстрее, чем я успеваю открыть рот.

Стой!

Немой крик распирает грудь. Я стараюсь вдохнуть как можно глубже, но вместо кислорода — едкий дым. Кажется, что даже здесь, в долине, свежий воздух куда-то быстро улетучивается.

Стой!

Кэрри никакой не полицейский в отставке. Покажите мне полицейского, преданного своему делу больше, чем тысячи человек, дающих клятву вместе взятых? Она вознесла долг на недосягаемую вершину и не побоялась забраться на неё без экипировки. Ей не страшно повиснуть над пропастью — ей даже не страшно разбиться. И это то, что отличает её от той кучки жуликов, совершающих преступления вместо того, чтобы их предотвращать. Это то, что делает её бессмертной в глазах простых людей. Таких, как я.

Мне хочется ринуться в дом, но смотрители парка тянут меня назад, словно кандалы. Из окон вырываются языки пламени, освещая долину убийственно ярким светом. Но с тех пор, как Кэрри скрылась за дверью, перед моими глазами стоит непроглядная тьма. Жар пламени обдаёт меня с ног до головы, будто насмехаясь: «Ну, разве не этого ты хотел?».

Что это за любовь, когда ты собственноручно разрушаешь дом, который возводил кирпичик за кирпичиком? Когда окружаешь человека заботой, а затем перечёркиваешь всё хорошее, что между вами было, ради «общественного блага»? Разве благо другого человека должно быть дороже собственного? И что это за любовь, когда можешь спокойно смотреть, как любимый человек бросается в огонь?

Её жизнь не стоит бумажек, которым рано или поздно пришлось бы стать очередным пылесборником в наших архивах. Её жизнь не стоит даже самой ценной улики, которая бы привела нас к убийце. Мы всегда понимаем это, только когда становится слишком поздно. Мы узнаём цену жизни, только когда находимся на волоске от смерти.

Я даже не знаю, что хуже: стоять и смотреть, как полыхает наш дом, или забраться внутрь и в лучшем случае найти Кэрри, лежащей без сознания. В голове всплывают тысячи воспоминаний из практики, когда я, как настоящий профессионал, сохранял хладнокровие даже в самых критических ситуациях; даже когда было понятно, что жертве больше никогда не встать на ноги; даже когда её родственники били меня в грудь, крича, что всё можно исправить — надо только постараться. Опыт за моими плечами словно испарился, и вот я снова, как много лет назад, бьюсь один на один со своими демонами.