Бумажные самолёты

Интерлюдия

Эмили

Лос-Анджелес, прошлой осенью

Ностальгия — вот первое слово, которое идёт на ум, как только я открываю глаза. Иногда, глядя в открытое окно, я спрашиваю себя: «Что, если бы всё было иначе?». Я могу искать ответ часами, наблюдая, как большой город погружается в ночь. К отелю через дорогу тянется роскошная вереница автомобилей, музыка в клубах становится громче, над головой снуют самолёты. Среди городского шума размеренный стук дождевых капель по подоконнику кажется ничтожно тихим. Перед глазами — Лос-Анджелес, в моём сердце — Нью-Йорк… Так что, если бы всё было иначе? Что, если бы я могла повернуть время вспять?

— Эмили?

Я оборачиваюсь. Я и не заметила, как замёрзли мои пальцы.

— Извини, что побеспокоили, — продолжает папа, входя в комнату. — Тебе не холодно?

— Просто задумалась, — я с виноватым видом закрываю окно и возвращаюсь в кровать.

— Хочешь поговорить об этом?

Я не знаю. Иногда мне кажется, что у меня проблемы вселенского масштаба, но, когда я начинаю ими делиться, оказывается, что я просто раздуваю из мухи слона.

— Может быть, — неуверенно отвечаю я.

Папа садится на стул и внимательно слушает.

— Ты же знаешь, что мама продала бизнес? — начинаю я, надеясь, что мне не придётся озвучивать всё, что я действительно думаю. Последняя нить, связывающая меня с Нью-Йорком, оборвалась. Папа кивает, и я продолжаю: — Мне кажется, она сделала это зря. Во-первых, это был какой-никакой доход, а во-вторых, мы бы могли ездить в Нью-Йорк… несколько раз в год, например.

— Что из этого беспокоит тебя больше? Доход или Нью-Йорк? — уточняет он.

Он всё понял. Чувствуя себя слишком неловко, чтобы признать это, я отвечаю:

— Доход.

— Это пустяки, — папа поднимается на ноги и задвигает стул. — Правда, пустяки. Мы достаточно зарабатываем, чтобы себя обеспечить. Маме больше незачем держать там бизнес.

Мне приходится признать его правоту. Торговать недвижимостью в «Золотом треугольнике» Лос-Анджелеса действительно прибыльнее, чем держать скромный кинотеатр в Бруклине. Перед переездом родители уверили меня, что в этом нет ничего страшного — до тех пор, «пока не появятся проблемы». «А если они когда-нибудь появятся? — спросила я. — А если они уже появились?».

Что, если я и есть проблема?

— А если начистоту, — папа задерживается в дверях. — Тебя ведь не доход волнует, да?

Я стыдливо отвожу глаза. Я не из тех, кто подрабатывает в забегаловках после уроков, раскидывает никому не нужные газеты по почтовым ящикам или стирает слюнявчики соседского малыша. Я гораздо хуже.

Раздавшийся в тишине поворот ключа избавляет меня от необходимости отвечать. Папа уходит на кухню разогревать ужин, а я укутываюсь в одеяло и выглядываю в коридор. На комоде поверх разбросанной косметики лежит сумочка, в углу небрежно оставлены туфли. Я подозревала, что у мамы нервы покрепче моих, но чтобы настолько! Я не смогла бы проходить на каблуках больше часа, а она, похоже, щеголяла в них целый вечер. Под дверью ванной лежит тонкая полоска света. Подойдя ближе, я тихо стучусь.

— Пол? — удивлённо спрашивает мама, не открывая дверь.

— Это я.

Замок щёлкает, и дверь приоткрывается. Меня тут же обдаёт перегаром.

— Эмили, ты почему не спишь?

Мамины мягкие каштановые волосы ниспадают на плечи. Даже после долгого вечера она выглядит так, будто только вышла из парикмахерской.

Неосознанно поправив свою растрёпанную шевелюру, я решаю не тянуть кота за хвост и открыто спросить:

— Зачем ты продала бизнес?

Мама смотрит на меня в замешательстве.

— Мне были нужны деньги, — наконец отвечает она.

Я так и знала: она солжёт. Разве каких-то пару минут назад папа не уверял меня в том, что это пустяки?

— Чтобы рубиться в покер? — продолжаю я. Шагнув в ванную, я закрываю дверь, чтобы не привлекать внимание папы. — Это же было дело всей твоей жизни!

— Прошлой жизни, — напоминает мне мама.

Я чувствую, что ей есть, что добавить. «От которой мы обе сбежали», — вертится у неё на языке. Удостоверившись, что я правильно истолковала её слова, мама отворачивается к зеркалу и принимается смывать макияж.

— Хочешь знать, что я об этом думаю? — мама бросает на меня раздражённый взгляд, и я продолжаю. — Это самое идиотское решение проблемы из всех.

— На твоём месте я бы держала язык за зубами, — шипит она.

— На твоём месте я бы начала лечиться! Ты алкоголичка, мама!

Она хватает меня за волосы так крепко, что кожу на голове начинает покалывать. Из моей груди вырывается звонкий крик, но мама одной пощёчиной заставляет меня заткнуться. Я хватаюсь за щеку двумя руками и нервно сглатываю.

— А ты шлюха, Эмили, — выпаливает она. — Шлюха, которая напилась и уничтожила мой бизнес! Не притворяйся, что не видела тех надписей на наших билетах, разбросанных повсюду фотографий и разбитых витрин!

Чем сильнее мама тянет меня за волосы, тем громче мне хочется выть от боли. Её крепкая рука угрожающе нависла надо мной, словно булыжник, готовый с минуты на минуты расколоть мой череп. Знаю: если я буду молчать, она просто вышибет из меня все мозги. Но что-то внутри заставляет отчаянно цепляться за правду — правду, которая обязательно выйдет наружу, когда придёт время. За неё я готова сражаться, даже если мой противник — собственная мать.

Я отчаянно впиваюсь ногтями в её руку и выигрываю для себя несколько секунд. Бросив одеяло, я в слезах выбегаю в коридор и бросаюсь в гардеробную. Мама чеканит оскорбления как бывалый фальшивомонетчик. Но за громкими словами, как за песочными замками, прячется обиженная девочка, с которой никто не хочет играть.