Бумажные самолёты

Глава 36

Даррэл

Линкольн, прошлым летом

Когда колокол ветхой церквушки отбивает назначенный час, стая крикливых ворон нависает над кладбищем, словно грозная туча. Покрапывающий дождь сбивает с них старые перья, покрывая кладбищенские дорожки чёрным ковром. Священник откладывает потрёпанную Библию и, накрыв Диану белым шёлковым покрывалом, закрывает гроб. Когда он глухо падет на дно грязной ямы, моё сердце разбивается вдребезги. Второй раз в жизни земля уходит у меня из-под ног. Отголоски последней молитвы всё ещё звучат у меня в голове. Даже колокольный звон отходит на задний план, уступая место прощальному «Аминь».

Аминь. Именно это я услышал перед тем, как полиция Лос-Анджелеса положила трубку, когда мне сообщили о смерти Дианы. Я связался со службами Калифорнии настолько быстро, насколько это было возможно, но всё равно не успел. Диана скончалась от полученных травм, а водитель бесследно скрылся с места преступления. Немногочисленные свидетели не запомнили номера, а изображения с камер видеонаблюдения оказались настолько размытыми, что я едва различил первую букву. В тот момент мне казалось, что я умер вместе с Дианой, что жизнь больше не имеет смысла. Но я знаю: я отыщу убийцу даже на краю света. Земля, в конце концов, круглая, что бы нам ни пытались втирать в Интернете. Если работа в полиции меня чему-то и научила, так это тому, что ни на кого не стоит рассчитывать. Если я хочу поймать убийцу, мне придётся сделать это самому. Оставаясь на связи с полицией Лос-Анджелеса, я связался со своим боссом из Линкольна, чтобы он направил мои данные в Калифорнию по электронной почте. Всё, что было мне нужно, — это допуск к делу собственной дочери. Я чувствовал, что именно я должен поставить в нём точку, какую бы боль мне это ни причинило. Ожидание ответа из Калифорнии казалось утомительно долгим, хотя и заняло всего пару часов.

Мне дали зелёный свет.

Кладбище Линкольна медленно погружается во мрак, хотя и кажется, что темнее некуда. Кажется, что на сердце разом расходятся все швы, не успевшие как следует затянуться после смерти Агнес. От вида свежей могилы к горлу подступает тошнота. Я прижимаю Роуз к себе, как спасательный круг, благодаря которому я всё ещё держусь на плаву. Что бы ни подумали о нас люди, сейчас мне хочется, чтобы она произнесла хоть слово. С тех пор, как в яму упала первая горстка, Роуз погрузилась в молчание. Она сдавила ей горло, словно верёвка. О чём она думает? Что у неё на душе? Я лишь вижу, что жизнь покидает её так же быстро, как мёртвого.

Когда мы садимся в машину, я ещё долго смотрю в окно, прежде чем поставить ногу на газ. Линкольн совсем небольшой, но живёт в своём ритме. У него, как и у всех городов, есть своё сердце — центр, свои сосуды — улицы, и своя кровь — люди. Даже не верится, что этот маленький, часто незаметный с воздуха организм функционирует двадцать четыре часа в сутки. Люди постоянно куда-то торопятся, улицы — светятся, а центр кипит жизнью. Почему один и тот же день может быть абсолютно разным для двух незнакомцев? Как жизнь и смерть могут так спокойно сосуществовать в одной реальности?

Родные улицы кажутся настолько тоскливым, будто смерть собственноручно окрасила их в серый. Дождь смывает последнюю августовскую зелень. Кажется, что дорога нашей жизни превратилась в сплошную чёрную полосу. Я торможу перед подъездной дорожкой и выдёргиваю ключ зажигания. По лобовому стеклу начинает стучать мелкий дождь. Два билета до Калифорнии насмешливо глядят на меня с приборной панели, словно спрашивая: «Ну что, как на вкус новая жизнь?». Как самый кислый лимон. Ветер отчаянно пытается вырвать из земли табличку «продаётся», которую я вбил на газоне перед нашим домом. Домом, которого нет без Дианы и Агнес.

— Как ты? — спрашиваю я Роуз.

Ответа нет.

— Может, хочешь есть?

— Нет.

Тишина.

— Может…

— Хватит! — вскрикивает она. — Ты знаешь, чего я хочу!

Роуз хватает с приборной панели два билета и настойчиво суёт мне в руки.

— Мы поедем в Калифорнию и поймаем его! У тебя есть записи с камер, опыт, связи, желание отомстить — что тебя останавливает?!

По её щекам бегут слёзы. Отбросив билеты, я нагибаюсь через подлокотник и заключаю Роуз в такие крепкие объятия, какие только могу. Поверь мне, Роуз, что справедливость восторжествует, даже если пройдут года. Позволь мне тебя утешить. Ты не одна. Посмотри на меня.

Её глаза стали красными.