Бунт Хаус

Глава 19.

ЭЛОДИ

— ГДЕ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ты спала прошлой ночью?

— Что? — Я открываю глаза и вижу только небо — пушечное, злое, капризное небо, затянутое тучами, обещающими дождь. Карина появляется секундой позже, ее перевернутое лицо материализуется прямо над моим. Ее волосы собраны сзади в пушистый хвост. Все ее лицо — сплошная гримаса. Я сразу же думаю, что она узнала о том, что произошло прошлой ночью, и приехала, чтобы отвезти меня в сумасшедший дом. — Что ты имеешь в виду?

— Я пришла к тебе в половине седьмого, а тебя там не было, — говорит она. —Твоя кровать не выглядела так, будто в ней кто-то спал.

Это одна из многих вещей, которые люди без военных родителей никогда не поймут.

— Я рано встала, чтобы побегать. А если я встала, то немедленно застилаю постель, — объясняю я. — Для меня физически невозможно не сделать этого.

Карина издает возмущенный звук, переступает через меня и садится рядом.

— Звучит так, будто ты жила под диктатурой до того, как приехала в Штаты, — говорит она. Если бы она только знала, черт возьми. — Бег тоже звучит ужасно. Измотала себя? Поэтому ты распласталась на лужайке, совсем одна, в мокрой траве?

Я не могу сказать ей, что бежала, пока не почувствовала, что действительно умру, а потом рухнула здесь, не в силах пошевелиться, потому что было слишком погружена в воспоминания о попытке взобраться на гребаного Рэна Джейкоби, как на дерево. Поэтому вместо этого я киваю, стону очень громко и очень несчастно.

— Черт возьми, девочка. Физические упражнения — это плохо. Я настоятельно рекомендую тебе избегать этого в будущем, — советует Карина.

— Вообще-то, я привыкла усердно тренироваться каждый день. Это единственное, что заставляет меня чувствовать себя человеком. — Я хватаю пригоршню травы, на которой лежу, и вырываю ее с корнем, высыпая свободные стебли сквозь пальцы, позволяя им упасть на землю.

— На этот раз это явно не сработало, — замечает Карина. — Не нужно вымещать зло на траву. Что случилось?

— Нет-нет, я в полном порядке! — Я говорю это слишком быстро и со слишком большим энтузиазмом.

Карина смотрит на меня так, словно у меня не все дома.

— Окей. Ну, я сделаю вид, что ты не ведешь себя чертовски странно, и буду ждать, когда ты спросишь меня, как прошла прошлая ночь.

— Прошлая ночь?

— С Андре! Черт возьми, Элли, я же говорила тебе, что могу не вернуться домой вчера вечером, а теперь я здесь в восемь утра, в той же одежде, что и вчера, с размазанной тушью по всему лицу, и ты не можешь сложить два и два? Выплюнь это прямо сейчас. Скажи мне, что с тобой происходит. У тебя была еще одна стычка с Рэном?

Мои щеки вспыхнули ярким пламенем. Я резко выпрямляюсь, тряся головой так яростно, что чувствую, как внутри моего черепа грохочет мозг.

— Нет! И кто вообще говорил о Рэне? Почему ты так думаешь? Я не видела его с тех пор, как он вчера свалил с урока Фитца. В два пятнадцать? По-моему, это было около двух пятнадцати пополудни.

Карина глубоко хмурится.

— Лааадно. Это было чертовски конкретно.

— Как все прошло с Андре? — спрашиваю я, переводя разговор в более безопасное русло. — Тебе понравился фильм?

— К черту фильм. Я видела первые титры и все. Спроси меня, что случилось. Понятия не имею. Как только погас свет и начался фильм, мы тут же набросились друг на друга. Это было так напряженно. Очень интенсивно. Ты когда-нибудь целовала кого-то, и все просто исчезало? Реальность просто ускользала? Ты когда-нибудь чувствовала, что растворяешься в ком-то настолько внутренне, физически и ментально, что даже не знаешь, кто ты и на какой планете?

Рэн обхватывает мое лицо.

Его рот яростный и требовательный на моем.

Горячее дыхание Рэна скользит по моей шее.

Он зубами покусывает мою кожу.

Руками сильнее прижимает меня к своей груди.

Чердак, раскачивается и уплывает, раскалывается на миллион разрозненных кусочков…

Я качаю головой, ошеломленно моргая.

— Нет. Нет, никогда.

— Звучит чертовски глупо, но это было волшебно. Как настоящая магия. Как только фильм закончился, мы пошли к нему домой, и, ну... скажем так, я совсем не спала. Я очень устала, и мое тело словно растянулось во все стороны. Я не могу поставить ноги ровно на пол без того, чтобы мои бедра не скрипели, как дверные петли. Я тебе говорю — этот мужчина точно знает, где находится точка G у женщины. Мне не нужно было предоставлять подробную дорожную карту или что-то еще.

— Полагаю, Дэшу нужно было какое-то направление? — говорю я, закрывая глаза.

Солнце еще далеко, но небо чертовски яркое. Я бы не была так ослеплена этим, если бы села, но я все еще погрязаю в слишком большой жалости к себе, чтобы собрать такую мотивацию, которая мне понадобится, чтобы перетащить мою тушу в вертикальное положение.

— Нет, — с горечью отвечает Карина. — Он тоже прекрасно это знал. Но мы говорим не о нем. Мы никогда больше не будем говорить о нем. Насколько нам известно, этот парень мертв, и никто не ходил на его похороны.

Я стараюсь не улыбаться.

— Твое желание для меня закон.

Карина ныряет в полное объяснение того, что произошло с Андре. Она рисует яркую картину его дома, который он делит с тремя другими ребятами из колледжа, и как чиста и опрятна была его спальня. Она рассказала мне о его полках, заполненными футбольными трофеями и академическими наградами — Видишь! Не все спортсмены такие тупые! —...а потом она рассказывает мне в интимных подробностях, как Андре заставил ее кончить три раза подряд, прежде чем кончил сам, что, по-видимому, делает его джентльменом высшего порядка.

И все это время я лежу в траве, мой пот высох и зудит на коже, и я стараюсь не думать о своем незаконном свидании на чердаке. Мысли о Рэне преследуют меня. Он болезнь, от которой я не могу избавиться, как бы ни старалась. Взгляд его горящих зеленых глаз, когда он отстранился и закончил наш поцелуй, был... черт, он был искренним. Он не выглядел так, будто устраивал шоу. Он казался таким же взволнованным и ошеломленным, как и я, что просто невозможно. Но интуиция подсказывает мне обратное.

— Элоди? Ты меня слушаешь? И почему ты так прижимаешь пальцы ко рту?

Дерьмо. Кончики моих пальцев внезапно обожгло. Я опускаю руку, чувство вины впивается в меня острыми, как кинжалы, когтями. Но я его не слушаю. Я прокручивала в памяти тот поцелуй, вспоминая, как губы Рэна прижимались к моим губам, и как все, что было важно для меня до этого момента, становилось таким незначительным и несущественным.

— Тебе нужно убираться из этого проклятого места, — сообщает мне Карина. — Мы должны пойти прогуляется сегодня вечером.

— Я не могу, — слова вылетают у меня изо рта прежде, чем я успеваю зажать их зубами. — У меня есть кое-что... э-э.. кое-что, что мне нужно сделать.

Я проклинала себя за собственную глупость по меньшей мере час, прежде чем провалиться в беспокойный сон прошлой ночью. Я пообещала себе, что не вернусь сегодня вечером на чердак, но боюсь, что опять обманывала себя, и это становится тревожной привычкой. Я хочу вернуться назад. Вопреки всем инстинктам, которыми обладаю, я хочу вернуться и выполнить свою часть сделки, заключенной с Рэном. Знаю, что, если я этого не сделаю, он никогда не позволит мне пережить это. Жар растекается в моем животе, как кипящая лава. Перспектива еще одного поцелуя... черт возьми, да что со мной такое?

— Это звучит очень загадочно, — говорит Карина. — И вот я здесь, думаю, что я твой лучший друг в Вульф-Холле. Ты что, завела друзей за моей спиной, Стиллуотер?

— Ха-ха! Нет, конечно же, нет.

— Ладно. — Она не выглядит ни счастливой, ни убежденной. Но я знаю, что она просто притворяется. — Пока ты не планируешь заменить меня Дамианой, думаю, что не буду возражать против того, чтобы ты хранила свои таинственные секреты.

— Ничего таинственного и секретного. Просто у меня групповой видеочат с ребятами из Тель-Авива, вот и все. — Вранье, вранье, вранье. Это все, на что я способна. Я самая худшая, самая лживая кретинка на свете. — А еще мне нужно позаниматься, иначе мне придется втиснуть все свои задания в завтрашний день, а я не хочу вот так проматывать свое воскресенье.

— В этот уик-энд нагрузка невероятная, — соглашается Карина. — Значит, сегодня днем заглянем в библиотеку на пару часов? Мы можем объединить исследовательские заметки для английского языка.

Облегченно вздохнув, что она не собирается устраивать тусовку позже вечером, я расслабляюсь в своем стыде, пытаясь игнорировать его.

— Конечно. Ладно, это звучит здорово.

Учитывая мою одержимость книгами, удивительно, как мало времени я провела в библиотеке академии. Я бегло осмотрела это место, когда Карина устроила мне экскурсию по школе, но с тех пор я возвращалась только один раз, чтобы получить свой библиотечный билет. Прохладный дневной свет льется в комнату через огромные ряды окон, образующих одну сторону огромного пространства. Карина идет впереди через нагруженные книгами стеллажи, ее бедра покачиваются, когда она прокладывает маршрут через ряды столов для чтения, заполненных лампами и грудами макулатуры, к столам, расположенным прямо рядом со стеклом, открывая вид на крутой холм, который ведет вниз к большому, безукоризненно ухоженному игровому полю со стойками ворот на обоих концах.

— Я бы не назвала Вульф-Холл футбольной школой, — бормочу я, бросая сумку на стол и расстегивая ее, роясь внутри в поисках блокнота.

— Так и есть, — пожимает плечами Карина. — Футбольное поле, баскетбольные площадки и теннисные корты — все это показуха. Они должны поощрять родителей, которые заботятся о спорте, чтобы они записали своих детей сюда. Но Вульф-Холл заботится только о знаниях.

Это правда, я не посещала ни одного урока физкультуры с тех пор, как попала сюда. Теперь, когда я это осознала, это действительно кажется странным.

— Но ведь они должны здесь давать какую-то физическую нагрузку?

Карина хмурится.

— Ага. Ну, просто подожди, пока весна не наступит как следует. Мы здесь, в академии, бегаем по пересеченной местности. Мисс Брейтуэйт говорит, что это укрепляет выносливость, силу духа и умственную дисциплину.

Бег по пересеченной местности. Хмм.

— Звучит не весело, — ворчу я.

— О чем, черт возьми, ты говоришь, мазохистка? Сегодня утром ты добровольно отправилась на шестимильную пробежку. С тобой все будет в полном порядке.

Будет. Конечно, со мной будет все в порядке. Полковник Стиллуотер бежал за мной, крича мне в ухо, как будто я была одним из его пехотинцев, пока я с легкостью не преодолевала пятнадцать миль. Но все же... Есть разница в том, чтобы бежать, так как ты этого хочешь, чтобы очистить свою голову и убежать от своих демонов, и бежать, потому что у тебя нет другого выбора. А бежать вместе с толпой людей, толкаясь и соперничая за лучшее время? По-моему, это полный отстой.

— Во всяком случае, до этого еще как минимум месяц. У нас есть достаточно времени, чтобы подготовиться к нему, если тебе это интересно. А пока давай покончим с этим заданием. Моя мама обещала, что я смогу поехать в Испанию на весенние каникулы в этом году, если я сохраню свои оценки, и есть этот удивительный фестиваль танго в Гранаде, который я не прочь посетить. Эй! Ты должна поехать! О боже, путешествовать вместе по Европе в течение нескольких недель было бы так весело!

Энтузиазм Карины заразителен. Я ловлю себя на том, что киваю вместе с ней, охваченная волнением, но на самом деле я никак не смогу поехать с ней. Мой отец никогда бы этого не допустил. Он либо ждет, что я останусь в академии, либо вернусь в Тель-Авив, а я разрываюсь между двумя вариантами. Я скучаю по своим друзьям и отчаянно хочу их увидеть, но оставаться с ним в том доме? На целых две недели? Честно говоря, я не знаю, смогу ли я дожить до конца.

Мы учимся, листаем страницы учебников и справочных документов, сидим в дружеском молчании, пока работаем, и спокойствие библиотеки проникает в мои кости. Это место безмятежно и полно света. Мне нравится смотреть в окно и видеть деревья, которые тянутся бесконечно вдаль.

Около полудня у меня в кармане жужжит телефон. Он включен бесшумно, но вибрация все еще достаточно громкая, чтобы привлечь внимание Карины. Ее темные глаза вспыхивают, чтобы встретиться с моими, а бровь вопросительно выгибается.

— Ты собираешься проверить? — шепчет она.

Я достаю телефон, плотно сжав губы, боясь того, что найду. И действительно, на экране вспыхивает имя Рэна, заставив мой пульс взмыть ввысь.

— Прочитаю позже, — говорю я, вертя телефон в руке.

— Не говори глупостей. Мы находимся в нескольких милях от стойки регистрации. Они не смогут увидеть тебя здесь. Прочти сообщение. Мы же не заключенные в тюрьме под замком.

Было бы странно, если бы я отказалась. Думаю, будет странно, в любом случае. Теперь я не могу вспомнить, как не вести себя подозрительно, и подвергаю сомнению каждую мелочь, которую хочу сказать или сделать. Я переворачиваю устройство в руке, открывая экран с моим паролем, и текстовые сообщения открываются автоматически. Послание Рэна в самом верху, набранное жирным шрифтом, готовое и ожидающее, когда я его прочту. Моя рука дрожит, когда я нажимаю его имя, мои глаза быстро пропускают короткое сообщение, которое открывается для меня.

РЭН: где ты сейчас?

Три слова. Хм. Я имею в виду, не знаю, чего я ожидала, но три коротких, отрывистых слова, которые каким-то образом умудряются передать крайнее высокомерие ублюдка — ну, это по меньшей мере не вызывает восторга. Где я? Как будто он имеет право знать мое местонахождение в любое время? Э-э-э, я так не думаю, приятель.

Я: не твое дело.

— Ты в порядке, девочка? — спрашивает Карина, жуя кончик карандаша. — У тебя такой вид, будто ты вот-вот швырнешь стул в одно из этих окон.

Она слишком проницательна. Или я просто ужасно умею скрывать свои эмоции. Наверное, мне стоит поработать над этим.

Я одариваю ее жалкой улыбкой и тяжело вздыхаю.

— Да. Мой отец. Ему... трудно угодить. Мы не сходимся во взглядах. — То, что я только что сказал ей, стопроцентная правда. Описание полковника Стиллуотера как «ему трудно угодить» — преуменьшением века. И мы вообще ни в чем не сходимся во взглядах. Однако я все же солгала Карине, притворяясь, что это мой отец только что прислал мне сообщение. Рэн Джейкоби превращает меня в лгунью, и мне это чертовски не нравится.

РЭН: ты в академии или за пределами кампуса?

Я: повторяю: не твое дело.

РЕН: можешь не говорить. Я найду тебя в любом случае.

Я посылаю ему эмодзи большого пальца, поднятого вверх — самый пассивно-агрессивный из всех эмодзи.

Я: Удачи тебе с этим.

Засовываю телефон обратно в карман, борясь с желанием зарычать. Постукивая кончиком карандаша по страницам лежащей перед ней открытой книги, Карина сочувственно смотрит на меня.

— Мне повезло, что я хорошо лажу со своими родителями. Похоже, что у каждого второго студента в этом месте гребаные социопаты в качестве родителей. Что случилось с твоим отцом?

— Прости?

— Ну, знаешь. Почему он такой придурок с тобой? Почему он все время обращается с тобой как с грязью?

Потому что я напоминаю ему мою покойную мать. Потому что видела, на что он способен, и знаю, что его ханжеское, самодовольное отношение — это всего лишь игра. Потому что я могу перевернуть его мир с ног на голову одним крошечным телефонным звонком.

— Потому что он мой отец, — тихо говорю я.

Она, кажется, на мгновение обдумывает это. Через мгновение отталкивается от стола и встает на ноги.

— Ты любишь курицу?

— Все любят курицу.

— Хорошо. Я сбегаю в кафетерий и принесу нам немного еды. Я протащу её сюда, и мы сможем поесть здесь. Они даже не заметят этого.

Я понятия не имею, насколько бдительны здешние библиотекари, но Карина знает это лучше меня, поэтому я верю ей на слово. Я предлагаю пойти с ней, но она говорит мне оставаться на месте и сохранить наше место. Я возвращаюсь к работе, ища ссылки и информацию, которые будут полезны в наших эссе, но по мере того, как минуты тикают, я становлюсь все более и более беспокойной. Я не могу сосредоточиться. Попытка сосредоточиться на чем-то одном, почти…

«Ассирийцы — волками спустились к нам с гор.

Золотым и пурпурным был цвет их когорт.»

Волосы у меня на затылке встают дыбом, адреналин гудит в моем теле, заставляя меня сосредоточиться на очень внезапной, острой точке.

«Блики копий их острых сравнимы числом

С блеском волн Галилейских на море ночном.»

Я медленно закрываю глаза.

— Неужели у тебя нет ничего лучшего, чем цитировать мне мрачные стихи, — спрашиваю я, мужественно сохраняя хладнокровие, когда призрачный обладатель этого голоса подходит ко мне сзади. Я чувствую его там, его присутствие подобно бушующему аду за моей спиной.

— Я бы не назвал его мрачным.

Я чуть не выпрыгиваю из кожи, когда что-то касается меня. Точнее, моих волос. Краем глаза я вижу его руку, когда он накручивает прядь моих волос на указательный палец, на ногте которого все еще виднеется крошечный кусочек черного лака, и легонько проводит подушечкой большого пальца по светлым прядям.

Борясь за ровное дыхание, я остаюсь очень, очень неподвижной. Облизываю губы, во рту тоже пересохло, а потом говорю:

«Ангел Смерти как будто взмахнул здесь крылом

И, дохнув на злодеев, покончил с врагом.

Воском смерти их очи навеки закрыл.

И сердец, что лишь вздрогнули, стук прекратил».

Рэн отпускает прядь волос, которую наматывал на палец, и та свободно падает. Он двигается бесшумно, обходя стол так, что больше не парит позади меня, а стоит нагло прямо рядом со мной, как будто ему все равно, кто увидит нас вместе.

— Значит, у тебя все-таки есть любимец, — задумчиво произносит он, глядя на меня сверху вниз с любопытством, загоревшимся в его глазах.

Я стараюсь не смотреть на него, но не смотреть на него — все равно что не ковырять зажившую ранку или не тыкать языком в шатающийся зуб.

Невозможно.

— Не совсем. В прошлом семестре мне пришлось выучить это стихотворение наизусть. Наверное, я еще не вычеркнула его из своей памяти. Стихи Байрона были слишком витиеватыми для меня. Мне не нравится, что они так явно рифмовались большую часть времени.

Рэн прикусывает нижнюю губу, его глаза светятся таким удивлением, какого я никогда раньше не видела. Он обходит стол и садится напротив меня, опираясь на полированное дерево.

— Ты любишь стихи. — Это все, что он говорит, но похоже, что это откровение — самая удивительная вещь, которая когда-либо случалась с ним.

— Знаешь, это место занято, — мрачно отвечаю я. — Карина может вернуться с минуты на минуту. Если она увидит, что ты сидишь здесь и разговариваешь со мной…

— Весь мир взорвется и превратится в пепел, моря высохнут, а метеориты обрушатся на землю, уничтожая все живое, каким мы его знаем.

— ...она сложит все это вместе, что бы это ни было. И…

Рэн выглядит смущенным.

— Что бы это ни было?

— Ой. Я совсем забыла. Правило номер три из дерьмовых правил съема. Это та часть, где ты притворяешься, что между нами ничего не было прошлой ночью, да?

Рэн подавляет мрачную усмешку, подперев рукой подбородок и прикрыв рот рукой. Его волосы сегодня выглядят особенно дикими и неопрятными, что только заставляет меня хотеть провести по ним пальцами еще больше, чем обычно. На нем тонкий черный свитер с крошечной дырочкой на одном из манжет. Я не могу перестать пялиться на эту маленькую дырочку, ожидая, что она подтвердит мои подозрения: что он гребаный мудак.

— Это та часть, где ты снова осуждаешь меня и делаешь предположения о том, что я собираюсь делать? — стреляет он в ответ.

Боже, я слишком устала для таких игр. Я почти не спала прошлой ночью, и после пробежки сегодня утром, когда я вбивала себя в землю еще до того, как даже рассвело, я на последнем издыхании. Закатив глаза к небу, я откидываюсь на спинку стула с жесткой спинкой.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь, Рэн?

Мое неверное, обманчивое сердце отбойным молотком стучит под ребрами, когда он перестает улыбаться, пригвоздив меня своим жестким зеленым взглядом. Нормальные люди не смотрят на других так, как Рэн смотрит на меня. Как будто он ищет что-то в моем лице, не моргает и не отворачивается, пока не найдет это. Очень неудобно, когда тебя так изучают.

— Ты можешь начать с того, что ты имела в виду под «что бы это ни было».

— Черт возьми. Я не знаю! Я ничего такого не имела в виду. Это был неуместный комментарий, ясно? Не волнуйся, я не жду, что ты сейчас объявишь меня своей девушкой.

Рэн откидывает голову назад и смеется. В библиотеке, где царит гробовая тишина, он откидывает назад свою красивую гребаную голову и смеется. Суровое «Тсссссссссс!» эхом разносится по комнате, и ужасный жар ползет вверх по моей шее. Было достаточно плохо, когда только несколько других студентов, работающих за партами, заметили появление Рэна. Теперь все в этом месте знают, что он здесь, и что я только что сказала что-то, что он нашел откровенно смешным.

— Может, ты и не догадалась, но я точно знаю, что это такое, Элоди, — говорит Рэн, и его смех замирает на губах. — Если ты когда-нибудь наберешься храбрости и захочешь узнать, то все, что тебе нужно сделать, это спросить. Ты же знаешь, что я буду непоколебимо честен.

— О да. Я всегда могу положиться на твою непоколебимую честность.

Интересно, каково будет наказание за пощечину другому студенту? Если бы мы были в художественном зале, или в кабинете Фитца, или в столовой, я могла бы сделать это и выяснить, но не здесь. Я бы не посмела рисковать своим библиотечным билетом.

Губительная ухмылка появляется на губах Рэна. Этот порочный изгиб его губ абсолютно мучителен. Когда я вижу его, все, о чем я могу думать — это жар его губ, когда он целовал меня на том одеяле. Запах свежей сосны, соленого воздуха и полузабытых пляжей в его волосах, когда он наклонился, чтобы прижаться своим ртом к моей шее…

— Это та часть, где ты рассказываешь мне, как взволнована предстоящей встречей сегодня вечером? — спрашивает он.

Я игнорирую этот вопрос.

— Ты серьезно собираешься рисковать тем, что Карина вернется сюда и увидит нас вместе?

Рэн смотрит на меня так, словно я говорю на другом языке, и все, что я бормочу, не имеет никакого смысла.

— Прости, малышка Эль. Я не знаю, что сделал, чтобы поддержать эту веру в то, что мне не плевать, что думает Карина Мендоса о чем-либо, но позволь мне прояснить это. Мне все равно, если Карина вернется и обнаружит меня, сидящим в этом кресле. Мне все равно, даже если она узнает, что я хочу тебя. Мне плевать, если она узнает, что вчера вечером я засунул свой язык тебе в глотку и ты сделала мой член тверже, чем он был за два гребаных года.

Вау.

Я смотрю на свои руки, мои щеки пылают как сумасшедшие.

— О, Элоди, — задыхаясь, шепчет Рэн. — Тебе не нравится это слышать? Что ты сделала мой член твердым? Или... тебе слишком нравится слышать это?

— Ради бога, пожалуйста, не говори таких вещей на людях.

Я презираю себя за то, что покраснела. Судя по тому, как он смотрит на меня, приоткрыв рот и широко раскрыв глаза, он зачарован моей реакцией на его возмутительное заявление. Для меня было бы намного лучше, если бы я сохранила хладнокровие и вообще не реагировала. По какой-то причине для меня важно, что он не считает меня заикающейся, глупой, неопытной школьницей. Так не должно быть, но черт возьми, это действительно так.

Рэн скользит рукой по столу, ладонью вверх, его пальцы согнуты к потолку, взгляд яростный и напряженный.

— Ты ведь знаешь, как сводишь меня с ума, малышка Эль? Ты же знаешь, что мое тело больше не принадлежит мне. Я чертовски жажду тебя. И мне действительно наплевать, кто об этом знает.

Рэн смотрит на свою руку, лежащую между нами на лакированной поверхности стола. Ясно, что это какой-то тест. Он ждет, когда я протяну руку и возьму его за руку. Понятия не имею, какова его конечная цель, но это похоже на ловушку, и если я возьму его за руку, то подвергну себя опасности. Я прослеживаю за его взглядом, смотрю на линии его ладони, очень сильно желая протянуть руку и провести по ним кончиками пальцев, чтобы почувствовать тепло и шероховатость его кожи…

— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчет он.

Оцепенение. Я так чертовски оцепенела. Не чувствую ничего, кроме собственного бурлящего страха. Это невозможно не чувствовать.

— Знаешь?

Голос Рэна мягок, как шелк, и тих, как снег, падающий зимой.

— Да. И я клянусь, что ты ошибаешься. Это не какое-то пари между мной и другими парнями. Я не заключал пари на то, что тебе будет не безразлично, буду я жить или умру. Я не пытаюсь заставить тебя чувствовать ко мне что-то такое, чего ты не должна чувствовать, просто для моего собственного развлечения…

— Но ведь именно этого ты и хотел, верно? Когда я только приехала сюда, ты решил, что я стану твоей следующей игрушкой. Ты хотел сделать мне больно, и ты собирался улыбаться, делая это. Я видела это в твоих глазах.

— И что ты видишь в них теперь? — Я почти не слышу слов, они такие тихие.

Боже. Пожалуйста, Элоди, не смотри ему в глаза. Не делай этого, черт возьми.

Мое дыхание застревает в горле; должно быть, оно застряло там на некоторое время, потому что мои легкие начинают гореть. Я ничего не могу с собой поделать. И я делаю это. Я смотрю на него, прямо в глаза, и мне кажется, что меня ранили в грудь, холодное, ползущее ощущение распространяется от моего солнечного сплетения. У него ясные глаза. Я не вижу в них никакого обмана. Вижу много гордости и целую кучу эго, но я также вижу самый слабый, очень слабый проблеск надежды.

Я не могу больше выносить растущее между нами давление, отворачиваюсь и смотрю в окно. Рэн сжимает свою руку в кулак и отводит ее назад через стол.

— Это та часть, где ты сейчас уходишь? — угрюмо спрашиваю я.

— Да. Это та часть, где я ухожу. — Он встает, проводя обеими руками по волосам—жест чистого разочарования. — Я пришел сказать тебе, что оставил кое-что у твоей двери, малышка Эль. Я думал зайти внутрь и положить это у твоей кровати, но мы оба знаем, как ты относишься к людям, которые вламываются в твою комнату, верно?

Он уходит прежде, чем я успеваю сказать еще хоть слово.

Проклятье!

Невидимая рука сжимает мое горло, вытягивая из меня жизнь, пока я сижу и жду, когда Карина вернется с нашим обедом. Через некоторое время она появляется с парой бутербродов, двумя яблоками и огромным пакетом Доритос, балансирующим в ее руках. Я позволяю ей болтать без умолку, жую и глотаю еду, которую она так любезно принесла мне, но на самом деле меня здесь нет. Я просто жду удобного случая, чтобы сбежать. Эта возможность появляется, когда телефон Карины начинает гудеть, и она поднимает свой сотовый, ухмыляясь, как идиотка, и говорит мне, что звонит Андре.

Я извиняюсь и оставляю ее, чтобы она поговорила с ее парнем.

На четвертом этаже, возле комнаты 416, я нахожу маленькую бирюзовую коробочку с бледно-зеленой лентой, обвязанной вокруг нее, которая ждет меня. Трясущимися руками я поднимаю её с пола и спешу внутрь, мои внутренности скручиваются в узлы.

Он оставил мне подарок?

Я кладу коробку на кровать и смотрю на нее, уперев руки в бока.

Ему не следовало приносить мне подарок.

Мне потребовалось все мое мужество, чтобы осторожно развязать ленту и поднять крышку.

— О боже мой!

Я закрываю рот руками, стараясь не закричать. Мои глаза щиплет, когда я делаю шаг вперед, наклоняясь, чтобы поближе рассмотреть крошечный предмет, лежащий внутри кровати из сиреневой папиросной бумаги: белизна её груди, которая исчезает в синеве её спины, которая углубляется в темно-синюю полночь на кончиках её крыльев…

Это птица, птица моей мамы, та, что была разбита на миллион кусочков... и она каким-то образом была собрана воедино.