Бунт Хаус

Глава 20.

РЭН

СМЕНА ПАРАДИГМ.

Вот как философы назвали бы такую перемену.

Потому что я не просто изменил свое мнение о чем-то. У меня изменилось сердце. Подумайте об этом на секунду. Сердце человека — это его сундучок, где он хранит ключевые части своей личности. Где находится сама его цель и черты, составляющие его характер. Его надежды, мечты и его кошмары. И тут появилась Элоди Стиллуотер, приставила мне нож к груди и вырвала сердце. Она полностью поменяла его на другое, и теперь я не знаю, где, черт возьми, все мое дерьмо. Я не знаю, кто я, и что должен делать, и, честно говоря, все это чертовски запутанно.

Больше всего на свете я хочу, чтобы все это закончилось.

Хотя, у меня такое чувство, что это не закончится еще очень долго, если вообще когда-нибудь закончится. Сейчас я нахожусь в таком положении, когда чувствую себя обязанным сделать что-то очень опрометчивое.

Этот чертов конверт. Я пытался забыть то, что прочел, но слова все еще там, они горят ярче солнца, когда я закрывал глаза. Это привело меня в самое отвратительное гребаное настроение.

Я пробираюсь через розовый сад, скрипя зубами так сильно, что к тому времени, когда я доберусь до беседки, они, вероятно, превратятся в пыль. Лабиринт — это одновременно тюрьма и святилище, когда я пробираюсь по заученной тропинке к его центру, выкрикивая проклятия, достаточно яркие, чтобы из ушей моего отца повалил пар. Пакс и Дэш уже ждут меня, когда я подхожу к маленькому зданию, спрятанному под дубами. Растянувшись на ступеньках, ведущих к входной двери, Пакс бросает на меня один взгляд и начинает выть по-волчьи.

— Боже мой, Джейкоби, ты выглядишь еще более дерьмово, чем обычно. Я так понимаю, что твоя маленькая встреча с французской шлюхой прошла не по плану.

С убийством в глазах я поворачиваюсь и сердито смотрю на Дэша, который без всяких усилий прислоняется к стене и срывает лепестки с нераспустившегося бутона розы.

— Что? — спрашивает он, притворяясь невинным. — Я должен был ему что-то сказать. Он хотел знать, почему ты отказался от наших планов по колледжу Олбани прошлой ночью. Он весь месяц с нетерпением ждал той вечеринки в женском обществе.

— Могли бы пойти и без меня, — огрызаюсь я. — Я не собирался вас останавливать.

Дэш делает надутое лицо.

— Я знаю, старик, но по какой-то нечестивой причине нам обоим нравится, что ты рядом, и это было бы совсем не то же самое, если бы тебя не было там, чтобы испортить всем веселье. А тем временем ты уже второй раз за двадцать четыре часа бросаешь нас, чтобы пойти и увидеть ту же самую девушку. Мы начинаем чувствовать, что ты, возможно, немного неправильно расставляешь свои приоритеты. Нужно ли мне напоминать тебе, что мы прикрывали твою спину в течение последних четырех лет. Мы жили вместе и вместе вляпывались в кучи дерьма. — Он поднимает руки вверх. — Мы пробовали наркоту в стольких странах, что у меня в паспорте есть штампы, которые я даже не узнаю. Я мог бы поклясться, что никогда не был в Бразилии. В любом случае, суть в том, что нам нужно, чтобы ты немного обуздал эту штуку. Только на некоторое время.

— Да. Нам нужен обычный, нормальный, злой Рэн на эти выходные.

Я сужаю глаза, уже чувствуя, что на горизонте что-то плохое.

— Зачем? Что будет в эти выходные?

Пакс вскакивает, отряхивая джинсы. Он спрыгивает вниз по ступенькам, шлепая ботинками по грязи, и обнимает меня за плечи.

— Будет..., — он делает драматическую паузу, — твой день рождения, жалкий ублюдок! Ты действительно думал, что мы забудем? У нас тут в последнюю минуту наметилась вечеринка «Джейкоби исполняется восемнадцать!», и ты ничего не можешь сказать или сделать, чтобы остановить ее.

Боже. Я действительно надеялся, что они об этом забыли. Скорее всего, так оно и было бы, они и в лучшие времена не очень хорошо запоминают важные даты, но тут появилась Мерси. А моя сестра не из тех, кто позволяет кому-то забыть свой день рождения. К несчастью для меня, мы с ней разделяем одну и ту же дату.

— У нас не будет никакой вечеринки.

— Будет, черт возьми. — Пакс кивает как болванчик.

— У нас не будет вечеринки, — повторяю я.

Дэш скрещивает руки на груди.

— Да, приятель. Будет.

— Нет. Мне нужна ваша помощь с кое-чем в эти выходные, и это не может ждать. Я уже купил билеты.

Парни выглядят заинтригованными.

— Какие билеты? — подозрительно спрашивает Пакс.

— Авиабилеты. Нам нужно уехать из страны на пару дней. И никому не говорите, куда едете, а то нам всем крышка.

Теперь я завладел их вниманием. Их полным безраздельным вниманием. Они любят тайные поездки больше всего на свете. Как и вечеринки в Бунт-Хаусе.

— И как долго мы будем отсутствовать? — спрашивает Дэшил, делая вид, что изучает свободную нить, свисающую с манжеты его рубашки.

— Три дня. Мы уезжаем сегодня вечером.

— Вау. Ну, кто-то чувствует себя самонадеянным, а? А что, если мы не хотим поддерживать это твое маленькое веселье? А что, если мы не хотим пропустить два дня занятий?

— Тогда я зря потратил бы тридцать тысяч долларов. И вы бы были самыми бестолковыми людьми в мире, потому что кто не хочет пропустить два дня в школе?

— Мы не заполняли бумаги у Харкорт, — замечает Пакс, вынимая сигарету из пачки и закуривая ее.

— Я взял на себя смелость сделать это сегодня утром от вашего имени.

— Придурок, — стонет Дэш. — Ты ведь все продумал, да?

— Ну же, Ловетт. Ты же не хочешь испортить мне сегодня день рождения, правда?

— Это, бл*дь, удар ниже пояса.

— По крайней мере, похоже, что мы летим первым классом, — бормочет Пакс.

Я ухмыляюсь.

— Ничего, кроме самого лучшего для моих мальчиков.

— Боже, ненавижу, когда ты так делаешь? Когда ты так улыбаешься, это чертовски страшно. — Но плечи Дэша поникли от смирения. Он поедет со мной в мое маленькое путешествие. А если Дэш в деле, то и Пакс тоже.

Парень, о котором идет речь, проводит рукой по своей бритой голове.

— Ладно. Мы пойдем туда, куда ты прикажешь, и никаких вопросов. Но у нас будет вечеринка, когда мы вернемся, Рэн. У меня такое чувство, что после этого ты будешь у нас в долгу. И лучше бы там были гребаные стриптизерши.

«Косгроув» —это приземистое уродливое здание на окраине Маунтин-Лейкс — бар, управляемый невысоким лысеющим парнем по имени Паттерсон, которому не повезло выглядеть как Дэнни Де Вито. Парню далеко за пятьдесят, он имеет склонность полировать стакан по меньшей мере три раза, прежде чем поставить его обратно на полку, и я ему нисколько не нравлюсь. В первую очередь потому, что я несовершеннолетний и не должен пить в его баре. Но еще и потому, что я его босс.

Он жутко жалуется себе под нос, когда видит, как я захожу через дверь в пустое заведение, его почти черные глаза бусинки, сверлят дыру в столешнице, когда он старательно игнорирует меня.

— Мы это уже проходили, — говорю я, усаживаясь на табурет перед ним. — Притворяясь, что я не существую, ты не заставишь меня уйти. Это только сделает меня злее. Безумнее, — поправляю я себя. — И я уверен, что ни один из нас не хочет иметь дело с этим сегодня.

— Может, тебе стоит зайти через черный ход? — ворчит Паттерсон. — Шериф Кинг приходит сюда выпить в субботу днем.

— Нет, не приходит.

— Он может зайти. Ты же не хочешь рискнуть и закрыть это заведение прямо сейчас?

Я смеюсь, театрально указывая на море пустых кресел, которые окружают меня.

— Черт возьми, Пэт. Хочу ли я поставить под угрозу ту бурную торговлю, которой мы занимались в последнее время? Для меня не будет никакой разницы, если это место закроет свои двери для публики. Оно не приносило денег до того, как я его купил, и с тех пор не заработало ни цента. Ты должен быть благодарен мне за то, что я держу тебя на доходной работе на случай, если мне захочется уйти из дома.

Рот Паттерсона кривится в одну сторону. Он открывает кассу и начинает считать деньги внутри нее, перебирая смятые купюры и те же самые монеты, которые, я уверен, лежали в ней с самого начала гребаного времени.

— Мне нужно больше налички, чтобы держаться на плаву, — говорит он.

Я щурюсь на него, положив ладони на стойку бара. Дерево раскололось, лак стерся много лет назад. Я должен был бы что-то сделать с общим состоянием обветшалости здесь, но «Косгроув» — это забегаловка. Трещины в стенах и тот факт, что вы можете получить занозу всякий раз, когда заказываете напиток, ну, это все просто часть очарования этого места.

— Ты ведь понимаешь, как работает наличка, верно? Она существует для того, чтобы давать сдачу клиентам, а не для того, чтобы ты погружался в нее каждый раз, когда хочешь купить пачку сигарет.

Паттерсон только сердито смотрит на меня. Маунтин-Лейкс — не процветающий город. Раньше это был лесозаготовительный городок, прежде чем окрестные леса были обозначены как земли национального парка. Так вот, единственная настоящая промышленность здесь — это целлюлозный завод в трех милях за чертой города. И Вульф-Холл, конечно. Людям, которые не работают на мельнице, не ухаживают за садом, не готовят еду на кухне, не убирают коридоры в академии, не работают на случайной подработке или в магазинах вдоль главной улицы, чертовски тяжело выжить. Было бы очень легко заменить Паттерсона. Я мог бы в течение часа найти кого-нибудь другого, благодарного за эту работу, черт возьми, и этот ворчливый старый ублюдок знает об этом. Впрочем, как я и сказал, полуразвалившаяся, разбитая, истертая патина этого места была точкой продажи, когда я решил купить бар, и скупое ворчание Паттерсона тоже было частью этого.

— Сорока баксов вполне хватит, — решительно говорит он.

Я достаю из бумажника стодолларовую купюру и бросаю ему через стойку.

— Я хочу, чтобы через тридцать секунд передо мной стояла порция виски, придурок. И клянусь Богом, если ты еще раз попытаешься налить мне ту горючую смесь, я положу конец твоему жалкому существованию.

Он кладет сотню в карман вместо того, чтобы положить ее в кассу, о чем я ничего не говорю, потому что на этой стадии процесса я нахожу его открытую воинственность более занимательной, чем что-либо другое. Он встает на деревянный ящик, который держит за прилавком, и достает бутылку «Джонни Уокер» с самой высокой полки. Вместо того чтобы налить мне пятьдесят миллилитров в рюмку, Паттерсон берет стакан со льдом и, саркастически улыбаясь, наливает в него четыре пальца жженой золотистой жидкости. И да, этот человек в совершенстве овладел искусством саркастической улыбки. Он один из немногих людей, которые когда-либо выполняли эту задачу.

Я подношу стакан ко рту, глядя на виски стоимостью сто двадцать долларов, который он так безжалостно влил в него, и улыбаюсь своей самой дикой улыбкой.

— Ты и вправду сволочь, да, Пэт?

Виски оставляет огненный след на всем протяжении моего пищевода, но это приятный ожог. Тот, что скорее пылает, чем кусает. Я мужественно в два глотка проглатываю остатки виски, а затем с грохотом ставлю стакан на деревянную панель.

— Что, тяжелые времена там, на горе? — спрашивает бармен без малейшего намека на искренность в голосе. — У них кончился фуа-гра? Или шампанское перестало течь из кранов?

— Да пошел ты.

— Представляю, как вам, бедным детям, там наверху, тяжело чистить зубы и подтирать задницы. Должно быть, это чистая пытка. Они действительно должны нанять несколько дополнительных крепостных, чтобы удовлетворить более интимные потребности нашего маленького принца.

— Если ты не прекратишь язвить, я снова запру тебя в пивном погребе.

Это заставляет его замолчать. Потому что он знает, что я это сделаю. Я уже делал это раньше. Думаю, что Паттерсон наслаждается нашим словесным (а иногда и физическим) спаррингом почти так же, как и я. Ему не нравится, когда я пинаю его пухлую задницу вниз по лестнице, ведущей в подвал, и запираю его там на весь день.

Он сверкает зубами.

— А где же твои друзья? Английский щеголь и наркоман.

— Ха! Почему ты думаешь, что Пакс наркоман?

— Он похож на того парня из фильма с шотландскими наркоманами.

— Не думаю, что можно обвинить кого-то в том, что он наркоман, потому что у него бритая голова и он имеет мимолетное сходство с молодым Эваном МакГрегором.

Он кряхтит, явно думая о чем-то другом.

— Хочешь еще? — Он тычет в меня «Джонни Уокером».

— Сейчас середина дня, приятель. Несмотря на то, что ты обо мне думаешь, я не дегенерат. — Смешно. Эта ложь так чертовски смешна, что даже я ухмыляюсь, как кусок дерьма, когда Паттерсон смеется, держась за живот. Он видел, что я творю. И в каком состоянии я это делаю, он тоже видел. Иисус. — У меня к тебе вопрос, Пэт, — говорю я, наклоняясь вперед так, что край стойки впивается мне в ребра. — Ты ведь женатый человек, да?

Если бы у Пэта были хоть какие-то брови, они бы сейчас торчали вокруг его редеющей линии волос.

— Дааааа?

— Та большая дама с усами? Та, что чистит туалеты? Она твоя настоящая жена?

Его глаза, уже так глубоко посаженные, практически исчезают, когда он сердито смотрит на меня.

— Ты что, ищешь неприятностей, парень?

— Нет, нет! Я не хотел тебя обидеть.

— Ну что ж, в таком случае я не обижаюсь! — Ну вот, опять этот сарказм. Он же гребаный профи.

— Я просто имею в виду... как давно вы женаты с прелестной миссис Паттерсон? — спрашиваю я, меняя тему разговора.

— Семнадцать лет.

— Дерьмо. Как... как, черт возьми, ты это сделал?

— Сделал что?

— Как ты вообще убедил ее, что ты не злой, бессердечный кусок дерьма?

Паттерсон раскачивается взад-вперед на пятках, весело посмеиваясь про себя. На этот раз он, кажется, не издевается надо мной своим смехом, а искренне забавляется.

— О Господи, Рэн. Боже, иногда ты меня просто с ума сводишь.

— Я говорю совершенно серьезно.

— Я тоже, о Боже. — Собравшись с мыслями, он кладет свои мясистые руки на другую сторону стойки бара, собираясь с духом, как будто собирается преподнести мне какую-то серьезную мудрость. — Ключ к тому, чтобы убедить женщину, что ты не злой, бессердечный кусок дерьма, Рэн, это не быть злым, бессердечным куском дерьма.

Ну что ж, я вижу, что сам загнал себя прямо в эту ловушку. Но даже в этом случае ярость поднимается по моей спине, покалывая между лопатками. Это в моем характере — хотеть наказать парня за такую дерзость, но сейчас в моей голове раздается ворчливый голос, спрашивающий, как бы я вел себя, если бы Элоди была здесь, и я даже не знаю, что мне теперь делать.

— Принято к сведению, — цежу я сквозь зубы.

— Никогда не думал, что доживу до этого дня! — каркает Паттерсон. — Вы, напыщенные ослы из Вульф-Холла, приходите сюда, от вас разит привилегиями. Вы притворяетесь, что участвуете в обществе, как обычные люди, но вы так похожи на те модные, дорогие автомобили, которые вы все водите — слишком занижены к земле, нет места для более чем одного человека внутри. В тот момент, когда вы натыкаетесь на ухаб на дороге или вас просят подумать о том, чтобы нести хотя бы малейшую ношу, вы опускаетесь на дно и изо всех сил стараетесь нести что-нибудь вообще.

— Твоя метафора разваливается на части, Пэт.

— Это не имеет значения. Послушай, Господи помоги этой девушке, кем бы она ни была, если она тебе интересна, но все очень просто. Не будь таким эгоистом. Не будь таким придурком. Поставь ее потребности выше своих собственных. Господи, какого хрена я.. — он качает головой. — Почему я вообще беспокоюсь?

Я покидаю «Косгроув», чувствуя себя еще более растерянным, чем когда вошел. Все это кажется простым, и я знаю, что Паттерсон говорит правду. Чтобы заставить Элоди доверять мне, мне нужно кое-что изменить. Но я никак не могу понять, как, черт возьми, я собираюсь изменить свой генетический…

Что за хрень?

Я резко останавливаюсь на тротуаре, ветер хлещет меня, дергает за одежду, но я почти не замечаю холода. Я не могу поверить, что вижу то, что вижу. Просто нет никакого гребаного способа…

На другой стороне улицы, на пустынной парковке по другую сторону высокого ограждения из рабицы, на расстоянии вытянутой руки стоят два человека и оживленно разговаривают. Высокий парень слева жестикулирует, используя свои руки, чтобы выразить свою точку зрения. Девушка, гораздо ниже ростом, одетая так, словно собирается заступить на смену в стриптиз-клуб, с копной черных волос, свисающих на спину, смеется и игриво толкает его в грудь.

Я перехожу улицу еще до того, как осознаю, что делаю. С этой стороны дороги нет входа на стоянку, она должна быть на другой стороне стоянки, но это меня не останавливает. Одним прыжком я оказываюсь на полпути к забору. Через секунду после этого я перепрыгиваю через него, прыгаю вниз, приземляюсь на землю с треском ломающихся костей, который проходит через лодыжки, колени, бедра, спину и заканчивается тем, что мои зубы щелкают так сильно, что я почти откусываю свой гребаный язык.

Они замечают меня.

Но только уже слишком поздно.

Мой кулак врезается в челюсть Фитца, соединяясь со всемогущим, удовлетворяющим треском. Он падает, как мешок с дерьмом.

— Какого хрена! — Пронзительный крик моей сестры очень громкий и истошный. Я хватаю ее за руку и оттаскиваю в сторону. — Отвали от меня на хрен, Рэн. Господи, да что с тобой такое, чертов псих!

Лежа на земле, Фитц прижимает пальцы ко рту и смеется, как маньяк, когда они становятся красными. Кровь покрывает его зубы и стекает по подбородку.

— Я тоже рад тебя видеть, Джейкоби.

— Ты бессмертен, Док? — рявкаю я, хватая его за футболку спереди. — Ты открыл тайну вечной жизни?

Он сардонически выгибает бровь. В его глазах нет и тени страха, ни намека на беспокойство. Он смотрит вниз на мой рот, его глаза задерживаются на моих губах, и я просто знаю, что он становится чертовски твердым прямо сейчас.

— Нет, — говорит он.

— Ты что, неуязвим? Твои кости не ломаются? Твои раны сразу же заживают и кровотечение останавливается?

— Нет, Рэн. Как тебе хорошо известно, это не так. — Он произносит каждое слово, мурлыча, как кошка.

Кипя от ярости, я толкаю его так сильно, что его затылок отскакивает от бетона.

— Тогда прекрати делать то дерьмо, из-за которого тебя могут убить, ублюдок.

— О чем, черт возьми, ты думаешь? — Мерси сейчас стоит передо мной, положив руки мне на грудь, толкает меня, вынуждая сделать маленький шажок в сторону от учителя английского. — Мы же на гребаной публике, Рэн. Ты что, с ума сошел? Ты не можешь, бл*дь, ударить члена факультета на глазах у людей.

Настолько угрожающе, насколько это возможно, я опускаюсь вниз, чтобы уткнуться лицом в ее лицо.

— Я ударю его, куда захочу. Иди и садись в машину, Мерси.

— Я не собираюсь садиться в одну машину с тобой…

— САДИСЬ В ЭТУ ЧЕРТОВУ МАШИНУ! — Я вибрирую, переполняюсь, переливаюсь через край — чистая и ослепляющая ярость. Она вырывает куски из моих внутренностей с каждым неровным вдохом, который я делаю. Выражение лица Мерси опустошается, становится совершенно пустым. Она моргает, потом поворачивается и идет через парковку к красному «Фольксваген Битл», который наш отец купил ей в прошлом году.

— Я не вижу ничего плохого в том, чтобы поговорить со студентом, если увижу его за пределами кампуса, — беззаботно говорит Фитц, приподнимаясь на одной руке. — Что мне делать? Игнорировать вас, ребята?

О, Боже. Ну и ублюдок. Я медленно опускаюсь перед ним на корточки, кладу руки на бедра и смотрю на него с полнейшим презрением.

— Ты не смотришь на то, что принадлежит мне. Ты не трогаешь ничего, что принадлежит мне. За пределами своей преподавательской деятельности ты не разговариваешь ни с кем, кто имеет отношение ко мне. Ты меня понял?

С горящими глазами Фитц сосет нижнюю губу, обе ноздри раздуваются.

— Знаешь, это не обязательно должно быть так. Все может быть так, как было раньше.

Черт, он просто не слушает меня. Я закрываю глаза и качаю головой, не в силах поверить в наглость этого ублюдка.

— Просто держи свое слово, Уэс. Или жизнь станет для тебя действительно неприятной, понял?

Я забираюсь в глупый, девчачий красный Жук Мерси, ударяя кулаком по приборной панели так сильно, что пластик трескается.

— Рэн! Ах ты засранец! Какого хрена ты творишь? — Мерси бьет меня, нанося удар в плечо. Она всегда была гораздо больше заинтересована в том, чтобы быть худой, чем подтянутой, поэтому у нее нет большой силы. Даже синяка не останется. — То, что ты уже сломал все свои вещи, еще не значит, что ты можешь сломать мои, — дуется она.

Я чувствую себя так, словно только что пробежал марафон. Я никак не могу отдышаться.

— Повзрослей, Мерси.

— Ты не думаешь, что он сейчас донесет на тебя Харкорт? — шипит она, ее глаза сверкают кинжалами на меня. — Ты думаешь, он просто будет держать рот на замке, если ты надерешь ему задницу посреди города? Ты его унизил.

Да. Я чертовски унизил его. Но за мои действия на этой парковке никто не ответит, и Мерси это знает. Я знаю это, и Уэсли Фитцпатрик знает это больше всех.

Он ни хрена не скажет.

Его проблема всегда заключалась в том, что он хотел, чтобы я причинил ему боль. Унизил его.

Почти так же сильно, как он хочет, чтобы я его трахнул.

Когда мы возвращаемся в школу, я останавливаюсь на обочине у Бунт-Хауса и выхожу из машины. Мерси меняется со мной местами.

— Ты просто сумасшедший! — кричит она, ускоряясь по холму по направлению к академии.

Если она ожидает, что это будет своего рода откровением для меня, то ей чертовски не повезло. То, что я собираюсь сделать, является достаточным доказательством того, что она права. Я достаю свой телефон и быстро набираю сообщение, прежде чем отправиться внутрь, чтобы бросить одежду в сумку.

Я: уезжаю на три дня. Увидимся, когда вернусь.