Человек на балконе

30

Такой тяжелый груз болезни навалился на меня, когда я наконец очутился у себя на балконе после нескольких дней командировок. Я не хочу казаться нытиком. Больше всего на свете мне противен образ эдакого слюнявого, бородатого, докучливого призрака интеллигенции. Но вот я здесь, пишу еще один сопливый текст. Уже недели две, как я являюсь «удачливым» носителем какой-то странной инфекции, поразившей мой язык. Зараза подкралась тихо: сначала опухла правая сторона языка, но после сложной антивирусной терапии крепкими алкогольными напитками опухоль сошла на нет, чем вызвала буйную радость и возобновившуюся волю к жизни у автора этих строк. Но наша жизнь ведь иронична, не так ли? Блядь она, эта жизнь, нет? Левая сторона языка не заставила себя долго ждать — через несколько дней опухла и она. Мне невероятно больно разговаривать и произносить заумные фразы, каждое сказанное слово доставляет нечеловеческие муки и страдания, автоматически становясь золотым. Моя нынешняя речь весьма лаконична и прямолинейна, и состоит из нескольких фраз: «да», «нет», «раком повернись!».

Неспособность высказаться делает человека мрачным и угрюмым, заставляя оного много думать и смотреть на вещи под другим уголком. И еще вспоминать. Я вспоминаю своих баб. А что еще? Я прожил довольно гадкую жизнь, полную конфликтов и неприятных моментов, и бабы — это единственные светлые воспоминания в больном мозгу болеющего непонятной вирусной инфекцией человека. А что если завтра подыхать? Кто еще, если не я, вспомнит этих баб на страницах виртуальных откровений? Так и помрут в безвестности.

Однажды в славном штате Нью-Йорк, что в Новой Англии, возле городка Олбани, я очень близко подошел к смерти. Мы неслись на полной скорости из своей альма-матер в Вермонте в Большое Яблоко на старенькой «тойоте». За рулем, конечно же, сидела женщина. Точнее, девушка-студентка пуэрто-риканского происхождения по имени Синтия Хернандез. Синтия имела все необходимые качества для того, чтобы быть настоящим воплощением американки-лидера: латинская родословная, бруклинский бэкграунд, твердый и крикливый южный характер, независимость мыслей и поступков, высокий рост и кудрявые волосы. Также у Синтии были большие сиськи, что не раз помогало ей в завоевании собственного студенческого статуса и продвижении своих идей в студенческой коммуне. Кажется, не было такого кружка или клуба в нашем весьма обширном университете, в котором она бы не участвовала. Она вела свой собственный кружок латиноамериканских бальных танцев, была лидером юных демократов, учила несколько иностранных языков, поднимала жахлую организацию международных студентов и так далее, и тому подобное. В общем, общую картину вы представили — нечто среднее между Фридой Кало и Кондолизой Райс. Еще, видимо, обуреваемая страстями своих южных корней, Синтия зачастую не могла сдерживать свою гигантскую, испепеляющую сексуальность и сама затаскивала многочисленных парней к себе в постель. Смелая такая девочка. Но об этом позже.

Справа от Синтии сидела ее ближайшая подруга, также «латиноска», как мы их тогда называли, Лиза Дель Розарио. Уж не помню, была ли она также пуэрториканкой, или костариканкой, или колумбийкой. Язык у этих братских народов один — испанский, культура схожа, история практически одинакова. Кто-то говорил мне, что одни южноамериканские народы чисто внешне белее других, там, где европейские завоеватели посильнее вмешали свою кровь в коренное население, и что у них существует своеобразная иерархия. Тот, кто белее — тот и выше. Лиза была побелее Синтии, но на характер и на внешность являлась полной ее противоположностью. Она была не только низкорослой, пухлой и прыщавой, но и обладала склонностью к лени, серости и общественной тусклости. Маленькие глаза ее прятались за стеклами очков. Единственным, что объединяло ее с Синтией, была манера громко разговаривать и умение танцевать румбу. Секса, конечно, у нее было поменьше.

Я расположился на заднем сиденье вместе со своим другом немецко-итальянского происхождения Дэном Лайтером. Он, это уж точно, был самым белым из нас. С Дэном мы познакомились и подружились с первых наших дней в колледже и весь второй курс прожили «руммэйтами», т.е. соседями по общежитию. Почему-то он всегда утверждал, что он итальянец и хотел казаться итальянцем, несмотря на то, что родом был из Южного Тироля, что на севере Италии, где, как известно, издавна живут немцы, процветают немецкая культура и немецкий язык. Более того, по материнской линии он был евреем — то есть, получается, евреем он был самым что ни на есть настоящим. Дэн не обладал ни итальянским именем, ни итальянской внешностью — он был бледным и худосочным ботаником, увлекающимся компьютерами и часами засиживающимся в библиотеке. Однако он упорно называл себя итальянцем, возможно, для того чтобы казаться жеребцом и нравиться девушкам. Срабатывало не часто. Но что-то нас объединяло и крепко сближало, родство душ явно присутствовало между нами. Мы постоянно учились друг у друга чему-то новому — я подсадил его на английскую группу «Радиохэд», он познакомил и влюбил меня в американскую «Уизер», я познакомил его с девушкой, с которой он встречается до сих пор, он посвятил меня в таинства наук истории и философии. К моему большому сожалению, пути наши впоследствии почему-то разошлись где-то на третьем курсе, он все больше уходил в свои компьютеры и чаще пропадал со своей девушкой в библиотеке, я все дальше уходил в марихуанную дымку и муки саморазрушения.

Как мы все оказались в одной машине? Нам с Дэном нужно было в Нью-Йорк на день благодарения к его еврейским бабушке и дедушке в Квинсе. Так как автомобиля ни у кого из нас не было, мы искали попутчиков, которые за цену бензина доставили бы нас до пункта назначения. И тут в нашей жизни появилась Синтия. Я не был знаком с ней до этого, слава о ней ходила среди студентов и я, конечно же, заметил ее сиськи и попку, но познакомиться не решался. Слишком уж она казалась независимой, слишком горячей, слишком латиноамериканской. Я помню, как шикарно она выглядела в своем цветастом платье, когда подошла к нам с Дэном в столовой. Точнее, подплыла в дуновении своего южного ветра, качая своими южными бедрами, издавая томный запах страсти.

— Хей, парни, я слышала вам нужен «райд» до Нью-Йорка. Мы с подругой собираемся домой в Бруклин и можем вас подбросить. Разумеется, вы платите за бензин. Вы смахиваете на симпатичных парней. Выезжаем завтра.

Дэн чуть не поперхнулся своим гамбургером, хрен его явно дымился. Отказываться от такого предложения было бессмысленно.

И вот мы катились в ее подуставшей «тойоте» поздним октябрьским вечером возле города Олбани. Разговор наш был примерно таким:

— Дэн, расскажи нам о своей родословной, у тебя явно интересное происхождение.

— Ну, вообще-то я итальянец. Bonjourno signore, хм, так вот. Папа мой из региона Южный Тироль, мама из Нью-Йорка, поэтому у меня двойное гражданство — американское и ЕС.

— Уау, — завистливо вздыхает Синтия. — Да о таких паспортах все мечтают! Тебе же открыта дорога в любую страну мира в безвизовом режиме! (Не знаю, зачем она это сказала, возможно, родственники ее проживали в Штатах нелегально.)

— А, ну да. Но мой регион самый прекрасный. Альпийский климат в Италии очень полезен для физического и душевного здоровья. Мой род живет в этих краях очень давно. Фамилия моя Лайтер, что в переводе с… хм, немецкого означает две вещи: «лидер» и «лестница».

— Ну, в твоем случае это уж точно означает «лестница», — насмешливо говорю я. — Нет, моя фамилия означает «лидер».

— Уверен, что это «лестница».

— Нет, «лидер»!

Я бы с радостью еще немного посмеялся над Дэном, но в этот момент меня подвел мой желудок, и я бесшумно перданул в заднее сиденье машины. С утра я съел яичницу с помидорами из не совсем свежих яиц и не совсем свежих помидоров. Всю поездку желудок мой бурчал и вот теперь не выдержал напряжения и спустил газку в спертый воздух автомобиля. Результатом стала оглушающая вонь, смесь тухлых яиц и желудочного угара, которая мгновенно распространилась по салону — она мешала нашим словам доноситься друг до друга, глаза слезились, а дыхание нервно прерывалось тяжелым кашлем. Никто не хотел поднимать тему разговора насчет того, кто же все-таки испортил воздух, поэтому все угрюмо молчали. Я решил притвориться спящим, так как это казалось мне единственным выходом из столь неудобного положения. И только я закрыл глаза, как на меня навалилась реальная усталость, и я заснул по-настоящему. Заснул минут на десять. Мне снились нежно-голубые Альпы с их журчащими ручейками и вечерней прохладой. Мне снились коровы, пасущиеся в этих горах, черно-белые, как на обертках «Нестле», и большегрудые румяные беловолосые немецкие доярки, которые их доят. Мне снились высокое тирольское пение и холодная кружка пива. Мне снилось…

Я проснулся от пронзительного крика Лизы Дель Розарио, она орала так, будто ей делали маточную операцию. Когда я открыл глаза, казалось, весь мир ходит бешеным ходуном. Было уже темно, но я видел и чувствовал, что нашу машину стремительно крутит вокруг своей оси прямо посреди хайвэя. Это было похоже на те детские аттракционы, где людей сажают в кабинки и закручивают до тех пор, пока им не станет плохо. Отличие заключалось в том, что уши мои закладывали отчаянные крики сидевших рядом людей, гул клаксонов, проезжающих мимо машин, и мы находились в реальной опасности. Контраст между моим розово-милым сном и тупой безысходностью происходящего был настолько велик, что мне стало не по себе, я потерял дар речи. Не то чтобы я растерялся, но явно оторопел. «Тойоту» продолжало крутить, Лиза все так же надрывисто орала. «Видно, Синтия потеряла управление, на улице скользко, нас занесло, — думал я про себя, пытаясь успокоиться. — Еще немного, и мы остановимся, главное, убрать машину с дороги». Я посмотрел на лицо Дэна. Я никогда не забуду это лицо, бледное как лист бумаги, устремляющее глаза куда-то в пустоту. Кажется, он что-то бормотал, но мне это было уже не интересно, и я взглянул на нашего водителя. От того, что я увидел, душа моя упала в пятки, и они зачесались. Синтия закрыла свои глаза обеими ладонями, подогнув колени, и вся сжалась в сиденье, как испуганный сурок. ОНА ОТПУСТИЛА РУЛЬ! Лиза пыталась ее как-то растормошить, но все безуспешно. «Вот дура, мать твою!» — не успел подумать я, как нас неожиданно перестало крутить.

Машина скособоченно стояла посреди оживленной американской дороги.

Некоторые вещи в нашей жизни случаются сами по себе. В некоторых ситуациях мы просто ведем себя определенным образом, двигаясь по инерции и не задумываясь особо о своих поступках. Когда у нас кончаются деньги, мы идем и пропиваем последнее, что у нас осталось, в кабаке. Когда же на нас несется на полной скорости грузовик, груженный несколькими тоннами инертного материала, мы замираем в мгновенье, глядим на него и ждем своей участи. Вот и тогда случилось нечто подобное — я посмотрел в боковое окно и бешеный свет фар быстро надвигающегося тридцатипятитонника ударил мне в лицо. Огромная светящаяся машина неслась прямо на нас, а мы сидели и как будто бы наблюдали все это со стороны. Дракон-чудовище на колесах. Вместо того, чтобы собрать свои яйца в кулак и попытаться что-либо предпринять, я тупо всматривался в горящие глаза собственной смерти и почему-то думал о балетных чешках. Давным-давно, еще в школе, нас заставляли ходить на уроки хореографии, где мы изучали различные «тандю» и все без исключения, включая парней, должны были носить чешки. Мать моя попыталась эти чешки сшить, но получилось это у нее очень плохо — чешки вышли некрасивыми и непрочными. Было поздно, все устали, и я в тринадцатилетнем возрасте наорал на свою мать, обвиняя ее в неспособности упомянутые чешки сшить, и следовательно, в недостаточной любви к собственному чаду. «Ах, прости меня, бедная моя мама! Не нужно было мне на тебя тогда кричать», — только и думал я, глядя, как грузовик надвигается на нас все ближе и ближе.

Но где-то глубоко внутри меня воля к жизни все еще трепыхалась. Кажется, где-то в гипофизе. «Убери машину с дороги. Убери машину с дороги», — говорил мой гипофиз, каким-то отстраненным голосом накурившегося маньяка. Голос этот поднимался в район моей головы, но с губ слетать отказывался. И потому четыре этих слова стояли «на повторе» в моем мозгу. К счастью, мысли каким-то чудесным образом прорвались наружу и материализовались в голосе Дэна.

— Убери машину с дороги, — спокойно повторял Дэн, мутно уставившись в переднее сиденье. — Убери ее с дороги сейчас же.

И, о боже, она услышала его слова! Она резко нажала на газ, возможно, действуя на автопилоте безмозглого зомби, но какая тут на хуй разница? Мы сделали двадцать метров вперед, встав у обочины, и Великая Груженая Машина Смерти громко пронеслась за нашими спинами. Я мог бы сейчас пуститься в долгие и нудные размышления по поводу ангелов-хранителей. Скажу лишь, что все трое пассажиров сидели после этого в своих креслах минут пять, не говоря ни слова, пока Синтия горько всхлипывала, все так же закрыв лицо руками.

Боюсь представить, что она в этот момент чувствовала. Грозная, независимая, латиноамериканская Синтия оказалась банальной трусихой, потерявшей над собой контроль в первый же опасный момент. Но вряд ли она плакала от чувства уязвленной гордости, скорее, это был просто шок.

— Дэн, спасибо тебе за умение читать мысли, — только и произнес я, и вокруг снова воцарилась тишина.

Я плохо помню последующие несколько часов: картинки эти проносятся в моей памяти как плохо смонтированные флешбэки. Вот Лиза разговаривает с кем-то по сотовому телефону, вот подъезжает полицейская машина, из нее выходит наглого вида коп — он говорит нам, что мы в полной жопе и должны искать дорогу до Нью-Йорка сами, вот подъезжает эвакуатор и увозит «тойоту» в густой мрак ночи, вот мы сидим в придорожной забегаловке «Дэннис», пытаясь чего-нибудь съесть и звонко обсуждая произошедшее, Лиза снова кому-то звонит, кажется, она пытается вызвать своего брата в Нью-Йорке забрать нас из этого проклятого места. Помню отчетливо лишь один момент — сразу после аварии мы вышли из машины и Синтия, все еще рыдая и испуская сопли, тихо подошла ко мне и уткнулась носом мне в грудь. Я нежно обнял ее и взял за руку. «Ничего, малышка, все будет хорошо», — сказал я ей, и она утвердительно закивала в ответ. Боже, какая она была в этот момент мягкая и беспомощная! Она была как вырванный из земли цветок в моих руках, полностью отдавшийся во власть преданного садовника, она источала тепло эмоций как эфирный сгусток божественной материи, а я, как канделябр, поддерживал огонь ее свечи в собственных руках. Никогда я еще так сильно не ощущал чужих слез и никогда я так сильно не хотел поиметь ее, как в тот момент.

Когда я попытался отпустить ее левую руку, она ухватилась за мою правую. И не отпускала ее до тех пор, пока мы не уселись ужинать в «Дэннис».

Ну вот, кажется, я потерял все вдохновение, чтобы продолжать эту историю. Но это было еще не все. Иногда судьба ударяет нас по яйцам два раза подряд, дабы мы по-настоящему прониклись ужасами окружающего нас мира.

Все мы — Синтия, Лиза, Дэн и я — жевали сэндвичи с курицей и потихоньку успокаивались. Мне стало немного душно от их нытья и, достав пачку «Мальборо лайтс» из заднего кармана джинсов, я удалился на улицу покурить и подумать о хрупкости человеческой жизни. Ночь после чуть не случившейся катастрофы показалась мне чудесной, и каждый вдох примятой сигареты доставлял неописуемое удовольствие. Стоял еле заметный туман, а где-то вдалеке виднелись огни-светлячки города Олбани. Я засмотрелся и не заметил, как сзади ко мне вплотную подъехала полицейская машина.

— Экскьюз ми, сэр, не могли бы вы пройти вместе со мной?

Оглянувшись, я увидел огромного амбала-копа в характерной форме дорожной полиции Новой Англии: плотно сидящая рубашка-хаки, серые штаны с лампасами и, конечно, широкополая шляпа на бритом затылке. Вообще-то мне всегда нравились эти шляпы на полицейских, они придавали им определенную элегантность и обаяние грубой силы Дикого Запада, но в этот момент шляпа вызвала во мне сильнейшее чувство тревоги. Тревога же, связанная с предыдущим инцидентом, еще не полностью опала в моей душе.

— Извините, а в чем проблема? Я ужинаю здесь со своими друзьями и просто-напросто вышел покурить…

— Сэр, вы должны пройти со мной в машину. Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Не вынуждайте меня настаивать.

Черт побери. В его голосе слышались нотки напряжения. И раздражения. В своих родных краях я привык к тому, что ментам можно хамить. Возможно, это объяснялось тем, что их всегда можно было в конце концов подкупить — заплатил определенную сумму, и все, твое хамство может быть напрочь забыто. Здесь я был на чужой территории, студентом из непонятно какой страны, что приравнивалось к залетному эмигранту без каких-либо внятных прав. Хамство рассматривалось как официальный запрос на депортацию. Ебаная страна мнимых свобод.

Я не успел заметить, как оказался на заднем сиденье его машины. Американская полицейская машина вообще заслуживает отдельной главы для обсуждения. Наверное, более неудобной, устрашающей, клаустрофобной коробки для преступников не существует больше нигде в мире. Да наши родные «Уазики» покажутся лимузином по сравнению с этим. Мало того, что вас практически помещают в клетку, огороженную от передних сидений металлической решеткой, так у вас под жопой еще и твердая холодная доска, а места для ног просто не существует. На меня навалилась депрессия. Коп уселся на место водителя и включил свою рацию.

— Внимание, внимание, у меня подозреваемый. Внешний вид подходит под описание, цвет одежды тот же. Будем брать показания.

Та-а-ак. Травку я не курил уже месяца два. Кокаин с собой не носил. В публичных местах не напивался. С несовершеннолетними шуры-муры не водил. Последние несколько недель вообще были образцово-показательными. Ну, был один инцидент, когда я списал промежуточный экзамен у сидящего рядом ботаника, но разве за это сажают?

— Сэр, — я начал передразнивать его с его «сэр». — А что, собственно, произошло? Не может же человек выйти на улицу покурить (сигарету, заметьте) и быть затолкан в полицейскую машину без внятного обоснования. Я требую объяснений, в чем меня обвиняют?

— Прошу вас заметить, что никто вас сюда не заталкивал. Не беспокойтесь, вы еще не арестованы. В миле отсюда произошло ограбление магазина, продавец погиб от огнестрельных ранений. Вы подходите под описание свидетелей.

«Ах ты, еь твою мать, приехали», — думал я про себя. Стоило ли выживать в чуть не случившейся «размажь-меня-по-асфальту» автомобильной аварии, чтобы тут же быть навсегда запертым в грязной американской тюрьме? Нет, правда, стоило ли? Если в полный серьез задуматься над этим вопросом, в глубине он покажется гораздо более философским, чем на поверхности. Пока мои друзья, перенесшие вместе со мной околосмертный шок, радовались жизни и испытывали прилив энергии, пожирая свои куриные сэндвичи в теплой атмосфере придорожного кафе, я сидел тут в вонючем полицейском катафалке и ожидал страшный приговор собственной судьбы. Наверное, сейчас он повезет меня в местное отделение для опознания, а учитывая, что все наши азиатские морды выглядят одинаково, меня уж точно опознают, в этом можно не сомневаться. Таковы правила игры. Я уже представлял себе свое ближайшее будущее; глупое опознание, суд, отсутствие адвоката или ближайших родственников, приговор на 130 лет без права апелляции, пожизненное заключение среди татуированных скинхедов и слабоумных негров, тюремный душ и вечно соскальзывающее мыло — короче, полный комплект.

Нет! Уж лучше смерть на дороге! Дайте мне обратно тот сраный грузовик!

— Послушайте, произошла страшная ошибка…

— Сидите тихо, сэр, мы все выясним.

Блядь. Копы, менты, карабинеры — все стражи закона во всем мире в принципе одинаковы и совершают одни и те же ошибки. Они «все выяснят». Ни хуя вы не выясните! Сколько невинных людей сидит в ваших тюрьмах? Сколько людей вы несправедливо убили, прежде чем поймать Чикатило? Внезапно я все вокруг возненавидел: я возненавидел Дэна и его еврейскую бабушку с их днем благодарения, возненавидел эту скользкую дорогу, которая привела нас сюда, но больше всего я возненавидел эти гребаные «Мальборо лайтс». Сам дьявол потянул меня курить это в туманную ночь. Я даже скомкал светло-коричневую пачку в кармане своих джинсов. Но, знаете, что? Мне уже все равно. Как там пел Мумий Тролль, «мне уже не важно»? Хорошая песня, «Дельфины» называется.

Пока я обдумывал все невеселые перспективы своего положения, коп о чем-то живо разговаривал по рации. «О’кей»! — только и успел услышать я. Он выключил черный аппарат, оглянулся назад и серьезно на меня посмотрел.

— Ну что ж, я вынужден вас отпустить, — с некоторым разочарованием проговорил он. — Кажется, они поймали того, кто нам нужен. Но мне необходимо записать ваши данные — сошиал секьюрити, телефон, адрес. B случае чего, мы с вами свяжемся. О’кей, сэр?

— О’кей. А как насчет извинений?

— О, простите, сэр, возможно, вышло недоразумение.

Все-таки они оказались повежливее наших.

Я дал ему всю необходимую информацию и вышел из машины, махая белыми крыльями за спиной. Идя в сторону забегаловки, я думал о странном стечении обстоятельств только что пережитого опыта. Мои друзья как раз выходили из «Дэннис», громко о чем-то смеясь. Их довольные, улыбчивые лица не вызывали у меня раздражения. Я вообще ничего не чувствовал, кроме тяжелой, стонущей усталости. Слишком много происшествий для одного дня.

Синтия снова схватила меня за руку:

— Где ты был? Знаешь, я подумала, а черт с ней с этой машиной! Ведь мы живы, а это самое главное. Слушай, да на тебе лица нет, все в порядке?

— Да-да, все нормально. Просто вышел покурить.

Я хотел ей сказать, что оставаться в живых — не всегда самый выгодный сценарий, но благоразумно промолчал.

Она держала меня за руку всю оставшуюся дорогу в Нью-Йорк. Ей это было нужно. Мы вчетвером теснились на заднем сиденье «Мустанга» брата Лизы. Брат ее, толстенький латинос, оказывается, имел привычку засыпать за рулем в ночное время и умудрился приехать со своей женой, дабы та поддерживала его разговорами на протяжении всей поездки. Поэтому мы практически лежали друг на друге, скомканные и уставшие, под звуки ее бессмысленного щебетанья.

Она держала меня за руку, когда мы заходили в дом брата Лизы, чтобы провести там ночь. Мы улеглись рядом, все еще держась за руки, и мгновенно уснули. Так крепко до этого я еще не спал и, наверное, уже не буду спать никогда.

Потом мы ебались с ней три месяца. Наступили летние каникулы, и я уехал в Нью-Йорк стажироваться в скучном и невыносимом банке «Кредит Свисс Ферст Бостон». Синтия отправилась со своей оторвой-подружкой в Испанию колесить по просторам Федерико Гарсиа Лорки на велосипеде. Нужно отметить, что моя практика в инвестиционном банке была очень похожа на попадание в армию. Мало того, что на работе я проводил около 24 часов в сутки, я еще и умудрялся ежедневно получать жесточайших пиздюлин от своих новоявленных шефов. Приходя домой поздно вечером, я либо напивался до потери сознания, либо снимал каких-нибудь проституток. Связи мои были в то время крайне беспорядочными. Короче говоря, времени скучать по Синтии у меня не было.

И вот в сентябре, вернувшись на учебу, я вновь увидел ее. Она была другой. Более развязной, что ли. От ее подруги я узнал, что в Испании Синтия ебалась с каким-то цыганом — пьяницей и скалозубом. Поговаривали даже, что у них была любовь. Пизда. Она пыталась избегать меня, а я в свою очередь старался от нее скрыться — скорее всего нам, просто нечего было друг другу сказать. Вспоминая все это, мне становится грустно, потому что люди не умеют полностью наслаждаться моментами своей жизни и потому что в то время я совершенно не осознавал этого.

Я не могу найти логический конец этой истории. Морали, похоже, здесь тоже нет. Потом у нас все как-то не сложилось. В тот год погиб Сергей Бодров-младший, попав под сошедшую с гор лавину. И для меня он ознаменовался чередой плохих событий. В тот год я начал много пить. Больше ничего не припоминаю. Я видел ее все реже, появились какие-то новые увлечения, но вот сижу, пишу очередной сопливый текст и вспоминаю именно о ней. Почему же все сложилось именно так, а не иначе? — задаемся мы своим извечным вопросом, ошибаясь и снова падая, снова ошибаясь и забываясь воспоминаниями.

Хотя нет, вспомнились мне все ароматы и та странная богемная вечеринка, на которой мы случайно столкнулись с ней, спустя год после наших отношений. Синтия тогда спросила меня:

— Почему ты мне так и не позвонил тем летом, Ержан? Не беспокойся, я никогда не питала к тебе ложных надежд, но тогда твой несвершившийся звонок был очень для меня важен. Хотя нет, не надо, не говори ничего, ты знаешь, мне это не нужно. Я счастлива в эти дни. Гораздо счастливее, чем когда была с тобой.

Я поздравил ее с новым счастьем. Вот и все. Мы разошлись, чтобы никогда в жизни больше не встретиться.