Человек, земля, хлеб

Б. Бурлак ВЫСОКАЯ СТЕПЬ

В течение этих десяти лет мне довелось много раз бывать на целине. Но так случилось, что книгу я не написал: наверное, потому, что события в оренбургских степях развивались очень быстро, и я едва поспевал за ними со своими очерками.

Для меня поездки на целину были совершенно необходимы, чтобы лучше понять своих, героев. Именно на целине ярче всего проступали душевные свойства молодых наших современников, именно целина являлась наиболее верным эталоном подвижничества.

По-разному сложились судьбы людей, о которых я писал в эти годы. Но журналист тем уже должен быть доволен, что и его, пусть иногда наспех сказанное, слово сослужило добрую службу человеку.

Вот несколько отрывков из недавней газетной летописи, в которой я всегда старался принимать посильное участие.

Полевой стан опахан со всех сторон — это последний во всей округе квадратик целины. Мы с Вилисом Рутковским, бригадиром первой бригады, лежим в густом, еще зеленом ковыле и молча наблюдаем, как тракторы, один за другим, уходят к скалистому берегу Урала. Семь часов утра. Машины только что заправлены, и дневная смена повела их на дальние загоны.

— А в Риге, наверно, еще не рассветало, — задумчиво произносит Вилис, вглядываясь в сторону Урала.

Да, в Риге сейчас тихо-тихо. Город спит, море спит. Лишь рыбаки, быть может, уже поднялись — рыбаки всегда встают первыми. Но пока они погрузят на лодки снасти, позавтракают перед выходом на лов, заведут моторы, словом, пока подготовятся к очередному рейсу, трактористы Вилиса Рутковского, достигнув берега степной реки, сделают полный круг, хотя длина загонов измеряется здесь километрами.

В степном небе кружат беркуты. Они парят над поднятой целиной с утра до вечера, высматривая добычу в свежей борозде. Беркуты не боятся водителей машин. Когда трактор близко подходит к отдыхающей птице, она нехотя расправляет крылья и взмывает ввысь. Заметив какого-нибудь грызуна, степной орел камнем падает на землю, «пикирует», как сказал один прицепщик, и вновь поднимается над трактором. Так они весь день «прикрывают» тракторную бригаду с воздуха.

Но вот исчезли из виду и птицы, и машины — только тучки пыли висят над пологой балкой. Солнце высветило гранитные утесы правого берега реки — там начинается Европа, а здесь кончается Азия. Но Урал разделяет не только две части света, он, можно сказать, граница двух эпох: за рекой расположен старейший в стране совхоз — «Зилаирский», а тут самый молодой совхоз — «Таналыкский». Мне приходилось бывать в этих местах осенью 1929 года, четверть века назад. Вилис просит рассказать о том времени.

…Он слушал меня молча, стараясь не прервать рассказ нечаянным вопросом. Он вырос в Латвии, в курземском городке Бауске. Работать начал рано — в Межотненской МТС. У него красивое, выразительное лицо; походка молодцеватая, небрежная; он сдержан, скуп на слова, нетороплив в разговоре и вечно чем-нибудь озабочен.

Теперь его очередь. Теперь я слушаю его, вглядываясь туда, где громоздятся гранитные утесы над степной рекой. Да, Урал разделяет не только две части света, но и наши с ним две молодости. Когда создавался Зилаирский зерносовхоз, Вилиса еще не было на свете. Зато ему довелось участвовать в организации Таналыкского совхоза, получившего свое название от пересохшей речки Таналык.

Приедете вы сюда, и вам обязательно покажут первый полевой стан в степи. Вообще-то ничего особенного: ковыльная балочка с крутыми скатами; земляная плотинка, преграждающая путь светлому холодному ручью; закуток для походной кухни, сбитый из досок и покрытый толем; зеленые пятачки молодой травы — знаки давно потухших и развеянных костров; отпечатки гусениц на склоне — вот и все. Но здесь была стоянка тракторной бригады, отсюда начиналось наступление на целину.

Второго мая, в 2 часа 30 минут дня по оренбургскому времени, три машины вышли на первый загон, проложили первые борозды. Никаких ориентиров, глазу зацепиться не за что, только далеко впереди стоит бригадир и чуть видно, как машет кепкой. Прицелились водители и двинулись прямо на него. Борозды получились не совсем прямые, но уж зато глубокие.

И ожила степь. Заметались на ковыльных просторах волки, лисы, зайцы, суслики, сурки.

Всполошились и птицы — беркуты, кобчики, дрофы, утки. Птицам, конечно, было куда легче переселяться в новые места. Впрочем, старые беркуты довольно скоро поняли, что трактористы намного облегчили им охоту за грызунами, и степные орлы подружились с механизаторами.

Все, кому неудобно и непривычно жить на вспаханной земле, переселялись дальше — в горы, в балки, к речкам.

Особенно величественна степь ночью. Куда ни глянешь — всюду огни машин: одни движутся совсем медленно, почти незаметно на глаз, — это тракторы идут один за другим, уступами; другие огни движутся быстро, стремительно — то грузовики на накатанных до блеска проселочных дорогах. Выбежит иногда на такую дорожку лисица и, ошалев от ослепительного света, минут пять стрелой мчится впереди автомобиля, пока не догадается свернуть в сторону.

Наступление на целину — это не просто красивая фраза. Целина действительно сопротивлялась, и отчаянно. Вскоре стало ясно, что плуги не выдерживают нагрузки, ломаются. Казалось, сама сталь отступает перед мощными пластами спрессованного веками чернозема. Пришлось срочно усиливать прицепные орудия.

На многих загонах ковыль был таким густым, что плуги то и дело забивались, пахать становилось трудно. Могучие дизельные тракторы теряли скорость и тяжело ползли вперед, напрягая все свои восемьдесят лошадиных сил.

— Тут без огня не обойдешься, — с досадой говорили трактористы бригадиру.

— Пожалуй… — неохотно соглашался Рутковский.

— Что вы, разве можно жечь такой чудесный ковыль? — вмешивались в разговор девушки.

— А какие у вас будут предложения? — серьезно спрашивал их Вилис.

Но у девушек не было никаких предложений — они всю жизнь прожили в Прибалтике и степь увидели впервые.

Пришлось опахивать и поджигать отдельные загоны. По ночам зарево вставало над степью, обозначив линию переднего края. За валом огня шли тракторные бригады. Это был настоящий прорыв тракторной гвардии, а при прорыве не обойтись без огневой поддержки.

Целыми сутками не сходили со своих машин молодые энтузиасты. Не хватало цистерн для горючего, бензовозы непрерывно курсировали между станцией Ново-Орск и полевыми станами. С перебоями подвозилась вода. Походная пекарня не успевала выпекать хлеб. Даже палаток не хватало в первое время. Но ни на минуту не ослабевал темп наступления…

Так мы с Вилисом Рутковским и проговорили целых полтора часа. Время пролетело незаметно. Шестерка тракторов давно повернула от утесов и вот уже приближается к нам — к полевому стану. Прямо над бригадным вагончиком проплыл двухмоторный самолет. Беркуты, кружившие в сторонке, взмыли почти вертикально вверх и устремились за самолетом. Мы запрокинули головы, любуясь этим редким зрелищем. Но вот самолет скрылся на севере, там, где виднеется гора Вишневая, и беркуты, круто развернувшись, возвращаются обратно, к тракторам. Так-то лучше!

— Завтра придется переезжать в соседний совхоз, — говорит бригадир. — Свой участок заканчиваем. Надо помочь соседям.

Вилис садится на мотоцикл, на ходу машет рукой на прощанье, и через две-три минуты стихает перестук мотора на большаке, ведущем к «централке», как называют здесь центральную усадьбу.

Я встаю и заново осматриваю поднятую целину. Она отливает синевой, будто Черное море. И только последний квадратик серебрится ковыльными метелками под жарким степным солнцем. Но завтра полевой стан переместится на юг отсюда. Завтра не будет и этого квадратика.

Весна 1954 года навсегда останется в памяти молодых людей. Они будут вспоминать ее так, как пожившие на свете люди вспоминают строительные площадки Днепростроя и Магнитогорска, или как 25-тысячники вспоминают свои первые колхозы. Жизнь прожита недаром, когда есть что вспомнить.

Но никогда еще, пожалуй, понимание исторического характера своего личного труда не было таким глубоким, торжественным и в то же время повседневно простым, как в эти дни у комсомольцев, совершавших подвиг за подвигом в дальних краях нашего государства.

На границе двух республик — Российской и Казахской, там, где заросшие буйным подорожником проселки разделяют земли трех областей — Оренбургской, Кустанайской и Актюбинской — раскинулись пшеничные поля совхоза «Восточный».

Ни весной, ни летом здесь не останавливалась ни одна тучка. Слишком уж торопливые июльские дожди передвигались крупными перекатами, не сделав ни одного привала на западном берегу Тобола. И все же эта солнечная закраина Оренбуржья ослепляет августовской бронзой спелых хлебов, выстоявших наперекор всем немилостям взбалмошной природы.

Вездеход мчится со скоростью шестьдесят-семьдесят километров в час, а кажется, что он еле-еле движется, — так бесконечен и велик в своем однообразии пшеничный разлив. Лишь кое-где вскинутся над параллельными дорогами серые клубочки пенной пыли и тут же растают в раскаленном воздухе. Да беркут вдруг камнем упадет из поднебесья и, чуть коснувшись гребня ближнего пригорка распластанным крылом, снова легко взмоет ввысь. Кругом хлеба, хлеба, хлеба. Мягкая пшеница — светло-желтая, а твердая отливает красной медью, чуть потемневшей от времени. И когда подует свежий ветерок, то чудится: тихим мелодичным звоном наполняется вся степь.

Пока мы добирались до далекого зеленого берега — просяного поля, Иван Дмитриевич Задремайлов, директор совхоза «Восточный», неторопливо и, видно, не в первый раз, обстоятельно рассказывал:

— В прошлом году три четверти зяби было вспахано вслед за комбайнами. Зимой проводили снегозадержание на двадцати тысячах гектаров. Это тоже кое-что значит. Немалое значение имеет и заделка семян на глубину до восьми сантиметров. Норму высева на гектар довели до 145 килограммов. Узкорядный и перекрестный сев был проведен на 25 тысячах гектаров. Это тоже дало прибавку, примерно, два-три центнера на гектар. Сеяли поперек пахоты. Кстати сказать, пахота у нас чередуется: один год пашем вдоль загона, другой год — поперек. Пшеничка у нас, правда, получилась невысокой, но колос полновесный. На иных клетках соберем пятнадцать, а то и все восемнадцать центнеров с гектара. Пшеничка — растение умное, бережливое; она, заметьте, очень экономно расходует влагу, будто приберегая ее для налива. Но надо, конечно, иметь, что расходовать и приберегать…

Слушая его, мы невольно суммировали все эти прибавки, из которых складывался в общем вполне приличный урожай на огромном массиве целины: зябь дала столько-то, снегозадержание — столько-то, перекрестный сев — столько-то… Для неопытного глаза море хлебов казалось однообразно-ровным, а директор совхоза, привычно-бегло поглядывая то вправо, то влево, каждый раз безошибочно отмечал, что и где было недоделано прошлой осенью, зимой, весной. Для нас едва уловимые переливы, мягкие переходы, — вся эта замысловатая игра оттенков золото-медной краски была сплошной поэзией, а для него — какой-то живой агрономической диаграммой, вызывающей новые раздумья. И он, действительно, думал уже о будущем.

— Вот поднимем еще десяток тысяч гектаров целины, — заговорил Иван Дмитриевич другим тоном, чуть мечтательно, — да как размахнемся — засеем шестьдесят с лишним тысяч гектаров! Нет, южная степь ни в какое сравнение не идет с оренбургской. Надо лишь уметь ценить каплю влаги — и урожай всегда будет. Ах, как недостает иной раз одной-единственной капли для зернышка. Ну, ничего-ничего, повоюем, теперь как будто малость научились воевать-то, — и он, прищурившись, долго смотрел в светло-оранжевую даль, где в полуденном волнистом мареве шли по горизонту комбайны Казахстана.

Оказывается, директор совхоза тоже романтик, хотя и любит свои экономические выкладки. Впрочем, в степи приживаются люди с открытой, как степь, душой.

К вечеру игривый ветерок, досыта набегавшийся за день, утихомирился. Длинные ленты пыли неподвижно повисли над полевыми дорогами. Грузовики с зерном двигались под прикрытием завесы, то и дело перемигиваясь фарами с встречными порожними автомобилями. Густо-багровый, с тонким темным ободком диск солнца медленно плыл над степью, клонясь к закату. Гул машин все нарастал и нарастал. На привольных берегах Тобола начиналась решающая битва — на поля выходили сотни уборочных машин, из дальнего тыла подтягивались автомобильные колонны.

Вывел свой сцеп комбайнов и Сергей Павлович Лычагин, Герой Социалистического Труда. Мы встретились с ним, когда он уже заканчивал убирать первый загон — 85 гектаров. Начало неплохое.

— Пора бы и отдохнуть до рассвета, — посоветовали ему.

Он улыбнулся, стряхнул пыль с комбинезона, прикурил, жадно затянулся и потом уже ответил:

— До двух ночи поработаем, а там видно будет.

— Вы же пятнадцать часов не сходили со своего «капитанского мостика».

— Эка штука! Бывало и побольше. Одно плохо, каждый год начинаю с новичками, тракторист новенький, штурвальные тоже. Когда-то они привыкнут…

— Особенно к характеру комбайнера.

Лычагин опять улыбнулся, на этот раз веселее, задорнее.

— Да характер у меня простой — полторы тысячи гектаров за сезон. Думаю, что и теперь уберу не меньше. — И помолчав, добавил уже строго: — Нужно вот только о приезжих людях побеспокоиться.

В совхоз приехало шестьдесят студентов Лабинского техникума механизации сельского хозяйства. Парни работают комбайнерами, девушки — штурвальными. Да как работают! Николай Рыжов и Иван Турищев сами отремонтировали комбайн выпуска 1952 года, не просто отремонтировали, а «воскресили из мертвых», и успешно соревнуются с экипажами новых, «с иголочки», машин. Хорошо зарекомендовали себя студенты Орского пединститута.

Молодые люди берут пример со своих отцов. Вот и Анатолий Задремайлов, сын директора совхоза, встал за штурвал комбайна.

— Пусть знает, как добывается хлеб насущный, — коротко сказал отец.

Всюду, где пришлось нам побывать в эти дни, мы чувствовали необыкновенный подъем нашей славной комсомолии.

Хлеб пошел на элеваторы. Шумно на проселках целины. Миллионы пудов обязался сдать государству рабочий коллектив Восточного совхоза. Это коллектив победителей засухи.

Наблюдая за погрузкой первых машин на току, директор взял полгорсти зерна, содержал на жесткой ладони, любуясь, как оно светится под солнцем, и заметил в раздумье:

— Твердая. У нас такой наберется порядочно. Заядлые итальянские макаронники полжизни отдали бы за такую. Боюсь, что на элеваторах опять перемешают ее с мягкой.

Иван Дмитриевич, пожалуй, прав: у великой хлебной реки много притоков, как у Волги, но многоводный приток оренбургской твердой пшеницы заслуживает большего внимания со стороны тех, кто отвечает за главное богатство земли советской.

Август был на исходе. И, как обычно, приближение осени с ее чистыми, манящими степными далями, с ее широкими ясными горизонтами, вызывало новый прилив сил, желание поразмыслить о совершенном и предстоящем.

По воздушной трассе на целину с утра мчатся небесные такси. От Оренбурга всего час сорок минут лета без посадки. Рукой подать!

До горного перешейка, что вклинивается в степь диабазовыми увалами, самолет идет над узким междуречьем Урала и Сакмары. Посмотришь вправо — казачий Яик в стальной кольчуге, посмотришь влево — его верная спутница в зеленом наряде пойменного леса. Они стараются не терять друг друга из виду. Но вот показались Губерлинские горы, и дымовая завеса над жерлами медногорских труб, гонимая ветром, соединяется впереди с дымами Ново-Троицка и Орска. Будто грозовой фронт обложил с трех сторон. Самолет обходит эти немые тучи с юга. И когда снова распахивается во всю ширь тургайский степной горизонт, Орск уже остается за плечами.

Каких-нибудь десять лет назад в этом краю лебединых озер лишь кое-где маячили вышки геологов. Кстати, что это? Неужели озеро Жетыколь или даже, может быть, Шалкар-Егакара?

— Нет, — громко говорит пилот. — Это Кумакское водохранилище, близ которого, видите, встает Ясный!

Мы летим в треугольнике, образуемом старыми лебедиными озерами и молодым степным морем. Пусть оно только еще набирает силы, но в его чистом зеркале уже отражен весь удивительный мир целины — пшеничной и металлической.

Под крылом плывут центральные усадьбы совхозов — «Буруктальский», имени XIX партсъезда, «Адамовский». Самолет круто разворачивается, заходя на посадку.

Ну, здравствуй, город Светлый, — вторая столица оренбургской целины!..

Строители никелькомбината, обосновавшись здесь весной 1960 года, начали с того, что заложили первые кварталы первого микрорайона будущего города. Теперь они значительно расширили свой плацдарм: появились многоэтажные дома, школа, кинотеатр, детский сад, библиотека, столовые, отличные магазины. Невдалеке поднялись корпуса автоматического бетонного завода, оснащенного самым современным оборудованием. А восточнее Светлого, в полуденном зыбком мареве четко вырисовывается ажурный каркас первого цеха комбината. Стройка пережила «детскую болезнь», и теперь, окрепнув, возмужав, начинает теснить ближние совхозы. Впрочем, слово «теснить» для этих просторов, конечно, не подходит: тут хватит места не для одного такого города.

А старожилы этих мест, поднимавшие здесь целину, и сейчас уже говорят друг другу:

— Поедем-ка сегодня в город!

Глядя на него, целинники тоже подтянулись. Центральную усадьбу совхоза «Адамовский» не узнать: новые коттеджи, прямые улицы, двухэтажный дом дирекции, капитальные хозяйственные постройки, — совсем не то, что было пять лет назад.

И поля не те.

Целый день мы с Федором Митрофановичем Козловым, секретарем парткома, странствовали по полям первого отделения. Невольно думалось: как же выстояла эта пшеничка, если в апреле и мае не было ни одного миллиметра осадков и только 22 июня прошел запоздалый дождь? Трудно, дьявольски трудно пришлось ей в единоборстве с засухой. И все-таки она выдюжила на радость людям.

Но тут, на целине, кроме засухи, появился нежданно-негаданно другой злейший противник урожая — овсюг. Он заглушал, забивал пшеницу.

Помнится, как выглядели эти поля летом 1960 года, когда совхоз «Адамовский» только что принял новый директор — Петр Георгиевич Рютин. Овсюг бушевал вовсю. Казалось, нет такой силы, которая могла бы обуздать его. И вот те же самые массивы по обе стороны накатанного летника: поредел, сильно поредел овсюг, а на иных клетках истреблен начисто, до последней метелки.

Петру Георгиевичу — тридцать пять лет. Он принадлежит к той славной когорте наших агрономов, которые пришли к руководству сельским хозяйством после сентябрьского Пленума ЦК КПСС.

Мы встретились с ним накоротке́, в обеденный перерыв, на полевом стане одной из бригад. Сосредоточенный, собранный, он терпеливо выслушивал механизаторов и тут же отдавал немногословные распоряжения бригадиру. Обстановка была, конечно, неподходящей для интервью. Но каждый из нас и без того знал, что П. Г. Рютин готовится к защите диссертации «Агротехнические приемы борьбы с овсюгом в восточных районах Оренбургской области». Готовится давно, накапливая и обобщая положительный материал не на каких-нибудь экспериментальных делянках, а на всех шестидесяти двух тысячах гектаров посевной площади совхоза.

А главный агроном Яков Петрович Орищенко уже защитил кандидатскую диссертацию, тема которой родственна теме, выбранной директором. Торопясь в поле, он отрывочно рассказал о своих опытах безотвальной вспашки зяби, обработки заовсюженных участков, о сочетании позднеспелых, среднеспелых и скороспелых сортов пшеницы, о массовом применении бактериальных удобрений.

Подлинная наука непрерывно движется вперед, преодолевая все и всяческие догмы и совершенствуя, обогащая новые методы. Не оторванные от жизни книжники, а активные участники производственного процесса двигают советскую сельскохозяйственную науку. И высоты ее измеряются не пухлыми надуманными исследованиями, а ворохами отличного зерна на полевых токах.

Эти дни на целине примечательны массовым героизмом. Мы привыкли из года в год повторять одни и те же имена подвижников целины. Да, конечно, они вполне заслужили громкой славы, это бесспорно. Однако в совхозе «Адамовский», кроме знаменитого комбайнера И. И. Лерха, есть десятки и десятки других новаторов.

Ф. М. Козлов познакомил нас с Борисом Михайловичем Кузнецовым. Он работает на комбайне СК-3 с жаткой ЖВН-6. Дневная норма 22 гектара, убирает до 70 гектаров.

Обком партии и облисполком поздравили Б. М. Кузнецова с выдающимся достижением. Когда он узнал об этом, то сказал:

— Спасибо за такую телеграмму. Передайте, пожалуйста, что я беру обязательство довести выработку до 90 гектаров в день.

Или вот Федор Гаврилович Авдюшко. Вместе со своим штурвальным Николаем Ивановичем Ковальским он убирает комбайном СК-4 с жаткой ЖВН-10 до ста гектаров в день.

И сколько здесь мастеров на все руки! На проселочной дороге, затерявшейся среди хлебов, нам встретился Петр Григорьевич Веричев. Он и тракторист, и комбайнер, и шофер. Старый термин экономистов «сезонный рабочий» отходит в прошлое. Такие люди, как П. Г. Веричев, не сидят сложа руки во все времена года.

Целина для большинства из них стала главной частью жизни. Ей они отдают весь жар души. Григорий Леонтьевич Володин, заместитель бригадира первой бригады, приехал сюда в памятную весну 1954 года. Здесь женился, обзавелся семьей. Здесь вступил в партию.

Изменяются люди, иными становятся и отношения между ними. Все меньше окриков, голых призывов, назидательных речей. Все больше теплоты, вдумчивых советов, добрых слов в трудную минуту. Нам понравилось, как Ф. М. Козлов (который, несмотря на свои немалые годы, заочно учится в пединституте) разговаривал с механизаторами на загонах и токах. Просто, душевно, понимающе.

А сорваться с дружеского тона были причины. Чуть ли не каждый день над совхозными полями опускались августовские дожди. Комбайнеры ходили мрачные. У трактористов лопалось терпение: когда же можно будет вывести машины на убранные от валков загоны? Да тут еще запасных частей не хватает (никак нельзя понять, почему из-за ремней простаивает четверть комбайнового парка). Короче, тяжело приходится в эти дни целинникам, но долг партийного работника в том и состоит, чтобы воодушевить людей не только общей перспективой, а и личным участием в их делах укрепить уверенность в успехе.

Высокое настроение — вот, быть может, один из главных признаков правильного курса в партийной работе. Это настроение физически ощущаешь на полях совхоза «Адамовский». Потому-то и твердо верится, что такой совхоз успешно пойдет в гору.

А сама Адамовка — первая столица оренбургской целины — выглядит необычно малолюдно в эту пору. Промчится «газик», и опять все стихнет. Адамовка напоминает прифронтовое местечко, через которое уже прошли тылы, обозы, автомобильные резервы, и только гонцы с передовой изредка показываются на новом железобетонном мосту, повисшем над рекой Жарлы.

Адамовка принарядилась. Уже не плоские крыши приземистых мазанок видны из аэропорта, а белокаменные общественные здания, кварталы коттеджей, строительные леса. Было воскресенье, моросил дождь, и каждый, кто встречался на улицах, с тревогой посматривал в небо. Что-то затянулась непогодь. Как не вовремя!

Один ученый назвал междуречье Урала и Тобола «климатическим перевалом», куда в самые критические месяцы не доходят ни западные, ни сибирские дожди. Возможно, что ученый прав. Во всяком случае, весь апрель, весь май и почти весь июнь над целиной синело безоблачное небо, и утренние заморозки поздней весны сменились нещадным зноем начала лета.

Мы помним, как великий Маркс глубоко и блестяще исследовал в третьем томе «Капитала» трагические последствия освоения североамериканских прерий и аргентинских пампасов, как он зримо показал хищников, любивших снимать «первые сливки с земли».

Распашка новых земель в Соединенных Штатах была связана с ростом нищеты, большими жертвами и кровью простых людей — кровью, которая всегда оборачивается для буржуа звонким чистоганом.

Наша же целина поставлена на службу народу, который теперь приступает к глубокой интенсификации всего сельскохозяйственного производства. Достаточно сказать, что масса товарного хлеба только в одной Оренбургской области увеличилась за последние десять лет в четыре раза.

Оренбуржье превратилось в крупнейшую житницу страны, и Родина с уважением и благодарностью произносит имена его героев-земледельцев.