Человек, земля, хлеб

Л. Татьяничева НА НОВЫХ ЗЕМЛЯХ

С Аней мы познакомились в горкоме комсомола. В цехе ей не хотели давать расчет, и девушка пришла за помощью. Она не возмущалась, не требовала, а уверенная в своем праве, спокойно ждала, пока секретарь горкома переговорит по телефону с начальником цеха.

Аня обращала на себя внимание не яркой, но удивительно свежей, живой красотой. Особенно хороши у нее волосы: густые, темно-русые, заплетенные в одну толстую, как рука, косу.

…И вот поезд, набрав полную скорость, увозит Аню в самую сердцевину южноуральских степей, где лежат огромные массивы целинной земли.

В вагоне кажется очень тесно, хотя вагон плацкартный и пассажиров в нем не больше, чем положено.

Ощущение тесноты создают звуки: приятный тенорок баяна, дробная россыпь частушек и особенно голоса — поющие, спорящие, перекликающиеся…

Аня стоит у окна и задумчиво смотрит на вечереющие поля. К ней подошла невысокая полная девушка с румяными, готовыми улыбнуться губами и, прижавшись к Аниному плечу, спросила:

— Скучаешь, Аннушка? И не отказывайся, все равно не поверю. А, наверное, хорошо, когда скучаешь, правда?

Аня, как младшую сестренку, погладила подружку по светлой пушистой голове:

— Смешная ты, Ленушка… Погоди, и ты загрустишь о ком-нибудь, тогда не рада будешь…

— Ой, что ты, да я никогда!.. — Леночка счастливо засмеялась и, повернувшись спиной к окну, вопросительно заглянула в строгие светло-серые глаза подруги:

— Ну, и что же теперь будет, Аннушка?

— Будем переписываться…

— Ты уверена, что Михаил дождется?

Спокойный голос Ани слегка дрогнул:

— Если бы уверена была, то с ним бы вместе и поехала. Испытывают, Ленуша, когда сомневаются.

— Неужели это все из-за Симы?

— Сима тут не при чем. Дело в нем, в Михаиле. Ты ведь знаешь, до меня он со многими девчатами встречался…

Леночка с укором сказала:

— Зачем ты себя со многими равняешь: то были просто увлечения, а тебя Михаил ведь любит, да еще как!

— Вот я хочу в его любви увериться.

— Не знаю, может, ты и права… Только я бы на твоем месте…

— Сразу замуж, а через полгода давать объявление в газете: «Не сошлись характерами», — так, что ли?

Лена обиженно передернула круглым плечом и замолчала. Но, заслышав в конце вагона раскаты задорного смеха, моментально забыла свою обиду.

Угадав настроение подруги, Аня подтолкнула ее и с ласковой усмешкой проговорила:

— Чего медлишь? Беги, помогай, а то без тебя не справятся! Эх, ты Ленушка-хохотушка, беда мне с тобой, да и только!

В кабинет директора совхоза вошла группа приехавших по комсомольским путевкам. Ребята прибыли еще вчера и, судя по оживленным лицам, успели хорошо отдохнуть после утомительной дороги. Совхоз лежит в глубинке, и автотранспорт является пока единственным средством сообщения.

Знакомясь, директор внимательно расспрашивал ребят, где они работали и учились, каковы их дальнейшие планы…

— Кем вы работали? — обратился он к молодому человеку лет восемнадцати-девятнадцати с круглым безбровым лицом и упрямыми обветренными губами.

— По специальности я токарь, имею шестой разряд, но хотел бы обучиться работе на тракторе. У меня семья большая…

Присутствующие с интересом посмотрели на юношу, совсем не похожего на главу семейства. Он, между тем, спокойно продолжал:

— Мама с младшим братишкой до окончания учебного года остались в городе, а сестры приехали со мной.

— Но почему вы все-таки хотите учиться на тракториста? Специальность у вас хорошая, нужная.

— Свою специальность я люблю и бросать ее не хочу. Но я мог бы весной и осенью работать на тракторе, а летом и зимой — в мастерской. И для совхоза больше пользы, и семью смогу лучше обеспечить.

Директор с уважением взглянул на молодого человека и сказал ему как можно мягче:

— Вы правы: так будет лучше и для совхоза, и для вашей семьи. Только курсы трактористов уже заканчивают свою работу, да и в мастерской у нас сейчас горячая пора.

Глаза юноши вспыхнули:

— Если такое положение, то я могу хоть сейчас встать за станок, а трактор буду изучать в свободное время, — может, к осени и осилю. Но только помогите мне устроить семью. Поговорите с сестренками: они ведь тоже работать приехали. Как комсомолец, могу за них поручиться: от работы бегать не станут.

Чувствовалось, что он испытывал некоторую неловкость от того, что слишком много времени отнимает у занятых людей. С хорошей, чуть грустной улыбкой юноша проговорил:

— Для себя я бы ей о чем не просил. Отец у нас на войне погиб, вся семья на мне держится.

Дорога шла по назеркаленному снежному насту. Белые куропатки неторопливо прогуливались по ее обочине и, казалось, не обращали на нас ни малейшего внимания.

— Что вы скажете насчет частушек? — неожиданно спросил мой попутчик, повернув ко мне энергичное смуглое лицо.

— Почему вы меня вдруг о частушках спросили? Сочиняете?

— Сам я, конечно, этим не занимаюсь. Не дано. Но, между прочим, по-моему, зря поэты частушек не пишут. Хорошая частушка, знаете, какую силу имеет… Убедился в этом, как говорят, на личном опыте.

…С женой моей, Тосей, мы на одном комбайне работали. Она — штурвальной, я — комбайнером. Там, собственно, и любовь наша началась. Поженились мы осенью позапрошлого года, как раз после уборочной. Завели хорошую обстановку, одежды накупили, хлеба у нас — девать некуда… И тут, понимаете, ударила мне в голову блажь: ну зачем моей жинке работать? Она, конечно, сперва и слышать не хотела, но потом все-таки согласилась.

ПЕРВАЯ БОРОЗДА.

Подоспела новая уборочная. Дали мне вместо Тоси штурвальную, первую на весь наш совхоз просмешницу Глашу Травину. На работе ничего не скажешь, ловкая, только в первую же неделю она мне всю душу вымотала вот этими самыми частушками… Особенно далась ей одна. Где она такую откопала?! Никто раньше этой частушки у нас не слыхал. Как завидит меня, стрельнет своими бедовыми, с золотинкой глазами, да и пойдет откалывать.

Конечно, дураку понятно, в кого она метит, но я виду не подаю, а сам аж зубами скриплю. Тосе об этом ни слова, — зачем человека расстраивать?

Однажды вырвался вечером домой на полчасика: вижу, моя Тося сидит грустная, вроде заплаканная.

— Не заболела ли? — спрашиваю.

Она нахохлилась и молчит, на мои слова не реагирует.

Мне это обидно показалось: муж, можно сказать, на работе горит, еле полчаса выкроил, чтобы с женой словом перемолвиться, а она с фокусами.

Сказал — и не обрадовался! Как закричит моя Тося, как заплачет: и бесчувственный-то я, и эгоист, и старорежимщик, и на посмешище ее перед людьми выставил…

— Ребятишки проходу не дают. Только выйду из дому, а они с проклятой своей частушкой!

Тут я уразумел, в чем дело. Узнала Тося, что и меня тоже этой самой частушкой донимают, засмеялась так весело, словно не она только что слезы лила.

Когда просмеялась, говорит:

— Пойду я, Петя, к Ваганову штурвальной. Я, конечно, возражать не стал.

Узнала об этом Глаша и по-хорошему, без подковырки, предложила:

— Пусть Тося с тобой работает, а я вместо нее к Ваганову пойду. Он тоже комбайнер неплохой, да и холостой, поприветливее будет!

С тех пор мы снова с Тосей вместе работаем…

…Вот, видите, невелика частушка, а действует, да еще как действует.

Дальняя дорога в степи одинаково хороша и для сосредоточенного молчания, и для задушевного разговора.

Первую часть пути мы ехали молча. Пожилой шофер Иван Андреевич вел машину так легко и уверенно, словно она шла сама, а он лишь смотрел на дорогу, да время от времени для собственного удовольствия крутил баранку. Причем делал он это одной правой рукой, в то время как левая почти все время покоилась у него на коленях. Дорога была неширокая, в черных подпалинах первой оттепели и местами сильно изгорбленная.

Завидев идущего навстречу «москвича», Иван Андреевич неодобрительно покачал головой:

— Вот еще горе катится! Застрянет так, что даже на шоферской дружбе его потом не вытянешь… Молодо-зелено!

Однако, поравнявшись с «москвичом», Иван Андреевич затормозил и, открыв дверцу, дал подробные наставления водителю, как проехать лощинку, где дорога наиболее трудная.

— Веревку-то на всякий пожарный случай не забыл прихватить? Ну, тогда не страшно, в степи ночевать не придется!

Я спросила, знает ли Иван Андреевич этого шофера.

Иван Андреевич добродушно улыбнулся:

— Он пока еще четверть шофера, а может, и того меньше. На комбайне работает парень. В прошлом году хорошо заработал, вот машиной и обзавелся. А до настоящего шофера ему далеко. Особенно по нашим дорогам… Я более двадцати лет по степи колешу, и то, знаете, бывают оплошки. У меня ведь левого-то плеча совсем нет. Осколком снаряда выгрызло. Спасибо, доктора подлатали. Левая рука выше груди не поднимается, но все же правой подмога…

— Но вам же трудно работать?

Иван Андреевич строго на меня посмотрел и наставительно произнес:

— Ежели бы труд был без трудностей, то его как-нибудь по-другому называли бы. Мне, например, моя специальность не легко досталась… Если не возражаете, расскажу, как я стал шофером.

…Сам я из местных жителей. Коренной степняк, в крестьянстве вырос. В тридцать третьем году вместе с другими парнями нашей деревни подался в совхоз. Пришел наниматься. Спрашивают:

— Хочешь быть шофером, на машине ездить?

Я согласился. Курсов в то время никаких не было. Прикрепили меня к одному шоферу, да только он и сам-то оказался не очень силен: ездить еще мог, а объяснить устройство машины было ему не под силу. Вижу, дело не выходит. Пошел к механику, обрисовал свое положение.

Механик дал мне книжку «Автомобиль».

— Почитай, — говорит. — Что не поймешь — приходи, объясню.

А у меня всей-то грамоты — первый класс начальной школы… Пока одно слово по складам разберу — забуду что раньше прочел. Легче камни ворочать, честное слово!

Опять дело у меня не выходит. Снова иду к механику, прошу, чтобы на другую работу перевел.

Он выслушал меня и говорит не то с насмешкой, не то с сожалением:

— Не надолго же твоего характера хватило, Иван. Вот почитай еще эту книжку, может быть, она тебе поможет.

Нехотя принял я из рук механика потрепанную книгу, прочел название: «Как закалялась сталь». Лукавить не стану — подумал, что механик подшутить надо мной решил, но книгу все-таки взял.

Начал ее читать и оторваться не могу. Не знаю, как кому, а мне эта книга глаза на жизнь открыла. Спасибо механику, вовремя он мне ее дал, а то могло статься, что начал бы я легких дорожек в жизни искать или совсем никудышником оказался бы.

Как дочитал до конца сочинение Николая Островского, сказал себе: не то что на руках, — на мозгах себе мозолищи набью, а своего добьюсь, автомобиль освою! И вот, видите, слушается меня мой газик-вездеход, перед трудностями не пасует!

— Саша, ну где же ты, Саша? Ужинать пора! — настойчиво звал звонкий голос.

— Иду, сейчас иду! — весело отозвался белозубый юноша, забирая у своего партнера последнюю пешку.

Когда Саша ушел, пассажир, занимавший верхнюю полку, с завистью проговорил:

— Вот это дружба!.. Братья не всегда так дружно живут, как они…

— У нас в цехе их неразлучниками звали, — оторвавшись от книги, сказал молодой человек в клетчатой ковбойке, с иссиня-черными, монгольского разреза глазами. — У них дружба давняя.

…Лет пять назад в коридоре ремесленного училища встретились четыре подростка: два Саши и два Коли.

Разговорились. Оказалось, что все они решили учиться токарному делу. Договорились проситься в одну группу, а если удастся, то и в одну комнату.

Ребятам повезло: получилось так, как они хотели.

Они учились, помогая друг другу, воспитывая друг друга.

Постепенно менялись, становились все более сложными и разнообразными их интересы, определялись наклонности. Один увлекался шашками и шахматами, другой не пропускал ни одного занятия спортивной секции, третий подружился с радиотехникой, а Коля Солодко в свободные часы любил повозиться в садике. Он вечно что-нибудь выращивал: то новый сорт сирени, то какие-то особые помидоры, то гибрид яблони и груши.

Различие интересов не отдаляло друзей, а, наоборот, делало их дружбу более содержательной и богатой.

Когда они окончили ремесленное училище, мастер группы токарей настоял на том, чтобы неразлучную четверку направили обязательно в один цех и в одну смену. Из общежития ремесленного училища друзья переселились в новый семейный дом. Им дали двадцатиметровую комнату с балконом на солнечную сторону. Соседние две комнаты занимала семья технолога механического цеха.

Свой быт ребята организовали по-семейному. Завтраки и ужины они готовили дома: так было и вкуснее, и дешевле, да и времени уходило меньше.

Бюджет Коли-Саши строили сообща. Каждый месяц они обязательно приобретали что-либо из одежды: то ботинки Николаю, то костюм Александру, то ковровую дорожку на пол…

У них была заветная мечта: вчетвером съездить в Москву, а на обратной дороге погостить у матери Коли Солодко. У остальных ребят родители умерли или погибли во время войны…

Но сейчас эта поездка отложена на неопределенное время, так как иные пути открылись перед друзьями.

Первым узнал о почине московских комсомольцев Коля-младший. Еще с порога он крикнул:

— Едем на целину, ребята!

Почти до самого утра проговорили в ту памятную ночь Коли-Саши. А утром они все вместе пришли в заводской комитет комсомола и попросили послать их в Казахстан осваивать целину.

…Они сидят в своем купе и по-семейному ужинают. На большом чемодане, застланном чистым полотенцем, аккуратно разложены хлеб, розовое украинское сало, консервы, мандарины. Ребята едят с завидным аппетитом, пододвигая друг другу еду и угощая друг друга.

— Никола, вот этот кусок прямо на тебя смотрит, удивляется, почему ты его не ешь, — улыбаясь ярко-синими своими глазами, басит Коля Солодко…

— Да он как раз не на меня, а на Сашу-меньшого уставился. Ведь Саша у нас дистрофик, — отшучивается Никола…

Закончив ужин, ребята убирают со «стола», заботливо укладывают остатки еды в «продуктовый» чемодан.

Коля Солодко бережно отделяет от мякоти мандарина две крупные зеленоватые косточки и, завернув их в уголочек платка, прячет в карман лыжной куртки.

На вопрос, зачем ему мандариновые косточки, он отвечает, удивленно приподняв короткие крылышки бровей:

— Как зачем? Посажу их в ящик, и пусть себе растут. Мы и лимоны думаем вырастить, если, конечно, условия позволят. В палатке лимоны не выживут: они теплолюбивые.

— Мы с собой целый сад везем, — с гордостью говорит Саша-младший. — Не верите! Вот он, наш сад! — Юноша достает из чемодана небольшой сверток, в котором и в самом деле оказался широкий набор цветочных семян. Здесь и традиционные украинские мальвы, и астры, и душистый табак, и резеда, и маки.

— А вот это ковры, — Коля Солодко протянул пакетик с мелкими семенами. — По-научному я забыл, как они называются. Мы их коврами зовем. Маленькие, веселые такие цветики. Быстро разрастаются, пестрым ковром устилают землю. И нисколько не капризные: где посадишь, там и вырастут. — Он заботливо убирает пакетики…

Они сидели рядом — широкие в кости, светлоглазые и очень похожие друг на друга.

На вопрос, куда они едут, отвечали по-разному.

Сын сообщал, что едет на целинные земли, а отец, неторопливо затягиваясь папиросой, говорил:

— В родные края потянуло… Эх, и просторная земля у нас в районе!..

…В 1929 году у подножья Магнитной горы началось строительство металлургического гиганта. Это была всенародная стройка. Отовсюду ехали и шли молодые патриоты, чтобы отдать Магнитострою силу своих крепких, работящих рук.

Вместе с группой земляков пришел на строительство Магнитогорского завода и Ваня Ваганов…

Сперва он работал чернорабочим. Он был старательным парнем, и, заметив это, бригадир плотников предложил ему учиться строительному делу.

Ваганов стал с годами первоклассным мастером. Ему нравилось брать в руки шершавые, пахнущие смолой доски и бревна и строить из них теплое, надежное жилье.

Во время войны он был сапером. Под смертельным огнем он строил мосты, наводил переправы, а если случалось идти лесом, он любовался могучими деревьями и думал о том, какой хороший дом можно построить из такой древесины…

После войны он работал на стройках Челябинска. Любовь к своей профессии Ваганов воспитал и в сыне.

Однажды синим мартовским вечером сын спросил отца:

— Как ты думаешь, пошлют меня на целину, если я подам заявление?

Отец не удивился вопросу. Он ждал этого разговора.

— Почему же тебя не пошлют, сынок? Плотники везде нужны.

— Тогда я подам заявление.

— Подавай. Только не забудь указать, что у тебя есть отец, который хотя и вышел из комсомольского возраста, но отставать от сына не намерен…

На вид ему не было и семнадцати лет, этому веснушчатому пареньку из строительного управления.

Наклонившись над столом, он хмурил пушистые, елочкой, брови и до боли в пальцах сжимал черную, с латунным ободком автоматическую ручку. По всему было видно, что он переживает муки поисков нужного слова.

Но вот лицо юноши просветлело, и перо авторучки быстро забегало по белому полю.

Через несколько минут он уже стоял перед секретарем райкома и вручал ему заявление:

— Может быть, я не по форме написал, но, по-моему, здесь все изложено…

Секретарь райкома, не скрывая своего волнения, читал это самое коротенькое из всех прочитанных им за последние дни заявлений:

«Хочу ехать поднимать целину. Пошлите меня туда, где труднее». А юноша, опасаясь, что написанное им недостаточно убедительно, горячо пояснял:

— Вы не смотрите, что я такой моложавый. Мне уже восемнадцать лет исполнилось. Даю вам честное комсомольское, что доверие я оправдаю…

В честь комсомольцев-целинников во Дворце культуры был организован большой прощальный концерт.

Нежная мелодия скрипки сменялась, бурной, искрящейся пляской; сольное пение — выступлением хорового коллектива… Молодежь щедро награждала исполнителей аплодисментами. Особенно не жалели своих ладоней отъезжающие: когда-то еще приведется им побывать во Дворце, с которым связано столько хороших воспоминаний…

В каждом концерте обычно бывает такой номер, который принято называть коронным. Больше, чем другим, публика аплодирует исполнителю этого номера, по многу раз вызывает его и, уходя домой, с чувством удивления и благодарности вспоминает о человеке, который так ярко и проникновенно сумел выразить чувства и мысли, волнующие сердца людей…

На этот раз коронным номером неожиданно для организаторов концерта оказалось выступление трио баянистов. Их первое появление на сцене не вызвало оживления в зале. Имена молодых музыкантов были мало кому знакомы.

Но вот они начали играть. Свободная, широкая мелодия всем известной комсомольской песни хлынула в затихший зал. И было в ней что-то свежее, по-новому сказанное, волнующее, зовущее… О дальних походах, о беспокойных комсомольских сердцах, о большой молодой любви пели и пели баяны.

Слушателям — тем, кто уезжал завтра поднимать целину, и тем, кто оставался работать в цехах, — казалось, что именно о них сложена эта песня.

Долго гремели аплодисменты, а три скромных паренька из механического цеха стояли в нетерпимо ярком сиянии прожекторов, прижимая к груди новенькие баяны. Они уже собирались покинуть сцену, когда конферансье, обращаясь к публике, предложил:

— Пожелаем товарищам баянистам счастливого пути. Пусть они и своим трудом и своей песней помогут превратить целинные земли в плодородные нивы!

Аплодисменты раздались с такой силой и горячностью, что даже самый прославленный артист мог бы позавидовать этим юношам, которые так искренне, так горячо выразили музыкой высокое чувство любви к своей Родине и готовность отдать все силы, весь жар комсомольских сердец великому делу строительства новой жизни.

Возле здания горкома комсомола стоит группа ребят.

Конечно, можно было бы ждать и в горкоме, но ребятам не терпится — ведь с минуты на минуту за ними должна прийти машина.

Высокая, совсем еще молодая женщина в пушистом оренбургском платке теплым голосом говорит рослому пареньку в синем ватнике и легкой кепке:

— Надень ушанку, сынок, ведь все уши продует в открытой машине.

Парень досадливо морщится. Ему неудобно перед товарищами. Могут еще подумать, что он неженка, маменькин сынок.

— Не ломайся, Виталий. Мать тебе дело предлагает, — спокойно басит широколицый, крепкий, как дубок, парень. — Я тоже сейчас шарф из чемодана достану.

Наконец, приходит машина. Выглядит она несколько необычно: борта грузовика изнутри нарощены толстой фанерой.

— На вид неказисто, зато продувать не так будет, — одобрительно замечает женщина в пуховой шали.

Приехавший вместе с машиной представитель колхоза радушно, словно с близкими родственниками, здоровается с ребятами.

— Заждались, ну просто заждались вас наши колхозники… Тулупов целый ворох для вас прислали. Давайте-ка облачайтесь, ребятки, в дороге не жарко будет… Для ног тоже пригрева есть: комсомольцы чуть не полмашины сена набросали…

Женщина в пуховой шали крепко пожимает руку колхозного представителя:

— Спасибо вам, что позаботились. Я своего впервые от себя отпускаю.

— Ничего, гражданочка, не беспокойтесь. А благодарить не меня, а вот их нужно — за то, что едут нам помогать…

Заглянув в тревожные глаза женщины, проникновенно добавил:

— Не расстраивайтесь, мамаша, ведь не к чужим, а к своим вы сына отправляете… Да вы и сами бы к нам перебирались, на новых-то землях всем работа найдется…

1954 г.