Человек, земля, хлеб

А. Шмаков ИЗ БЛОКНОТА ЖУРНАЛИСТА

Когда подъезжаешь к совхозу имени Горького, глазам открывается целый степной городок. Издали выделяются двухэтажные белокаменные здания Дворца культуры и средней школы, интернат, водопроводная и силосная башни, кирпичные корпуса котельной и электростанции, десятки других добротных производственных помещений, сооруженных здесь за годы освоения целины.

Не верится, что десять лет назад на задерненной и заковыленной земле свободно гулял ветер, непуганные летали беркуты, а на кругловатом озере Светлом отдыхали перелетные стаи диких уток, гагар и гусей.

Теперь на берегу озера с поэтическим названием вырос поселок центральной усадьбы совхоза. Ровные и прямые улицы с одноэтажными четырехквартирными домиками затенили густо разросшиеся акации и тополя, посаженные руками тех, кто пришел сюда первым. Все тут хозяйски налажено, обжито, благоустроено, будто существует не одно десятилетие. В уютных домах паровое отопление, водопровод, радио, телевизоры. По городскому распорядку работают магазины, детские ясли, столовая, парикмахерская, демонстрируются кинокартины, на футбольном поле и волейбольной площадке проходят игры, устраиваются соревнования сильнейших физкультурников совхоза.

Мне вспоминается 1954 год. У озера, в палатках и фанерных, наскоро сбитых, домиках жили молодые комбайнеры, трактористы, слесари, плотники, приехавшие сюда по комсомольским путевкам с заводов Аши, Миньяра, Челябинска, Магнитогорска. Они одновременно готовили машины к полевым работам и строили дома для целинников.

Кабинет директора совхоза Юрия Ивановича Федченко размещался в брезентовой палатке. Оконца ее поглядывали на озеро, шумевшее желто-бурыми камышами. Гладь воды рябил весенний порывистый ветер. Мимо летели косяки гусей, стаи уток, лишенные отдыха на перепутье.

Кругом лежала пробуждающаяся степь. Было видно, как тракторы прокладывали на ней борозды. Первую из них проложил коммунист Панфила Сокол. Даже в случайном совпадении фамилии тракториста с быстрокрылой поднебесной птицей было что-то романтическое. Сокол поднимал целинную степь, открывал перед нею новую жизнь!

Первый год освоения целины! Он останется в памяти, как одна из героических страниц истории нашего народа. Директор совхоза Федченко называет его годом романтики и жестоких битв. Юрий Иванович говорит сейчас о нем с гордостью:

— Даже о трудностях теперь приятно вспоминать…

Сегодня совхоз имени Горького — подлинная фабрика зерна и мяса. Он ежегодно производит до полутора миллионов пудов хлеба. За годы своего существования труженики совхоза сдали государству более тридцати тысяч центнеров мяса и свыше четырнадцати миллионов пудов отборной пшеницы. Много это или мало — трудно представить. Чтобы цифры заиграли, поясним их. За минувшие годы государство вложило в развитие совхоза имени Горького семь миллионов рублей, а хозяйство произвело и сдало продукции уже на 8,8 миллиона рублей. На каждый вложенный рубль здесь получено сельскохозяйственной продукции на 1 рубль 20 копеек!

Много раз я бывал в этом хозяйстве, разговаривал с Юрием Ивановичем и его людьми, объезжал пшеничные поля, любовался посевами кукурузы, молодым фруктовым садом, заложенным по берегам сооруженных прудов. Каждая такая встреча воскрешала в памяти первые годы жизни этого целинного хозяйства. И сейчас, слушая директора Федченко о текущих делах совхоза, я видел этого человека таким, каким он запомнился по первой встрече еще на пустынном берегу озера Светлого.

Юрий Иванович подробно рассказывал тогда, какой будет центральная усадьба. На «стенке» палатки был приколот «генеральный» план стройки. Рядом сидел и нетерпеливый и неугомонный прораб Николай Геннадиевич Смирнов и сосредоточенный агроном Виктор Алексеевич Носков. То и дело в палатку забегал инженер Василий Матвеевич Кашин. Все это были люди, прибывшие сюда с первым эшелоном целинников.

Федченко, смежив усталые от бессонницы веки, не глядя на план, пояснял, каким будет поселок. Он говорил об этом так, словно все уже было возведено тут, на месте, пока лишь изрытом траншеями под фундаменты домов и прокладываемый водопровод.

— Место для поселка выбрано чудесное. Небольшой взгорок. Влево озеро, за ним березовый лесок. Все совхозные угодья раскинулись вправо, их глазом не окинешь.

В каждом слове как бы отражалось восхищение этого энергичного человека не только тем, что есть, но, главным образом, что скоро будет на берегу Светлого.

Мы вышли из палатки. Юрий Иванович, показывая на чернеющие вдали тракторы, влюбленно и задушевно произнес:

— Помолодела старая степь. Фронтов у нас тут много. У Николая Геннадиевича стройка, у нас с агрономом и инженером — подъем целины.

Сощуренные, зоркие глаза его обвели степь.

— Весна не ждет…

Федченко дал указание людям, сказал, что вернется к вечеру, и решительно направился к забрызганному грязью вездеходу.

— Языком целину не поднимешь, мозолями и по́том она достается, — заговорил он, когда газик, подпрыгивая, мчал нас к угодьям второй бригады Николая Гавриловича Плотникова.

Коренастый, с запыленным лицом, измазанный мазутом, бригадир приветливо встретил нас и с удовольствием стал неторопливо выкладывать:

— Не знаю как в других бригадах, а в нашей все чувствуют себя постоянными жителями степи… Приезжайте осенью, угостим хлебом из целинной пшенички.

В небе заливался жаворонок. Все ближе становился гул моторов. Он совсем заглушил песню жаворонка. На повороте трактор богатырски развернулся, блеснул начищенными на радиаторе буквами «ЧТЗ» и снова устремился вдаль, оставляя после себя синеватые пласты жирного чернозема.

Трактором управлял Александр Костылев. Прицепщицей стояла его жена Мария.

— Семейный агрегат! — заметил Плотников.

— Как пашут?

— Отлично, Юрий Иванович, до двух норм выполняют…

— С такими не только целину, горы распахать можно! — с похвалой отозвался директор, имея в виду молодых механизаторов совхоза.

Осенью того памятного года мне вновь пришлось побывать в совхозе. Опередив график, здесь закончили первую очередь стройки центральной усадьбы. Вдоль берега Светлого пролегла прямая и широкая улица. Ее назвали именем русского поэта Александра Пушкина. Томики его стихотворений привезли с собой многие комсомольцы.

С тех пор минуло десять лет. А где же те люди, которые поднимали целину, как сложилась их судьба?

— Коллектив наш обновился, — отвечает Федченко и уточняет: — а главное — вырос. Самое радостное — дети. Из них — около тысячи учащихся. Те, кто начинал обживать эти места, называют себя старожилами…

Первый старожил сам Федченко. Ему уже пятьдесят четыре года. Не легки были для него эти десять лет, хотя радостны и победны.

— Кое у кого дрогнула душа, бежали, — с горечью продолжал Юрий Иванович, — но те, кто остался — наши маяки. Панфила Сокол теперь управляющий центральным отделением, самым большим в совхозе. Многие по-прежнему работают механизаторами, многие успели закончить институты. Может, помните прицепщика Михаила Ивановича Мищенко? Он приехал из Аши после окончания десятилетки по путевке комсомола…

Нет, я не помнил его, не знал и других старожилов совхоза, которых Федченко называл почтительно по имени и отчеству.

Мищенко после года работы прицепщиком кончил школу механизаторов и стал трактористом. Потом его выдвинули механизатором в совхозную мастерскую. Но парень тянулся к большему. Ему хотелось учиться. Подготовился, уехал в Курганский сельскохозяйственный институт, а после учебы вновь вернулся в совхоз. Тут жили и работали его братья. Теперь он агроном у Панфилы Сокола.

— Скажу по секрету, — доверительно сообщает Юрий Иванович, — метим его на главного агронома совхоза, — и сокрушенно добавляет: — Виктор-то Алексеевич Носков серьезно приболел. По совету врача перевели его на легкую работу, теперь плановик…

— А где же прораб Смирнов?

— Помните его? По-прежнему прорабит, наши Черемушки строит…

Так рабочие назвали новый квартал строящихся трехэтажных благоустроенных домов — с теплой водой и ваннами в каждой квартире. Как и в первую нашу встречу в палатке на берегу Светлого, мы выходим из конторы совхоза. Юрий Иванович останавливается возле клумбы, срывает ромашку.

— Люблю! С первого года на целине начал жить с цветами и теперь не расстаюсь. Только вот по всему поселку не привились, а надо перед каждым окном цветы посадить.

И все же цветы росли не только возле конторы. Они украшали сквер на площади, где будет установлена большая скульптура Горького, пестрели в палисаднике у Дворца культуры.

— Цветы будут в наших Черемушках! — А мысли забегают все дальше — с жильем туго, по четыре квадратных метра на человека получается. Мало. Строить и строить жилье надо…

Возле нас появляется главный инженер Кашин, загорелый, с обветренным лицом, чем-то встревоженный и нетерпеливый.

— Ну, как? — предупреждает его Федченко.

И тот рассказывает, что побывал в двух отделениях, заглянул ненадолго на центральную усадьбу, чтобы связаться по телефону с «Сельхозтехникой», а потом еще побывать в Космическом.

Юрий Иванович согласно кивает головой.

— Выбивай все, что можно, — и обращается ко мне с пояснением: — Запчасти режут вот так! — и ребром ладони проводит по горлу.

Мы идем по поселку, в котором, кроме улицы Пушкина, теперь появились: Николая Островского, Шолохова, Горького, Целинная, Уральская, Комсомольская. Спрашиваю Федченко еще об одном названии — Космическом. Он добродушно улыбается, обрадованно рассказывает:

— Угодья наши были разбросаны на 85 километров. Как-то с секретарем обкома партии объезжали поля. 250 километров проехали, а до первого отделения за день так и не добрались. Пришлось перераспределить земли с соседями, сделать хозяйство более компактным. Один поселок — Московское отделение бывшего Березиновского совхоза — отошел к нам. Появились у нас два Московских поселка. Собрали сходку. Дали название поселку «Заречный», он за рекой находится. Поехали в облисполком, не утверждают. «У нас, говорят, Заречных поселков много. Назовите по-другому». Снова собрали сходку. К тому времени отделение из отстающих в гору пошло, нашим маяком стало. Лучшего названия и не придумаешь. Опять облисполком воспротивился. Маяков тоже множество. В третий раз собрали людей. Предложили назвать поселок «Космический». Рабочие посмеиваются, как бы, говорят, опять осечки не было. Но облисполком утвердил. Мы поселок называем Космическим, а люди именуют его по-старому. «Мы, — говорят, — московские». Что скажешь: «Привычка — вторая натура»…

Уроженец Полтавщины, Федченко лишь изредка вспоминает Украину и то, когда к слову придется.

— Целина родиной стала. Люди здесь до конца своей жизни глубокие корни пустили, не оторвешь лемехами.

Юрий Иванович снова с теплотой приводит в пример Сокола, Носкова, Кашина, Смирнова, Мищенко. О себе умалчивает.

У Федченко жила здесь большая семья, а теперь он остался с женой вдвоем. Старшая дочь — хирург областной больницы, сын — инженер-строитель. На лето к деду в гости приезжают внуки.

— Я кочевать не люблю. Привыкаю к одному месту. Тут свой век и коротать буду. Хочется хозяйство увидеть таким, каким оно задумано, осуществить мечту: полюбоваться хлебным городом на целине.

Юрий Иванович свыкся со степью, как со своим родным домом. Степь и поля — поприще его работы. Вся сознательная жизнь отдана им. И каждую весну степь рождалась для него, как песня. Любит он, когда пригреет солнце, послушать неповторимое пение жаворонка в голубом небе, шелест теплого ветра, ласкающего молодую травку; восторгается блеском синих озер, похожих на улыбку. Счастье для Федченко — жить на этой земле, слышать, как дышат поля, поют птицы.

Проходит лето в неустанных заботах об урожае. Вырастает пшеница, кукуруза, свекла, нагуливает мясо скот. Начинается уборка. Кажется, нет ничего богаче и краше этой поры. Но вот в природе веет осенью. Все изменяется, нет тех красок, которые весной ласкают своей радостью жизни. И Федченко немножко мрачнеет. Над степью нависает громада туч, начинаются затяжные дожди. Всегда остается что-то недоделанным, до конца неубранным на полях. Жалко становится, что гибнут труды человека, гибнут дары земли.

На степь обрушиваются ветры. Чтобы спрятать от них лицо, приходится резать боком встречные и пронизывающие порывы, пришибающие к земле мертвую траву. Но степь осенняя, ветреная тоже по-своему красива. И Федченко любит ее. И любит за то, что она заставляет человека быть более сильным и выносливым, заставляет противодействовать природе.

НА ЗАПРАВКЕ.

За годы, которые я знаю Юрия Ивановича, прибавилось у него морщин, совсем поседели и поредели волосы. Глаза тоже стали чуть тусклее, будто выцвели от солнца. Все чаще отражается в них усталость. Но наше время тем и замечательно, что коллектив заботится о человеке. Устал, приболел, ему говорят: отдохни, подлечись. И эта забота снова и снова укрепляет не только физические силы, но духовно приподнимает и всегда бодрит.

В этом году Федченко впервые побывал в Чехословакии. Он лечился и отдыхал в Карловых Варах.

— Благословенный уголок, скажу, но нашему раздолью и в подметки не годится, — признался Юрий Иванович. Он не рисовался.

Эту черту, характерную для большинства старожилов целины, я подметил, когда разговаривал с Носковым и Кашиным. Ощущение совхоза в степи, как своего большого дома и дружного коллектива, как единой семьи, видящей плоды созидательного труда, составляет их гордость и душевное богатство.

В столовой нас накормили жареными карпами и рипусом.

— Теперь строго слежу за режимом питания, — сказал Юрий Иванович, — четыре раза в день ем, а раньше — раз в сутки. Все некогда было.

Он говорил об этом без всякого осуждения, как будто ему, действительно, полагалось кушать только один раз в день, а вот теперь, что поделаешь, приходится выкраивать время для четырехразового питания.

Зато позаботиться о других Федченко считает своим неукоснительным правилом.

— Чем в обед кормить будете? — допытывал он заведующую столовой и, выслушав меню на сегодня, назидательно добавил: — Чтоб никаких жалоб не было. Вот так! — А когда мы вышли из столовой, доверительно сообщил: — Поварами люди довольны, готовят вкусно, по-ресторанному. Мне об этом рабочие говорят. Поваров-то я из города переманил…

Потом мы осматривали совхозные поля, любовались богатым целинным урожаем. Пшеница стояла тучная, густая, изнеженная обильными дождями нынешнего лета. Такого количества осадков давно не знала степная земля Урала.

— Нынче год будет трудный, — озабоченно и тревожно заметил Юрий Иванович, — похож на 1959-й.

Тот год был трудный для хлеборобов. Урожай вырос небывалый. На полях совхоза поднялись горы хлеба, а всю пшеницу так и не успели убрать — выпал ранний снег.

Но могли ли люди допустить, чтобы пропали их труды? Нет, конечно. Хлеб убирали по снегу. Комбайнеры стояли за штурвалом в валенках и шубах. 2,4 миллиона пудов зерна совхоз тогда собрал.

Федченко вспоминает:

— Ребята работали геройски, хоть всех медалями и орденами награждай. А после этого урожаи пошли вполовину. Год на год не походит. Убирали тогда по снегу, а на душе стояла весна. Тот год прямо сказочным был. Наша задача: сделать сказку ежегодной былью.

Быстрыми шагами он вошел в пшеничное поле, захватил в горсть ядреные колосья, помял их в руке.

— Вот и нынче сердце радуется выросшим пшеницам, а взглянешь на небо — кровью оно обливается: залило землю дождями.

Федченко стоял и любовался хлебами, чуть полегшими, будто склонившимися перед ним, старожилом целины и ее хозяином. Вокруг лежали широкие, неоглядные, сглаженные зеленью хлебные дали, как море, слегка волнуясь от гонимых по горизонту низких и дождевых туч.

— Две недели бы солнца и тепла!

И опять его мысли вернулись к людям, покорившим эту благодатную степь, превратившим ее в житницу края.

— По́том своим обливали каждый гектар нетронутой тут земли.

Федченко вновь захватили воспоминания. Первый год освоения целины будто стоял перед его глазами. Да и можно ли было забыть его, этот год, как решительный шаг, предпринятый нашей партией, чтобы резко поднять производство зерна в стране, пустить в оборот нетронутые веками земли? Целина была тогда передним краем, а люди ее — в первом эшелоне, ведущем широкое наступление на самом ответственном хозяйственном фронте.

— Своенравной была та первая, степная весна, — как бы в раздумье говорит Федченко, — холодная, трудная. Испытывала нас, выдержим ли? Лето тоже выдалось засушливое, с горячими суховеями. Трудно было дышать. Казалось, вместе с горячим воздухом заглатываешь пламя. Аж обжигало горло. Зато осень порадовала. Природа сдалась выстоявшим людям и в знак прощения принесла им погожие дни. Тракторы не умолкали до середины ноября, готовя землю под новый урожай…

Юрий Иванович пытливо посмотрел на меня, сощурил вдруг загоревшиеся глаза.

— Выходит, начинаем мы свое десятилетие сначала, — он раскинул руки, лихо сжал кулаки и молодцевато потряс обеими руками в воздухе, как бы угрожая всем превратностям природы, стараясь этим энергичным жестом подчеркнуть, что она бессильна противостоять натиску человека.

И все же было заметно, как сдал Федченко, обмякли черты его постаревшего лица. Только сильная воля и любимое дело поддерживали энергию в этом человеке, всем сердцем привязанном к степному простору.

Вот так бы и запечатлеть порывистую, еще духовно сильную фигуру Федченко резцу скульптора или кисти художника. Разве он не олицетворял бы собой всех, кто десять лет тому назад штурмовал эти пустовавшие земли, заставил отступить седой ковыль с равнинных и необозримых степей?

И все, кто смотрел бы на это изваяние или картину, непременно проникался бы уважением к старожилам целины, сказал бы, что это мужественные люди. Они полюбили степь за все — ее суровость и изменчивость, бескрайние голубые дали и своеобразную, светлоликую красоту ее хлебов. Она стала для них одолима: в снежные метели и в разливы весеннего солнца, в пору благоуханного летнего травостоя и в осенние дни, напоенные терпким запахом отцветшей, принесшей свои плоды земли.

Я вспомнил, как однажды Федченко, когда мы объезжали поздней осенью совхозные угодья и наблюдали, как механизаторы пахали глубокую зябь, восторженно сказал:

— Вот так бы стоял и любовался ею, красавицею…

Я понял: Юрий Иванович любит и осеннюю степь. С восходом солнца желтоватым был ее посеребренный инеем ландшафт. Хороши были убранные поля, когда степь розовела. К полудню все приобретало золотистый оттенок, а вечером, как только солнце скрывалось за горизонтом, мгновенно окутывалось плотной синевой; ее, степь, хоть в руки бери…

И еще я вспоминаю один прошлогодний разговор в кабинете Федченко. Он ярче всего характеризует личность этого незаурядного и выносливого человека. К нему приехал секретарь парткома производственного управления Литвиненко. Они знали друг друга давно, с первого года освоения целины. Литвиненко заговорил о помощи на уборке отстающему колхозу. Живое лицо Юрия Ивановича сразу потемнело, стало строгим.

— Не дам комбайнов, у самого трудное положение.

— Дашь, Юрий Иванович, — повторил убежденно секретарь парткома, — помочь надо. Кто же сможет лучше тебя, великана, помочь отстающему колхозу?

Федченко, всегда спокойный, немножко нервничал и не сдавался.

— Мы страдаем от своей популярности. Нам-то никто не помогает.

Секретарь парткома удивленно повел плечами, посмотрел пристально на директора совхоза, улыбнулся, не спеша закурил.

— Ведь поможешь, а ворчишь. Стариться начал.

Федченко даже привскочил в кресле, откинулся всем туловищем на спинку.

— Нет, еще не выработался, — твердо, чуть обиженно сказал он, — годы еще не износили меня. Помогу…

Заговорили о перспективах совхоза. Федченко сразу успокоился, преобразился, как бы загорелся изнутри.

— Надо всегда с перспективой жить, — воодушевленно говорил он, — вперед заглядывать. Мы вот сад заложили, пока на двадцати гектарах. Осенью еще посадим тридцать, а со временем доведем его до 400 гектаров.

— Куда столько? — как бы подзадоривая его, заметил Литвиненко.

— Свои консервы производить будем. Заводик построим. Уверяю, прибыльным будет…

— А где людей возьмешь? — спросил секретарь парткома. — Сад — дело трудоемкое…

Федченко усмехнулся и козырнул:

— Головой работать надо.

Они оба дружно рассмеялись. Главное, ради чего нагрянул Литвиненко, уже решено и теперь можно свободно говорить о другом, что накопилось у каждого из них.

— На то ты и голова в совхозе.

— Я ведь недаром за школу-интернат дрался. Построим, а в ней около тысячи учащихся. Они мне тут такое сделают, что и представить трудно…

— Рыбку-то отлавливаешь? — поинтересовался Литвиненко.

— Начал для нужд общественного питания, — и Федченко опять весь загорелся, привстал и весело бросил: — Агрессором меня прозвали, не слышал?

— Слышал.

— Борюсь с браконьерами, отнимаю у них сети. Карпы-то до шести, а рипус — до полутора килограммов вырос. Наше богатство! А давно ли полмиллиона икринок пустили?

Юрий Иванович передохнул.

— Рыбу изучил, выдержу экзамен по рыбоводству. Теперь пчелу изучаю, чтобы у сада верный помощник был — пасека.

Слушая разговор Федченко с Литвиненко, я невольно подумал: «Таких и старость не возьмет, а если придет, то еще больше украсит их деятельные, не знающие устали натуры».

Поздним вечером мы расстались с Федченко. Он сказал, что задержится еще на часок. Домой, как всегда, он возвратился за полночь. Надо было посмотреть полученные бумаги, подписать подготовленные секретарем документы. Сделать это лучше всего было в часы, когда в конторе совхоза никого не было и директора не беспокоили посетители.

Назавтра в шесть утра Федченко был в кабинете, с кем-то спорил по телефону и что-то доказывал, кому-то давал распоряжения. Он выслушивал и тех, кто входил к нему то за одним, то за другим советом. И все спешил. У ворот конторы стоял наготове вездеход. Шофер нетерпеливо поглядывал на двери, скоро ли появится Федченко? По заведенному порядку дня директор с утра успевал побывать на одном из отделений хозяйства.

А новое утро не радовало, было пасмурным, затянутым серой, непроницаемой пеленой. Лишь с одной стороны в неясном, рассеянном свете пробивалась голубизна неба, вселяя надежду. По грязным улицам поселка твердо вышагивали люди. В совхозе начинался обычный трудовой день.

Перед отъездом я услышал еще об одной примечательной страничке из истории совхоза. Дикие камни, уложенные вокруг пьедестала со скульптурой Горького, установленной при входе во Дворец культуры, были привезены сюда в год освоения целины. Выпахал их из земли Панфила Сокол и другие трактористы, прокладывавшие первые борозды.

Мне подумалось: хорошо было бы на этих камнях высечь имена старожилов целины. Они достойны этого. Разве их подвиг, их самоотверженность и мужество не заслуживают того, чтобы вечно жить в нашей памяти?

Сидит передо мной Иван Иванович Николайчук — седенький, чуть сгорбленный старичок. Неторопливо, с глубоким раздумьем и душевной откровенностью он ведет разговор о гвоздях и тракторе, без которых не было бы ни колхозов, ни совхозов, ни зажиточной жизни в деревне.

Коренной уральский хлебороб, он хорошо знает свои Травники. Бедным был их поселок в старое время. Бывали годы, когда хлебороб питался лебедой, ел горькую полынь. В 1917 году советская власть протянула руку крестьянину, дала ему землю и машины, затем поставила хозяйство на путь коллективизации. Живые страницы истории.

Трогателен рассказ Ивана Ивановича о банке меда, привезенной в гостинец Ильичу от травниковских крестьян, скромна просьба о гвоздях, нужных в хозяйстве. В 1923 году в Москве открылась первая Всероссийская сельскохозяйственная выставка. Как не побывать на ней, не поучиться строить новую жизнь в деревне! И комсомольская ячейка Травников сказала Николайчуку:

— Поезжай на выставку, Иван, ты грамотный. Что увидишь, потом расскажешь. Может, Ленина встретишь. Тогда пожелай ему доброго здоровья, расскажи, как мы живем…

Комитет бедноты утвердил кандидатуру Николайчука, выдал ему тридцать рублей на дорогу.

— Захвати для Ильича банку меда, — наказали комитетчики, — уральский мед от всех болезней лечит.

Завернул Иван банку меда в чистое полотенце и пуще глаза берег всю дорогу. В Москве побывал на выставке, разузнал, что мед Ильичу можно передать через Городской комитет партии, пошел туда. Там приняли гостинец, поблагодарили, заверили, что мед непременно будет доставлен Ленину. И тут осенила Ивана мысль — написать привет Ильичу, рассказать о жизни, как наказывали земляки. Попросил листок бумаги и, волнуясь, чуть сбивчиво, но просто вывел:

Задумался, о чем же дальше рассказать Ильичу, как поведать о жизни односельчан, о Травниках и, была не была, изложил все по порядку о деревенской бедности, подрыве хозяйства дутовскими и колчаковскими бандами, разоре, какой нанесла Травникам гражданская война. О нужде крестьянской рассказал и опять запнулся. А что надо земледельцу, в чем нуждается уральская деревня, — не сказал, а умолчать нельзя. И дописал:

В конце приписал, что агрономического образования он не имеет, но очень интересуется агрономией, для чего читает газету «Беднота». Подписался, и еще не утерпел, черкнул: «Если можно, то напишите».

Не написал Ленин, не поблагодарил лично Николайчука за банку меда, не встал вождь больше на ноги. Но ответ на свое письмо Иван Иванович получил. Получили его травниковские крестьяне и все хлеборобы России. Он пришел на село вместе с новой жизнью, с теми заветами, которые Ильич оставил коммунистической партии.

Иван Иванович писал Ленину о гвоздях, мечтал о машинах и агрономическом образовании. Все это сбылось. К машинам на полях и на фермах люди теперь привыкли, словно испокон веков владеют ими. Сам Иван Иванович — первым в Травниках получил высшее образование — окончил в Москве сельскохозяйственную академию, вернулся в родное село и всю жизнь проработал агрономом, сначала на колхозных, потом на совхозных полях.

Прошел бы сейчас Владимир Ильич по селу Травники! Посмотрел бы на жизнь тех, кто прислал ему когда-то крестьянский гостинец. Большие перемены произошли в Травниках, особенно в последние годы, когда здесь были подняты залежные и целинные земли!

На окраинах Травников вырос целый квартал новых двухэтажных зданий: тут и больница, и детские ясли, и сад. Новые дома построены для совхозных рабочих из плит сборного железобетона, индустриальное строительство ведут рабочие чебаркульских заводов.

— Разве не время чудес настало? — вскинув счастливые, полные молодого блеска глаза под седыми, кустистыми бровями, спрашивает Николайчук. — За все это хочется низко поклониться Центральному Комитету нашей партии.

Николайчук вытягивает вперед натруженные, еще сильные руки, как-то особенно смотрит на них.

— Устарели, а работы просят, особенно весной, да и осенью, когда земля спелым хлебом пахнет. На пенсии теперь, молодые годы не вернешь! Минувшей осенью совхоз командировал меня в Москву — на Выставку достижений народного хозяйства СССР. Долго я ходил по прекрасным залам и все думал свою думку о Ленине, о нашей жизни. Большой путь мы прошли от гвоздя до трактора. Скажу по-стариковски наше спасибо за все Его Величеству рабочему классу России. Это он нас вывел на светлый путь, дал все, что нужно деревне для строительства коммунизма…

Незамысловатый рассказ Николайчука я вспомнил, когда нынешним летом вновь побывал в целинных хозяйствах.

Земли одного из них — совхоза «Победа» — начинались от степной речушки Куйсак и тянулись в сторону Кизила. Тут я бывал в первую целинную весну. Совхоз возглавлял опытнейший руководитель Яков Ефимович Акимов.

Там, где Акимов наметил построить центральную усадьбу, было несколько небольших домиков захудалого отделения конесовхоза. Домики сиротливо стояли на берегу речушки Зингейки, бурливой лишь в пору вешних вод. Глубокие омуты ее летом были затянуты болотной ряской и водяными лилиями. Один берег Зингейки был круче, тут как бы обрывался холм; другой — пологий, топкий. И все же речка притягивала. Здесь и обосновался Акимов со своей конторой и службами.

— Вдоль Зингейки построим домики, заложим поселок полугородского типа, озеленим улицы, обсадим берег, — рассуждал Яков Ефимович. — Сделаем плотину, поднимем метра на три воду. Представляете, что будет? По низкобережью заложим орошаемые огороды, сад. Унылый пейзаж изменится. Красивый уголок будет!

Он мечтал о благоустроенном поселке — удобном, а самое главное, новом, как подобает быть ему на целине. А пока приехавшие семьи трактористов размещались в конторе директора, в небольшой комнатке секретаря парторганизации, спали на стульях, на письменном столе. Все напоминало железнодорожный вокзальчик где-нибудь на глухом полустанке, забитый пассажирами. Чемоданы и узлы с постелью лежали в проходе, а на крыльце играли детишки.

Мечты Акимова начали постепенно сбываться. К осени здесь выросла улица, люди справили новоселье. Заложили новые дома, построили баню, хлебопекарню, столовую, мастерскую, школу, больницу…

Рассказывая о стройке, директор хитровато улыбнулся.

— Летняя эстрада появилась. Приезжали шефы из Магнитогорска, привозили артистов. Но мы организовали свою самодеятельность.

Хорошо, что об этом говорил Акимов. Люди его заслуживали внимания и заботы. Но у директора была главная забота — стройка совхоза, и он жаловался:

— Цемента нет, кровли, алебастра, краски, стекла — тоже. Не хватает гвоздей. Дико!

— Выходит, остановка за гвоздями? — спросил я, удивленный откровенной горячностью Акимова.

— Гвоздь есть гвоздь! — рассудительно заметил директор и неожиданно заключил. — Без гвоздя целины не поднимешь. У меня вторая улица индивидуальными застройщиками рождается, а это мои лучшие люди — комбайнеры и трактористы. Они просят кровлю, стекло, гвозди, понимаете, гвозди!

— Яков Ефимович, а шефы помочь не смогли бы?

Акимов приподнялся. Осунувшееся лицо его с проглядывающей щетинкой на бороде просветлело, глаза удовлетворенно блеснули.

— Дело-о! Завтра же еду в Магнитку, поклонюсь в ноги метизникам…

Щедрые душой, магнитогорские метизники выручили директора совхоза «Победа», как они выручали гвоздями и многих других руководителей хозяйств.

Все эти годы метизники были примерными шефами, как бы вели за собой все предприятия индустриального края. О них с похвалой говорилось на пленумах обкома партии и собраниях партийного актива Магнитогорска. Хозяйственников призывали проявлять больше инициативы, упорства, любви к шефской работе, как это делали метизники.

С первых дней освоения целины коллектив этого завода взял шефство над колхозами Агаповского района. Они соорудили в хозяйствах оросительную систему, позволившую проводить полив земли, занятой под овощами, удвоили урожай капусты, огурцов, зеленого лука, помидоров, и продукты эти колхозы повезли в город металлургов и строителей.

Метизники были последовательными в шефстве. Они отремонтировали электродвигатели, трансформаторы, дали в достатке энергию подшефным хозяйствам, остеклили сотни парниковых рам, поставили водонасосные станции, механизировали животноводческие фермы. Не удовлетворяясь этими делами, они думали, чем же еще могут помочь деревне?

Каждый рабочий завода вкладывал крупицу своего труда и любви в общее дело подъема сельского хозяйства. Каждый цех, участок знал своих подшефных, держал с ними постоянную живую связь. Именно здесь, у метизников, шефскую работу определили, как главную заботу партийной организации о селе и назвали свои подшефные хозяйства зелеными цехами завода. В это емкое и верное определение была вложена вся суть шефства, неотделимость дел на селе с делами всего завода.

Теперь считалось обычным — выезд людей не только на уборку, требовавшую ускоренного темпа полевых работ, диктуемых погодой. Рабочие бывали тут весной и летом, приезжали зимними морозными днями в пору активного снегозадержания на полях.

А неотложные нужды у целины не иссякали. Мощные тракторы еще выносили нагрузку во время весенней пахоты, подъема паров и зяби, а у плугов летели стрелы корпусов, съедались лемеха почти на глазах у трактористов после каждого загона в два-три километра длиной. Область, насыщенная металлом и заводами, изготовляла дополнительно тысячи лемехов, сотни тысяч различных запасных деталей, быстро выходящих из строя. Казалось, невозможно было удовлетворить эти запросы целинников…

Заглянем ненадолго в зеленый цех метизников. Начнем осмотр с того, что сначала поприсутствуем на рапорте директора завода Вениамина Наумовича Гутника. Начальники цехов, докладывая о ходе производства, обязательно добавляют:

— Заказ для Первомайки выполнен.

— В Первомайке работает бригада слесарей-монтажников.

— Сегодня для Первомайки отгружено.

Первомайка — это Первомайский подшефный совхоз метизников. Его угодья раскинулись на степных просторах Южноуралья, недалеко от Магнитки. Дорога вьется меж полей пшеницы и кукурузы, гречихи и проса. Совхоз этот — совсем молодое хозяйство. Наступление здесь идет на пойменные земли речушки Гумбейки, где расположены орошаемые участки. С пригорка видны в радужном сиянии работающие поливные машины, сделанные на заводах Магнитогорска. Тут же обосновалась центральная усадьба с необычным куском индустриального пейзажа — с поднятой в небо стрелой башенного крана над строящимися кирпичными двухэтажными жилыми домами. Невдалеке работает экскаватор. Похожие на ангары, поставленные в ряд, зеркально сверкают на солнце теплицы. Их строила комплексная бригада слесарей и монтажников, руководимая Василием Сотниковым. Двадцать теплиц общей площадью в десять тысяч квадратных метров! Это целый тепличный комбинат, производящий огурцы и помидоры для Магнитки.

Бригада Сотникова, прежде чем выехать в совхоз, изготовила на заводе сборные железобетонные арки, а потом их смонтировала на фундаменты. Начальник ремонтно-строительного цеха завода Всеволод Петрович Сикерин, расторопный и исполнительный работник, говорит:

— Работали так, что шум стоял…

— Золотые руки у наших шефов, — сказал совхозный бригадир Александр Семенович Макаров. — Я здесь старожил, но никогда не было такой помощи, как теперь.

Директор завода Гутник называет стоимость выполненных и произведенных работ в Первомайском совхозе. Она выражается сотнями тысяч рублей ежегодно, выплаченных хозяйством заводу. Но не все сделанное можно перевести на рубли. Подлинная шефская дружба коллектива завода с рабочими совхоза здесь проявляется в разных формах.

Культбригады завода систематически выступают с концертами в совхозном клубе. Лекторы и докладчики читают здесь лекции по плану, утвержденному парткомом завода. На спортивных площадках то города, то села встречаются волейбольные команды и футболисты. Дети рабочих совхоза отдыхают в пионерских лагерях метизников. Заводские врачи проводят свои консультации в Первомайке.

Не проходит дня, чтобы в совхозе не побывали метизники. Они вникают в сельскохозяйственное производство, как в свое, анализируют его экономику, как это делают у себя в цехах. В тесном и постоянном общении люди высказывают добрые пожелания и советы, исходящие от чистого сердца, от зова души видеть свой совхоз еще благоустроеннее, всегда передовым. И метизники горды: Первомайский совхоз — передовое хозяйство.

Предоставим слово людям совхоза.

— Я не представляю нашей жизни без шефов, — говорит директор совхоза Анатолий Владимирович Завражин. — Недавно мы пустили доильную установку «карусель». За шесть часов три доярки обслуживают двести коров. Это уже не доярки, а индустриальные рабочие, имеющие дело с механизмами. Сделали «карусель» шефы, наши только деньги…

Завражину не терпится показать доильную установку и другие объекты, сооруженные метизниками.

— Словами всего не передашь, посмотреть надо.

Осмотр начинается с тепличного комбината.

— Наша гордость, — замечает Завражин.

— И наша! — добавляет Гутник.

— Верно! Из 29 теплиц, 20 построил завод.

Заходим в теплицу. Игра солнечного света в ярко-зеленой огуречной ботве, ароматы цветения и созревания плодов, ошеломляющий гул пчел.

— Это наше орудие труда, — поясняет директор совхоза, — пчелы опыляют цветы.

В каждой теплице — мастер-уходчик. Завражин называет лучшую из них — Валентину Петровну Котельникову.

— Сколько она уже сняла? — интересуется Гутник.

— Полторы тонны.

— Самая рентабельная отрасль хозяйства! — добавляет Гутник, — а сколько собрали в прошлом году?

— В тепличном комбинате мы вырастили 135 тонн огурцов.

— А себестоимость их? — допытывается Гутник.

— Ниже плановой на 3 руб. 76 коп. за центнер.

— Выгодное дело, Анатолий Владимирович.

Едем на второе отделение, где строится образцовый телятник и намечается построить вторую «карусель». Вениамин Наумович хозяйски обходит стройку с директором совхоза, что-то прикидывает, а потом говорит:

— Тут вот и ставь «карусель». Хорошая площадка, а вокруг скотники, меньше затрат.

В другом месте Завражин сообщает:

— Скважину пробили, ведем траншею к будущей водонапорной башне…

— А кто строить будет? — осведомляется Гутник.

— Вы, Вениамин Наумович.

— Только узнаю. Почему же молчал?

— Согласовывал в управлении смету.

— Будь напористее, проявляй больше инициативы. Мы-то сделаем, но и нам нужно время, чтобы подготовиться.

Через угодья совхоза пролегает трасса газопровода Бухара — Урал.

— Уже договорились, — сообщает Завражин, — нам разрешат сделать отводку.

Гутник улыбается.

— Опять мы узнаем в последнюю очередь?

— Сообщим заранее.

Гутник согласно качает головой и добавляет:

— Значит, газифицируем поселок, подведем газ прежде всего к котельной. Будет у тебя дешевое тепло, и себестоимость тепличной продукции еще снизится. Огурцы для горожан станут дешевле. Так понимаю я, Анатолий Владимирович?

— Так, Вениамин Наумович.

— Тогда будем делать.

Они хитровато переглядываются.

— Государственную копейку надо считать, где бы она ни расходовалась — в городе или в деревне.

— Наша забота и ваша забота, — добавляет Завражин.

— То-то! В этом и наша сила!

Ярче, кажется, и не выразишь черты новых взаимосвязей между заводом и совхозом.

Невольно оживает в памяти разговор с Николайчуком. Время изменило отношения, и запросы земледельца ушли далеко вперед от гвоздя и аршина мануфактуры.

Магнитогорские метизники — отличные шефы, но от них не отстают в оказании помощи сельскому хозяйству златоустовские машиностроители и челябинские трубопрокатчики. Одни делают чуть меньше, другие больше, исходя из реальных возможностей. Но есть еще неизмеримый, не поддающийся никакому учету показатель — любовь и инициатива. И тут реальные возможности предприятия люди перекрывают во сто крат. Все дело в людях, в их отношении к пониманию задач, выдвигаемых партией перед народом, в умении подходить ко всему с ленинской меркой, во всем, что делаем мы в жизни, слышать бессмертные указания Ленина.

И тут есть что сказать многотысячному коллективу челябинских трубопрокатчиков. Разговариваем о шефской работе с Яковом Павловичем Осадчим — опытнейшим хозяйственником.

— В шефстве нужно все — машины, трубы, станки, но прежде всего внимание к каждому труженику села. В любое дело надо вкладывать свою душу.

Он подает письмо руководителей Козыревского совхоза, в котором отмечено, что челябинские трубопрокатчики оказали им большую помощь: построили арочные коровники, утятник, птичник, насосные станции, зерносклады, овощехранилище.

— Строим и нынче, — говорит Осадчий. — Надо много строить, но самое главное — помочь механизировать труд, чтобы сделать его индустриальным, высоко производительным. И все же это легче сделать, чем перековать сознание сельского жителя. Вот где непочатый край шефской работы!

— А что завод делает в этом направлении?

— Завод дает трубы, — Осадчий добродушно смеется и уже серьезно продолжает: — Неудобно хозяйственнику рассказывать об этом. Переадресуемся в партком, а?

В парткоме намечен перечень «мероприятий». Тут и лекционная пропаганда, и выступления агитбригад, и совместные спартакиады на стадионе трубопрокатчиков, и коллективные посещения театров, и работа женсовета завода.

— У женсовета много интересного. Поговорите с Раисой Максимовной Дзюба.

Дзюба возглавляла женсовет завода, а потом была избрана председателем женсовета Ленинского района. Она внимательно выслушала нас, подумала, а потом, загоревшись, страстно и темпераментно начала:

— Дружим уже пятый год с нашими подругами. Приглашаем их на чашку чая, а сами ездим в совхоз с концертами, подарками. С какими, спрашиваете? К примеру, наши работницы в нерабочее время из отходов производства сделали кроватки для детских яслей. В цехе эту работу возглавляла Александра Петрова, а наши домохозяйки пошили куклы, наделали игрушек в подарок козыревским детям…

Жизнерадостная и веселая по натуре, Раиса Максимовна рассказывает с юмором, с подкупающей улыбкой и открытой душой.

— Игрушки, конечно, пустяки, в сравнении с «каруселью», которую построил завод, слышали, наверное, но у доярок с детьми это создает хорошее настроение.

Я узнаю от охотно рассказывающей Дзюбы, что женсовет завода собрал книги, скомплектовал библиотеку и отвез ее в свой совхоз. Меня заинтересовала «чашка чая», как одна из форм работы женсовета.

— Мы так назвали наши задушевные беседы с подругами из совхоза, — говорит Раиса Максимовна.

— Конечно, это не просто чашка чая. Выпили чаек, посудачили о том о сем, а больше ни о чем, и разъехались. Делимся своими мыслями о воспитании детей, говорим о трудных семьях, обмениваемся житейским опытом. Детские кроватки сделать легче, чем, скажем, устранить разлад в семье. Чашку чая мы приурочили к торжественным дням — 8 Марта, Первомаю, Великому Октябрю, чтобы провести их совместно с нашими сельскими подругами. Пусть чувствуют, что мы не чужие им, одна семья с ними, и дела у нас одни — строим коммунистическое общество.

— Ты про торты не забудь, — подсказывает ей сидящая рядом активистка женсовета.

— Готовим торты, устраиваем выставки в совхозе, как хорошо и красиво накрыть стол, вкусно приготовить пищу. Иногда выезжаем в совхоз с модельерами, показываем новые моды и фасоны.

— Про сувениры-то добавь, Раиса Максимовна.

— Посылаем лучшим дояркам, свинаркам ко дню рождения подарки — каслинское литье, серебряные ложки, позолоченные брошки. Зимой совхоз отмечал 60-летие своей труженицы. Так мы вручили ей букет цветов из заводской оранжереи. Женщина прослезилась от радости. «Почему, — говорит, — я не молодая сейчас, подружки мои! Настоящая-то жизнь в деревне началась только теперь».

Темно-серые, живые глаза Дзюбы налились блеском.

— Нынче рассаду отвезли им. На улицах поселка появились цветы.

Я уходил из маленькой комнаты женсовета удовлетворенный тем, что повстречал здесь еще одного хорошего и заботливого шефа. Мне дорога была беседа с Дзюбой. Она дополняла начатый разговор о гвоздях, тракторе и цветах, внесла в него тот невидимый аромат, который почувствовала 60-летняя труженица, когда ей преподнесли букет из заводской оранжереи.