Человек, земля, хлеб

А. Федоров СПОР СО СТЕПЬЮ

Дом Маслихова ближе других к степи. Из окон видать степь, весной зеленую, в ручьях, потом седую, когда ковыль, ближе к осени, постареет. Если распахнуть окна в середине лета, в комнаты нанесет запахов цветочной пыльцы.

…Маслихов с утра узнает, какая наметилась погода. Он глядит в окно, исполосованное дождем, и думает, что опять придется все перестраивать на ходу. Ему приходят на память чьи-то слова, что погода — это не расписание поездов. И право, обидно за степь, в которой он прожил много лет. Опять дождь, да какой, до обеда не просохнет!

Он звонит в Марииновку, в Степное.

— Как у вас с погодой? Тоже льет? Надолго ли?

Говорит по телефону негромко, чтобы не разбудить домашних. Советует не ждать солнца. Этого гостя они, видно, так и не допросятся нынешним летом.

Часов в десять Маслихов едет в Бреды. 36-километровая дорога ненадежна от частых дождей. На долгом подъеме машине тяжело.

— Новый бы нам газик, Александр Петрович, — говорит шофер. — Этот уже отходил свое.

— Не заработали мы его еще, Василий. Не дадут.

— А почему бы не рискнуть?

— Хорошо, попрошу, — говорит Маслихов, но Василий чувствует по его голосу, что директор не попросит.

Они долго молчат, каждый думая о своем. Потом Маслихов спрашивает:

— Пойдешь, Василий, на комбайн? Людей у нас не хватает.

— Не пробовал я ни разу, Александр Петрович. Боязно как-то.

— С Ереминым поставим, за ним потянешься. Он не откажет в помощи.

— А вы как, Александр Петрович? С кем будете ездить?

— Чем я сам не шофер? — Маслихов смеется. — Месяца два один поезжу.

— Я не против, — говорит Петренко. — Надо комбайн только успеть облазить, пока время терпит.

— Завтра и переходи.

Они возвращаются в Андреевку во второй половине дня. Под самой деревней, переезжая бродом набухшую от ливней Сынтасты, Петренко спрашивает у директора:

— Когда экзамен, Александр Петрович?

— Скоро, через неделю.

— Ну как, успеете подготовиться?

— Подготовиться? — Маслихов трет ладонями глаза. — Если бы на уме только одни экзамены…

— Завидую вам, Александр Петрович, — говорит Петренко. — В институт поступили. Нашли время.

— Трудно, Василий, — признается Маслихов. — Еду, а в голове каша, не рад, что связался. На ходу бы почитать, да на такой дороге все вытрясет. Тянуться, конечно, буду. Раз взялся — добивать надо.

— Надо, — говорит Петренко. — Все уж знают, что вы студент.

Мартовским теплым днем в одном чешском кооперативе ждали гостей из Советского Союза. Подошла машина, хозяева окружили невысокого, коренастого парня. У него были черные густые волосы, гладко зачесанные назад, и веселые карие глаза. Он улыбался, крепко пожимал руки.

Его спросили, почему он приехал один, где его товарищи.

— Они сейчас все на заводе, там митинг. Я один в группе ваш коллега, — объяснил Маслихов. — Из деревни, значит. Мне у вас нужно было побывать, дома меня спросят об этом.

У него узнали, что он хочет посмотреть.

— Машины. Все, какие у вас есть. Это по моей части.

— Вы инженер?

— Нет, пока еще нет, — засмеялся Александр Петрович. — Я просто механизатор, комбайнер, тракторист.

Он обошел мастерскую, заглянул в каждый уголок. Задержался возле рабочих, поднимавших какую-то тяжелую деталь. Не раздумывая, помог им. На машинном дворе спросил:

— Можно посидеть на комбайне или на тракторе?

Он сбросил пальто и оглянулся, куда бы положить его. Кто-то из рабочих взял у него пальто. Он обошел комбайн со всех сторон, похлопал его, потом забрался наверх. Оттуда задавал вопросы. Вытащил небольшую записную книжку и что-то записывал в ней.

Спрыгнул на землю, радостно сказал:

— Хорош. Да и вообще тут у вас хорошо. Солнце вон какое, у нас еще зима.

Запрокинул голову, зажмурил глаза. Солнце било ему прямо в лицо. Он не отводил его, точно хотел загореть за эти несколько минут. Золотая звезда с серпом и молотом тоже ловила солнце.

Позже в большой комнате, полной от желающих поговорить с русским, его попросили рассказать о себе, о своем крае. Он встал, взволнованный этой просьбой.

— Рассказывать я не мастер, — сказал Маслихов. — Но попробую. Жаль, что я не привез вам в подарок ковыль. Вы бы сразу поняли, где я живу. У нас в степи много ковыля, и весной он цветет.

Впервые в жизни он говорил так долго. Рассказал о взволновавшем всю страну походе на целинные пустоши. О том, как сам в пятьдесят пятом приехал в брединские степи.

— А Золотую звезду за что получили? — спросили его.

Улыбнулся, словно не знал, что сказать.

— В пятьдесят шестом целина оплатила нам. Такого хлеба я еще ни разу не видел. Даже страшновато было, успеем ли убрать. На осень вся нагрузка пришлась, а с ней у нас шутки плохи.

На долю Маслихова пришлось тогда побольше полутора тысяч гектаров. Вспомнил один день. Было сухо, но он знал, что к вечеру задует. Еще накануне просил всех, кто работал вместе с ним, одеться потеплее. На соломокопнителе у него трудились ребята из города.

— Выдумываешь, Саша. Еще вспугнешь золотую осень, пойдут дожди.

— За́ полночь будем косить. Холод придет.

— А сам-то выдержишь, Саша? Нам что — смотри. Себя бы уберег.

— Я катаный, — сказал Маслихов. — Ко мне холод не пристанет.

Солнце ушло не в тучи, он сам видел. Был спокоен — дождя не будет. Около двенадцати, когда остановились, чтобы разгрузить бункер, шофер спросил его:

— Последний рейс, Саша?

— Покосим еще.

— Шутишь, Саша. Другие вон разъезжаться собираются.

— Что, уморился уже? Пойди отдохни в соломе.

— Иди ты со своей соломой… — разозлился шофер. — Что тебе больше всех нужен этот хлеб?

Маслихов соскочил на землю, подошел к шоферу.

— Не шуми, а то сусликов разбудишь. Это ведь тоже твой хлеб! И мой, и твой. Наш хлеб. На меня ты можешь кричать, но на хлеб не смей. Я тоже устал, еще неделя — и добьем.

— У меня глаза слипаются, — сказал шофер. — Врежусь куда-нибудь.

— Поспи немного, — предложил Маслихов. — Полегче будет.

Косили до трех часов ночи. Потом остановились, натаскали соломы, забрались в нее.

…Той осенью Маслихов намолотил больше двадцати одной тысячи центнеров хлеба. Той же осенью он стал Героем Социалистического Труда. В тот год ему было двадцать шесть лет.

Когда Маслихов закончил свой рассказ, встал один пожилой чех. Подошел к нему, обнял: они расцеловались. У чеха на глазах блестели слезы. Он что-то сказал переводчику.

— О чем он говорит? — спросил Маслихов.

— Он говорит, что с русских во всем надо брать пример. И еще он говорит, что был бы рад, если бы вы работали в их кооперативе.

В начале этого лета двое парней зашли в Миасский горком комсомола. Походили по коридору, почитали фамилии на дверях. Негромко разговаривали. Прошла мимо девушка.

— Вам кого, ребята?

— Мы по делу, — сказал невысокий худощавый парень. — Не знаем только, к кому обратиться.

— Откуда вы?

— Мы издалека, — сказал тот же парень. — Из Восточного совхоза.

— Это где же? — спросила девушка, стараясь припомнить, где находится Восточный совхоз.

— В Брединском районе.

— А зачем к нам?

— Понимаете, — парень немного замялся, — мы сами в общем-то из Миасса. В пятьдесят четвертом на целину уехали.

— Вы целинники? — воскликнула девушка. — Наши, из Миасса? А где работали?

— На автозаводе.

— Пойдемте со мной. — Девушка повела ребят к первому секретарю горкома. — Какие вы молодцы, что зашли.

— Да мы по делу.

— Пошли, пошли, там и поговорим о делах.

Ребят долго не отпускали. Пришел фотокорреспондент из «Миасского рабочего». Пришлось рассказать о своей работе, вспомнить десятилетней давности зиму.

Сейчас ребята отдыхают в доме отдыха, завтра уезжают, вот и зашли перед отъездом.

Уже прощаясь, стоя в дверях, Саша Еремин напомнил:

— Так вы помогите, нужен нам инструмент. Что соберете, нам все пригодится. Мы и директору пообещали, что зайдем к вам.

— Постараемся, поможем, — заверили ребят.

Ему еще не было семнадцати — Саше Еремину. Он работал слесарем на Миасском автозаводе. Очень похожий на своих сверстников, семнадцатилетних подростков. У него тоже не было отца, как у многих его товарищей. Сорок первый год не вернул ему отца.

Их было трое у матери. Ереминых, недавно приехавших из Пензенской области, радовала уральская новь, озера с прозрачной глубиной, горы, заросшие соснами, и воздух, удивительно чистый. Саша и не подозревал, что где-то далеко от Миасса есть степь, — столько земли, что среди нее чувствуешь себя одиноким.

Агриппина Павловна думала, что сын закрепится на заводе. Он приходил домой, сбрасывал спецовку и взахлеб рассказывал о цехе, о новых друзьях. Она была спокойна за него. К настоящему делу присматривается. Но однажды он прибежал домой раньше времени. Не пришел, а прибежал. Она испугалась, уж не случилась ли беда. Парнишке и семнадцати нет…

— Еду, мама, — закричал Саша. — Еду на целину.

— Куда ты едешь? Кто тебя гонит?

— На целину, мама.

— Зачем, Саша? Тебе здесь плохо?

Он засмеялся, схватил ее за руки, закружил по комнате.

— Вот она путевка, видишь, комсомольская.

— Ты же хотел стать слесарем, Саша?

— Передумал, мама. В батю пойду.

— А получится? — спросила мать.

— Года через три увидишь.

Агриппина Павловна вспомнила мужа. Всю жизнь он возился с машинами. После работы забирал сыновей и уезжал с ними за околицу деревни. Трехлетний Сашка готов был бегать за любой машиной. Его знали все шоферы и трактористы. Как-то он пропал. Она всполошила всю деревню. Ночью Сашу привезли спящим. Оказалось, что он уехал с одним шофером в рейс.

Агриппина Павловна плакала, а муж смеялся над ее тревогами. Утешал ее — в меня пошел, будет толк. Сколько раз он говорил ей: «Запомни — корова петуха не родит». Он почему-то считал, что сыновья должны пойти в него. Раз он механизатор, значит, и им такая судьба.

Сын писал из Андреевки. А мать даже не знала, где находится эта деревня. Он писал, что устроился хорошо, что такой весны у него еще никогда не было. Агриппина Павловна иногда плакала над его письмами. Как-то он там, ее семнадцатилетний, непутевый?

Потом письма стали приходить из Верхне-Уральска. Саша учился в училище механизации сельского хозяйства. Агриппина Павловна думала — в отца идет. Прислал фотографию — сидит на тракторе, улыбка во все лицо. Она снова вспомнила мужа, у того была точно такая же улыбка.

Однажды пришло необычное письмо — с двумя подписями. Сын решил жениться. Далекая, еще чужая девушка Мария называла ее матерью, приглашала в гости.

Они приехали в Миасс вместе. Агриппина Павловна не узнала сына. Он подрос, стал шире в плечах. Басил, как отец. Как-то без него она спросила Марию:

— Ну, что он, работает как?

— Ценят его, — сказала невестка. — Проворный он и честный.

— Земля-то поддается?

— Поддается, — сказала Мария. — Раньше мы Андреевку называли островом в степи. А теперь степь отодвинули далеко, на много километров. Много распахали.

Маслихов приехал в Андреевку в шестьдесят первом. В Андреевке организовали новый совхоз. Название ему пришло само собой. Его земли в восточной стороне района. Потому и назвали Восточным. Всего земли за 40 тысяч гектаров. Это бывшие колхозные поля, да еще добавили от соседнего совхоза.

Хозяйство новое — совхоз «Восточный», но, как говорят, с первых шагов, бедное. Последние годы степь выгорала. Не жалко ковыля, но жаль хлеба, которые сохли на корню от степного солнца. Зимой в этих местах по крохам собирали снег, чтобы сберечь его до весны. Но его не хватало. К середине лета совсем не оставалось влаги, чтобы досыта питать пшеничные колосья.

До того как приехать в Андреевку, Маслихов учился в Троицком техникуме механизации сельского хозяйства. Подсказали ему: «Человек ты известный, а образование никудышное. Иди учись, пока молодой».

Кончил техникум, вернулся в Бреды. Предложили ехать в Наслединку, старую казачью станицу, главным инженером совхоза. Знакомые отговаривали: «Не сладишь ты с местными; оставайся в своем совхозе, чем тебе не по душе должность заведующего мастерской? А в Наслединке народ крутой, чуть что не по ним — лезут в занозу».

Поначалу его это насторожило. Не хотелось начинать новое дело с ругани. Но он согласился. Обещали помощь, да и сам он не был из пугливых. Хотелось попробовать себя.

Два года прожил он в Наслединке. Не всем нравился, знал об этом. С кем-то в горячности, по неопытности, поговорил резко. Может быть, и не так нужно было. Кто его знает? На новом месте всегда так. Учил других, сам учился. Потому и не хотел уезжать в Андреевку. Еще бы годика два-три, чтобы прокалиться на таком беспокойном месте. Да и побаивался Маслихов нового назначения. Шутка сказать, директор совхоза. Он каждый день видел, как нелегко его директору.

Маслихову сказали: «Ты молодой, в самый раз подходишь». Он возражал: «Мне еще самому нужен директор. Я только пять лет, как оторвался от комбайна. В главных бы еще походить».

«Нужно, Александр Петрович, — сказали ему. — Энергичный нам нужен человек. Чтоб себя не жалел, да на годы не оглядывался, не считал, сколько осталось до пенсии».

Вот так и стал Александр Петрович Маслихов директором совхоза «Восточный». С пятьдесят шестого, за пять лет, одолел трудный для него путь от комбайнера до директора совхоза.

ПЕРВЫЙ ДОМ СОВ. ИМ. ГОРЬКОГО.

Александра Еремина принимали кандидатом в члены партии. Он рассказал о себе. За его двадцать семь лет много еще не произошло. Целинник с пятьдесят четвертого, нынче первый юбилей в его жизни, десятилетие целины. Служил, снова вернулся в Андреевку, женат, двое детей. После уборки пашет, зимой — в мастерской токарем работает. А осенью, забыв про усталость, убирает хлеб. В общем, все о нем известно. У всех на глазах живет, работает.

— Вопросы есть? — спросил секретарь парткома Василий Алексеевич Ширшов.

— У меня вопрос, — сказал Маслихов. — Как к уборке готовишься?

— Комбайн готов, — ответил Еремин. — Жатку бы мне — ту, что в прошлом году была.

— Жатка будет. Но хлеб нынче трудный. Кое-кто от широкозахватных жаток отказывается.

— Я возьму. Зачем нам по старинке тянуть?

— А звено возьмешь?

— Это обязательно, Александр Петрович. Как в том году.

— Новеньких дадим.

— Обучим, — улыбнулся Еремин. — Не привыкать.

— Вот тебе первое партийное поручение, — сказал Василий Алексеевич Ширшов, — чтобы твое звено было лучшим. Подбери ребят, подумайте, сколько сможете убрать…

В прошлом году совхоз получил новую жатку. Такую еще не видели здесь. Захват десять метров.

— Это и есть знаменитая ЖВН-10? — спросил Александр у Маслихова.

— Она самая, — сказал директор. — Нравится?

Еремин собрал жатку, навесил на комбайн. Ждал выезда. А потом узнал, что зря ждал. Было решено, что хлеб начнут убирать напрямую. От жары посевы низкорослые, на срез косить их нельзя.

На полевой стан приехал Маслихов. Еремин еще надеялся, что, может быть, подберут массив и он опробует новую жатку.

— Придется отдать жатку, Саша, — сказал Маслихов.

— Как отдать?

— Она нам нынче не понадобится. Жаль, конечно. Может, на будущий год пригодится. Мы еще такие жатки получим…

Тем же днем Еремин отцепил жатку, сам помог погрузить ее на машину, проводил в дорогу. Обидно было, только настроился, время потерял. Насмешки выслушивал: «Куда ты с такой махиной, Саша, всю пшеницу распугаешь!»

Он убирал хлеб низенький, совсем карликовый. Рядом ходили еще два комбайна из его звена. Коля Шеин на комбайне в первый раз. На глаз видно, что новенький. Из армии только что пришел. Одного его не пустишь, а в другие звенья Шеина не взяли. Некогда, мол, возиться с пионером в такую суматоху… Пионерами — так называли в совхозе новеньких, только начинающих механизаторов.

Еремин взял Шеина в свое звено. Ведь его самого когда-то называли пионером и ругали, когда он ошибался.

Одному ему было бы легче. Только о себе забота. Коси, знай, в свое удовольствие. А когда у тебя под рукой еще два комбайна? И ты за них отвечаешь, как за самого себя? К вечеру подсчитаешь — мало сделал. Заработал мало. Вспомнишь — другие звенья рассыпались, как горох по полу. И все по той же причине. Кому охота водить других за руки, когда самый сезон для заработка?

Нет, Еремин не бросит Шеина. Тогда тот совсем пропадет. Вон он опять что-то встал. Крутится возле комбайна, что-то ищет. Надо подъехать, помочь. Может, пустяк какой…

За ту осень Еремин убрал напрямую больше семисот гектаров. Это было неплохо. Звено он сохранил. Всю осень выезжали втроем, — втроем и вернулись на стан.

Маслихов ехал в Степное, на третье отделение. За него больше всего беспокойства. Управляющий не расторопен, агронома нет, механизаторов мало. Приехали на практику учащиеся Брянского училища механизации. Ну, что они, совсем зеленые? Один мастер на всю группу, за всеми не усмотришь.

Он звонил утром в управление, просил прислать агронома в Степное, хоть на месяц. Весной они присылали Журавлеву. Дельная, спросить может. Снова бы приехала, спокойнее было бы. За таким хлебом, как нынче, глаз да глаз нужен. Вон овес зеленый, как лук. Поздно сеяли, успеет ли дойти? Погода путает все карты. Час льет, час сушит. Работа идет урывками. Масса большая, плохо сохнет. Все прежние годы ждали дождей, хоть одного в июле. А нынче воды перебор. Под вечер косить уже нельзя. От земли такая сырость, что пшеница разбухает от влаги.

А хлеба нынче много. Пожалуй, за минувшее десятилетие это третий такой урожай. А кто-то говорит, что у них зона рискованного земледелия. Маслихов вспомнил разговор секретаря обкома партии, побывавшего у них недавно, с управляющим первого отделения Аверьяновым.

— Хорош нынче хлеб? — спросил секретарь обкома.

— Хорош, — согласился управляющий.

— Как в пятьдесят шестом?

— Пожалуй, не меньше.

— Значит, центнеров по восемнадцать вкруговую?

— Нет, меньше, — сказал Аверьянов, — хотя…

— Постой, постой, — перебил его секретарь обкома. — Я помню, ты в пятьдесят шестом за восемнадцать центнеров получил орден Ленина.

— Помните? — удивился Аверьянов.

— Помню. Значит, восемнадцать. Что ж ты боишься признаться, что такой хлеб вырастил?

Аверьянов рассмеялся. Военная хитрость. Он не против восемнадцати, но погода… На корню хлебу радуешься, а что в амбар положишь? Нам бы полмесяца суши — весь тогда хлеб будет наш.

Ох, уж эта погода! Вчера Маслихов ехал из Марииновки. Впопыхах забыл заехать на заправку. Километров за пять до дому бензин кончился. Хорошо, что захватил в дорогу плащ. Шел дождь с градом. Оставил машину, пошел пешком. Добрался до дому часа в три ночи. Жена ахнула — где тебя так? Сегодня до обеда все будет стоять. Ливень, он узнавал, прошелся по многим полям.

На одном массиве Маслихов остановился, пошел вдоль валков. Возле соломенных копен останавливался, тряс солому, смотрел, нет ли зерна. Наткнулся на оставленный валок. Небольшой, метров десять длины. Удивился, почему его обошли. Пошел навстречу комбайну. Через несколько метров понял, почему не подобран валок. Замахал руками, чтобы комбайн остановился.

Подошел комбайнер. Так и есть, курсант. Молодой парнишка. Узнал директора, смутился, зря не остановит.

— Смотри, что ты делаешь, — сказал Маслихов. — Подбираешь не с той стороны. Надо навстречу колосу идти, а ты наоборот. Гляди!

Он взял обеими руками валок и стал перебирать его.

— Видишь, так валок, как лента, идет и никогда не разорвется. Понял? А если с корня подбирать, валок начнет беспрестанно рваться. Пошли посмотрим, как деки у комбайна отрегулированы.

Посмотрел, велел уменьшить зазор.

— А ну, заводи.

Присел возле вентилятора, подставил ладони. Зерно пробивалось.

— Заделай, — сказал Маслихов. — Зерно сыплется. Еще раз оглянулся на поле. Вытащил лист бумаги.

Показал, как ходили жатки.

— По их следу и надо подбирать. Тогда не ошибешься.

Отъехав несколько километров от Степного, Маслихов увидел, что в широкой низине, в высокой густой пшенице буксует комбайн. «Все еще сыро», — подумал он.

Вышел из машины, пересек поле наискось. Комбайнер бросал под колеса солому. Бешено крутились ремни, от резких толчков подпрыгивала жатка.

— Возьми чуть левее, — крикнул Маслихов. — Еще немного.

Он пошел впереди комбайна, пробуя землю. Шел, пока комбайн не выбрался на пригорок.

— Оставь это место, — сказал Маслихов, — потом докосим. Бери повыше.

Пока добрался до Марииновки, останавливался несколько раз. Обогнал машину с кукурузной резкой. Вышел на дорогу.

— Сколько везешь? — спросил у шофера. Четыре тонны с гаком.

— Пожалей машину, — сказал Маслихов. — Вон рессоры пошли в другую сторону. Борта полопаются, а нам еще хлеб возить. Не набирай столько массы. Лишний рубль заработаешь, а потом в мастерской стоять будешь.

Задержался у кукурузного поля. Комбайн стоял. Не было машин. Кукуруза вымахала метра за два с половиной. Несколько минут, и кузов полон. А машины подолгу кружат, пока доберутся до бурта, где силосуют. Подошли две машины. Маслихов поинтересовался, почему задержались.

— Дороги — раз, — ответил один из шоферов, — а потом из-за весов время летит. Может, одного контрольного веса хватит?

Маслихов согласился. Сейчас он доберется до деревни, найдет управляющего и все решит.

На ток второго отделения несколько дней возили горох. Сыпали его на новенький зацементированный профиль. Сортировали. К вечеру подходили мазы и везли горох на элеватор.

Встретив агронома отделения, Маслихов спросил, много ли привезли сегодня гороха.

— Пока ни одной машины, — ответил агроном. — Сыро везде.

— А пшеницу подбирают?

— Тоже пока нет. Вчера дождь был.

— Знаю, — сказал Маслихов. — Может не везде смочило?

— Второе поле сухое, — ответил агроном. — Уж не знаю, как его не задело.

— Наверное, там комбайны? — поинтересовался директор.

Агроном не знал, но сказал, что управляющий уехал вместе с комбайнами. Может быть, он и перегнал их на сухой массив.

— Ты распорядись, чтобы машины лишний раз не заезжали на весы, — сказал Маслихов. — А то комбайны стоят.

По пути в пятую бригаду Маслихов заехал на стан. Ну, конечно, Гриша Стома все еще копается с жаткой. Второй день загорает. Никак его не пробьешь. Все в поле, он один здесь.

— Как дела, Гриша?

— Завтра выеду.

— Ты же обещал сегодня?

Стома махнул рукой. Да, этот не торопится. Не поймет человек. Сейчас самые выгодные условия для комбайнеров, дополнительная оплата идет. Надо будет найти механика, пусть он выгонит его поскорее в поле.

Маслихов ехал и надеялся, что встретит машины с зерном. Но дорога была пуста. Может, они сыплют зерно на запасной ток? А может… Да нет. Неужели управляющий не догадался перегнать комбайны на второе поле? Они вчера обо всем договорились…

Маслихов специально завернул на второе поле. Потрогал валки — сухие. Действительно, дождь прошел стороной. С утра можно было подбирать.

Почувствовал, что в сердце непрошенно закипает злость. Почему управляющий не пустил сюда комбайны? Что случилось? Неужели полдня простояли на полосе? Ждали, когда просохнет горох. А рядом, в пяти-шести километрах сухое поле.

Управляющего он разыскал на гороховом массиве. Тот вместе с тремя шоферами сидел на меже. Курили, лущили горох.

— Когда начали? — спросил Маслихов.

— Минут тридцать назад. Сыро было, Александр Петрович.

Маслихов больше не мог сдержать себя. Такой день, пять комбайнов простояли, три машины.

— Почему не подбирали пшеницу?

— Сыро.

— А на втором поле? — закричал Маслихов. — Тоже сыро? — Управляющий молчал. — Ведь договорились, пошел дождь, ищи, где сухо. Лошадь у тебя для чего? Проехал бы поля, посмотрел. Не будет же два лета в один год! Сентябрь обещает дожди. Такой хлеб поднять, сколько ждали! Расшумелись на всю область: два плана сдадим! А сами, как кроты слепые.

Управляющий не оправдывался. Он хорошо помнил уговор с директором, что при такой погоде, как можно чаще и смелее маневрировать комбайнами. Но сегодня почему-то побоялся, не рискнул. Надеялся, что горох быстро подойдет.

Маслихов ходил по меже. Вот опять будут говорить, что он не сдержался, накричал. Но он бы расцеловал управляющего, если бы тот сделал то, что нужно.

— Это Рябчук косит? — спросил Маслихов, когда немного успокоился.

— Он.

— У него же вчера ремень лопнул. Где он достал его?

— У соседей, — сказал управляющий. — Утром зашел к ним за чем-то, глядит, в сенках ремень висит. Рябчук и выпросил его.

— Молодец, — сказал Маслихов. — Поехали к нему.

К Рябчуку у Маслихова был разговор. Проверять этого парня не нужно. Как на самого себя можно положиться. С ним каждый хотел работать. С ним безопасно. Загонки точно нарежет. Где что сломалось, мигом отыщет. Сам простоит, а другому поможет.

Уже не первый год ходил с ним в паре Иван Карклин. Иван уговорил Рябчука, чтобы работать им вместе. Сам-то он и сейчас кое в чем слабоват, хотя не первый год на комбайне. А года три назад от Рябчука ни на шаг. С каждой мелочью лез. Да потом ему вообще трудно одному. На левой руке нет двух пальцев. Так что в ремонте ему нелегко. Рябчука же не надо просить, чтобы помог.

Он всем был бы хорош — Иван Карклин, если бы немного не жадничал. Чуть что — семья, мол, у меня, мне бы побольше заработать. Ругались они из-за этого с Рябчуком, но до ссоры не доходило.

Маслихов хотел предложить Рябчуку возглавить звено. Такое же, как у Александра Еремина. Тоже с новичками. К звеньевому — на комбайн штурвального. Если где поломка и звеньевому некогда, штурвальный сам ведет машину. На Рябчука можно было положиться. Не сошлется, что голова у него одна и за других думать некогда.

…Рябчук остановил комбайн, закурил. В черном комбинезоне, без фуражки, отчего его темные кудрявые волосы покрылись белесым пухом. Лицо в улыбке, сам простой, доверчивый.

— Я согласен, — сказал Рябчук, когда ему все растолковали. — Кого дадите?

— Давай вместе решим.

Маслихов называл механизаторов. От двоих Рябчук отказался.

— Эти на третьей скорости через бревна начнут ездить, — сказал он. — А остальных беру. Значит, я пятый буду. Звено так звено, и никаких гаек.

— Завтра уже вместе поедете, — сказал Маслихов. — Кстати, — вспомнил он, — а Иван не откажется?

Рябчук задумался: «Не должен. Откажется — больше от меня ничего не возьмет».

Уже отъезжая, Маслихов услыхал:

— У Еремина как дела?

— Хороши, — крикнул Маслихов.

«Интересуется, — подумал он. — Этот не отстанет. Да и другим прохлаждаться не даст».

Маслихов решил еще заехать к Еремину. Его звено косило рядом с дорогой. Ехал и думал об этом парне. Не все в совхозе взяли новые широкозахватные жатки. Шопа Кумпеев отказался сразу. «Буду я возиться с ней, — сказал он. — Пока ее обуздаешь — зима придет». А Еремин взял, на все звено взял. Сейчас у него в звене шесть комбайнов с жатками ЖВН-10. Не только жатки новые, но почти все комбайнеры по первому году работают. Один только Шеин с прошлого года остался.

«Как там Вася Петренко, — вспомнил Маслихов своего шофера. — Петренко парень с головой. Будет работать».

…День подходил к закату. Небо в некрупных облаках с уже загустевшей окраской.

Неподалеку от дороги, на четырехсотгектарном массиве, Маслихов увидел комбайны. Ереминские. Один, второй, третий… пятый. «А почему шестой стоит? С кем эта беда?»

Маслихов поехал прямо по полосе. Удивился. Сам звеньевой застрял.

— Что у тебя стряслось? — спросил Маслихов.

— Да это не мой, — ответил Еремин. — У Шеина комбайн сломался. Он на мой пересел. Готово уже все, механик приезжал.

— Завтра пришлем тебе штурвального, — сказал Маслихов. — Легче будет.

Они поговорили еще минут пятнадцать. Маслихов спросил, как здоровье жены, скоро ли ее выпишут из больницы. Прощаясь, спросил:

— Как звено?

— Подгонка идет, Александр Петрович.

— Ну, тогда в добрый путь!

Еремин включил мотор. Маслихов еще постоял на полосе, глядя, как десятиметровая полоса уходит все дальше от него. По тысяче гектаров на брата взялись скосить члены звена Еремина. Вчера у них на жатку уже пришлось по пятьдесят гектаров. Обкатают жатки — и до сотни дотянут.

Наступил вечер. Маслихов как обычно постукивает по барометру у себя в кабинете, выглядывает в окно, куда ушло солнце. Спрашивает у Аверьянова:

— Михаил Петрович, посмотри, пожалуйста, что твой «колдун» подсказывает.

Аверьянов листает толстую записную книжку, в которой расписан каждый день всех двенадцати месяцев года.

— Так, завтра у нас 28 августа, — говорит Аверьянов. — А что было 28 марта? Мороз, Александр Петрович, пурга. Завтра ясно будет.

— А не обманет твой «колдун»? — смеется Маслихов.

— Отклонения бывают, но часто и соответствует.

— Ну, утро вечера мудренее, — Маслихов встает из-за стола. — До завтра!

Андреевка — деревня, каких много в Брединских степях. Вся на пригорке, начиная от новой улицы с двухэтажными домами, балконами. С каждым днем она словно поднимается по пригорку вверх, со ступеньки на ступеньку. На самой макушке пригорка башенный кран, под стрелой его стены будущего здания.

В долгом споре со степью, с ее непостоянством, метельными зимами и летним засушьем Андреевка повзрослела за десять лет. Она уже не похожа на того новосела, которому еще ко всему привыкать. А степь любит таких, у которых хозяйский шаг и доброе сердце.