Черные алмазы

АЛЬБОМ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

Преподобный господин Махок не считал, что в тайну пропитанного табачным дымом платья можно проникнуть, сообразуясь с обычными законами природы. Более того, его официальная должность и старомодное воспитание весьма способствовали тому, что бесовские козни он полагал достойными серьезных размышлений.

Во время обеда он ни словом не обмолвился об этом барышне Эмеренции. Обедали они вдвоем. Графиня осталась в своей комнате и, как обычно после обмороков, ничего не ела, кроме пустого бульона. Поев, она снова позвала к себе святого отца. Графиня возлежала на канапе и казалась очень измученной.

— Теперь вы убедились, преподобный отец, что мои рассказы вовсе не сон?

— Да, тут действительно есть нечто необычное.

— Это добрые духи или злые? — спросила графиня, елейно возведя глаза к своему поднятому указательному пальцу.

— Узнать это можно только после испытания.

— Какое испытание вы имеете в виду, преподобный отец?

— Испытание церковным очищением. Если те, кто ночами оставляет могилы, добрые духи, то сила благоговейной молитвы, изгоняющей злых духов, вернет их в места, где им положено покоиться до дня Страшного суда.

— А если не вернет? — с тревогой спросила графиня.

— Значит, эти духи не добрые.

— То есть проклятые! — нерешительно произнесла графиня. — А как это можно узнать?

Привычные представления, казалось, боролись в душе преподобного господина Махока со здравым смыслом. На вопрос графини он смело ответил:

— Ближайшую ночь я проведу в замке.

— А если вы услышите подземное пение?

— Тогда я сам спущусь со святой водой в склеп и разгоню призраков.

Щеки графини разгорелись.

— Я пойду с вами.

— Нет, графиня. Со мной пойдете не вы, а ризничий.

— Ризничий! — вскричала графиня. — Мужчина! В мой замок войдет мужчина?

— Простите, я ведь тоже мужчина! — возразил священник. — Ризничий такое же духовное лицо, как и я. Он необходимый помощник при всех святых обрядах: несет передо мной фонарь, сосуд с освященной водой, кадило, крест. Он незаменим при всех литургиях.

С превеликим трудом графиня разрешила ризничему в виде исключения прийти вечером в замок, но находиться только внизу, на первом этаже. Господин священник тоже обещал остаться внизу, в оранжерее, ибо на ночь решетчатую дверь лестницы запирали.

Как и договорились, вечером его преподобие господин Махок пришел в замок в сопровождении ризничего, мужчины лет сорока, со стрижеными усами и красной физиономией.

Священник ужинал наверху, графиня на этот раз появилась за столом, но почти ничего не ела. И господин священник жаловался на отсутствие аппетита. Так же, как Эмеренция. Все это вещи немаловажные.

После ужина графиня тотчас же удалилась в свою опочивальню, а духовник спустился в оранжерею, где тем временем ризничий, сидя за бутылкой вина и жарким, старательно поддерживал огонь в железной печке.

Из челяди никто не был посвящен в то, что должно произойти. Графиня просила преподобного отца не тревожить невинные девичьи сердца рассказами о происходящих в подземелье оргиях. Девицы ее ни о чем не подозревали. Ни одна из них не слышала о ночных мессах в склепе, графиня никогда при них об этом не упоминала.

Итак, преподобный отец вместе с ризничим ожидал событий и коротал время за чтением старинной книги. Но оловянно тяжелые веки упорно смыкались в привычный час. Священник боялся, что, если он заснет, ему приснится сон, о котором рассказывала графиня и в который он все еще и верил и не верил.

Чтение обычно навевало сон на достопочтенного господина священника. Как бы пробуждало в нем охоту ко сну.

Поэтому он отложил книгу и пустился в разговоры с ризничим.

О чем ином может говорить в эти полные ожидания часы челядь, как не о привидениях: оборотнях, безголовом монахе, рождественских видениях со стула Люции,[28] настоящем человеке-волке, ведьме Заре Марце, уйме денег, принесенных злым духом «танцующему кузнецу», и тому подобных исторических фактах, часть которых кто-то видел собственными глазами, а о других слыхал от самых верных людей.

— Глупости, вранье! — отвечал преподобный отец, но кое-что из услышанных от ризничего сказок, «tamenaliquid haeret»,[29] ему все же запомнилось.

Эх, закурить бы трубочку! Но в замке курить не полагается. Хозяйка даже сквозь стены дым чувствует, как дракон — человечий дух.

Ризничий, видя, что все его правдивые истории называют «враньем», решил больше ничего не говорить. А как только замолчал, сразу уснул, откинув голову на спинку стула и разинув рот. И спал так сладко, что преподобный отец ему позавидовал.

Но зависть его длилась недолго, ибо добрый человек принялся вовсю храпеть. Он выводил кошмарные рулады, от свиста до посапывания, и преподобный отец временами вынужден был увещевать его не храпеть так непристойно.

Наконец часы на башне замка пробили полночь. Тогда священник окончательно растолкал ризничего.

— Проснитесь, я привел вас не для того, чтобы вы тут спали.

Ризничий тер спросонья глаза, священник вынул табакерку, чтобы нюхнуть табачку и прогнать сон, но вскоре сонливость обоих мужчин как рукой сняло. Не успел смолкнуть дрожащий звон двенадцатого удара башенных часов, как раздались призрачные звуки подземной мессы.

В полуночной тиши ясно слышался голос священника, заученно монотонно тянувшего благочестивые фразы латинских молитв, потом грянул хор, временами доносились звуки музыки, похожей на органную, только более резкой, словно кто-то дудел в нос, подражая органу.

От этих искусительных звуков его преподобие господин Махок содрогнулся, по всему телу его побежали мурашки.

— Ах! Вы слышите? — обратился он к ризничему.

— Как не слыхать! Где-то идет служба.

— Здесь, под нами?

— В склепе.

— Что же это такое?

— Бесовская месса.

— Да восхвалят господа добрые души, — пролепетал его преподобие, три раза осенив себя крестным знамением.

— Видно, и злые души его восхваляют.

Доброе мнение ризничего о злых душах быстро было опровергнуто, ибо вслед за самым торжественным антифоном из склепа грянул дьявольский хорал: «Зайди ко мне, моя роза, зайди сюда, я один. Два цыгана играют на скрипке, только я пляшу один». Конец песни слился с адской какофонией звуков, визгливым смехом, гиканьем, женским визгом и мужским гоготом.

Если его преподобие дрожал уже при благочестивом соло, то, когда вступил богомерзкий хор, он и вовсе чуть не лишился чувств от страха. Руки-ноги у него онемели, на лбу выступил холодный пот.

— Это дело рук самого сатаны! Именно так говорила ему графиня.

— Михай! — сказал он, лязгая зубами. — Вы слышите, Михай?

— Как не слыхать? Разве я глухой? Там, внизу, злые духи шабаш справляют.

Тут раздался звон колокольчика, шум стих, и голос продолжил мессу.

— Что делать? — спросил господин Махок.

— Что делать? Спуститься в склеп и изгнать злых духов.

— Как? Одним?

— Почему одним? — хорохорясь, сказал Михай. — Пойдем с именем отца небесного на устах. И потом, нас двое. Будь я священником да будь на мне епитрахиль, а на голове четырехугольный берет, я и один бы спустился туда со святой водой, крикнул: «Apage satanas!»[30] — и изгнал все адское отродье.

Его преподобие устыдился, что у ризничего храбрости и веры, необходимой для борьбы с нечистой силой, оказалось больше, чем у него.

— Да ведь я бы с радостью пошел, только вот подагра в ноги вступила, колени согнуть не могу.

— Сраму не оберешься, ежели мы, услыхав, как галдит нечистая сила, спуститься к ней не посмеем.

— А если меня ноги не держат?

— Вот что я скажу. Садитесь-ка, преподобный отец, мне на плечи, возьмите в руки святые дары, а я понесу фонарь.

От этого предложения уклониться было нельзя. Священник вручил душу богу, взял себя в руки и решил сразиться с адскими силами святым оружием веры.

— А не разбудить ли нам еще кого-нибудь? Весь дом поднять и двинуться крестным ходом на врага!

— Да ведь в доме одни робкие девицы, им хоть целый замок посули, носа из-под одеяла не высунут, как услышат, что тут привидения бродят. А мужчины сюда войти не могут, потому как все двери на запорах.

Пришлось господину Махоку отважиться и идти на тяжкую битву с одним помощником.

— Ну, пошли!

Михай присел на корточки перед священником и поднял на плечи драгоценный груз.

— Вы только не уроните меня! — предостерег господин духовник, сидя на нем, как Анхиз на Энее.

— Не извольте беспокоиться. У меня спина не переломится.

Михай взял в руки фонарь, подал попу дароносицу и отправился в путь.

В коридоре было еще холоднее, чем в оранжерее. Маленький тусклый фонарь в руке Михая отбрасывал короткий луч на стены, вдоль которых они проходили и на которых с обеих сторон в больших почерневших рамах появлялись и исчезали старинные портреты витязей в латах: то были героические бондаварские предводители — витязи и младшие военачальники, водившие во времена оны войска против турок, венецианцев и куруцев. Они, казалось, призывали духовных воинов: «Вперед, вперед, там внизу вы найдете нас всех за спинками стульев наших господ!»

В середине коридора был спуск в подземелье замка. Он закрывался железной дверью. Его преподобие лишь тогда вспомнил, что у двери есть ключ, а его-то он забыл в оранжерее. Пришлось ему скакать верхом на ризничем обратно. У входа в оранжерею Михай рискнул заметить, что некий твердый предмет больно бьет его по ребрам, а вдруг это и есть упомянутый ключ, который преподобный отец положил в карман сутаны? Господин Махок сунул руку в карман и на самом деле обнаружил там ключ. Итак, им пришлось в третий раз пройти сквозь грозный строй портретов древних витязей до сводчатого входа на лестницу.

Ключ со скрипом повернулся в замке, в нос вошедшим тотчас ударил тяжелый затхлый запах, какой обычно бывает в редко проветриваемых подземельях.

— Дверь оставим открытой, — сказал священник, подумав о том, не придется ли им возвращаться ускоренным темпом.

Они начали спускаться по лестнице.

Господин Махок заметил, что с каждой ступенькой скакун под ним дрожит все сильнее, еще больше, чем он сам: поэтому его преподобие крепче вцепился левой рукой в воротник Михая, а ногами изо всех сил сжал его шею.

— Аи! Ваше преподобие! Не сжимайте мне шею, я задохнусь.

У-ух, а это что такое? Над их головами пронесся какой-то черный предмет.

Летучая мышь! Предвестник призраков!

— Сейчас дойдем! — подбодрил наездника Михай, и зубы его лязгнули.

Пока они спускались по винтовой лестнице, шум из-под земли едва доносился, но как только они добрались до подвального коридора, снова грянула ужасная какофония во всем своем адском великолепии.

Коридор был длинным, одно его крыло шло влево от лестницы к подвалам, другое — в склеп. Прямо напротив лестницы был еще один коридор, ведущий наружу и заканчивавшийся железной решетчатой дверью, к которой вели восемь приступочек и через которую свободно проникал воздух с улицы.

— Ух ты! Сквозняк чуть не задул наш фонарь! — вскрикнул его преподобие.

Сквозняк? Хорошо, если бы сквозняком все и ограничилось! Но стоило Михаю сделать три шага по направлению к склепу, как тотчас выяснилось, что их там ожидает.

В противоположном конце коридора полыхало синеватое пламя, похожее на огни, что в ночь святого Георгия, когда «очищаются деньги», пробиваются из-под земли в тех местах, где зарыты клады.

А у синеватого пламени, не то стоя, не то сидя, копошился белый карлик, ростом не более трех футов, но с огромной несуразной головой.

Как только безобразный карлик увидел приближавшихся людей, синеватое пламя высоко взметнулось, осветив бледным мертвенным светом весь коридор; в этом свете карлик вдруг начал медленно расти вверх сначала до шести футов, затем до восьми и наконец до двух саженей. Тень карлика, которая была еще длиннее, вытянулась на мраморном полу; полыхавшее серое пламя заставляло его извиваться, словно черную змею, а сам призрак, подняв голову, бычьим ревом разбудил эхо под сводами подвала.

Михаю большего и не требовалось. Он повернулся вместе со своим грузом и понесся во всю прыть обратно. В середине коридора была одна-единственная роковая ступенька, ризничий ее не заметил, споткнулся и — хорошо еще язык не прикусил! — растянулся на каменном полу вместе с сидевшим на нем его преподобием. Падая, он разбил фонарь, свет погас, и, оставшись в темноте, оба духовных лица, перегоняя и толкая друг друга, пустились бежать куда глаза глядят. Собственно говоря, глаза их ничего не видели, ибо наступила адская темнота и двигаться они могли лишь на ощупь. Вход на лестницу беглецы не смогли бы найти, обладай они всей мудростью мира, вместо него они попали в коридор с решетчатой дверью, сквозь которую ласково светила луна. К ней они и устремились. И вот они уже стояли перед дверью. Неизвестно как Михай открыл дверь, и они выскочили наружу.

Подвальная дверь выходила в сад, садовая калитка в поле; мужи, изгонявшие бесов, с огромной скоростью мчались по заросшей репейником стерне через заросли стальника. Ноги у священника уже не болели. Он излечился от подагры, да так, что выдержал соревнование с поджарым ризничим и оказался в постели на три секунды раньше, чем Михай, из которого жена три дня не могла слова вытянуть.

На следующий день господин Махок с величайшим трепетом отправился в графский замок.

Он был честным, простым человеком, скорее готов был допустить существование бесов, чем плохих людей, и то, что видел собственными глазами, не подвергал сомнению, не доискивался самых глубин запретных для смертного тайн. Он теперь свято верил, что замок посещают обреченные на вечную муку души, ломающие на ночных пиршествах фазаньи дужки, чтобы узнать, кто раньше выйдет замуж.

Однако графиню он нашел в необычно хорошем настроении. Она была в радостном возбуждении и весьма любезно приняла посетителя, которого не удивила столь быстрая смена настроения, ибо господин Махок привык, что графиня сегодня мрачна, а завтра чересчур весела.

— Я провел ночь в замке, — сказал священник, сразу переходя к сути дела.

— О, спасибо, тысяча благодарностей, преподобный отец.

Уже само ваше присутствие изгнало из замка призраков. Этой ночью снизу не доносилось никакого шума.

— Не доносилось никакого шума? — приподнимаясь, ошеломленно спросил духовник. — Вы ничего ночью не слышали, графиня?

— В доме царила библейская тишина и аркадская безмятежность. И внизу и наверху.

— А я вот не спал и снов не видел, и, если потребуется, у меня есть доказательства в виде синяков и ссадин на локтях, а кроме того, имеется живой свидетель — ризничий, которого и сейчас еще трясет лихорадка, потому что он никогда и нигде не слыхивал столь богомерзкого, адского шума, как этой ночью в склепе замка, куда я лично спускался и где видел самого злого духа. Сразиться с ним мне помешал мой жалкий ризничий, и на сей раз я пришел к вам, графиня, заявить, что я тут ничего поделать не могу. Замок проклят! Как можно скорее уезжайте отсюда в город, куда призраки вслед за вами не побегут. Иного я не могу посоветовать вам, графиня.

Приложив к груди кончик среднего пальца левой руки, графиня с величавой гордостью произнесла:

— Оставить замок лишь потому, что в нем по ночам воскресают духи моих предков? О, вы плохо меня знаете! Тем больше оснований, чтобы я осталась тут, в доме, где я встречаюсь со своими предками, которые меня знают, со мной разговаривают, удостаивают своих посещений, изволят к себе приглашать! Разве это не главный стимул моего проживания в Бондаваре? Ценность замка в сотни раз увеличивается присутствием в нем духов моих предков, pretium affection!.[31]

Господин Махок только хотел было ответить словами, которые вертелись у него на языке: «Ну, графиня, если вы здесь остаетесь, то я не останусь, ищите себе другого исповедника». Но тут кое-что пришло ему в голову. Ad vocem,[32] исповедник!

— Скажите, графиня, если у вас столь тесные связи с призраками, как могло случиться, что этой ночью вы не слыхали шума дьявольского шабаша?

Тут на бледном лице графини выступили два круглых красных пятна, и она в замешательстве опустила глаза.

Но священник не отрывал от нее острого взгляда, и от него некуда было спрятаться. Графиня медленно опустилась на колени перед священником и, ударяя себя рукой в грудь, прошептала:

— Pater, peccavi![33] Есть один грех, в котором я никогда вам не каялась. Он так гнетет мою душу!

— Какой же это грех?

— О, мне страшно!

— Не бойся, дочь моя! — милостиво произнес священник. — Бог простит.

— Да, в это я верю. Но боюсь, что вы, вы станете надо мной смеяться.

— Ах! — Священник даже откинулся на спинку стула, услышав такое странное заявление.

Графиня поднялась с колен и поспешила к секретеру. Открыв один из потайных ящичков, она вынула альбом в роскошном переплете из слоновой кости, обрамленной эмалью, с золотыми застежками.

— Посмотрите этот альбом.

Священник расстегнул застежки, открыл альбом и начал рассматривать обычную коллекцию портретов, которые так часто лежат на столиках в дамских будуарах.

Духовник понять не мог, что удивительного в этих фотографиях. Все это были портреты знаменитых людей, известных государственных деятелей, музыкантов, поэтов, артистов, с которыми интересно водить знакомство. Не было ни одной фотографии, при виде которой господин Махок почувствовал бы какую-то неловкость. Правда, мысленно он отметил, что лица на всех фотографиях были гладко выбриты. Кое-какие портреты были ему знакомы: Ференца Листа, Лендваи, Ремени, Кароя Ваднаи, Сердахеи и многих зарубежных знаменитостей, не носивших ни усов, ни бороды.

Заметил он еще одну особенность: на некоторых страницах вместо фотографий были пустые места, прикрытые кусочками черной вуали. Это обстоятельство заставило его задуматься.

— Разумеется, ваша коллекция очень интересна, — сказал священник, перелистав весь альбом. — Но, собственно говоря, что все это значит?

— Я должна исповедаться! — шепнула графиня на ухо духовнику. — В этом альбоме заключены мои сумасбродства и грехи. Я поручила одному венскому торговцу предметами искусства присылать мне все фотографии мужчин с бритым лицом, где бы они ни появились. Среди этих портретов я ищу свой идеал. Ищу долгие годы. Иногда мне кажется, что я его нашла. Он захватил мою душу. Я буду ему принадлежать. Я называю его своим женихом. Ставлю портрет перед собой и часами мечтаю о нем. Мы разговариваем, рассказываем друг другу прекрасные истории, говорим нежные, ласковые слова, и пьянящее счастье обманчивой фантазии охватывает мое сердце. Глупо, конечно, но что-то шепчет мне: это грех. До сих пор я не могла решить, надо ли покаяться в этом, как в грехе, или умолчать, как о сумасбродстве? Как вы считаете, отец мой?

Господин Махок находился в затруднении. В объяснении к десяти заповедям в Библии, правда, говорится что-то о «грехе, совершенном глазами», но о фотографиях там не упоминается ни единым словом. Это следовало бы решить Вселенскому собору.

— Говори, дочь моя. Графиня продолжала исповедь.

— И когда я часами грежу перед избранным мною портретом, изображенный на нем человек является потом мне во сне. Словно небесное видение, возникает он предо мною, и мы бродим, взявшись за руки, по залитым потусторонним светом полям и цветущим лугам, где каждый листок бросает прозрачную тень и где все люди молоды и счастливы.

Графиня заплакала.

— Это грех?

Господин Махок с облегчением вздохнул. Он нашел название редкому грехопадению.

— Да, разумеется. Это чародейство. Но какое же придумать наказание?

— Я тоже так думаю, — поспешила опередить его графиня. — Свой грех я искупаю, сжигая в камине портрет того, кто явился мне во сне, а опустевшее место в альбоме прикрываю куском вуали.

Так вот откуда пустые места в альбоме!

Господин Махок нашел, что вид poenitentiae[34] избран удачно. Жертва очищения огнем! В Писании, правда, указан «козленок», но сойдет и фотография.

Теуделинда продолжала:

— Во время таких видений я обычно сплю глубоким сном. Моя душа оставляет землю и возносится на небеса, никаким земным чувствам я не подвластна, я превращаюсь в духа. Поэтому, как бы шумно ни было внизу, я ничего не слышу.

— Значит, ты, дочь моя, этой ночью не слышала беснования призраков, потому что находилась в мире сна и грез?

— Confiteor,[35] — шепнула дама, склонив лицо.

«Нечего сказать, хорош замок, — подумал про себя господин Махок. — Предки приходят сюда с того света служить мессу и кутить, а их живая племянница разгуливает по раю. В конце концов они могут делать, что им вздумается, на то они и графы.

Бедному человеку подобные экстравагантные выходки и в голову не придут. Но вот как поступить богобоязненному сельскому священнику, которому люди в сермягах каются только в заурядных грехах?» Он бы не возражал, если бы в таком сложном деле человек духовно более сильный навел вместо него порядок, а сам он понятия не имел, что делать с призраками графини — ни с искусителями, ни с соблазнителями. Один раз уже прогнали его прочь, а за другими ему и не угнаться! Лучше всего отступиться.

— Дочь моя! Покаяние, которое ты на себя наложила, правильное и внушено тебе свыше. Ты сожгла фотографию человека, явившегося тебе в последнем волшебном видении?

— Нет, — ответила графиня.

— А почему? — строго спросил священник, обрадовавшись, что все-таки нашел в грехе каявшейся нечто подлежавшее отпущению.

— Этот портрет нельзя бросить в огонь.

— Почему нельзя?

Вместо ответа графиня раскрыла в альбоме тайник и показала, что там было спрятано.

— Ах! — воскликнул священник, увидев портрет, который он тотчас же узнал.

Это была фотография аббата Шамуэля, главы безымянного, вернее носящего много имен монашеского ордена.

— Мой посредник получил распоряжение, — объяснила графиня, — присылать фотографии всех красивых мужчин с бритыми лицами. Сам того не зная, он совершил грех, прислав портрет духовного лица. Грех лежит на мне.

— Ты и с ним ходила во сне под руку по райским кущам?

— Меа culpa,[36] — простонала графиня, прижимая руки к груди.

У священника возникла спасительная мысль.

— Само небо подсказало тебе мысль не бросать в огонь эту фотографию, как все прочие. Тем самым ты нашла лекарство от своей душевной болезни. Само провидение послало тебе этот портрет, ибо после тщеславных мирских мечтаний ты обрела истинный идеал и под его руководством даже в этом мире сможешь обрести блаженство. Его возвышенный характер и священный сан изгонят прочь из твоего сердца все нечистые земные помыслы и поведут тебя в счастливые обители чистой благости уже не во сне, а наяву. Он обладает достаточной духовной властью, чтобы изгнать из замка всех призраков, будь то искусители или соблазнители, ибо происхождение у них у всех одно.