Черные алмазы

ДВА ОЧКА ФОРЫ

У поединков на саблях есть одно курьезное преимущество: их не обязательно хранить в тайне. О них говорят повсюду уже накануне вечером, словно о каком-нибудь увлекательном пари. За последнее время, правда, случилось несколько поединков на саблях со смертельным исходом, и все же они не окружены такой таинственностью, какая сопутствует дуэлям на пистолетах. К тому же и для секундантов они менее опасны. Если один из противников умрет от ран, услужливый врач преспокойно докажет, что человек скончался не от полученной раны, а от какой-нибудь застарелой хвори, которая и без этой раны в течение двух суток унесла бы его в могилу; а кто в наше время станет поднимать шум из-за сорока восьми часов чьей-то жизни!

Предстоящую дуэль Ивана и маркграфа Салисты обсуждали во всех клубах, словно театральную премьеру.

А больше всех распространялся о ней сам Салиста в компании приятелей, собравшихся вечером в клубе, у камина.

Среди них были и все четверо секундантов.

Юным аристократам обычно хорошо известны успехи каждого из них в фехтовании: ведь им не раз приходилось меряться силами на уроках у одного и того же учителя. И потому они заранее могут судить об исходе любой встречи.

Салиста был известен как отменный фехтовальщик. На счету у него было немало дуэлей, в которых он неизменно посрамлял своих противников.

Он владел одним мастерским приемом, который мало кто может отразить: молниеносным ударом снизу, минуя клинок противника, распороть ему живот. Если же противник успешно парирует удар, он при этом настолько теряет темп, что неизбежно оставляет лицо не защищенным от мгновенного терса.

Салиста не ощущал неловкости из-за прерванной им дуэли.

В другом случае человек, который пошел на это, по крайней мере несколько недель не решился бы появляться в обществе, да и само общество дало бы ему понять — рискни он там появиться, — что он вел себя не вполне корректно; однако в иные времена все возможно, да и сами мы иногда бываем не слишком-то щепетильны.

Так что маркграф Салиста мог позволить себе похваляться сколько душе угодно.

— Посмотрим, на что способен этот ученый. Это вам не математика, как при стрельбе из пистолета. Испытаем, как он сможет парировать терс, когда сабля вдруг бьет тебя снизу — гоп!

Граф Геза одернул хвастуна:

— Друг мой, тебе следует помнить, что Иван вполне по-рыцарски обошелся с тобой, согласившись после пистолета на сабли. И учти также, что это видный ученый, его чтит страна, на благо которой он служит.

— Ладно, ладно! Не бойтесь, не убью я его. Только отрежу кончик носа, вот и все! Чтобы осталось хоть что-нибудь на память о нашей ссоре! Ведь и очень ученый человек может существовать без носа! В конце концов не носом же он впитывает знания. По крайней мере, нос не будет помехой, когда он уставится в телескоп на звезды.

Но тут уж вмешался и граф Эдэн и решительно вступился за нос своего подопечного.

В конце концов графу Салисте пришлось удовольствоваться одним ухом Ивана. Большего ему не разрешили.

Граф Эдэн протестовал даже против этого. «Ограничься легким ранением в руку. Этого вполне достаточно».

А граф Иштван высказал даже такое предположение:

— Милый Салиста! Ну, а вдруг этот выходец из-под земли изрубит тебя?

— Что? — взорвался капитан; он стоял у камина, расставив ноги. — Я даю ему два очка форы. Я предоставляю ему возможность первым нанести два удара мне в руку, но, зато потом я разделаюсь с ним! Спорим! Кто принимает пари?

Эта неумеренная бравада завершила спор, и общество разошлось.

Вопрос упирался лишь в то, чтобы секунданты оказались достаточно расторопными и вовремя вмешались бы, прежде чем этот вчерашний зуав искромсает ученого.

На другой день рано утром противники встретились в Зуглигете.

Местом для поединка выбрали большой танцевальный зал ресторана «Фазан».

Секунданты предварительно усыпали весь пол в зале толченым мелом, чтобы дуэлянты не поскользнулись.

Затем велели обоим противникам, находившимся в соседней комнате, раздеться до пояса.

После этого их ввели в зал.

Тянуть жребий для выбора позиции не пришлось, потому что окна в зале были со всех сторон.

Секунданты принесли сабли и объявили противникам условия.

«До первой крови. Колоть запрещается».

Салиста запротестовал. До первой крови — так не пойдет. Надо драться до тех пор, пока одна из сторон не выйдет из строя.

Все пытались переубедить его, но Салиста стоял на своем.

— Давайте же наконец сабли! — воскликнул тут Иван. — Еще насморк схватишь, стоя здесь полуголым!

Эти слова положили конец препирательствам. Секунданты роздали сабли, а затем развели обоих противников на нужную дистанцию.

Оба были раздеты до пояса. Бросалось в глаза геркулесовское сложение Салисты; но и Иван тоже выглядел мускулистым, закаленным. Он был менее массивен, но его костистые, жилистые, длинные руки и выпуклую грудь также нельзя было не отметить.

Оба прикрыли головы поднятой кверху рукой, скрестив лезвия сабель и заложив назад левую руку. Клинки несколько мгновений ловко обходили друг друга, пытаясь нанести удар в руку, затем осторожно и чуть слышно столкнулись. Дуэлянты впились взглядом друг в друга, пытаясь разгадать намерения противной стороны.

Салисте очень хотелось оставить метку на лице противника. Для этого надо было нанести искусный удар, потому что лицо тщательнее всего защищают рукой.

Но когда Салиста делал выпад, Иван нанес ему двойной контрудар, — что требует необычайной быстроты, — и достал противника: он разрезал вдоль мышцу на правом предплечье Салисты.

После такого удара кровь обычно показывается не сразу, что объясняется строением мышечной ткани.

— Поединок продолжается! — воскликнул Салиста. — Крови нет!

Но теперь уж он забыл уговор ограничиться отметиной на лице противника; он пустил в ход свой испытанный прием — удар в нижнюю часть туловища, от которого очень трудно защититься и который — если достигает цели — нередко становится смертельным. Тот, кто плохо парирует, неизбежно становится жертвой этого удара, тот же, кто сумеет защититься, в следующее мгновение получает удар в голову.

Однако Иван никак не парировал удар — ни хорошо, ни плохо.

Салиста не подумал о том, что дуэльные сабли обычно бывают короче учебных и боевых кавалерийских сабель, или просто недоглядел, что у противника на редкость длинные руки.

Иван не парировал удара снизу, а подставил поднятую руку и позволил сабле противника скользнуть в нескольких миллиметрах от тела, сам же нанес Салисте ответный удар именно там, где поразил его в первый раз: второй удар рассек мышцу накрест.

Вот вам два очка форы!

Это двойное ранение уравняло мышечную силу обоих противников.

Однако Салисту второй удар привел в совершенную ярость.

Взревев, словно раненый зверь, ринулся он на противника и изо всей силы опустил саблю ему на голову. Ударил, как мясник топором. Чудо, что обе сабли не разлетелись в куски.

Иван же по всем правилам отпарировал удар высоко поднятой рукояткой своей сабли так, что острие его даже не коснулось, и прежде чем противник успел изготовиться для очередного удара, в молниеносном темпе ответил ремизом, обрушив страшной силы удар на голову и лицо Салисты.

Счастье, что сабля оказалась легкой, не то она надвое рассекла бы череп.

Салиста зашатался, инстинктивно прикрывая голову левой рукой, а затем повалился на бок, вцепившись в эфес бессильно повисшей сабли. Секунданты подбежали, чтобы поднять его.

Иван, опустив саблю лезвием вниз, стоял с бесстрастным, холодным, как мрамор, лицом.

Секунданты поспешили к нему с поздравлениями.

— Удовлетворены ли эти господа? — спросил Иван.

— Смею надеяться, что удовлетворены, — ответил граф Эдэн.

— Лучше нельзя было и сделать. Спор улажен.

С этими словами Ивана проводили в соседнюю комнату — одеться.

Когда Иван возвратился в зал, его противник уже пришел в себя. Оба врача суетились возле него: один залеплял пластырем раны на голове, другой — на руке.

Иван, согласно рыцарскому обычаю, подошел к Салисте для примирения.

— Прости, друг!

Салиста учтиво протянул ему левую руку.

— Ах, о чем говорить! Отличный удар был этот, последний. Первые два — не в счет. Я ведь сказал, что дам два очка форы. Ну, а третий удар — дай боже! Впрочем, пустяк: через неделю все заживет.

Иван спросил врачей, не опасны ли раны.

— Пройдет! — ответил за них Салиста. — Я сотнями раздавал удары другим, настал черед получить их мне самому. Все это я ни в грош не ставлю. Но терзает меня боль, которую ни арника, ни пузырь со льдом не могут унять. Излечить от нее может только тот, кто причинил ее. Скажи по чести, ты когда-нибудь был военным?

— Ну, а как же! — сказал Иван. — Я был гусарским офицером во время освободительной борьбы.

— Ах, черт побери, что ж ты не сказал раньше? В каком полку ты служил?

— В гусарском полку Вильгельма. По всей вероятности, я единственный, кого ты оставил в живых как свидетеля поражения после того, как порубил остальных.

Присутствующие расхохотались, а раненый громче всех. Врачи выговаривали ему, запрещая смеяться, не то отлепятся все пластыри на лице.

— Ну, ладно, — сказал Салиста, — тогда я буду смеяться только одной половиной лица. Благослови тебя господь, друг. Теперь твой удар для меня — не позор! Ведь я получил его от солдата, а не от какой-нибудь тыловой крысы! Подойди, поцелуй меня в щеку, которая еще цела. Вот так. Целуй, брат. Правую руку я не могу подать, ты начертил на ней крест. Это тоже у тебя получилось неплохо. Гусарский удар. Ничего не скажешь.

И противники расцеловались.

Но Салиста спустя мгновение снова потерял сознание от потери крови, и Иван поддерживал его голову, пока врачи его перевязывали, а затем помог перенести раненого в карету.

— Добрый малый! — решили между собой все эти безукоризненные джентльмены.