Черный дембель. Часть 5

Глава 13

Запах тройного одеколона и чеснока смешался в салоне такси с табачным дымом. Бурцева курила и пересказывала нам «последние новости». Табачный дым подобно туче собирался у потолка и протягивал тонкие щупальца к приоткрытым окнам. Я больше по привычке, чем из необходимости краем глаза следил за дорогой. Посматривал и в окно на вечернюю Москву, освещённую сейчас лишь светом фонарей и автомобильных фар. Думал о том, что уже почти привык к виду нынешней столицы (почти лишённому привычных для меня по прошлой жизни ярких разноцветных огней и столичного лоска). Замечал, как таксист то и дело с любопытством смотрел через зеркало заднего вида на пассажирок. Слушал Настины рассказы.

Бурцева сообщила нам, что «Мишеньку» в канун Международного женского дня откомандировали в одну из стран соцлагеря (на это Насте намекнул её отец). Она гадала, каким подарком её порадует Елизаров по возвращении и одновременно сожалела о том, что мы «все вместе» не посидим в её любимом ресторане «Прага», где подавали блюда чехословацкой кухни (при упоминании названия ресторана наш водитель скосил на меня взгляд и выпрямил спину, словно исполнил команду «смирно»). Анастасия сказала, что её мама ещё с прошлых выходных работала у деда на даче: там «много свежего воздуха», и была «необходимая ей для работы» тишина. А вот Настин отец остался сегодня дома и «с нетерпением» ждал гостей.

Мы поднимались по ступеням к квартире Настиных родителей, когда Лена мне шепнула:

— Елизаров уехал. Что будем делать?

Я шепнул в ответ:

— Разберёмся. Не переживай.

Евгений Богданович Бурцев встретил нас в прихожей. Невысокий, крепкий, гладковыбритый, с большими «умными» залысинами. Наряженный в тёмно-синий халат, из-под которого выглядывали спортивные штаны с белыми лампасами. От него пахло табачным дымом и крепким чаем. Евгений Богданович будто между делом обменялся со мной рукопожатиями и тут же сосредоточил своё внимание на Котовой. Бурцев сходу выдал Лене полдюжины комплиментов, поцеловал её руку. Перекинулся парой фраз со своей дочерью. И едва ли не у порога квартиры озвучил наше расписание на этот вечер: душ, ужин, отдых.

Хозяева выделили нам с Леной гостиную — ту самую комнату, где я ночевал в сентябре, и где громко отсчитывали секунды настенные часы. Котова то и дело показывала мне то на обои, то на телевизор, то на потолок и шептала: «Серёжа, смотри какая прелесть. Как красиво смотрится. Чудно, правда?» А я поймал себя на том, что не восторгался роскошной по нынешним временам квартирой Бурцевых: свежи были воспоминания о том доме «на Рублёвке», в котором я обитал в последние два десятка лет прошлой жизни. Импортный телевизор, «клёвые» обои на стенах и «высокие» потолки меня сейчас не впечатляли.

На помывку я отправился первым — пока Лена и Настя без умолку обменивались «важной» информацией. Нарядился в чистую футболку и в почти новые треники. Скромно стоял у стены в столовой и наблюдал за тем, как Настя и её отец накрывали на стол. Обсуждал с Евгением Богдановичем уже озвученные правительством планы по подготовке столицы к пока ещё далёкой Летней Олимпиаде тысяча девятьсот восьмидесятого года. Вслух рассуждал о перспективах московского «Динамо» на стартующем через месяц чемпионате СССР по футболу. Выслушал от Насти инсайдерскую информацию о том, какие новые фильмы скоро выйдут на экраны страны.

Уселись ужинать — Котова первым делом восхитилась красивой сервировкой стола («как в ресторане»). Чем вызвала довольную и горделивую улыбку на лице Бурцева. А вот Ленины похвалы расставленным на столе красиво украшенным блюдам не попали в намеченную цель. Настя печально улыбнулась и сообщила, что все салаты и холодные закуски она купила в ресторане гостиницы «Украина». Бурцева призналась, что плохо готовит. Анонсировала, что «папину яичницу мы попробуем завтра утром». Пообещала, что в финальной части ужина подаст нам «настоящий индийский» кофе, который она сварит на плите специально для нас.

Блюда из ресторана московской гостиницы мне понравились меньше, чем те, которые подавали в новосоветском ресторане «Московский». Но Котова их нахваливала. Пусть и не так активно, как она восторгалась гостеприимством хозяев квартиры. С салатами и с закусками мы покончили быстро. Настя и Лена ушли на кухню — варить кофе. Евгений Богданович прогулялся к почтовым ящикам — проверил, не принесли ли «важную корреспонденцию». Вернулся он ещё до появления на столе чашек с кофе, довольный и благоухающий свежим запахом табачного дыма. От явившейся из кухни Анастасии тоже попахивало сгоревшим табаком.

К кофе Бурцева подала нам коробку с конфетами.

— Попробуйте, — сказала она. — Это очень вкусно.

— Птичье молоко, — прочла Лена название конфет на коробке.

Взглянула на меня и заявила:

— Серёжа, они называются так же, как и твой торт.

Она взяла из коробки одну конфету, надкусила её. Прислушалась к вкусовым ощущениям.

Я не заметил на её лице восторга.

— И по вкусу похожи… немного, — сказала Лена.

Тут же поспешно добавила:

— Действительно, вкусно. Попробуй, Серёжа.

Бурцева взглянула на меня.

— А что за торт? — спросила она.

— Его Сергей тоже назвал «Птичье молоко», — сообщила Лена. — Один такой он подарил мне на день рождения в позапрошлом году. Очень вкусный был торт. Серёжа украсил его шоколадной розой.

Евгений Богданович хмыкнул и заявил:

— Дорогой подарок. Мне говорили, что Чернов просит за свои торты по сорок рублей.

Он покачал головой, сощурил глаза.

— Хорошо живут советские граждане в Новосоветске, — сказал Бурцев. — Раз у них есть средства на покупку таких тортов.

Настя пожала плечами.

— Сорок рублей? — сказала она. — И что тут такого?

Она посмотрела на отца, перевела взгляд на меня.

Сообщила:

— Я бы с удовольствием тоже купила себе такой тортик.

Взгляды всех сидевших за столом людей скрестились на моём лице. Я неспешно сделал из чашки глоток кофе.

Поставил чашку на блюдце, поднял на Настю глаза и заявил:

— Мы с Леной с огромным удовольствием изготовим для вас торт «Птичье молоко». Завтра. Днём. Если найдём необходимые продукты и инструменты. Это будет всего лишь маленькая благодарность за ваше гостеприимство.

Ещё за ужином мы спланировали расписание на десятое марта. Я сразу же заявил, что на вечер запланировал «встречу с приятелем». А утром мы с Леной отправимся в Малый Кисловский переулок, чтобы Котова взглянула на ГИТИС. Бурцева тут же заявила, что пропустит завтрашние занятия в университете и поедет в театральный институт вместе с нами.

— А что такого, папа? — сказала она в ответ на укоризненный взгляд отца. — В универе завтра ничего важного не будет. А Лена и Сергей приехали к нам всего на один день.

Настя пообещала, что сама проведёт для нас экскурсию по Государственному институту театрального искусства. И попросила, чтобы я составил список всего, что мне понадобится для приготовления торта. Я сразу же исполнил её просьбу — Бурцева сунула составленный мною список в руки своего отца. Заявила, что всё необходимое для торта «купит папа».

Она пожала плечами и заявила:

— Ты сам виноват, папочка. Где есть вина, там должна быть и кара. Я попросила бы Мишу, если бы ты не отправил его в эту дурацкую командировку.

К театральному институту мы отправились в понедельник утром (после того, как расправились с приготовленной полковником КГБ яичницей). Обошлись без услуг московских таксистов — доехали в метро до станции «Арбатская». В вагоне метро было многолюдно, душно и шумно. Настя ещё в пути взвалила на себя функции нашего экскурсовода и рассказывала нам о Государственном институте театрального искусства (приправляла своё повествование многочисленными «мудрыми» цитатами и «крылатыми» выражениями). Из её лекций я узнал, что находился ГИТИС сейчас в здании усадьбы восемнадцатого века. И что в том здании Наполеон Бонапарт «устроил конюшню», когда в тысяча восемьсот двенадцатом году «ненадолго» захватил Москву.

До Малого Кисловского переулка мы дошли от выхода из метро хорошо мне знакомым по прошлой жизни маршрутом. На этих улочках я «тогда» бывал много раз. Потому что в середине девяностых годов мы с Артурчиком «получили» помещение в Среднем Кисловком переулке, где разместили один из своих московских офисов. Тогда я неоднократно проезжал мимо ГИТИСА — частенько видел рядом с ним знакомые мне по советским и российским фильмам лица актёров. На этот раз мы по пути к институту никого из нынешних или будущих знаменитостей не встретили. На территорию бывшей усадьбы попали без проблем. Настя Бурцева повела нас прямиком к центральному входу театрального вуза, на ходу зачитывала лекцию.

— … Это первый в мире вуз, который давал высшее образование актёрам драматического театра, — рассказывала Настя. — На первом и на втором этажах здесь находится актёрский факультет. На третьем режиссерский. А сзади этого здания театроведческий факультет, где учится моя хорошая подруга, о которой я вам уже рассказывала…

В главном корпусе института я первым делом расстегнул куртку — тут было тепло и душно, как в метро. С верхних этажей доносились приглушённые расстоянием человеческие голоса. Настя повела нас к центральной лестнице. Но я остановился и заявил, что дальше не пойду. Сказал, что Бурцева и без меня «всё» здесь Лене прекрасно покажет и расскажет. Попросил у Котовой шариковую ручку и блокнот, который Лена теперь постоянно носила у себя в сумке. Заявил девчонкам, что подожду их «внизу». Бурцева растеряно моргнула и вдруг сощурила глаза. Посмотрела на блокнот и спросила: уж не сюжет ли для нового рассказа я придумал. Я ответил ей, что «не то чтобы придумал». «Запишу, пока ничего не забыл», — сказал я и присел на корточки около лестницы.

Девчонки с пониманием отнеслись к моей просьбе. Настя мне улыбнулась, Лена легонько прикоснулась к моему плечу. Котова и Бурцева развернулись и ушли на второй этаж. А я расположился у лестничных перил, открыл на чистой странице блокнот и взялся за составление очередного «московского сна» (тему которого придумал ещё в Новосоветске). В стенах театрального института работалось быстро, легко и с вдохновением. Висевшие на стенах портреты театральных деятелей своими строгими взглядами будто подстёгивали работу моей памяти и помогали в работе. То и дело проходившие к лестнице студенты рассматривали меня с интересом, но не отвлекали вопросами. А вот я временами отвлекался — бросал взгляды на стройные ноги поднимавшихся по ступеням будущих актрис.

В квартиру Бурцевых мы вернулись незадолго до полудня. И обнаружили, что Евгений Богданович возвращался сюда до нас. На кухонном столе мы увидели часть моего вчерашнего заказа — прочие продукты я нашёл в холодильнике. Я тут же мысленно пробежался по хранившемуся у меня в памяти списку ингредиентов для торта «Птичье молоко». Убедился, что и необходимое для работы над тортом оборудование теперь было в наличии. Проверил работу газовой плиты. Облачился в тот самый фартук, в котором меня встретил Настин отец, когда я явился в эту квартиру впервые (в сентябре прошлого года). Поднял взгляд на лица наблюдавших за мной девчонок (Бурцева и Котова скромно стояли около кухонного окна).

Заявил:

— Работаем.

Тесто для шоколадного брауни делала Котова. Под моим чутким руководством. Приготовленную Леной кремообразную массу я вылил в сковороду и отправил в духовку.

Объявил перерыв. Наблюдавшая за нашими кулинарными трудами Настя Бурцева покинула свой пост у окна и сварила нам кофе. Она расставила на столе чашки.

— Сергей, — сказала Бурцева, — а можно я почитаю то, что ты записал сегодня в ГИТИСе?

Я пожал плечами, ответил:

— Читай. Блокнот у Лены. Но условие прежнее.

Настя кивнула.

— Я не расскажу о твоих рассказах папе, — сказала она. — Честное комсомольское.

Котова под моим присмотром разрезала на две половины уже чуть поостывший брауни, когда на кухню вернулась Бурцева. От Насти пахло табачным дымом. Бурцева выждала, пока Лена завершит работу по разделению коржа.

Анастасия взглянула на меня.

— Мрачные у тебя, Сергей, сюжеты для рассказов, — произнесла она. — Взрыв в вагоне московского метро. На Арбатско-Покровской линии. И снова семьдесят седьмой год. Семеро погибших. Кошмар.

Я заметил, как вздрогнула Котова. Лена стрельнула в меня взглядом, но тут же опустила взгляд на шоколадный брауни.

Бурцева покачала головой и процитировала:

— Мозг есть то место, в котором возникают удовольствия, смех и радости. Из него же происходят тоска, скорбь и плач. Это сказал Гиппократ.

Она вздохнула и заявила:

— Сергей, но ведь я тебе уже говорила, что тысяча девятьсот семьдесят седьмой год для фантастического рассказа это слишком рано. Перенеси действие рассказа в восьмидесятые. Иначе читателям будет сложно такое представить…

Яичные белки для суфле взбивала Лена. Делала она это ручным механическим миксером, который я обнаружил в хозяйстве Бурцевых (его наличие Настю удивило — до нашего с Леной появления на этой кухне миксер уже несколько лет не извлекали из шкафа). Я тем временем растапливал на водяной бане плитки шоколада.

— И что это будет? — спросила Настя, когда я рисовал на клеёнке детали для объёмного пазла.

— Скоро увидишь, — пообещал я.

Форму для торта я снова сделал из сита (нового, купленного сегодня Настиным отцом в магазине). Варил инвертный сироп для шоколадного теста, пока Лена укладывала в форму брауни и выливала на него первую порцию суфле. Со своей частью работы Котова покончила быстро — наблюдала за тем, как я готовил шоколадное тесто.

Шоколадные танки (уже собранные из деталей) отправились в морозильную камеру. Шоколадное тесто для розы остывало на столе. Зажатое между двумя коржами брауни суфле «Птичье молоко» застывало в холодильнике.

Я объявил очередной перерыв.

Котова сварила кофе. Мы уселись вокруг кухонного стола, обсуждали кулинарные рецепты. Бурцева курила — спешила «заправиться» никотином до возвращения с работы отца (при нём она к сигаретам не прикасалась).

Завершали мы работу над тортом «Птичье молоко» уже под присмотром вернувшегося с работы Бурцева. Евгений Богданович с нескрываемым любопытством наблюдал за тем, как я соединял шоколадные лепестки розы. Поглядывал, как Лена покрывала торт глазурью. Задавал касавшиеся нашей работы вопросы, словно перенимал опыт. Запах табачного дыма в кухне он будто не замечал. Но и сам при дочери не дымил — выкурил сигарету, когда Лена и Настя ушили в гостиную.

За финальными штрихами в работе над тортом наблюдали и Настя, и Евгений Богданович. Они замерли плечо к плечу около окна, смотрели, как я уложил поверх ещё не застывшей глазури шоколадную розу («Как настоящая», — шепнула Бурцева). Рассматривали установленные по разные стороны от стебля розы танки («На тридцать четвёрки похожи», — заявил Бурцев). Я пояснил, что нынешнюю композицию создал впервые; и что название для неё пока не придумал.

— Очень красиво получилось, — сказала Настя. — Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами. Это Сенека.

— И когда мы эту красоту разрежем? — спросил Бурцев.

— Папа!

— А что такого? Это ведь торт.

Евгений Богданович пожал плечами.

— Красивый торт, — произнёс он. — Но… красота — это королева, которая правит недолго. Это твой Сократ сказал, между прочим.

— Я знаю.

Бурцева с удивление взглянула на отца — тот улыбнулся и сообщил:

— С кем поведёшься…

Я посмотрел на часы — убедился, что пока не опаздывал.

— Суфле ещё плохо схватилось, — сказал я. — Пусть постоит в холодильнике. Но к утру торт будет готов.

Ещё вчера объяснил Бурцевым, что встречусь сегодня с «одним очень хорошим человеком», с которым познакомился ещё в январе. Пообещал, что вернусь «не поздно». Лена и Настя проводили меня в прихожую. Котова поцеловала меня на прощание. Я почувствовал, как Лена что-то сунула мне в карман куртки, где уже лежала чекушка с водкой, приправленной снотворным.

— Тебе это пригодится, — шепнула Котова.

И уже громче добавила:

— Удачи тебе, Серёжа. Не задерживайся.

Я спустился на два лестничных пролёта и только после этого извлёк из кармана полученный от Лены предмет. Удивлённо хмыкнул при виде отпечатанного на красной картонной обложке герба Советского Союза и надписи «КГБ СССР». Я открыл удостоверение, взглянул на чёрно-белую фотографию и тут же перевёл взгляд на слова: «Полковник Евгений Богданович Бурцев».

Произнёс вслух:

— Молодец, Котова. И когда только успела?