Черный дембель. Часть 5

Глава 16

Ринувшиеся по окончании хоккейного матча к первому выходу зрители не заставили себя долго ждать. Я услышал голоса, шаги. А затем и увидел вверху на лестнице первую группу подростков. Они выбежали за ворота и тут же устремились к стоянке, где светили фарами автобусы. Звонкие детские голоса будто устроили перекличку. Они звучали теперь и со стороны стоянки, и со второго этажа дворца спорта, откуда появлялись всё новые группы детей и беспрепятственно проходили мимо гостеприимно распахнутых металлических створок ворот. Топот ног, смех ругань, крики, споры. Пространство около юго-восточного выхода из дворца спорта «Сокольники» заполнилось звуками. То и дело вспыхивали огоньки на спичках. Будто туман, в направлении метро устремился табачный дым.

Выходившие из дворца спорта зрители не обращали на меня внимания. Почти никто из них не шёл в сторону притаившегося в тени БМВ. Почти все дети, подростки и взрослые шли в противоположную от меня сторону: кто-то на стоянку к автобусам, но большинство сразу направлялись в сторону метро. Услышал я и жалобные крики, и плач: людская толпа валила через узкую лестницу мощным потоком — не обошлось без травм. Я невольно представил, как весь этот поток из людей упёрся бы в запертые на замок железные ворота. Вообразил, какие бы звуки я сейчас слушал при таком повороте событий. Покачал головой. И тут же вспомнил рассказ Мирного о лежавших «тогда» на газоне неподвижных телах. Вспомнил, как Мирный со слезами в голосе повторил чужие слова: «Мы его забираем!»

— Пацыки! — услышал я пронзительный крик. — Они уезжают!

На фоне шума голосов я различил рычание двигателей. Свет фар на стоянке стал ярче. Он пришёл в движение — это двинулись с мест автобусы. Они поехали медленно, лучами фар словно отодвигали в стороны стоявшие у них на пути человеческие фигуры (фигуры детей и подростков). Звонкие крики сменились разочарованным гулом. Я смотрел на автобусы и на копошившихся рядом с ними людей. Подумал о том, что водителей уже предупредили: канадцы появятся не через этот выход. Наверняка, их предупредили об этом и «тогда». И «тогда» они вот так же тронулись с места и преспокойно уехали? В то самое время, когда за воротами первого выхода творилось настоящее сумасшествие? Я посмотрел на первый выход — из него всё ещё валил бурный и шумный людской поток.

Автобусы неторопливо поехали вдоль стен дворца спорта (к другому выходу?). Они выстроились в колонну, двигались по узкой дороге подобно поезду. Примерно каждый третий из скопившихся на стоянке детей и подростков ринулись за ними следом. Другая треть разочаровано зашагала в сторону метро, влилась в поток людей, что сразу же направлялись к метрополитену от юго-восточного выхода. Оставшиеся около дворца спорта человеческие фигурки разбились на группы и замерли. Они обменивались впечатлениями и демонстрировали друг другу свою «добычу». Одна из таких групп (пять человек разного роста и возраста) остановилась в пяти метрах от меня у края тротуара. Их резкие возгласы привлекли моё внимание. Я посмотрел в их сторону, увидел знакомые лица. Махнул рукой.

— Мирный! — окликнул я. — Смирнов!

Оба Смирнова дёрнули головами и посмотрели на меня. Поспешно спрятали в карманы пачки жевательной резинки, которые только что горделиво демонстрировали своим приятелям. Свет из окон дворца спорта пусть и едва добирался до них, но всё же падал на их лица. Я убедился, что не обознался. Паша Смирнов сейчас ещё больше походил на хорошо мне знакомого Мирного (в полумраке он выглядел старше, чем тогда в поезде). Я заметил, что парни насторожились: и Паша Смирнов, и его младший брат Никита (он сейчас стоял около газона, а не лежал на нём, прикрытый белой простынёй). Они будто напружинились, готовые ринуться не то в бегство, не то в бой (на защиту своих добытых во время хоккейного матча богатств: ярких наклеек и импортной жевательной резинки).

— Паша, Никита, привет, — сказал я. — Это я, Сергей. Мы с вами недавно в поезде познакомились. В январе, когда вы от бабушки возвращались. Вспомнили?

Я снял кепку, чтобы Смирновы получше меня рассмотрели. Парни немного расслабились, уже не походили на готовых мгновенно вспорхнуть с места птиц. Поздоровались со мной.

— Ты усы отрастил? — сказал Никита.

Я потрогал пальцем растительность на своей верхней губе.

— Шикарные, правда? — спросил я.

На полшага отошёл от БМВ. Паша усмехнулся, а его младший брат помотал головой.

— Не, не правда, — сказал Никита. — Не шикарные, а противные. На толстую гусеницу похожи.

Стоявшие рядом со Смирновыми подростки отреагировали на его слова громким смехом. Они не бросились в рассыпную, когда я подошёл к ним. Смотрели на меня, запрокинув головы.

— Паша, я слышал: ты на хоккейном матче жевательной резинкой разжился, — сказал я. — Добыл сразу несколько пачек. Молодец. Не продашь мне одну? За червонец.

Я вынул из внутреннего кармана куртки десятирублёвую купюру, продемонстрировал её парням. Павлик при виде денег нахмурил брови, словно задумался. Но тут же решительно качнул головой.

— Нет, — сказал он. — Не продам. Не могу.

Паша вновь настороженно посмотрел мне в лицо и сунул руки в карманы куртки. Будто проверил, не потерял ли свою добычу. Я извлёк из своего внутреннего кармана второй червонец, приложил его к предыдущему.

Спросил:

— А за двадцать рублей?

Старший из братьев Смирновых удивлённо вскинул брови. Он взглянул на деньги в моей руке. Мне почудилось, что он и его приятели вдруг перестали дышать.

— Двадцать рублей за одну пачку риги? — переспросил Паша.

Поднял на меня глаза, моргнул.

— Двадцать рублей, — подтвердил я. — За одну пачку.

— А давай!

Пашка (пока ещё не ставший Мирным) махнул рукой. Он извлёк из кармана маленькую упаковку с пятью пластинками жевательной резинки «Wrigley» и протянул её мне. Получил из моих рук две купюры по десять рублей.

Смирнов недоверчиво осмотрел деньги и поспешно спрятал их в карман брюк. Он тут же приосанился. Горделиво взглянул на приятелей, будто новый миллионер — те всё ещё изумлённо таращили глаза.

— Дядька, а у меня тоже есть рига! — воскликнул стоявший слева от Никиты Смирнова ушастый паренёк (его уши выглядывали из-под вязаной шапки). — Гони деньгу, дядька! Только я тебе за двадцать не продам. Четвертак давай! Вот.

Парень показал мне слегка изогнутую пачку жевательной резинки (извлёк он её будто из воздуха, как настоящий фокусник). Но я покачал головой и заявил, что одной пачки жвачки мне вполне хватит. Ушастый разочарованно вздохнул.

— Так бы и сказал, что у тебя денег больше нету, — проворчал он.

Я спросил у Смирновых:

— Много на матче сегодня было народу?

— Прилично, — сказал Паша. — Почти полный зал набился.

— Там же жвачку раздавали! — сообщил Никита. — Из моего класса пятеро пришли. А из Пашкиного почти все пацаны явились и даже две девки. И из нашего двора пацаны были. Мы удачно сидели. Канадцы прямо в нас жвачку бросали. Повезло…

Никита рассказывал мне о том, как иностранцы швыряли в зрителей хоккейного матча «ригой» (жевательной резинкой «Wrigley»). Похвастал, что поймал почти столько же пачек, сколько и его старший брат («только на одну ригу меньше»). Пожаловался, что милиционеры и солдаты запрещали собирать упавшую на пол жевательную резинку («но мы с пацанами её всё рано всю смели»). Рассказал он и о том, чьи жалобные крики я недавно слышал: однокласснику Никиты после матча «раздавили» руку (парень упал, и по нему «прошла толпа»). Никита тряхнул карманом куртки, в котором звякнули друг о друга значки. Сообщил мне, что надеялся на «обмен» с иностранцами (потому они с братом и рванули из дворца спорта в первых рядах), а те «не пришли к автобусам».

Я слушал торопливый рассказ младшего из братьев Смирновых; видел, как предлагавший мне жвачку за «четвертак» ушастый паренёк подошёл к капоту машины Высоцкого и чиркнул спичкой.

— Вэ, Мэ и английская Вэ! — громко прочёл парнишка надпись на логотипе автомобиля.

— БМВ, — поправил его Паша Смирнов. — Это немецкая машина. Из ФРГ. Мне батя рассказывал, что Высоцкий на БМВ сейчас ездит. Папка сам это видел. Но только у Высоцкого не серая машина, как эта, а синяя.

Ушастый паренёк потрогал логотип БМВ пальцем.

— Пацаны, дайте мне ножичек, — попросил он. — Я эмблемку эту отдеру. Медаль себе из неё сделаю. Клёвая медалька получится!

— Я тебе сейчас уши отдеру, — отозвался я. — Свали от машины, малой!

Я угрожающе топнул ногой. Ушастый паренёк на шаг попятился и от БМВ, и от меня.

— Дядь, а тебе что, жалко? — спросил он. — Или это твоя ВэМэВэ?

— Это моего друга машина, — сказал я. — Такие машины в Москве есть только у него и у Владимира Высоцкого. Вон, Паша знает.

Смирновы (оба) кивнули. Паша призывно махнул рукой.

— Поехали по домам, пацаны, — сказал он. — К автобусам не пойдём. Мне сказали, что у канадцев с нашими ещё одна игра будет. Там мы с ними и махнёмся. А сейчас их искать уже нету смысла: они, наверное, уже уехали.

Парни попрощались со мной, поочерёдно пожали мне руку (в том числе и ушастый парнишка). Они обменялись друг с другом короткими репликами и зашагали к метро, куда всё ещё направлялась вереница советских граждан, начинавшаяся около юго-восточного выхода из дворца спорта «Сокольники». Я отметил, что поток выходивших через распахнутые ворота первого выхода людей уже ослаб. Но он не закончился: люди по одному или небольшими группами всё ещё спускались по узкой лестнице. Фонари около дворца спорта по-прежнему не светили. Но света из окон здания хватало для того, чтобы люди видели дорогу под ногами. А горевшие в стороне метро огни служили теперь уже бывшим болельщикам хоккейного матча своеобразными маяками.

Я вернулся к БМВ, вновь прислонился к нему и наблюдал за спускавшимися по лестнице людьми: высматривал среди них Владимира Высоцкого. Ещё во время разговоров со Смирновыми я отметил, что света в окнах дворца спорта «Сокольники» не стало меньше даже после того, как большая и самая торопливая часть зрителей покинули трибуны ледовой арены. На газонах рядом с первым выходом на этот раз не появились накрытые белыми простынями тела. А во всё ещё звучавших на территории спорткомплекса голосах слышались веселые, а не горестные ноты. Я нащупал у себя в кармане ключ. Подумал о том, что явившийся с этим ключом к юго-восточному выходу человек (отправленный мною в качественный нокаут) наверняка уже ушёл от лестницы и растворился в толпе.

Через полчаса после окончания матча я всё же утратил терпение и направился к лестнице. По ходу убедился, что нокаутированного мной человека слева от выхода сейчас не было. Не увидел я на ступенях и контролёра. Навстречу мне спускалась троица старшеклассников. Парни выглядели невесёлыми (будто рыбаки, которые возвращались с рыбалки трезвыми, уставшими и без улова). Я мазнул взглядом по их лицам, поправил на голове кепку. По лестнице я взбирался неохотно, всё ещё поглядывал вверх и прислушивался к голосам и топоту шагов (но постукивание тяжёлых каблуков Владимира Высоцкого не услышал). Лестница, а потом и коридор (по которым я шёл) показались мне даже теснее и уже, чем я представлял раньше. На полу под моими ногами шуршали фантики от жвачек и от конфет.

Дорогу мне преградила невысокая худощавая фигура (мужчина выглядел худощавым даже в куртке).

— Товарищ, вы куда? — спросил у меня мужчина. — Матч закончен. Вход в спорткомплекс закрыт.

Я коснулся его лица скучающим взглядом и вынул и кармана удостоверение Бурцева. Показал худощавому надпись на обложке. Тот замер, будто увидел направленное ему в глаза дуло пистолета или заметил у себя на груди красное пятно лазерного прицела.

— Старший лейтенант КГБ Елизаров, — представился я. — Вы здесь работаете?

Мужчина судорожно сглотнул слюну и тут же кивнул головой. У него за спиной мигнула на потолке лампа.

— Я… — произнёс он. — Да. Я… работаю. Здесь.

— Прекрасно, — сказал я. — Где ваше начальство?

Пристально посмотрел мужчине в глаза. Сверху вниз. Сунул удостоверение в карман куртки. Почувствовал, что от худощавого пахло табачным дымом и спиртным. Сурово нахмурил брови.

— Так это… в больнице наш директор.

— А его заместитель?

— Она… тут была, — сказал мужчина.

Он неуверенно указал рукой в конец коридора. Где появилась очередная группа задержавшихся во дворце спорта подростков. Те шумно переговаривались, показывали друг другу упаковки жевательной резинки и яркие картинки наклеек. Мимо нас с худощавым они прошли, будто вода мимо скалы — обошли нас с двух сторон, внимания на нас обратили не больше, чем на обычные безликие камни.

— Веди меня к начальнице, — потребовал я, когда шумная компания молодёжи свернула на лестницу.

Худощавый проводил подростков взглядом и печально вздохнул (словно расстроился, что парни не взяли его с собой). Он поднял взгляд на моё лицо. Снова вздохнул: на этот раз жалобно.

— Она была… — сообщил он. — Но уже ушла. Недавно! Вы чуть-чуть не успели.

Я покачал головой — мужчина вжал голову в плечи.

— Ты электрик? — спросил я.

— Нет, я…

— Электрик где?

Мужчина замолчал, его взгляд заметался по коридору.

— Так… у себя, — сказал худощавый. — Наверное.

И с надеждой спросил:

— Так вам наш электрик нужен?

— И он тоже, — ответил я.

Вновь отыскал взглядом блестевшие в свете электрических ламп глаза мужчины и сказал:

— Где он? Тоже ушёл? Что у вас здесь происходит⁈

Мужчина всплеснул руками. На шаг попятился от меня. Покачал головой, от чего у него на шее то с правой стороны, то с левой вздувались под кожей длинные тонкие жилы.

— Нет, — сказал он. — Электрик у себя. Я отведу!

Я две секунды сверлил его глаза взглядом, молчал. Недовольно скривил губы. Будто с неохотой кивнул.

— Ладно. Веди.

Худощавый мужчина тут же суетливо развернулся на сто восемьдесят градусов и указал рукой вперёд.

— Пожалуйте, товарищ, — сказал он. — Вперёд. Тут недалеко. Он у себя. Наверное. Я вам покажу.

Мужчина торопливо зашагал по коридору. Он обходил по дуге разбросанные на полу фантики и мятые билеты, будто непроходимые преграды. Я пошёл за ним следом. Со строгим выражением на лице оглядывался по сторонам. Отыскивал взглядом на полу и на стенах пятна или потёки крови, которые наверняка здесь были «тогда» (после оставшейся теперь только в моих воспоминаниях трагедии десятого сентября тысяча девятьсот семьдесят пятого года). Я подумал, что в нынешней реальности сегодняшний матч запомнится лишь тем, что сегодня в составе юниорской сборной СССР на ледовой арене дворца спорта «Сокольники» играла целая плеяда будущих звёзд советского хоккея, многие из которых станут олимпийскими чемпионами, чемпионами мира и Европы.

— Вот его комната, — указал пальцем вперёд мой провожатый.

Он ускорился и подошёл к невзрачной деревянной двери. Мужчина решительно дёрнул за ручку — дверь не открылась.

Худощавый поднял на меня растерянный взгляд и произнёс:

— Заперто. Странно. Но он был здесь. Я видел!

Мужчина кулаком постучал в дверь. И тут же прижал к ней ухо, прислушался.

Худощавый пожал плечами и пробормотал:

— Уснул он там, что ли?

Мужчина посмотрел на меня. Виновато. Я нахмурил брови, покачал головой и указал на дверь пальцем.

— Ключ от этой комнаты где?

— Есть ключ! — встрепенулся худощавый. — Конечно, есть! На стенде висит. Там есть ключи от всех дверей. Я принесу?

— Неси, — разрешил я.

Мужчина сорвался с места, будто после выстрела стартового пистолета. Помчался по коридору, разрывая тишину громкими гулкими звуками своих шагов. Я проводил его взглядом. Спина худощавого мужчины исчезла за поворотом — я достал из внутреннего кармана куртки завёрнутые в большой белый носовой платок похожие на крохотные хоккейные клюшки отмычки (те самые, которые я в сентябре изготовил для вскрытия замка в квартире Венчика). Подумал: «Так и знал, что они мне сегодня пригодятся». На вскрытие замка потратил меньше минуты. Приоткрыл дверь. Усмехнулся и отметил, что сегодня установил собственный рекорд: обычно на непрофильную для меня работу медвежатника я тратил значительно больше времени.

В комнате электрика горел свет. У потолка в тесной комнатушке висело облако табачного дыма. Я взглядом уткнулся в лежавшего на полу человека. Лицо его не увидел: оно смотрело в противоположную от меня сторону. Но не склонился над этим человеком и не проверил его пульс: мужчина громко посапывал, чего обычно не делали мертвецы. Я повернул голову, мазнул взглядом по стене комнаты. Увидел рубильники, провода… и сидевшего за столом Высоцкого. Владимир Семёнович склонился над столешницей, прижимался к ней правой щекой. Он спал — я слышал его сопение. Пустую бутылку из-под водки «Русская» я нашёл около ножки стола. Я поднял её с пола, сунул себе в карман. Туда же положил сигареты и зажигалку Высоцкого.

— Нам пора, Владимир Семёнович, — тихо сказал я.

Наклонился и рывком забросил тело Высокого себе на плечо.

Я уложил Владимира Семёновича на заднее сидение БМВ. Сел в водительское кресло, настроил его положение под свои габариты. Завёл двигатель. Мотор автомобиля радостно загудел, фары осветили лестницу юго-восточного выхода из дворца спорта «Сокольники» — людей я рядом с ней не увидел.

— Давненько я не сидел за рулём иномарки, — произнёс я.

Поправил зеркало заднего вида, взглянул на безмятежно спавшего Высоцкого.

— Поедем к Насте в гости, Владимир Семёнович? — сказал я.

Сам себе ответил:

— Молчание — знак согласия. Поехали.

Дверь мне открыла Настя Бурцева (голос работавшего в гостиной телевизора стал громче). Она посмотрела на моё лицо, улыбнулась. Опустила взгляд на лежавшего у меня на руках спящего Владимира Семёновича и приоткрыла рот.

Настя ни о чём меня не спросила. Она лишь взмахнула ресницами и попятилась вглубь прихожей, когда я повернулся к ней боком и перешагнул порог квартиры. Я занёс Владимира Семёновича в квартиру Бурцевых головой вперёд.

Из-за плеча Анастасии выглянула Котова.

— Лена, ты хотела увидеть Высоцкого? — спросил я.

Не дождался ответа Котовой и заявил:

— Вот. Пожалуйста. Я его тебе принёс.