Черный дембель. Часть 5

Глава 17

Высоцкого я отнёс в гостиную и уложил на диван (на котором я провёл прошлую ночь). Таблетки Венчика сделали своё дело: Владимир Семёнович спал крепко, никак не реагировал на внешние раздражители. Я вернулся в прихожую, оставил там свою куртку и кепку. Ответил Бурцевой и Котовой, что всё им обязательно расскажу, но позже. Вернулся в гостиную к Высоцкому. Настя и Лена замерли в дверном проёме, следили за тем, как я снимал с Владимира Семёновича обувь и верхнюю одежду. Все эти вещи я вручил Котовой.

Распорядился, чтобы Бурцева сварила мне кофе. Настя кивнула и убежала на кухню. Я неспешно переоделся. Пришла Лена. Я вслух удивился тому, что пока не встретил в квартире Настиного отца. Котова просветила меня, что Евгений Богданович заперся у себя в комнате и «читает перед сном». Лена забрала у меня удостоверение полковника КГБ. Я не проследил, куда она его отнесла: пошёл на кухню, откуда уже расползался по квартире аромат кофе. Почувствовал запах табачного дыма, когда проходил мимо спальни Бурцева.

За чашкой вечернего кофе я поведал Насте и Лене историю свей сегодняшней встречи с Высоцким. Причём, сказал им правду: только слегка подсократил её, от чего она изменилась до неузнаваемости. Сказал, что «тормознул» на шоссе автомобиль — то оказался БМВ Высоцкого. Владимир Семёнович «любезно подвёз» меня до дворца спорта «Сокольники» на встречу с Пашей Смирновым. Там Высоцкий заглянул к «кому-то из работников ледовой арены» — я в это время общался с Пашей и с его младшим братом Никитой.

— … Смотрю, что его машина всё ещё стоит, — сказал я. — Подумал: попрощаюсь с ним. И может, для Артурчика автограф возьму. Пришёл, а он там спит за столом. Устал человек за день. Такое случается.

Я пожал плечами. Тут же махнул рукой, отогнал к окну табачный дым (что струился из Настиной сигареты).

Сказал:

— Ну не за столом же ему всю ночь спать. Там неудобно. Да и неприлично. Вот я и погрузил его в машину. Человек мне помог. Прокатил меня через пол Москвы. Не брошу же я его там. Привёз сюда.

— Ты умеешь ездить на автомобиле? — спросила Бурцева.

Я хмыкнул. Отсалютовал Насте кофейной чашкой.

— У меня и права есть, — сказал я. — Категория «А» и «В». С удовольствием прокатился на иномарке. Когда у меня ещё появится такая возможность? Здорово было. Володин БМВ — это не машина, а мечта.

Ночью я заподозрил: советские раскладушки придумали для того, чтобы у иногородних визитёров не возникло желания задержаться в гостях надолго. Прошлую ночь на этой раскладушке спала Лена. Но сегодня Котова ночевала в Настиной спальне. Потому что «мой» диван занял Владимир Высоцкий. А я перебрался на теперь уже бывшее ложе Котовой.

Полночи я скрипел пружинами раскладушки в попытках найти удобное для сна положение и поместить себя на узком, коротком ложе. Слушал монотонное тиканье настенных часов и сопение своего соседа по комнате. В дремоту я погрузился лишь под утро. Но вскоре снова открыл глаза, потому что услышал шорохи — это проснулся Владимир Семёнович.

Я поздоровался с ним — при виде меня Высоцкий усмехнулся.

— Ой, где был я вчера — не найду днём с огнём, — сказал он. — Только помню, что стены с обоями…

Владимир Семёнович ощупал свою голову, будто проверял целостность черепа.

— А неплохое снотворное было в водке, — сказал он. — Не помню, как отключился.

Высоцкий покачал головой — прислушался к своим ощущениям.

— Прекрасное состояние. Не напился вчера, не куролесил. Вовремя уснул. Выспался. И голова не болит.

Владимир Семёнович усмехнулся.

— Что это за чудо-таблетки? — спросил он. — Хочу такие же.

— У меня осталось шесть штук, — сказал я. — Импортное средство. Отдам, если вам они нужны.

— Не откажусь. Возьму.

Высоцкий снова пробежался глазами по комнате. Задержал взгляд на импортном телевизоре.

— Хорошо, что вдова всё смогла пережить, — сказал он, — пожалела меня и взяла к себе жить…

Почесал затылок и спросил:

— Сергей, шутки шутками, а где мы с тобой сейчас находимся? Не узнаю это место.

Я озвучил адрес Бурцевых и добавил:

— Тут проживает полковник Евгений Богданович Бурцев вместе с женой и дочерью.

— Полковник КГБ Бурцев, — уточнил Высоцкий. — Тот самый.

— Да.

Владимир Семёнович покачал головой и спросил:

— Сергей, ты вчера мои сигареты не прихватил?

Завтракали мы яичницей, которую приготовил Евгений Богданович. Появление Высоцкого Бурцев воспринял спокойно (я решил, что дочь его уже подготовила к этой «неожиданности»). Владимир Семёнович обменивался с хозяевами квартиры бодрыми репликами. Пожаловался им, что стал вчера жертвой своего «тщедушного» телосложения (при этом он взглянул на меня, демонстративно запрокинув голову). Но подробностей нашей с ним встречи не сообщил — обрушил на Настю и на Лену лавину комплиментов.

С нескрываемым аппетитом Владимир Семёнович набросился на яичницу, расправился со своей порцией примерно за полторы минуты. Не отказался Высоцкий и от кофе. Выглядел он бодрым и весёлым. Шутил, смеялся над Настиными шутками. Вёл себя скромно, но раскованно. Он пригубил чашку с кофе, вынул из пачки сигарету и закурил (предварительно спросив на это разрешение у хозяев квартиры). Настя и Евгений Богданович за сигаретами не потянулись, хотя смотрели на Высоцкого с плохо скрываемой завистью.

За завтраком Анастасия заявила, что и сегодня не пойдёт в университет. Сказала, что не так уж часто к ней в гости заходил «сам Владимир Высоцкий». Да и её «друзья из Новосоветска» ещё не уехали — она заверила, что не бросит нас. На возражения отца Настя ответила, что «никаких важных» предметов в её сегодняшнем учебном расписании не значилось. Бурцев напомнил дочери, что прогулы в МГУ не приветствовались. Анастасия улыбнулась ему и пообещала, что позвонит вечером «дедушке», и тот «что-нибудь придумает».

После яичницы мы пили кофе и ели торт. «Птичье молоко» сегодня в битве за внимание безнадёжно проиграло Владимиру Высоцкому. Торт всем понравился. Так же, как и яичница Бурцева. Но мы с Леной за его изготовление удостоились лишь скупых и мимолётных похвал — внимание Бурцевых (да и моё тоже) с торта быстро переключилось на рассказы Владимира Семёновича о том, как обслуживали клиентов во французских кафе, что во множестве присутствовали (по его словам) в Париже около Эйфелевой башни.

Свой кусок торта Настя съела быстро. Она взглянула на часы и заявила, что у неё появилась хорошая идея. Вскочила из-за стола и выбежала из столовой. Мы слышали звуки её шагов; услышали, как хлопнула входная дверь. Евгений Богданович тут же извлёк из кармана пачку сигарет «Новость» и закурил. Он откинулся на спинку стула, молчал, слушал наши разговоры (я рассказывал Высоцкому, что Котова поступит летом в театральный институт; и что мы с Леной вчера ездили в ГИТИС — Настя провела там для нас экскурсию).

Бурцева вернулась в столовую с гитарой в руках (Евгений Богданович к тому времени уже «замёл» следы своего курения). Настя заявила, что выпросила музыкальный инструмент «у соседей». Сказала, что «едва успела», пока те не ушли на работу. Она протянула гитару Высоцкому и попросила, чтобы тот спел «что-нибудь». Владимир Семёнович покачал головой и заявил, что пока не способен «на концертную деятельность». Заявил, что пожалеет наши уши. Пошутил, что «по утрам полезен кофе, а не натужные хрипы Высоцкого».

На Настином лице отразилось разочарование. Мне даже показалось, что Бурцева обиделась. Я вынул из кармана купленную вчера у Паши Смирнова пачку жевательной резинки «Wrigley». Открыл её и раздал по одной пластинке всем сидевшим за столом (не обделил ни себя, ни Бурцева, ни Высоцкого). Сказал, что получил жвачку вчера от приятеля. Девчонки жвачке обрадовались. Евгений Богданович отдал свою пластинку дочери. Владимир Семёнович — Котовой. Я попросил у Насти гитару. Проверил её настройку.

Сказал:

— Мы с Леной недавно готовили подарок на свадьбу друзей. Песню. Если не возражаете, мы её сейчас исполним. Сам я пою отвратно. Но голос Лены сгладит острые углы.

Я посмотрел на Котову — Лена кивнула, выбралась из-за стола и встала у меня за спиной. Высоцкий снова закурил. Бурцева уселась рядом со своим отцом, следила за моими перебиравшими струны пальцами. Евгений Богданович откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки. Котова положила руку на моё плечо.

— Что тебе подарить, — пропел я, — кроме верной любви…

Голос Лены звучал у меня над головой. Я чувствовал, как пальцы Котовой сжимали моё плечо.

Первый раз Владимир Семёнович и Бурцевы прослушали припев молча.

Мы исполнили припев во второй раз — они улыбались…

…Под конец песни Высоцкий и Бурцевы нам в три голоса подпевали:

— … Что тебе подарить, человек мой дорогой. Как судьбу благодарить, что свела меня с тобой…

Я отметил, что у Евгения Богдановича неплохой голос (уж точно не хуже моего). А вот Насте не помешали бы уроки вокала — пела она старательно, но ужасно фальшивила. Я сыграл финальный аккорд — заглушил звучание струн. Котова наклонилась и поцеловала меня в щёку, уселась рядом со мной за стол (прижалась под столом коленом к моей ноге). Мы выслушали бурные Настины хвалебные возгласы, аплодисменты Владимира Семёновича и скупые похвалы Евгения Богдановича. Высоцкий поинтересовался, не сам ли я сочинил эту песню. Я покачал головой и ответил, что песня не моя. Признался, что «нагло спёр» её у неизвестного мне автора («услышал эту песню „случайно“ и перепел на свой лад»).

Бурцева поинтересовалась, знаем ли мы с Леной «что-нибудь такое же».

Я задумчиво потёр подбородок, посмотрел на Высоцкого.

— Владимир Семёнович, — сказал я, — вы не возражаете, если спою одну из ваших песен? Ту, которую вы написали для фильма «Стрелы Робин Гуда». «Балладу о любви».

Владимир Семёнович с десяток секунд пристально смотрел мне в лицо. Молчал. Будто вспоминал наш с ним вчерашний разговор.

Затем он вдруг сказал:

— А давай. Я тоже послушаю. Любопытно.

Вынул из пачки очередную сигарету, прикурил её. Зажмурил глаз, когда мимо его лица пролетела струйка дыма.

Я отыграл вступление.

— Когда вода всемирного потопа, — скорее проговорил, а не пропел я, — вернулась вновь в границы берегов, из пены уходящего потока на берег тихо выбралась любовь…

Старался, чтобы мой голос не хрипел в подражание Высоцкому (не уподобился Артурчику). Смотрел на лица слушателей, перебирал гитарные струны. Видел, что Владимир Семёнович слушал моё пение с интересом. Но он явно не наслаждался моим исполнением его творения. А вот Насте и Лене песня нравилась — это читалось на их лицах. Слушал меня и Бурцев, не без удовольствия отыгрывая при этом роль пассивного курильщика (за столом сейчас курил только Высоцкий). Я вспомнил, что «Балладу о любви» Артур Прохоров обычно исполнял, когда снова влюблялся. А влюблялся Артурчик часто: даже когда был в очередной раз женат (причём, влюблялся он обычно не в свою жену). По звучанию этих строк я и определял, что мой друг снова «попал».

— … Я дышу — и значит, я люблю! — пропел я. — Я люблю — и значит, я живу!

Резко замолчал, накрыл ладонью струны. Вновь почувствовал прикосновение Лениного колена к моей ноге под столом. Посмотрел на Высоцкого, который будто позабыл о наполовину истлевшей сигарете.

— Какая замечательная песня, — сказала Бурцева.

Она повернулась к Высоцкому и заявила:

— Володя, вы гениальный поэт! Я не устану вам это повторять. Я согласна с Наполеоном Бонапартом, который говорил: «Гениальные люди — это метеориты, призванные сгореть, чтобы озарить свой век». Володя — вы один из тех немногих метеоритов, которые озаряют наш век! Спасибо вам.

Мне показалось, что Высоцкий вздрогнул. Владимир Семёнович взглянул на Бурцеву.

Он натянуто улыбнулся и сообщил:

— Очень надеюсь, Анастасия Евгеньевна, что я сгорю не так быстро, как этого бы многим моим завистникам хотелось.

— Володя, а что это за баллады, о которых сказал Сергей? — спросила Бурцева. — Спойте нам хотя бы ещё одну! Пожалуйста! Сергей хорошо пел. Но я бы послушала эти песни в вашем исполнении. Я вас очень прошу, Володя!

Высоцкий ухмыльнулся.

— Пока мои баллады для кинокартины «Стрелы Робин Гуда» существуют только на бумаге, — сказал он. — За исключением «Баллады о любви», разумеется. Но и она… эээ… в черновой версии, которую я обязательно доработаю.

Он протянул ко мне руки — я через стол передал ему гитару. Владимир Семёнович осмотрел музыкальный инструмент, покачал головой.

Высоцкий посмотрел на Настю и сказал:

— Но я спою вам пару других песен. Написанных недавно. По сути, это не песни, а стихи под музыку. Я не певец, а поэт. Но если вы, Анастасия Евгеньевна настаиваете…

Владимир Семёнович провёл пальцем по струнам — те послушно откликнулись на его прикосновение.

Евгений Богданович вскинул руку.

— Так, стоп, — произнёс он. — Раз уж такое дело, что моя дочь уговорила спеть Высоцкого… Я позвоню на работу и предупрежу их, что сегодня там не появлюсь.

Он пожал плечами, усмехнулся.

— В конце концов, чем я хуже Насти? — спросил Евгений Богданович. — В крайнем случае, позвоню тестю и попрошу, чтобы он и для меня «что-нибудь придумал».

Владимир Высоцкий покинул квартиру Бурцевых ближе к вечеру: повёз меня, Лену и Настю на Павелецкий вокзал. Мы попрощались с Владимиром Семёновичам на стоянке около вокзала. Поблагодарили его за «потраченное на нас» время. Володя (Владимир Семёнович сам предложил, чтобы мы его так называли) заявил, что рад нашему знакомству. Он оставил короткую записку и автограф для Артурчика. Пожелал Лене, чтобы она летом непременно поступила в театральный институт. Заявил, что он однажды «обязательно» выйдет вместе с ней на сцену если не как партнёр по спектаклю, то как зритель (пообещал: подарит ей по окончании спектакля огромный букет цветов). Высоцкий сказал, что непременно снова увидится с нами этим летом, когда мы вернёмся в Москву.

На перроне Бурцева повторила пожелание Высоцкого. Она призналась: с нетерпением ждёт, когда Котова поступит в московский вуз. Настя в очередной раз заверила, что учёба в ГИТИСе Лене понравится. Она расцеловала нас в щёки. Напутствовала нас цитатами Платона и Аристотеля. За пять минут до отправления поезда мы с Котовой всё же забрались в полупустой вагон. Из своего купе мы помахали руками Насте Бурцевой, оставшейся в одиночестве на перроне вокзала. Поезд тронулся, но в купе мы с Леной сидели одни. Обе нижние полки были нашими — на верхние полки пока никто не претендовал. Весёлая молодая проводница забрала наши билеты и пообещала, что принесёт нам чай (как только раздаст постельное бельё). Котова проводила проводницу взглядом, прикрыла дверь.

Она уселась на полку напротив меня и сказала:

— Наконец-то мы одни. Ну же, Сергей! Рассказывай, как там вчера всё прошло.

— Мне неожиданно пригодились разговоры с Артурчиком о Владимире Высоцком…

Я поведал Котовой о событиях вчерашнего вечера. Рассказал ей о своей встрече с Высоцким. «Лена, ты сама видела, что Прохоров меня не обманул: Высоцкий сейчас действительно ездит на серо-голубом БМВ». Признался, что я пересказал Владимиру Семёновичу касавшиеся его предсказания Артурчика. «Володя хороший человек, — заверил я Котову. — Ему это пригодится». О том, что Высоцкий «хороший человек» Лена со мной не спорила. Сама повторила эту фразу, когда узнала, как Владимир Семёнович вчера мне добровольно помог в «Сокольниках». Она печально вздохнула, когда услышала историю о «раздавленной» вчера руке одноклассника Никиты Смирнова. Улыбнулась, когда я признался, что добытое ею удостоверение мне очень помогло.

Я вынул из кармана большой чуть заржавевший ключ, положил его на стол рядом с Котовой.

Сказал:

— Возьми. Это тебе. На память.

— Что это за ключ? — спросила Лена. — От чего он?

— Он от того замка, которым вчера не закрыли юго-восточный выход из дворца спорта «Сокольники».

Котова секунд пять задумчиво рассматривала ключ. Затем подняла глаза, посмотрела мне в лицо.

— Серёжа, — сказала она, — ты вчера спас много людей…

— Мы спасли. Ты тоже в этом поучаствовала. Не забывай об этом.

— Ну… да… — произнесла Лена. — Но ведь меня там не было. Вчера. А ты рисковал. Ударил человека. Да и вообще…

Она замолчала, дёрнула плечом. Вздохнула.

— Серёжа, а тебе не обидно, — сказала она, — что никто тебя за это даже не поблагодарил? Я тут подумала… ведь никто и никогда не узнает, зачем и ради чего ты вчера всё это сделал. Ну, кроме меня и Владимира Семёновича.

Котова взмахнула ресницами.

— А ведь ты настоящий герой, Серёжа, — заявила она. — Ты столько всего сделал ради других людей! И ничего за это не получил. Я уж не говорю про орден или про медаль. Ты и премию не получишь. И даже благодарственную грамоту.

Я усмехнулся и развёл руками.

— Вот такая наша геройская участь, Леночка, — сказал я. — Стараемся не для себя и не для своего кошелька. А для советских людей. Чтобы дети не плакали. И ради мира во всём мире.

Договорил — и захотел (после произнесённых пафосных слов) помыть с мылом собственный язык.

Котова взяла со стола ключ, сжала его в кулаке. Её глазища смотрели мне в лицо.

— Я люблю тебя, Серёжа, — сообщила Котова. — Очень сильно люблю. И мне тоже… медали и грамоты не нужны. Потому что у меня уже есть всё, что мне нужно: у меня теперь есть ты.