Четвёртый Рим

10

Нет, Ромка не делает попыток перешагнуть черту, которую я для него провела. Но после того разговора он как-то легко и незаметно переходит из просто «подружки» в разряд… пошлой подружки. Той, с которой с восторгом и упоением обсуждаешь самые пикантные откровенности, и не можешь остановиться.

— Женьк? — как ни в чем ни бывало, шлифуя деревянный брусок, спрашивает меня Ромка, в то время как я перечитываю список дел, которые должна буду сделать в его мастерской, пока он в отъезде.

Он уезжает ровно на неделю к родственникам своей матери, о которых мне известно лишь то, что они встречаются регулярно в день её рождения с его пяти лет — с того самого момента, как она умерла от неизвестной мне болезни. Больше о семейных Ромкиных вопросах я ничего не знаю, кроме того, что грозный Гарипов А-Вэ, оказывается, женат во второй раз, и Ромка вырос с мачехой, отношения с которой у него не очень-то сложились. Но подробнее расспрашивать его на эти темы у меня не хватает смелости, да и сам он рассказал мне об этом быстро и буднично, тут же переключившись на другие вопросы.

Вот и сейчас его интересует нечто… очень пикантное.

Как друга. Вернее, пошлую подружку.

— Так, смотри, Ром. В четверг я забираю твои новые формы у мастера, да? Адрес у меня есть, довезу в целости и сохранности, не волнуйся. Что ещё? Проветривать буду каждый день, чтобы воздух не застоялся. Цветы тоже буду поливать — я их притащила, я за ними и ухаживаю, договор такой. А вот моим ребятам сейчас у тебя вообще очень нравится, говорят, это самое лучшее место из всех, где мы занимались. Так что передаю тебе их благодарности. Что ещё…

— Женьк? — перебивает он меня совсем не по теме. — А скажи честно — ты девственница?

— Что? — такой резкий переход меня ошеломляет.

Пока я ему про планы и задачи… он мне… Ну, вот как всегда! Но встречаясь с ним взглядом, понимаю, что не могу состроить возмущённое лицо и пафосно надуться. Мне и раньше было тяжело притворяться перед ним, а сейчас — тем более.

— Зачем тебе?

— Интересно. Чисто по-дружески, — его улыбка становится всё более хитрой, а я, наоборот, не могу выдавить из себя даже подобие ухмылки.

— Ну… нет.

— Что — нет?

— Не девственница, конечно.

— А почему «конечно»?

— Рома. Нам по двадцать два года. У каждого из нас есть своё прошлое. И странно, если бы его не было.

— Ничего странного. Вот если б тебя не несло впереди паровоза, могла бы и подождать меня. А так не стать мне у тебя первым, не сорвать твой нежный цветочек.

— Рома!

— Что — Рома? — передразнивает он меня.

— Ну, ты же это не серьезно?

— О чем?

— Что я поспешила?

— О, видишь, уже и сомневаешься. Ладно, ладно… — примирительно поднимает руки он. — Я все понимаю. Я бы сам чокнулся — до двадцатки ни с кем, ни-ни. Вас тоже колбасит, ещё как, я знаю.

Откуда у него такие познания, я предпочитаю не спрашивать.

— Меня не колбасило, — чувствую, как начинают гореть кончики ушей, уж слишком тема острая, но интересная. Я знаю, что могу остановить ее в любой момент, но… не хочу. — У меня просто были отношения, всё было серьезно и к этому шло, почему бы и… нет?

— Отношения, серьезно… Я так и знал.

— Знал — что?

— Что нудятина это всё. Эти твои «отношения»!

— Ну, почему же? И ничего не нудятина. Наоборот, я чувствовала себя хорошо, и… безопасно как-то. Не волновалась, не психовала. Никаких драм, никаких слез по ночам типа «Выброшусь в окно!», как у одноклассниц было, — и не могу сдержать улыбку, вспоминая это подростковое безумие.

— Даже так? — отложив брусок, Ромка подвигается ближе к тому углу, где на спальниках со своим листочком-списком дел сижу я. — И че? Прям со школы все у тебя так прилично было?

— Ну, да… И нечего лыбиться! Был один мальчик, одноклассник. Очень хороший. Вот на самом деле хороший. Честный, надёжный, ни разу меня не подвёл и не подставил.

— И что? Он был твоим первым? — видно, как Ромке претит такой типаж, а заодно и мои комплименты постоянству и стабильности.

— Ну, как сказать. С ним мы только целовались.

— С языком?

— Блин… Зачем тебе эти подробности?

— Интересно! Хочу всё знать о тебе.

— Да ну тебя… Ну, целовались и целовались. Как школьники. Ничего серьезного. А серьезное что-то на втором курсе уже началось. Мы познакомились в общаге…

— Тоже хороший мальчик? — почему-то в его исполнении эта фраза звучит издевательски.

— Да, именно так. Мне, вообще, везло на хороших парней, знаешь. И разошлись мы нормально после того, как я сюда перевелась. И никаких обид у меня на него нет. Он всегда относился ко мне с большим уважением и ответственностью.

— Угу… С ответственностью, значит.

— Конечно. Это очень важный фактор.

— А звать как?

— Кого?

— Этого твоего ушлепка с ответственностью.

— Да почему сразу ушлепок?

— А как мне его называть, если я не знаю его имени?

— Саша.

— Угу… Саша. Шурик, значит. Дебильное имя.

— Рома!

— Нет, ну серьезно дебильное! Че там по телеку показывали — Приключения Шурика? И поц какой-то в главной роли. Все, Женьк я понял, на кого был похож твой первый пацан.

— Да ну нет! — живо представляя актёра советского кино в роли моего бойфренда, я возмущённо машу руками. — Нет! Саша был молодой, симпатичный, с параллельного курса! И совсем не Шурик!

— И что? Тебе было с ним улётно?

— Ну, Ром, у тебя и вопросы…

— Так что? Классно было?

— Ну… Наверное, да.

— Понятно. Значит, не было.

— С чего ты взял?

— Когда было — не сомневаются.

— Ой, да ладно тебе! — меня одновременно восхищает и бесит его уверенность в собственном превосходстве. — Один ты у нас все знаешь!

— Да, знаю. Можешь мне поверить, Женьк. Не на пустом месте говорю.

— Ну да, ну да, — вспоминая их споры с Маринкой с применением тех же аргументов, я понимаю, что возражать бесполезно. И только я расслаблюсь, считая, что все основные признания уже позади, как он добивает меня новым вопросом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Расскажешь?

— Что рассказать?

— Про твой первый раз.

— Что-о?! Нет, конечно!

— А что так?

— Да ну тебя! Это уже ненормально!

— Женька. Ты ж психолог. Ты должна знать, что нормальные разговоры по душам нифига не могут быть ненормальными.

— Нет, ну… — черт, а он действительно меня подловил. — В чём-то ты прав, конечно. Я за то, чтобы люди говорили… обо всем. Просто обсуждать свой первый секс… с посторонними…

— Я не посторонний.

Вот черт. А ведь и правда — он уже давно не посторонний для меня. Мы, по сути, живем в одном доме, в который я окончательно не переехала, но пять дней из семи, провожу здесь.

— Это не принято.

— Кем не принято?

— Да отстань ты! Не принято и всё!

— А я тебе про себя расскажу.

— Что?

— Про свой первый раз. Прям во всех подробностях.

Он знает, что это ход ва-банк, и что я не устою, не смогу побороть любопытство. Поэтому мое согласие воспринимает спокойно, как само собой разумеющееся.

— Ладно… Только без давай без этих твоих приколов. И издевательств. Я тебе про своё, а ты мне про своё.

— Давай.

— Именно так. Давай, облегчи душу, — с излишним оживлением предлагает Ромка.

— Да мне облегчать особо-то… нечего. На самом деле никаких развратных моментов ты от меня не дождёшься. Всё было… хорошо. Как для первого раза. Вообще, не стоит ожидать от первого секса чего-то экстраординарного, я считаю.

— С твоим Шуриком, конечно, не стоит.

— Рома!

— Молчу-мочу. Валяй, дальше.

— Короче… Мы встречались уже пару месяцев. И оба этого хотели. Нам было интересно и комфортно вместе. Вот, знаешь, так… легко. И мы свободно говорили по многим вопросам. И, значит, договорились.

— Договорились?

— Да, договорились. А что здесь такого? Люди — разумные существа, у них принято договариваться.

Вместо ответа он делает такое лицо, что на пару мгновений я даже жалею, что повелась на эту авантюру. Но потом ловлю себя на том, что смеюсь вместе с ним, и нехотя, но продолжаю.

— Нам надо было выбрать день.

— Ничосе, так серьезно… — он закатывает глаза под лоб, чтобы показать своё отношение к такому рационализму.

— Да, Ром, серьезно. Мы, вообще-то, в общежитии жили, на разных этажах. И нам надо было место! А места свободные были только в определённое время!

— Женьк, да время и место не проблема, если захотеть.

— А мы и хотели! Просто не у всех есть возможность снимать двухэтажный дом с компанией! Все, что у нас было — это общие комнаты и рекреации, в которых вечно шляется народ!

— Да я тебе хоть щас у вас на этаже найду места, где никого нет. Вот будем твои последние шмотки к Костяну перевозить — возьму и покажу.

— Во-первых, Рома, это было не здесь, а в моем первом общежитии, там условия были похуже. А во-вторых, давай напомню, как я тебя с первокурсницей почти без трусов в рекреации застукала?

— Ладно, всё. Урыла. Хотя, насчёт рекреации, Женьк, я б поспорил. Если бы дело зашло дальше, хрен бы ты меня остановила.

— Фу, пошляк… — живо представляя такой вариант развития событий, я передёргиваю плечами, чувствуя какое-то острое и неправильное волнение. — Ну, в общем… Надо было, чтобы все ушли на лекции. Или у него, или у меня. А так как с нами жили соседи с разных курсов, такого почти не бывало.

— Не, подожди, я не понял. Что, раз такая малина, в этой вашей общаге никто не трахался?

— Да нет, почему же. Трахались. Но как-то так… чуть ли не друг у друга на головах. У меня соседка, например, парня приводила прямо в комнату, на кровать рядом. Так что я с первого курса привыкла спать… э-э… под ритмичный перестук ее кровати о мою.

— Нормальные ребята, — смеётся Ромка. — Вот это я понимаю, Женьк. Если б я был вместо этого твоего Шурика, мы бы там устроили… — теперь уже я выразительно закатываю глаза, чтобы показать, что думаю об этих его идеях.

— В общем, мы таки ухитрились. Мне пришлось пожертвовать парой по философии, а ему сопроматом

— Это что такое?

— Это сопротивление материалов, Рома. Очень сложный и важный предмет. На мехмате знаешь, как говорят? Вышку сдал… это высшая математика, на первом курсе проходят… Так вот, вышку сдал — можешь учиться. Сдал сопромат — можешь жениться!

— Бля, ну точно Шурик. Какие-то физики и лирики из шестидесятых! Вы там под гитару случайно не пели? Как здорово, что все мы сегодня собрались!

— Не выдумывай… Всё, Рома, прекращай, — пытаюсь его успокоить, глядя на то, как улёгшись на пол возле меня, он дурачится и поддевает мою юбку вверх щелчками пальцев.

— Короче, все… произошло. Я до сих пор шучу, что променяла философию на секс, а для меня это не хухры-мухры, любимый предмет, между прочим!

— В жопу философию, — конечно же, мои приоритеты он не разделяет. — А на самом интересно месте че сливаешься? Как всё было? Он напортачил, нет? Ты сразу подумала — бля, что-то я поспешила, надо было Ромку Гарипова дождаться, или только сейчас дошло?

— Опять ты за своё… Я и без тебя хорошо справилась! И, вообще, чтоб ты понимал! Если сравнивать, как это у половины моих подружек-одноклассниц было — кто по пьяни вляпался, кто с первым встречным из любопытства, а кого, вообще, чуть ли не заставили это сделать, — у меня все прошло офигенно! Ко мне было такое отношение… вот осторожное прямо, трепетное. Нежное! Пришлось на него даже… прикрикнуть.

— В смысле? — Ромка заинтересованно приподнимается на локте.

— Ну, Шурик… Тьфу ты! Саша! Он переживал сильно. Боялся сделать больно. И это очень правильно! — замечаю, как его губы снова начинают кривиться в усмешке. — Нечего тут кавалерийским наскоком важные дела решать! Он понимал всю ответственность и старался быть осторожным. Старался-старался. Я ждала-ждала. А он старался. А я ждала. А потом взяла и все сама… сделала за него. Хочешь сделать что-то хорошо — сделай все сама, вот! Но прикрикнуть пришлось, чтоб не суетился, хватит, я ему и так время на манёвры давала.

Как я и ожидала, Ромка смеётся, откинув голову. Нет, ну сама виновата. Нашла с кем откровенничать. Сейчас он начнёт стебаться и иронизировать надо мной, и я с ним точно поругаюсь. Прямо перед самым отъездом.

— Ого, Женька… Да ты — крутышка!

Как? Как он меня назвал? И внезапно вся злость, настроенности о готовность нахамить в ответ сходят на нет.

— Нет, ну, я и Шурика твоего понимаю… Серьёзно. Пацаны сколько угодно могут трындеть, что хотят быть первыми, а как до дела дойдёт — так паника и ахер. Это же как супер-отчетное выступление, и результаты — на всю жизнь.

— Ну, не так, чтобы и на всю жизнь…

— Че, принижаешь значение того самого первого раза?

— Я вообще не сакрализирую секс.

— Не сакра… что?

— Не сакрализирую. Не придаю ему какой-то особой одухотворённости и священности. Да, есть доля импринтинга при сильной эмоциональный связи, но для первого раза достаточно просто положительных впечатлений. Без обожествления и поклонения как на алтаре — ах, первый секс, от него зависит вся моя жизнь, это прямо самый важный день! Для меня день диплома будет самым важным, а не вот это вот всё.

— Капец, Женька! — приподнимаясь на локти, он смотрит на меня как на полоумную. — День диплома! Серьезно? Нет, всё-таки твой Шурик лошара. Это ж как херово надо было постараться, чтоб ты до такого додумалась. Импринтинг какой-то… Ты как наша училка по биологии — дети, секс это важный физиологический процесс. От него родятся дети. А у тебя — дипломы!

— Это разумный подход, Рома. Без иллюзий. Когда нет иллюзий — нет и разочарований.

— Ой, бля… — ещё больше злится он. — Выключи зануду!

— Выключу в обмен на твою историю. Ты обещал, помнишь?

— Я передумал, Женьк. У тебя такой подход, что ну его нахер. Щас разбирать меня будешь, диагнозов наставишь, этих… импритнигов всяких… — он не заканчивает мысль, потому что я, возмущённая таким вероломством поваливаю его на спину, и вцепившись руками в его руки, ору:

— Никаких передумал!!! Ты обещал!! Я тебе!! Тут! Душу выворачиваю! А ты… Давай, колись! Чего ты ржешь опять?!

Ромка, продолжая ухохатываться, только делает мне подсечку ногой и я падаю прямо на него как раз для того, чтобы услышать:

— Представь, что я Шурик. Не стесняйся, Женьк. Делай со мной, че хочешь. Сама. Как ты любишь.

— Да иди ты! — возмущённо отбрасываю его руки я и тут же понемногу отползаю. — Ничего не знаю, Гарипов. Сам развёл меня на такие откровения, и если сольёшься сейчас, никогда я тебе верить не буду. Ни в чем. Козел ты…

— Ладно-ладно. Я пошутил, ты что, повелась? — поднимаясь с пола, он садится напротив меня и сквозь спутанные волосы смотрит в глаза примирительно-весёлым взглядом.

— Пошутил он… — недовольно бурчу я. — Все, хорош отмазываться! Теперь и ты давай, хвастайся!

— Да хвастаться особо нечем, — говорит Ромка так просто, что мне становится просто жгуче интересно. Почему-то я уверена, что все его оды себе будут из разряда: «А потом я уделал ее так, что она за мной на коленях ползала» и уже готова издеваться, как он издевался надо мной и Шуриком. Тьфу ты! Да Сашей же! Вот прицепилось имя! И почему я с такой готовностью подхватываю все идеи и словечки от Ромки? Это жутко злит и немного пугает меня.

— Короче, она была меня старше.

— Классика жанра! — фыркаю я с плохо скрытой непонятной ревностью.

— Теперь ты будешь стебаться надо мной, да?

— Конечно. Не зря я страдала во время своего рассказа.

— Ладно, отрывайся, — снова с какой-то обезоруживающей мальчишеской простотой говорит Ромка, и мое желание ёрничать сразу сходит на нет. — Короче, пригласила она меня на квартиру, как взрослая.

— Ого, Ром! Квартира? Своя? Это же сколько лет девочке было?

— Да немного, лет девятнадцать. Она студентка была, а заодно и любовница какого-то важного мужика, он её содержал, а ей хотелось погулять.

— Вот почему я не удивлена? Ты влез в какой-то… криминальный треугольник, оприходовал любовницу… бандита! Ты не боялся, что тебе вообще по голове прилететь может?

— Не драматизируй, Женьк. Мне сразу было сказано — чисто секс и ничего личного. Хорошая девчонка была, правильная.

— С абсолютно цинично-потребительским отношением к людям, как я посмотрю, — снова не могу удержаться от язвительного комментария. — А так, конечно, да — мечта всех мужчин! Чтобы им предложили интим без обязательств!

— Ты опять говоришь как бабка, — подкалывает он меня. — Сама же сказала — не сакрализируешь секс, а тут прям раздуваешься от возмущения. А я такой подход уважаю — никакой долботни мозга, все честно порешали с самого начала и…

— И что?

— И вперёд, — довольно улыбается Ромка, явно вкладывая особый смысл в это своё «вперёд».

— А тебе сколько было?

— Шестнадцать.

— Офигеть! И что дальше?

— Я ей навешал лапши, что мне восемнадцать типа. И у меня дофига опыта, короче, я тоже студент, хочу провести неплохо время, все дела…

— Вот же трепло, — посмеиваюсь я.

— Ну, сама понимаешь, хорошая легенда делает всё, — и не думая спорить, соглашается Ромка. — А потом меня стало колбасить. Что она обо всем догадается, я облажаюсь, сделаю какую-то херню — хотя я порнухи пересмотрел тонны, знал, что где и как.

— Отличная идея, изучать женское тело по порно!

— Лучше, чем ничего, Женьк! Вот если бы твой Шурик хоть что-то подсмотрел, тебе бы не пришлось…

— Да отстань ты от Саши!!

— Ладно, ладно. Все, не злись. И я, значит, жесть в какой мандраж впал. Мне надо ехать, она уже ждет, а я тупо завис в коридоре, стою, трясусь, боюсь опозориться.

— И что дальше? — почему-то он кажется мне таким милым, когда рассказывает о своих страхах, а не только задирает нос.

— Ну, попустило потом. Поехал.

— Какой ты молодец! — абсолютно искренне вовлекаюсь в историю я, и тут он добавляет ключевой момент:

— И вискарь, который у бати из бара спер как успокоительное, тоже с собой взял. Вот это прям фатально было, Женьк. Потому что она меня тоже там с накрытым столом ждала, коньяк-бренди, не помню уже что. В общем, нажрался я знатно. Зато почти весь страх прошёл.

— И что? — не могу удержаться от «бабкиной» заботы я, пусть он и нещадно стебёт меня за такое. — Ты уснул прямо за столом, и ничего не вышло?

— Да как сказать, — он иронично приподнимает бровь. — Вышло. Я еще психовал слегонца, захотел произвести впечатление — и, короче, с перепугу как разогнался. Крутил ее во всех позах, которые мог вспомнить, и так, и так, и понимаю, что время идёт — а я пьяный, не могу остановиться. И хочу уже — а не могу. Я же не знал, что это бухло так действует. Ладно, думаю, если процесс не идёт к концу, будем продолжать. Ударно. Пару часов ещё. У меня уже спина болит, колени трясутся, я почти протрезвел! Девчонка моя уже такая — как раджа из мультика про антилопу: «Пощади! Довольно!»

Я понимаю, что это совсем не смешно, что я как психолог должна учиться слушать людей и не выносить оценок, пусть это даже личные разговоры — на них можно как раз тренироваться — но все эти мысли, не оставляют никакого следа в голове, и я смеюсь взахлёб, вместе с ним, живо представляя себе эту ситуацию.

— Короче, я был такой гордый собой, хоть и не кончил. Состояние, конечно, гадское, но спасала мысль — бля, я молодец! Вот это смог, вот это показал! А потом вижу — от меня её подружки шарахаются.

— В смысле?

— Да в прямом. Мы ещё пару раз в клубешнике одном пересекались — домой она меня больше не звала, как ты понимаешь…

Пригнув голову, я стараюсь не показывать, что я снова смеюсь, но Ромка и так все замечает.

— Да ладно, Женьк, не шифруйся. Я сам над собой знаешь, как поржал? Прикинь, пока я ходил весь такой гордый, она рассказывала, что я какой-то долбодятел и чуть бошку о спинку кровати ей не отбил. И она только мечтала, когда это кончится. И потом ещё с неделю думала, что ну его нахер этот секс вообще, с неё хватит. На всю оставшуюся жизнь. Нормальный облом, да? Зато от папика своего налево бегать перестала. Очень надолго.

После этих слов мне ещё неудобнее смеяться, но я не могу сдержаться, тем более Ромка снова делает жест рукой — давай, мол, ни в чем себе не отказывай.

— А… откуда ты это знаешь? В таких подробностях? — утирая слезы, набежавшие на глаза, уточняю я.

— А я с подружкой её одной всё-таки заобщался. Которая самая смелая. Она мне много чего показала и рассказала, прям в красках. Пришлось поумнеть, очень быстро. И понять, что тупо на одной технике далеко не уедешь. И долбодятлом, как и скорострелом быть неприкольно.

— А… как прикольно?

— Да по всякому, Женьк. В зависимости от ситуации. Этим просто надо жить а не выделываться. Трахаешься? Трахайся в моменте, весь будь там — чуди что-то своё, пробуй, придумывай. Да всё так надо делать. Творчество — оно же точно такое. Чистый секс, шаришь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍От этих слов меня охватывает какое-то странное волнение, и шарю, то есть, понимаю я только одно — что надолго меня не хватит. Эти разговоры как будто сняли последние ограничения между нами и с каждым днём становятся все острее и опаснее.

Особенно когда он уехал. То, как я привязалась к Ромке, стало ясно в первый же день, в конце которого желание пойти к нему в комнату, вдохнуть ее воздух, ощупать потрогать каждый предмет, каждый инструмент, любую мелочь на его рабочих стеллажах стало таким нестерпимым, что я… сдалась.

Ключ он оставил мне сам — и даже если бы этого не случилось, я все равно смогла бы проникнуть туда. В этом доме ключи висели на самых видных местах, а замки на дверях ставились больше для вида. Но тогда бы я, возможно, не решилась заходить лишний раз.

А сейчас — это так легко. Я просто ещё раз зашла проверить, все ли в порядке в его жилище, за которое я, между прочим, отвечаю. И ничего, что это уже пятый или шестой визит за день, цветы все политы, проветривание сделано несколько раз, и сейчас я в полуосвещённой комнате обнимаю и трогаю модель фрактала, материалы и проволоку на который нарезали его руки, и… зачем-то разговариваю со стеклянной фигурой:

— Искусство — это же как секс. Поиск и эксперимент, — прислоняясь к ней щекой, закрываю глаза, пытаясь понять, что со мной присходит — и не понимаю.

Я медленно провожу пальцем по небольшой, остро заточенной лопатке, лежащей рядом среди его инструментов — и тут же одёргиваю руку. На кончике мизинца выступает яркая капля крови — я не рассчитала нажим и немного порезалась, но… мне нравится даже это. Слизываю кровь с пальца, совсем как он когда-то следы от моих царапин на своём запястье и чувствую, как внутри всё начинает болезненно ныть.

Это какое-то помешательство, прохожее на манию или острую фазу невроза, и я должна себя контролировать. Никто не должен узнать, насколько я поведена на нем, я не могу так открыто показывать свою уязвимость. Для всех я буду как обычно — лёгкой и позитивной, я умею играть, умею держать лицо, которое позволяет людям доверять и раскрываться, а мне — их наблюдать. Но здесь, в пустой комнате я могу не притворяться перед собой.

Зажимая ногами ткань юбки, опускаюсь на промасленный паркет и пригибаю голову низко-низко к тесно сжатым коленям, почти касаясь их лбом. Это слишком сильное, слишком изматывающее напряжение, от которого хочется стонать, как от зубной боли — с одной только разницей. Это самая приятная и волнующая боль на свете, а я… Я справлюсь. Это все нервы.

Все будет хорошо. Я просто накрутила себя — с такими разговорами попробуй не накрути!

«Привет! А ну быстро и прям щас сказала мне, где ты и что делаешь. У меня? А в чем одета? Слушай, нафига тебе этот твой сарафан? Давай, снимай. Снимай, говорю, у меня там жарища в такое время. Не парься, можешь гулять только в трусах. А можешь и без. Меня ж там нет — пока… Женька! Эй, ты чего зависла? Чего молчишь, я здесь!»

«Здарова! Чего не отвечала? А, в ванной была? На этом месте подробнее. Что значит, никаких подробностей? Нет, Женька, так не пойдёт. Мне как раз нужны все подробности. Я тебя уже два долбанных месяца в этом джакузи представляю. Можно сказать, моя эротическая фантазия, самая популярная, когда… Что значит замолчи? Нет, ни фига, давай, слушай! Чтоб понимала, как у меня крыша едет, пока ты… Так, стоп! Все, прекрати орать, подробности гони, сказал!»

«Эй, ты как там? Не спишь? Про меня, наверное, думаешь. Не про меня? А че так? Да ла-адно, Женька, признавайся, я никому не скажу. А я про тебя думаю. Да, без приколов. Что? Потому что скучаю, пиздец. Сам не ожидал. Хочу уже вернуться, и чтоб ты меня встречала. Круто, конечно, если б еще голая и в кровати, но ты не согласишься. Что-о? Согласишься? Бля, ещё слово, я сейчас пешком выдвинусь! Да, из соседней области, похер!»

Стоит ли удивляться, что после таких разговоров я несусь на первый этаж по первой же его требовательной смс-ке: «Перезвони» и, перепрыгивая через три ступеньки, громко кричу:

— Телефон! У кого трубка?! Дайте мне трубку! Надо позвонить, срочно!

— И зачем так орать? — только что проснувшийся Орест едва успевает увернуться, когда я пробегаю мимо, чуть не сбивая его. Тут же торможу, глядя на него недобрыми взглядом:

— У тебя?!

— Что — у меня? — видя, в каком я состоянии, он резко делает шаг назад. Кажется, после того эпизода с кофе он все ещё немного побаивается нашего взаимодействия.

— Трубка!

— Какая?

— Радиотрубка с подстанции!

— Тю, блин… Нет, не у меня, и нечего так кидаться. У Маринки она, — и тут же вопит на весь первый этаж предательским голосом: — Марино-о-о!! Гони телефон! Не то тебя Женька щас придушит, она меня уже бьет!

— Ты очумел?! — ещё громче кричу я на его. — Я тебя и пальцем не трогала!

— Вот-вот, она все отрицает! А сама только что…

— Ребя, ну, бля… что вы тут устроили, — возле лестницы, на которой горланим друг на друга мы с Орестом появляется взлохмаченная Маринка с трубкой радиотелефона в руке. Кажется, она опять спала, и мне становится ужасно стыдно — с тех пор, как я, сама того не замечая, поселилась здесь, я все время бужу её и не даю отдохнуть.

— Извини, Марин, — обращаюсь к ней примирительным тоном, слыша, как сзади насмешливо фыркает Орест. — Я просто… искала телефон. Все в порядке, я никого не била. Мне просто надо позвонить.

— Что, кренделю своему? — тихо посмеиваясь, она протягивает мне трубку. — Передавай привет и скажи, что он охуел. И если завтра не приедет, я его от заказчика отмазывать не буду, которому он заготовки торчит. Он знает, о чем я. Просто передай.

— Да… но это по моим делам. Я же не только Роме звоню… — удивляясь, как быстро в этом доме я стала каким-то придатком к Ромке, неубедительно вру я, пытаясь отстоять свою независимость. Но, видимо, это выходит недостаточно правдоподобно.

Потому что в два голоса в ответ на мои слова смеются уже Маринка и Орест:

— Ну всё, не парься, что тут такого? — флегматично пожимает плечами Маринка. — Со всеми бывало, когда вопрешься в кого-то одного, и как дурак ходишь. Мне кажется, даже выражения морды лица при этом одинаковое, да, Орест?

— Один в один.

— Какое? — не понимая, о чем они говорят, переспрашиваю я.

— Припизженное, — отвечает мне Маринка. — Вот у тебя сейчас точно такое. Так что давай, звони Ромео, только не забудь ему про заказчика сказать. Иначе он завтра припрется забирать либо аванс, либо заготовки, а мне тут скандалов лишних не надо. Я, может, последние две недели в этой хате спокойно пожить хочу, ясно?

— Ясно… Спасибо, передам. Ну, я пойду. Я ненадолго. Если надо позвонить — стучите, я сразу отдам трубку.

И снова они ржут в два голоса, а я снова не могу понять, в чем дело.

— Ненадолго — это опять часа на два, да? — чувствуя невидимую защиту от Маринки, подкалывает меня Орест. — Я в прошлый раз пытался к тебе достучаться, так ты меня послала. Что, не помнишь?

— Я? Нет… — поражённая такой выходкой со своей стороны, которая совсем не отложилась у меня в памяти, так я была увлечена разговором с Ромкой, тихо отвечаю я.

— Вот, видишь, Марино! А ты мне не верила! Я тебе говорил, что она против меня что-то имеет, а ты — нет, нет, тебе все кажется.

— Да ладно, отстань от девы, — глядя, как мое лицо покрывается пунцовыми пятнами, которые я чувствую физически, так они жгут кожу, заступается за меня Марина. — Может, у них там секс по телефону был, а ты мешал. Имей совесть, у народа целибат на наделю, или на сколько там Ромео уехал. Я бы на тебя посмотрела в таких условиях.

— Да ты что?! Что я тебе сделал! Целую неделю! Скажешь тоже…

Их голоса звучат от меня все дальше и дальше — кивнув ещё раз и подтвердив, что трубка пока что у меня, я поднимаюсь по лестнице к себе, вернее к Костику в комнату и набираю Ромку, предварительно щелкунов замком на двери, будто собираюсь сделать что-то запретное.

Одна мысль не даёт мне покоя, пока я бегаю пальцами по кнопкам. Неужели это правда — то, о чем они говорили там, внизу? Недельное воздержание — это действительно так страшно? Судя по их лицам — прямо жуткое наказание и пытка.

Но, что же тогда говорить обо мне, живущей в этом самом целибате с тех пор, как я перевелась сюда из своего города и рассталась с Сашей? А это больше, чем полтора года.

Почему я ещё не умерла? Мало того, долгое время меня это вопрос вообще не беспокоил, пока я активно училась и догоняла академразницу, которую должна была экстерном пересдать.

А Ромка? Мы с ним близко общаемся почти целое лето, а последний месяц я живу здесь — и не замечала никаких случайных девушек после той самой памятной первокурсницы в темной рекреации. То, что он не спит больше ни с кем, несмотря на непонятный характер наших отношений, мне тайным образом льстит, но… Кажется, только сейчас я задумалась об этом серьезно.

Если судить по словам Маринки, уверенной в том, что мы вместе и расстались только на неделю, он совершает прямо-таки какой-то невиданный подвиг ради меня. Два месяца воздержания — это не хухры-мухры, как сказал бы Орест.

А, может, со мной что-то не так? Может, я какая-то чёрствая, неправильная, живущая без секса полтора года и заставляющая Ромку перейти на монашество? Может, я вообще… Мои глаза округляются — я вижу это в зеркале, прибитом к приоткрытой дверце шкафа, где я пыталась привести в порядок вещи, которые успела перетащить сюда.

Может, я, вообще, фригидная.

И только пудрю Ромке мозги своими разговорчиками. И динамлю не потому, что хочу удержать наши отношения от слишком быстрого развития. А просто потому, что со мной что-то не в порядке, раз неделя целибата не пугает меня так, как Маринку и Ореста. И от Ромки в первый день я сбежала просто потому, что это не моя тема.

Боже мой. Вот к каким выводам о себе можно прийти от одной только случайно брошенной фразы.

— Ты чего такая смурная сегодня? Я, вообще-то, завтра приезжаю. Где радость, не понял? — спустя всего минуту спрашивает Ромка. Значит, не получилось у меня скрыть от него свое настроение, не выходит притворяться перед ним.

— Да так, ничего. Просто…

— Что — просто?

— Марина и Орест уверены, что у нас с тобой секс по телефону.

— Чего-о? — слышу оживление в его голосе. — И это повод загрузиться? Так я был бы вообще не против, если б это была правда! Не парься, Женьк. Пусть думают. И я подумаю… — по звуку скрипнувших пружин догадываюсь, что он садится то ли на кресло, то ли на диван в своей привычной манере вразвалочку.

— Зачем? Что в этом такого, Ром? — моя досада возрастает ещё больше — его радостная реакция убеждает меня в том, что все вокруг либо преувеличивают значение вещи совсем незначительной для меня, либо я действительно тупица и все эти радости телесного мира недоступны мне в полной мере. В той, чтобы умирать от лишений после недели воздержания.

— Ну, как… — кажется, для него это так естественно, что он сам не знает, как объяснить. — А почему нет? Это прикольно. Когда кто-то куда-то сдымил, нет возможности быть рядом — это вариант остаться вместе.

— Ты что, веришь, что отношения спасает секс?

— Да только он и спасает.

Вот так. Приехали. Интересно, что тогда спасает наши отношения? Хотя… я совсем забыла — мы же дружим.

В то же время я чувствую злость на саму себя за какое-то трусливое малодушие. Ну какое «дружим», когда на днях я пообещала ждать его голая в постели, и это было совсем не в шутку, а сердце после этого колотилось как бешеное ещё пару часов.

Но вместо того, чтобы как-то зацепиться за это, поделиться своим волнением, я только насмешливо фыркаю:

— Ты ещё скажи, что в отношения на расстоянии веришь, Рома!

— А ты не веришь?

— Я? Нет, конечно. Это всё самообман, нежелание смотреть правде в лицо и расстаться сразу. Сплошная глупость, вот!

— С фиг ли, Женька? Если у вас все нормально, расстояние ничего не меняет.

— Меняет, еще как!

— Нет, не меняет. Мешает, да, но не меняет. Наоборот, только больше хочется.

— Чего… хочется?

— Встретиться. Ну, и потом… — слышу выразительные хлопки ладонями по ту сторону связи и густо краснею. Хорошо, все-таки, что он меня не видит.

— Н…нет. Я все равно не согласна. Главное — это общие интересы, общие темы, какие-то происшествия… Чтобы было что обсудить вечером. А что обсуждать, когда у каждого своя жизнь? Гормоны и притяжение, Рома — это ещё не всё. Да, они решают на первом этапе, но после… Людей держит что-то другое. Что-то большее, чем просто секс, тем более по телефону! — черт, зачем я с таким упорством строю из себя зануду? Особенно на фоне нахлынувших переживаний, что я какая-то не такая.

Что он, конечно, тут же замечает.

— Опять старая бабка включилась, да? Ты хоть пробовала, что с такой уверенностью мне тут втираешь?

— А вот и да! — в запале выдаю я. — Мои выводы всегда основаны только на том, что я пробовала сама, либо близко наблюдала лично!

— Так-так-так….

И тут же понимаю, что прокололась.

Какое-то время в трубке просто висит тишина. Напряженная и продолжительная.

— Рома? — недоуменно спрашиваю я. — Ты тут?

Снова тишина.

— Или ты отключился?

— И с кем это ты пробовала?

— Фу-ты! — облегченно выдыхаю я. — Я уже подумала, что-то случилось!

— А оно и случилось, Женьк. Я охуел.

— Ой, да прекрати ты!

— Да щас. Такая вся приличная и на понтах, там у тебя сценарии, там эти, как их… триггеры. А сама сексом по телефону занимаешься — и не со мной, что самое обидное!

— Ой, ну всё, — убеждаясь в том, что настроение у него становится все более хулиганским, отмахиваюсь я. — Это было давно и неправда, и вообще… Ничего из этого не вышло. Поэтому и говорю — у отношений на расстоянии шанса нет, все эти попытки — только способ отсрочить неизбежное.

— Это ты с Шуриком со своим, что ли? — в его голосе слышится издевка — кажется, за это время Ромка успел прямо-таки возненавидеть бедного, ни в чем не виноватого Сашу.

— Ну… конечно, с ним, с кем ещё. И всё, Рома, хватит. Это уже неэтично как-то — я тебе постоянно о нем рассказываю, а ты его все время чморишь.

— Конечно, чморю! Потому что у него был секс по телефону с тобой, а у меня нет!

— Да успокойся ты, — я не могу не смеяться, несмотря на то, что всеми силами стараюсь сохранить серьёзный тон. — Можешь не дуться. Ничего у нас не вышло. И вообще, все это такая… чепуха.

— Что — чепуха?

— Ну, все это. И секс по телефону, и отношения на расстоянии, и желание их удержать. Все эти мейлы, аськи, даже поездки друг к другу на выходных. Вы просто отдаляетесь. Потому что пять дней до этого у каждого своя жизнь. И если кому-то одному это нужно, то другому… совсем нет.

— Ты что — старалась, а он морозился?

— Ну… Это же я настаивала на том, что ничего не поменяется, раз я уезжаю, все будет как раньше. Оказалось, я ошибалась, а Саша был прав.

— Ага, значит, это не ты так решила, а Шурик? Лош-шара…

— Да ладно тебе, Рома! Вот прямо все у тебя лошары, один ты неповторимый!

— Так и есть.

— Ладно, всё… Прекращай. Саше просто тяжело было перестроиться. Не все же такие обезбашенные, как ты. А я старалась его… адаптировать. Придумать какие-то новые правила, совместные традиции, что-то такое, что нас бы объединяло, несмотря на расстояние. Советы во всяких журнальчиках читала…

— И что вычитала?

— То и вычитала. В Космо… Там так убедительно было написано. Короче… Про этот самый секс по телефону.

— Н-да?

— Н-да! Вот я ему и предложила поиграть в проститутку и клиента. Чтобы поддержать отношения.

— Что-о?

— Да ничего. В проститутку и клиента, что здесь такого? Как будто он меня снял и может делать со мной все, что хочет. Ну, знаешь, иллюзия власти, многих такое заводит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ого, Женьк, — кажется, он даже присвистнул там, со свой стороны. — Не знаю, что там насчёт многих, а вот тебя точно заводят грязные фантазии.

— Ничего не грязные! У нас все было романтично и даже красиво.

— Да? Рассказывай, я заценю.

И я, ни секунды не сомневаясь, продолжаю дальше — так я привыкла к полной откровенности с ним.

— Короче, я так интересно придумала на самом деле, мне до сих пор нравится. Это было не пошло, а так, знаешь, со вкусом…

— Говори давай!

— В общем… Я — проститутка, он — клиент. И он снял меня и привез в номер с видом на море. Средиземное. И номер этот в старинном отеле в стиле рококо.

— Рококо — говно.

— А мне нравится…

— Ладно, пусть будет. Дальше?

— В общем, там везде такой ретро-шик, красота и изысканность. Старинная венецианская мебель. И зеркала — большие, тоже венецианские, во весь рост. Старинные.

— Угу, старинные… У тебя фетиш на старую мебель?

— Что? Фетиш? Да ну нет же! Просто красиво! Там такая история в каждой детали, столько жизней реальных людей прошло сквозь это. Только представь, какая энергетика!

— Женька! Ты мне эротические фантазии свои рассказываешь или херню всякую про интерьеры? Я, если что, этого в понтовых каталогах по дизайну насмотрелся. Давай ближе к делу, не отвлекайся.

— Хорошо, — почему-то улыбаюсь я. Чем дальше тем больше меня забавляет вся эта идея. — Так вот… И дальше мой клиент, который тоже воспитанный и утонченный, подводит меня к одному из зеркал и говорит — посмотри, какая ты красивая.

— Слушай, не хочу тебя обламывать, но ты вроде проститутка? Он бы тебя завалил уже с порога без разговоров, прямо там, посреди этой твоей зеркальной комнаты. Тебе ж не за разговоры платят, а время идёт.

— Что? — его вполне справедливое замечание о придуманных ролях в моей истории мгновенно сбрасывает меня с неба на землю. — Нет, Рома, не завалил бы. Потому у что я не просто проститутка. Я — любимая проститутка! И у меня… у меня была тяжёлая жизнь, а сейчас случилась сказка. Как в «Красотке». С Джулией Робертс.

— А-а… — тянет он таким тоном, что я сразу понимаю, какого он мнения о моих возвышенных фантазиях.

— А вот Саша, между прочим, так не делал. Не осуждал.

— Да пошёл он в жопу, твой Саша. Я тоже не осуждаю. Так че там дальше, Джулия Робертс?

— Ну, дальше… — я посмеиваюсь от того, что Ромка меня так называет. — В общем, он продолжает делать мне комплименты. Комплименты — это важно, понимаешь? Они дают понять, что в тебе ценят не только тело.

— Угу. Не только тело…

— И говорит, значит — ты такая загорелая, у тебя такая нежная кожа.

— Да-да. Нежная кожа. Дальше!

— Рома, никогда не надо спешить в начале, когда девушка нервничает, — увлекаясь игрой, я начинаю поддразнивать его. — А потом надо сказать — у тебя шикарное платье, позволь я сниму его с тебя.

— Понял. П… позволь? — кажется, на том конце, он опять пытается сдержать смех. Но мне не обидно ни капельки. Наоборот, я чувствую подъем, какой-то странный кураж. Вот бы и с Шуриком, то есть, Сашей так было — чтобы он шутил и провоцировал меня, а не окатывал гробовым молчанием, в то время как я старалась, чувствуя себя полной идиоткой. Но Ромке я, конечно, об этом не скажу — бедному Саше и так от него достаётся.

— Во-от. И, значит, ты подходишь ко мне сзади…

— Так, подхожу…

— … аккуратно расстегиваешь молнию, проводишь пальцами по моей спине. Мне приятно, я прислоняюсь к тебе ближе. А ты нежен и нетороплив.

— Блин, Женька, я все понимаю — не спешить там, все дела. Но сколько можно? Куда ещё больше «нетороплив»!

— Подожди, это еще не все. Надо владеть собой, Рома!

— Твою мать…

Мне снова хочется смеяться, щеки раскраснелись — я опять вижу это в зеркале, мимо которого прохожу и останавливаюсь, прижимая трубку щекой к плечу, пытаясь собрать волосы, выбившиеся из хвостика.

Я была неправа. В этих играх по телефону всё-таки что-то есть, такое… весёлое. Настроение поднимает хотя бы.

— Дальше ты осторожно меня обнимаешь, и говоришь — у тебя такие красивые глаза.

— Слушай, какие глаза! Я на жопу твою смотрю, ты же ко мне спиной!

— А я уже лицом развернулась! Незаметно!

— А, понятно… И че теперь? Я снял с тебя платье, а ты без лифона?

— В лифоне. Его тоже снять надо.

— Так не вопрос.

— Рома, так не говорят. Говорят — я аккуратно спускаю лямки с твоих плечей, мои пальцы чувствуют твою нежную бархатистую кожу.

— Нежную барх… Нет, Женька, всё! Я… не надо больше…

Ох, мамочки. Что там с ним происходит?

Ответ на вопрос быстро становится ясен — и я понимаю, что совсем не такого результата добивалась. Хотела подразнить его — а вместо этого он икает от смеха.

— Бля, ну и дурь, — откашлявшись, резюмирует Ромка. — Не, ты пойми меня. Я не стебусь, если что. Ты крутая. Шурик твой вообще локти кусать должен, что просрал такое… Кто ему ещё предложит снять проститутку, а потом полчаса слушать про бархатистую кожу!

Теперь уже мы оба ржем, как идиоты и я слышу, как смешно и дико это звучит со стороны. Пора бы завязывать с этой идеей, посмеялись и хватит. И как только я об этом думаю, Ромка разбивает мои благие намерения буквально парой слов.

— А теперь давай по-моему.

— Что? — переспрашиваю я больше на автомате.

— По-моему давай, говорю. Надо дело до конца довести, Джулия Робертс. А то ты там так и останешься стоять в трусах посреди зеркал.

— Да щас, Ром, — понимая, что пора заканчивать эту тему и этот разговор, я почему-то не спешу нажимать кнопку отбоя. — Мне вообще-то бежать надо.

— Куда?

— К себе, в общагу.

— Нафига? Ты здесь живешь.

Вот так вот. Пока я считаю, что не окончательно переехала, и у меня как бы два дома, он уже определил меня сюда, в комнату Костика, которую я не до конца воспринимаю как свою.

— Давай я тебе напомню, что из общежития я не выписывалась, и у меня там остались вещи. А ещё сегодня приезжает моя соседка, ее пол-лета не было, нам надо решить, как мы будем жить. Брать ей кого-то ещё или не…

— Да какие проблемы, Женьк? Хочешь, я батю дёрну, он тебя в три секунды выпишет.

— Не надо! — внезапно вспоминая, что и как быстро решает хозяйская подпись грозного Гарипова А Вэ, я пытаюсь тормознуть его слишком горячего сына. — Не решай тут… за меня!

— Ладно-ладно, не кипешуй, — по голосу слышно, что он снова смеётся. — Расслабься, Джулия Робертс… — и я тихо фыркаю в ответ. Кажется, этим рассказом про проститутку и клиента я подписала себе приговор, и теперь он всегда будет называть меня Джулией Робертс, чтобы поиздеваться.

Или это что-то другое?

— Короче, давай так… — посе недолгой паузы продолжает Ромка. — Ты сейчас просто делаешь, что я говорю, поняла?

— Что, опять?

— Да. Просто не задаёшь никаких вопросов и делаешь.

— Поняла, — узнаю эту его привычку играть мной на расстоянии, когда я автоматически выполняю все его указания — это весело, никогда не угадаешь, что он придумает в следующую минуту. Такой себе наш общий квест на слабо, и в прошлый раз я сдалась и струсила, когда он заявил, что я должна раздеться, лечь в его кровать, греть ее своим телом и рассказывать всё, что мне лезет в голову в этот момент.

Момент с раздеванием мы прошли ещё в первый день, когда по его указке я ходила по его студии в одних только стрингах, где «капец жарища» и грелась в лучах заходящего августовского солнца с мыслью о том, что я совсем чокнулась, но это классно. А вот лечь голой в его постель, да ещё и рассказывать о том, что я в этот момент думаю — от одной мысли об этом у меня потели ладони. К Ромкиной кровати без него я боялась даже подходить — мне казалось, я сразу превращусь в поехавшую извращенку, которая будет обнюхивать его подушки и простыни, катаясь по ним с непристойными звуками как кошка в период спаривания. Не знаю, насколько бы это понравилось ему, но я ещё не была готова принять себя такую.

— Так, где ты там? У меня? — в его голосе уже прорезались такие знакомые приказные нотки, которые — чего уж скрывать — меня волнуют и как-то… подкупают, что ли. Он снова придумал какое-то новое безумие и точно знает, что делает.

— Нет, у Костика.

— Блядь, Женька, давно пора говорить «у себя»! Костян уже год как живет со своей депутатшей, он сам эту хату своей не считает! Что ты как приживалка!

Ого, кажется, он серьезно злится. Или волнуется, никак не пойму. Сначала «а давай мой отец тебя из общаги выпишет», теперь вот «не будь приживалкой». Понятно, он хочет, чтобы я, наконец определилась с жильём, пусть и временным.

— У себя, Ром. Я — у себя.

Вот и сделан выбор. И о чем теперь говорить с моей соседкой? Остаётся только забрать свои старые конспекты и тёплую одежду — я с ней больше не живу.

— Не, не так, Женьк, — пусть я опять не угадала, что надо говорить, но по голосу слышу — он доволен. — Ты сейчас не просто у себя… А в своей этой долбаной Венеции, в отеле рококо, перед зеркальным шкафом, почти голая, между прочим. Там, где мы с тобой остановились. Давай, найди у себя какое-нибудь зеркало и подходи.

— Даже так, — посмеиваясь, шлепаю босыми ногами по горячему деревянному полу к взаправдашнему шкафу, из которого торчит моя сваленная на полках одежда, и, открывая дверцу шире, смотрю в большое зеркало, прибитое к ней. — Хорошо, Ром, как скажешь. Слушаюсь и повинуюсь.

Надеюсь, мои слова о повиновении прозвучали в достаточной степени иронично. Да, пусть Ромка сейчас кукловод, а я что-то типа марионетки — но это всего лишь игра. Не нужно об этом забывать и… заигрываться.

— Видишь себя?

— Ну… да.

— Ты реально без верха?

— Что?

— Без верхней одежды, говорю?

Я могу ему сейчас соврать. Могу сказать, что угодно, но говорю правду.

— Нет, в футболке.

— Снимай.

Я снова могу обмануть его. Могу возмутиться или отказаться, но опять не делаю этого.

— Подожди… — на каком-то автоматизме запихиваю трубку в прощелину между джинсами и сарафанами на полке и, стаскивая длинную, до колен футболку через голову, отбрасываю её на кресло рядом. Кажется, раздеваться по первому его требованию входит у меня в привычку — не знаю ещё, хорошая она или плохая.

— Я здесь, — возвращаю трубку к уху, прижимаю ее плечом, только сейчас понимая, что стою перед зеркалом, говоря с ним, в одном белье. Все почти как раньше, как было в его студии, но тогда я не смотрела в глаза своему в отражению. Это почему-то безумно смущает.

Одно дело просто творить какие-то глупости, и совсем другое — смотреть при этом себе в глаза.

— Так, Джулия Робертс… Хотя, нахер Джулию. Мне ты нужна, Женьк.

Я шумно сглатываю, глядя, как красные пятна проступают на груди, поднимаясь вверх к шее — от одних только его слов. И мне самой становится неудобно из-за такой реакции. Хорошо, что он этого не видит.

А если бы мог?

Эта мысль заставляет меня залиться краской до самых корней волос и я еще сильнее прижимаю трубку к уху, как будто она — единственное, что удерживает меня на границе какой-то огромной и манящей пропасти.

И в то же время — кто их прочертил для нас, эти границы? Может, то что сейчас межу нами происходит — самое нормальное в мире. А я просто трусиха, которая давно хочет перешагнуть эту надуманную черту и не решается.

— Короче… Слушай сюда, мы всё переигрываем. Никаких клиентов, проституток, мне такое не надо. Давай будем просто мы с тобой. Вот как есть. Только это у нас первое знакомство типа.

— Что, всё по-новой? — вспоминая события трёхмесячной давности, я понимаю, что до этого у меня была совсем другая жизнь.

— Не совсем всё. Ты это… не отвлекайся. Лучше представь — я реально тебя не знаю, и ты меня тоже.

— Не могу я такого представить.

— Можешь! Давай, Женьк, отпусти мозги, отправь их в отпуск там… погулять. Не думай! Ясно?

— Ясно, — я и так почти о чем не думаю. Только слушаю и слушаюсь его.

— Короче… Представь, что ты стоишь перед этими своими понтовыми зеркалами, всё как тебе нравится. А я — за твоей спиной. Смотрю на тебя, вижу, что ты охуительная. Но это внешка, да? А вот какая ты внутри? Расскажи. Только без вранья давай. Ты почти голая, Женьк. В таком виде врать очень палевно. Я всё по тебе пойму, если надумаешь схалтурить.

Я не знаю, как он это делает, но я чувствую это. Чувствую всё, что он говорит — его присутствие за спиной, его руки на своих плечах — и продолжаю стоять перед зеркалом, не прикрытая ничем, с лихорадочно горящим лицом и какой-то тягучей ломотой, разливающейся по телу, глядя в глаза своему отражению.

— Жень? Я слушаю, — снова цепляет меня его голос, очень осторожно. Как будто он сам боится, что я тормозну, откажусь, как в прошлый раз, прерву разговор, который стал таким опасно-щекочущим, что даже страшно думать, чем это может закончиться.

Не думать. Просто не думать, как он сказал. Нужно просто чувствовать и говорить. А ведь… Я никогда раньше не делала этого. В своём желании узнать других я не чувствовала, не заглядывала в себя слишком глубоко, отгородившись защитной маской наблюдателя.

И поэтому говорю, как есть:

— Я… не знаю.

— Чего не знаешь?

— Не знаю, какая я.

— В смысле? — теперь уже Ромка не понимает, о чем я говорю.

— Не знаю, что о себе сказать. Мне всегда были интересны другие. А своё «Я» — нет. Потому что «Я» — последняя буква в алфавите, — это признание, как и вызубренная фраза из прошлого вырывается у меня легко, почти бездумно.

Зеркало продолжает гипнотизировать меня, снимая блоки на любую откровенность. Ромка правильно сказал — тяжело врать себе, когда стоишь перед зеркалом… вот так. Это не только внешняя обнаженка, это что-то более глубокое и немного пугающее.

Не зря же говорят — не смотрите долго в своё отражение, оно украдет вашу душу.

— Опа. Приехали… — кажется, он ожидал чего-угодно, но только не этого.

Да что там он. Я и сама такого не ожидала. Что на месте моего «Я», если снять с него всю шелуху из «хорошая ученица, студентка дочь, будущий специалист» окажется слепое пятно. Сапожник без сапог, вот кто я. Человек, пытающийся узнать людскую природу без малейших понятий о себе.

— Давай тогда я скажу, — снова прерывает сумбурный поток моих полумыслей-полуощущений Ромка. — Чтоб ты точно знала, Женьк. Чтоб не сомневалась, какая ты.

— А ты знаешь это?

— Да, — вот бы мне такую уверенность в голосе и суждениях. — Слушай сюда, короче. Ты… странная. Немного. Но это прикольно. Любишь заморочиться на фигне, иногда очень сильно.

— Это правда, — легко соглашаюсь с ним, чувствуя, как на месте пустоты начинает возникать… что-то. Или кто-то. И мне интересно его узнавать, ведь этот кто-то, оказывается, я.

— Видишь, уже лучше. А ещё с тобой офигеть как интересно. Ты умная, Женьк. Ты до пиздецов умная! Только это… голове своей отдохнуть давай хоть иногда, ладно?

— Хорошо, — не могу не улыбнуться в ответ на это.

— Ты серьезная. Ты уже прямо как взрослая — можешь навалить на себя какие-то обязанности, какие-то дела и тащить их дальше с выпученными глазами. А нафига, спрашивается? Кто тебя заставляет?

— Не знаю, — мне так легко, так свободно от того, как он раскрывает меня, слой за слоем. Как будто называя вслух то, чего я не знала или не хотела знать, происходит приятие этого. И, оказывается, я не какая-то неправильная, или плохая. А как все — со своими достоинствами и недостатками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— И вместе с этим — ты такая поехавшая, Женьк. Такую дурь можешь творить… Любой самый отбитый чувак позавидует.

Он снова прав. И мне не стыдно. Мне просто хорошо, от того, что я — это я. Я существую — такая, какая есть.

— А ещё ты охуенная, Женька… Реально охуенная. Вот прям без шуток. Меня накрывает от тебя не по-детски, серьезно говорю — и сейчас тоже. Такая вся белая правильная девочка, как статуэтка из гипса. И тебя можно выкрасить в любой цвет, понимаешь? В любой.

Каждое его слово, произнесенное с неожиданным волнением, падает мне на обнаженную кожу и на такие же оголенные нервы. Я прикрываю глаза, чувствуя себя так остро, так ярко в этом моменте, что не сразу понимаю, что делаю параллельно.

Пальцами прикасаюсь к шее, чтобы освободиться, снять с себя невидимую петлю, которая раньше не давала глубоко вдохнуть. Потом спускаюсь к груди, отдающей ноющей болью, сжимаю ее, чтобы усилить это странное, мучительное, тягучее как патока ощущение, после чего резко сдёргиваю резинку с волос и они падают на плечи, щекоча спину так реально, так по-земному.

— Скажи что-нибудь ещё обо мне.

— Хочешь еще? — слышу, что он тоже увлекся, как и я — по слегка охрипшему голосу, по отрывистым фразам.

— Да. Очень.

Как мы только умудрились дойти до такого? Только что мы легко болтали и смеялись над всем на свете — а теперь никого больше нет. Только он, я и связь между нами. Телефонная или другая, не важно.

— Слушай тогда ещё. Главное, знаешь, что? Ты охереть какая сексуальная. Ты ходишь, выделываешься, орешь там на меня — и это все про секс. Я, блядь, не могу — как можно так фонить, и при этом…

— Что?

— Закрывать это в себе.

— Я не закрываю, Ром. Я… мне просто казалось, что во мне этого нет. Ничего такого, о чем ты говоришь. Я только сегодня думала, может, я фригидная и морочу тебе голо…

Мне не удаётся закончить — его громкий и откровенно злой хохот бьет мне по ушам, на секунду разрывая тот транс, в который он меня вогнал — легко и непринуждённо, как хороший гипнолог своего подопытного.

— Пизде-ец! Что? Ты — фригидная? А ну повтори!

— Я… ну да… Я думала, может, со мной что-то не так, потому что… я спокойно могу жить без секса, а тебя динамлю потом…му что… это не моё, — сбиваясь на каждом слове, я смотрю в своё отражение с расширенными во всю радужку зрачками, с пунцовыми пятнами на щеках, с искусанными от волнения губами, которое не просто говорит, а кричит мне, что все это неправда.

Ромка был прав — от себя не уйдёшь, не отвернешься.

— Нет, я в ахере от тебя, Женьк… У меня крыша едет от того, что ты несёшь. Ты почему раньше этого не говорила? И сейчас… Бля-я, была б ты рядом, я бы тебе показал, какая ты фригидная, — кажется, я даже слышу как скрипнули его зубы, и это только добавляет какого-то яростного драйва в происходящее — слушая, как он чихвостит меня на чем свет стоит, я трясусь от макушки до пяток от такого острого возбуждения, которого никогда ещё не испытывала.

Мне даже приходится прижать трубку плечом к уху, чтобы одной рукой опереться о створку шкафа, а где гуляет моя вторая рука, я уже не понимаю, практически утопая вместе с остатками здравого смысла в его словах.

— Слушай сюда. Ты достала меня, Женька. Без шуток — достала! Я приеду завтра — и тебе хана, отвечаю. Я затащу тебя к себе и буду трахать, пока не охрипнешь, пока глаза внутрь черепа не закатятся, пока вся эта ерунда из тебя не высыпется нахрен… чтоб ты ни говорить, ни думать не могла! Дура! Какая ж ты… дура! Фригидная она! Что делаешь сейчас?

Он все прекрасно понимает, он слышит это по моему дыханию, которое явно забивает ему динамик — моё волнение слишком сильное, чтобы его сдерживать, да я уже и не пытаюсь. Он, конечно же, обо всем догадается.

Он уже обо всем догадался.

— Жень? — не дождавшись ответа на свой вопрос, он говорит снова аккуратно и тихо. — Опять шифруешься… Ладно, по фиг. Давай тогда так — что бы ты ни делала, представь, что это я.

Ох, ну зачем? Зачем он это сказал?

Закрываю глаза, представляя что это его ладонь с мелкими царапинками и порезами, с тонкими белыми следами от затянувшихся шрамов, с кожаными ремешками вокруг смуглых запястий — это она, там, между моих бёдер — и не могу сдержать стон, сползая на пол, сжимая подрагивающие от напряжения колени, совсем как недавно, когда я была в его комнате одна.

Только тогда я не знала, что делать, как сбросить это напряжение — а сейчас ведь… это не я. Это он делает со мной и прикасается там, где я никогда не трогала себя даже наедине. Только иногда, тайком и быстро, тут же отдёргивая — ведь это неприлично и неправильно, и вообще, нам всю школу талдычили, что это грозит психушкой и вызывает зависимость. И пусть давно доказано, что это враки и медицинские байки, все равно… Не стоило рисковать.

А сейчас мне плевать, потому что он срывает с меня последнюю стыдливость и топит в каком-то безрассудном опьянении и кайфе, который подкатывает к горлу, заставляя хватать воздух широко открытым ртом, помня об одном — мои руки — это его руки. Главное только держать этот чертов телефон, этот мостик между нами — пару раз я чуть не выронила его.

— Охеренно, — его дыхание такое же сбитое, как и к моё. Теперь заброшенный им крючок тянет нас обоих. — Женька, что ты творишь… Ты просто… долбанутая… самая безбашенная… Охеренная!

В глазах у меня темнеет и я наклоняюсь вперёд, прислоняясь к дверце шкафа — пол подо мной как будто качается, и удерживать равновесие становится все труднее.

— Скажи мне, что ты рядом. Что ты здесь.

— Я здесь, Женьк. Я это чувствую… Тебя.

— И я тебя.

Он здесь и в то же время его здесь нет, есть только его голос и дыхание — тяжелое и жаркое, стекающее плавленным воском по моим вискам, по разгоряченной коже. Воздух вокруг слишком плотный, слишком осязаемый, он как будто впитывает все то, что между нами происходит.

— Люблю тебя.

— И я тебя.

Не знаю, кто из нас это сказал, кто первый ляпнул эту запредельщину, с чего вдруг… Как?! Но в следующее мгновение происходит взрыв. Это так неконтролируемо и так сильно — меня оглушает и ослепляет, и все что я ощущаю — это волны, которые проходят по телу, снизу вверх. Бёдра судорожно сводит, роняя трубку, я едва успеваю ухватиться одной рукой за нижнюю полку шкафа — и все равно поздно. Что-то как будто простреливает изнутри и, снова подавшись вперёд, я впечатываюсь лбом в эту треклятую открытую дверцу, наверху которой висит зеркало — оно, к счастью выдерживает, а я — нет.

Меня буквально выносит и отключает от реальности, и даже боль от удара не может заглушить того, что я чувствую. Слишком ярко. Слишком горячо. Нет ничего больше. Я не способна ощущать ничего, кроме затапливающего мозг и тело наслаждения.

Не знаю, сколько понадобилось времени, чтобы я пришла в себя. Первое, что вижу и узнаю — это отключенная трубка телефона, лежащая на полу и одежда брошенная на кресле — улики и следы моего «преступления», которое я до конца ещё не осознала.

Автоматически натягивая на себя длинную футболку просто потому, что она первой попалась под руку, подхватываю телефон и на негнущихся ногах иду по коридору в душевую, которая совсем рядом, на моей стороне. До джакузи я даже не думаю доходить. Она слишком близко к Ромкиной комнате — а любые мысли о нем сейчас вызывают во мне панику.

Кажется, я кого-то встречаю в коридоре. Кажется, мне кто-то что-то говорит. Я просто отдаю трубку, сую ее первому попавшемуся человеку в руки, и молча исчезаю в душевой.

Там я долго, целую вечность, стою под тёплыми струями воды, жадно хватая ее ртом, и пью прямо из крана. В голове у меня пусто, ни одной мало-мальски целой, оформленной мысли.

Я лёгкая как пушинка, у меня как будто нет тела, нет прошлого, настоящего и будущего. Как там говорил Ромка — я в ахере. Вот выражаясь его языком, мое состояние приблизительно такое же.

Не успеваю выйти из душевой, как на меня резко накатываем сонливость, причем такая сильная, что веки приходится буквально держать руками. Все, что я хочу — это дойти до кровати, упасть в неё лицом, и отключиться — до утра или навсегда, неважно. После того, что я сегодня испытала, не жалко и умереть.

Мне снова кто-то идёт навстречу, что-то говорит — кажется, это Маринка. «… все нормально? Ты какая-то бледная, капец. А с головой что?»

«С головой у меня конкретные проблемы» — хочу ответить ей, или отвечаю я, блаженно улыбаясь.

«Вот, возьми!» — она что-то суёт мне в руку, и, только снова оказавшись за закрытой дверью Костиковой… то есть, моей комнаты, я понимаю, что это едва начатая плитка чёрного шоколада.

Грызу его с таким удовольствием, будто это самая вкусная еда в мире — так оно и есть, это какое-то сладко-солено-горьковатое волшебство, продляющее действие эндорфинов и дарящее восхитительное удовольствие, после которого хочется облизать пальцы, что я и делаю.

Жизнь — это сплошное удовольствие. Только ради удовольствия и стоит жить. Но это уже завтра. Сегодня у меня просто нет сил, несмотря на схомяченную плитку шоколада в один присест.

Падаю в кровать как в какое-то новое забытье, тихо застонав от боли — кажется, я поняла, что имела ввиду Маринка, спрашивая, что у меня с головой. Чертова шишка как расплата за всё хорошее… нет, за самое лучшее, что со мной случалось. Жутко болит левая сторона лба — та, которой я врезалась в дверцу шкафа, когда меня слишком сильно повело. Ну и ладно. Просто перевернусь и буду спать на правой.

Завтра будет новый день. Достаточно выспаться, и все будет хорошо.

Единственное, о чем я стараюсь не думать — это о том, что завтра приезжает Ромка. Встретиться с ним лицом к лицу после того, что между нами было и что мы друг другу наговорили, мне очень-очень страшно.