Четвёртый Рим

4

Спустя пять часов я сижу на веранде только что открывшегося кафе. Всё, что нужно для прекрасно проведённого времени у меня есть — пакет с новенькими книгами и тёплый и уютный апрельский вечер. Отодвинув бокал к углу стола, создаю маленькую иллюзию — краем он равняется с горизонтом, виднеющимся в конце улицы, и садящееся солнце теперь как будто погружается в него, ныряя прямо в моё вино.

Улыбаюсь, поправляя очки с затемнёнными стёклами и делаю небольшой глоток, представляя, что пью солнце. От этого внутри становится тепло и приятно.

И даже спокойно. Да, я абсолютно спокойна сейчас.

Я жду Ингу, с которой мы обычно встречаемся на веранде одного из ресторанчиков в первые по-настоящему тёплые дни весны. Этой традиции уже много лет, и мы обе ею очень дорожим.

Не могу сказать, что Инга — моя подруга. Скорее, очень хорошая приятельница. Да, она знает меня давно и кое-что о моих проблемах — о них так хорошо говорится, завернувшись в плед на вечерней веранде. Она не раз помогала мне, когда ситуация казалась безнадёжной, а я не только не хотела, но и не могла обратиться за помощью. Но к другим сферам моей жизни, кроме личной — работе, учебе, моим проектам она не имеет никакого отношения, мало того — они ей не интересны. Меня это ни капли не обижает, наоборот, очень даже устраивает.

Я давно так решила — друзья должны быть по интересам, и тех, кому интересно одно, не стоит посвящаться в темы, предназначенные для других. И никогда не пыталась объединять всё важное в общении только с одним человеком.

Еще в школе у меня как-то не сложилось с девчачьей компанией, когда вместе ходишь в туалет под ручку и через двери кабинки обсуждаешь мальчиков. Мне было интереснее с моими книжками и программами по радио, которые я записывала на специальные кассеты, а потом переслушивала, конспектируя в толстую тетрадку.

А уже в универе, присмотревшись к пестрой студенческой толпе, я стала осознанно выбирать людей для определенных целей: с этой девочкой было хорошо учиться и вместе ходить в библиотеку, с этой — на вечеринки и студвесны, с этой — по магазинам, заглядывать в витрины и тайно душиться всеми возможными пробниками в дорогих парфюмерных бутиках. С Ингой мы с незапамятных времён сидели во всех первых авторских кафе, а потом обошли все рестораны и бистро, которые только открывались в нашем городе. И ни разу за все это время не поссорились.

Я, вообще, редко ссорюсь с кем-то из приятельниц. Именно потому, что четко понимаю, где нужно остановиться и какие темы не стоит трогать. Это и помогает нам годами поддерживать комфортное общение, не соприкасаясь острыми углами там, где непременно вскрылись бы противоречия.

Я считала это своим ноу-хау в конфликтологии, а вот Ромка называл мой подход «извратом».

— Нельзя людей маркировать и ставить по полкам, Женьк. Это типа как посуда у тебя — эта тарелка для супа, а эта для салата? Что за хрень? Это не тарелки, это люди! Ими фиг попользуешься по какой-то там тупой маркировке, которую придумали твои психи.

— Не психи, а психотерапевты.

— Да насрать! Человек — больше, чем любая система!

И, наталкиваясь на мой несогласный взгляд, выдавал свое коронное:

— Слушай, у вас там все такие долбанутые, или ты одна?

Я продолжала приводить ему аргументы в пользу моей теории, которая казалось мне очень разумной и взвешенной, но он сначала демонстративно зевал, а потом подхватывал меня, сгребая в охапку, и делал один и тот же вывод:

— Нет, это только ты у меня такая чокнутая! За это и люблю тебя, Женьк. Заскоков у тебя до пиздецов, конечно. Но ты такая охеренная с ними. Ты самый отбитый человек, которого я видел, понимаешь? Самая поехавшая. Абсолютно!

— Женя! Женечка! Евгения Васильевна! Вот ты, мать, даёшь! Время идёт, а ничего не меняется. Как была со странностями, так и осталась!

Быстро моргаю, старая с отогнать от себя воспоминания, заслонившие мое настоящее, и вижу ее перед собой — красное пальто, красная помада, тёмные волосы стянуты в тугой пучок на затылке. Инга как всегда — яркая и драматичная. Мне с ней легко — я как будто напитываюсь новыми силами, просто от того, что она рядом.

И я очень рада ее видеть.

— Как всегда — красотка!

— Как всегда — витаешь в облаках!

— Сейчас это называется «рефлексировать», Инга, так что у меня есть красиво звучащее оправдание.

— Вот как обычно ты со своими этим сложными терминами! Выдыхай, бобер! Мы с тобой пить собрались, а не твои сеансики вести.

Будь она моей лучшей подругой, я бы обиделась из-за пренебрежительного слова «сеансики». Но так как Инга — моя приятельница по душевным посиделкам и болтовне о жизни, я не обращаю внимания на эту оговорку. В своей, четко отведённой сфере, она — лучшая, а то, что не особо ценит мою профессию — и ладно. Ей как бы и не положено.

«В этом вся причина! Поняла меня?! В этом! Ты так боишься обломаться, что сразу ставишь человека на какую-то сраную полку в своей голове — чтобы потом сказать: «Я не обижаюсь! Я другого от тебя и не ожидала!» Да кто ты нахер такая, чтобы решать, кто на что способен и кому как себя вести! Хуевый же ты психолог, раз тебе не интересны люди — а только схемы, которые ты для каждого придумала! Никогда не думал, что ты такая. Вроде и умная… А на самом деле — дура!»

Резкий хлопок двери и голос Ромки из моих воспоминаний перебивает хлопок из реальности — на этот раз в ладоши. Инга усаживается напротив меня и тут же появившийся официант кладёт меню перед ней, и она довольно хлопает в предвкушении.

— Так, что тут у нас, что тут у нас такое… Ты была уже здесь?

— Да, как-то сидела на одной… встрече.

— М-м? Встрече? — она выразительно поднимает бровь над дужкой солнцезащитных очков. — Очередной ухажёр?

— Типа того, — подвинув к себе пепельницу, я закуриваю. — И че как? Чем закончилось?

— Да ничем. Кухня была вкусная, мужчина — не очень.

— Не очень вкусный? — тут же хватается за это слово Инга. — А что, удалось попробовать?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нет, не удалось. Сразу было видно, что слишком пресный. Аппетит не возбуждал абсолютно.

— Все тебе то пресное, то скучное, Евгения Васильевна. Но я твои вкусы знаю, не забывай. И вот что хочу сказать — если ищешь себе второго Гарипова, то можешь подвязать с этим делом сразу. Или сидеть куковать одна до самой менопаузы. И после неё тоже. Потому что мы — девушки прогрессивные, мы знаем, что климаксом сексуальная жизнь не заканчивается! Потому что у нас есть — что? Гормонально поддерживающая терапия! — и она довольно смеётся, сдергивая с шеи шёлковый шарф и игриво повязывая его на сумочке, которую ставит на принесенную официантом маленькую табуреточку. — Поэтому, Жень, не забывай об этом. Я серьезно. Один раз ты уже от этого еле отошла, от слишком веселой жизни. А теперь тебе, значит, все пресно. Тебя же до сих пор ломает, понимаешь? Ты как наркоманка на отходняках. Бывший твой тебя на такой дозе держал, что ты и сейчас не можешь адекватно на людей смотреть. Тебе сразу жести какой-то надо, чтоб мозги отъехали, и подальше! А ты уйми, уйми свои ожидания. Умей присматриваться к людям, давать им вторые шансы. Некоторые не сразу раскрываются, зато потом — как хорошее вино. Надо посто научится видеть и ценить, Жень.

Да, именно. Надо уметь ждать и не быть слишком пристрастной. Хороший совет перед еще одной встречей сегодня вечером. Спасибо Инге, что напомнила мне об этом сейчас.

— И не сравнивать всех и каждого со своим бывшим мужиком, поняла? Твой Гарипов — это отдельный случай, там с головой точно не все в порядке. А с психами всегда весело. Особенно когда они талантливые, заразы! Потом все нормальные после них будут пресными казаться. Только ты забей на это, ясно? Забей. У тебя интоксикация до сих пор. Ломка. Как ты можешь взвешенные оценки давать в таком состоянии?

— Да никак.

— Вот да. Так что, не руби с плеча. И помни об этом. Давай-ка лучше с тобой за нас, за девочек. И за то, чтобы у нас все было всегда в ажуре и без отходняков!

Воодушевившись своим тостом, Инга звонко смеётся и я, чокаясь с ней бокалом, улыбаюсь в ответ.

Я прекрасно знаю, что то, о чем она говорит — правда. Но мне было важно услышать эти мысли от кого-то другого.

— Ну, что у тебя вообще, по жизни? Давай, рассказывай… — деловито перебирая орешки на сырной тарелке, интересуется она. — Как твои, как Микаэла? Давно общалась с ней?

— Как всегда, на прошлой неделе.

— А папаша её, что? Не появляется больше на горизонте?

— Нет. Он занят исключительно своей жизнью. Как и я своей.

То, что на фоне этого у нас существует как-то своя, параллельная реальность, я, конечно, говорить не буду. Иногда я и сама в нее не верю, пока она не начинает прорезаться слишком уж сильно.

— Мика может прилететь на пасхальные каникулы. В двадцатых числах уже, — с одной стороны, мне хочется быстрее сменить тему, с другой — предупредить Ингу о скором прибытии ее любимицы.

У нее с моей дочерью это взаимно — из всех знакомых, больше всех Микаэла любит именно Ингу. С самого детства они с могли с ней пропадать целыми днями, гуляя по луна- паркам, аттракционам, детским центрам развлечений и кафе. Инга — настоящий гурман веселья, любит и умеет делать это с шиком и размахом. Не зря же она занимается профессиональной организацией праздников, и не только для детей. И если я выдыхаюсь уже через пару часов шума и суеты, она готова куролесить хоть до ночи. С Микой они обычно отправляли меня домой, клятвенно убеждая, что ничего страшного не случится, и ни разу не нарушили своего обещания.

К вечеру я получала дочку спящей, с блестящим гелиевым шариком, привязанным лентой к руке, и трубочкой от сока во рту, пока пакетик куда-то завалился в машине Инги, в которой вечно чего только не было.

«Обожаю этого ребёнка! Вот сама возьму — и рожу! Только хочу именно такую, как Микуля, на другое — не согласна!» — всегда говорила Инга, на прощание чмокнув в щеку свою малолетнюю подружку. «Какая же красотка! Вот только, Женёк, на тебя совсем не похожа. А жаль, да?»

С тех пор успело пройти время, Мика выросла и переехала, Инга так и не стала матерью («Зачем мне ещё ребёнок, когда у меня уже есть моя любимая девочка?»), но главное осталось прежним — их совместные дни развлечений, каждый раз, когда дочка приезжает в гости.

— О, вот это новости! За это второй тост! — снова чокнувшись со мной бокалом, Инга довольна услышанным. — Совсем взрослая уже, наша малышка?

— Взрослая, да… Уже успела проколоть себе бровь и поставить свой первый спектакль.

— Да ты что? Прямо настоящее представление?

— Да, самое настоящее. Что-то патриотическое, про Джузеппе Гарибальди. Какое-то переосмысление его роли, полностью на итальянском. Рома был на премьере, говорил, очень здорово получилось, особенно световое шоу в конце.

— Световое шоу?

— Да. С помощью обычных ламп и стробоскопа. Как ты можешь допустить, чтобы одна из Гариповых обошлась без эффектов и возможности эпатировать публику?

И, пока Инга, смеясь, кивает, продолжаю:

— Без единой заминочки всё прошло. Одноклассники ее слушаются как солдаты генерала. Сама знаешь, что бывает в нашей семье, если что-то в день премьеры идёт не так.

— Да-а, конечно, — понимающе тянет Инга. — Страх господень! Вот же характерец! Вся в отца!

— Да, она очень деятельная. Теперь решила на режиссуру поступать.

— На режиссуру? Удивила, конечно, удивила. Все девчонки мечтают быть актрисами.

— Как видишь, не все. Мика просто не умеет быть на вторых ролях или подчиняться кому-то. Поэтому актриса из неё получится так себе… Ещё изобьет режиссера его же реквизитом и сама сядет в его кресло. Так что я не удивлена. Режиссёр так режиссёр. Надо будет опять переезжать, но она готова, хоть завтра.

— Ох, Жень, как быстро время летит… Недавно только киндеры с ней на качелях трескали, а тут на тебе — режиссёр.

— Будущий, — поправляю я ее с улыбкой. — Еще два года до поступления, успеем привыкнуть.

— А Ромка что? Отпускает?

— Он первый одобрил. Еще и сам убедил в Чехию ехать. Если учиться, говорит, то только в Пражской киношколе. У него там, как всегда, кто-то из друзей то ли преподаёт, то ли что-то курирует.

— А зачем в Прагу? Из Рима-то? Только не говори, что у них там своих институтов искусств мало.

— Ну, он говорит, что эта школа Мике лучше всего подойдёт. А если он в чём-то уверен…

— Всё, поняла. Там спорить бесполезно, как я забыла.

— Да, и с ним, и с Микаэлой. Они уже обо всем договорились и сговорились. Меня только в известность поставили, и за это спасибо, — иронизируя, я немного сгущаю я краски, но главное остаётся неизменным — в наших противостояниях переспорить ни мужа, ни дочь мне не удавалось никогда. А если они выступали заодно…

— Эх… Счастливая у тебя дочка, — снова пригубив бокал, вздыхает Инга. — Всем бы таких родителей.

Кашляя в кулак, я давлюсь своим вином.

— Ты что… Издеваешься?

— Нет, — она смотрит на меня непонимающим взглядом. — Почему издеваюсь?

— Ну, сама знаешь, какая у нас семья. Мы даже не живём вместе. А с учётом того, что было до этого… Прекрасная ячейка общества, прямо образцово-показательная!

— Да к чему тут это, ну, Жень? — в голосе Инги слышится раздражение. — Нафиг кому-то сдалась эта твоя образцовость! Вот когда ты так говоришь, я, только не обижайся, но очень понимаю Гарипова, когда он тебя занудой обзывал. Дались тебе эти стандарты идиотские! Главное, вы оба дочку любите и принимаете со всеми ее тараканами — а у кого из нас их нет, а? Только редко родители именно детей любят, а не то, как они их видят. Идеальных таких, всегда послушных. А Микуле повезло в этом плане. Сколько ее помню — она никогда от вас не пряталась и не скрывала ничего…

— И всю дурь несла прямо в дом, — смеюсь я, вспоминая, как однажды Мика притащила из мастерской отца сигареты и сразу пошла ко мне, чтобы я научила ее «курить как папа». Ромка, узнав об этом, бросил курить на целый год, и потом делал это только тайком, чтобы дочка не видела его больше с сигаретой… Но как же красиво он всегда курил, в лучших традициях голливудской классики — с прищуром, с облаками дыма, обволакивающими его лицо, с показной небрежностью сбивая столбик пепла и поигрывая сигаретой в длинных гибких пальцах.

Снова моргаю, стараясь вернуться в настоящее, запивая так некстати унёсшие меня воспоминания глотком вина и прислушиваюсь к голосу Инги:

— Так что ты давай, прекращай мне это! Сама знаешь, сколько таких порядочных семеек, хоть на рекламу вешай, а на деле — сплошная показуха и адище внутри! Да куда далеко ходить, у меня такая семья была…

— И у меня…

— Да у многих людей, вообще! — Инга, увлекаясь все больше и больше, входит в раж и залпом выпивает остатки вина, тут же подставляя опустевший бокал подбежавшему официанту. — Так что ты, мать, это… не гони на себя. Сама знаешь, если надо, я тебя первая зачморю, если увижу вдруг, что глупости делаешь. Но там, где на пустом месте наговариваешь на себя, тоже молчать не буду. Вы с Ромкой вообще молодцы, если подумать. Так расходиться, как вы — и суметь оградить малую от этого, не вываливать на неё свои обиды и вот это вот всё, — Инга делает какие-то непонятные движения руками у себя над головой, — это надо быть очень хорошими родителями. Вот как люди вы, может, и чокнутые… как все мы. А как родители — очень крутые перцы! Давай, за вас, за крутых перцев!

И, не успеваю я прийти в себя от ее нового стремительного тоста, ощущая, как в груди снова поднимается тепло, как она выстреливает в меня новым вопросом.

— А на личном что? Мальчик есть?

— У… меня?

— Да причём тут ты, балдуля! Хотя… к этому вопросу мы еще вернёмся. У Микули нашей? Она красотка такая была, когда я ее в последний раз видела, сейчас, наверное, вообще, глаз не оторвать.

— Ну, вот про мальчика не знаю, не рассказывала. Про спектакль, подружек…

— Своих хоть?

— Не только. Своих и Ромкиных.

— Вот же говнюк! — Инга достаёт айкос и, вставив в него стик, щёлкает кнопкой. — Ну, что он там не скучает, это понятно. А ты чего сидишь, как из деревни Кукуево?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я не сижу.

— Сидишь! Или темнишь чего-то. Как и твоя малая. Ну не верю я, что в свои шестнадцать она ещё ни с кем не замутила, ни с одним горячим итальянским мачо.

— Мачо — это у испанцев. Ругательное, между прочим, слово.

— Ну хорошо, — согласно кивнув, Инга легко затягивается. — Ты к словам, главное, не цепляйся. Вот тут что-то нечисто. Где-то шифруется либо она, либо вдвоём с папашкой-покрывателем. Слушай, а может она беременна уже? Как в передаче — «Беременна в шестнадцать»! И приезжает, чтобы рассказать тебе все? Может, и пацана своего привезёт заодно? И тут ты такая — бац, и бабушка в сорокет! А Ромка — дедуган!

— Инга, ты что! Кто-то слишком быстро пьёт свое вино!

— Кто-то слишком наивный и верит, что дочка в шестнадцать лет только спектаклями интересуется!

— Да что тут такого? Я в шестнадцать, вообще, по библиотекам сидела. Потому что у меня репетиторство было и к поступлению за год готовилась. Вот и Мика — почему нет? Два года у нее впереди, но так и конкурс на поступление там какой!

— Ты по себе ее не мерь. Не забывай, тебе она дочь, а мне — подружка, — с какой-то детской обидчивостью говорит Инга, и я не могу сдержать улыбку умиления. — Так что я ее тоже очень хорошо знаю. И точно могу сказать, от тебя у нее… ничего! А ты, вообще, уверена, что ты ее родила?

— Инга, прекращай пить! — смеюсь я и прошу принести мне стакан воды вместо следующего бокала вина. — Конечно, уверена.

— Ну, хорошо. Значит, родила и на этом всё твоё вмешательство закончилось. В остальном она совсем не в тебя, не в обиду, Жень. Мика — папашка вылитый, только девочка. Где-то что-то это сглаживает, но натуру не пропьёшь. Понимаешь, о чем я?

— Ну… В чём-то ты, может, и права.

— Не в чём-то, а полностью! Скажи мне, твой Гарипов сильно по библиотекам штаны протирал в шестнадцать? Вот прям так сидел, учился и не обращал внимания на мальчиков… Тьфу ты, на девочек? — под хмельком Инга становится все забавнее, и я продолжаю посмеиваться, наблюдая за ней.

— Ну, во-первых, он таки протирал штаны, только не по библиотекам, а по музеям.

— Что? Гарипов — по музеям? Ну-у, мать… Это не я, это ты тут слишком быстро пьёшь!

— Да серьезно тебе говорю! Он там с натуры рисовал. Не смейся, ну… Но ты права — кроме этого, успевал гораздо больше, чем я в обычной жизни.

— Во-от! А я тебе что говорю! Дорогой! — она вскидывает руку, подзывая официанта. — Еще бокальчик! Вернее, два! Кто-то тут филонит, надо исправлять ситуацию.

— Инга, я…

— Ничего не знаю, мы слишком долго не виделись, чтобы ты сидела тут при мне воду пила. Так что, я тебе говорю… Серьезно, присмотрись. Или расспроси её. А не её — так папашку! Мать должна знать, чем живет ее ребенок, а подростки, сама понимаешь, брешут нам, даже если нет проблем с доверием. У них это хобби такое — побрехать. Возрастное. У некоторых проходит, а у некоторых остаётся навсегда.

И снова не могу не согласиться с ней, чувствуя благодарность вперемешку с досадой. Действительно, почему я раньше не обращала на это внимание? Инге хватило четверти часа, чтобы уловить в моих рассказах о Микаэле подозрительное белое пятно, а я, мать, ничего и не подозревала. Где же моя хваленая проницательность? Как всегда, работает на ком угодно, кроме тех людей, которые мне по-настоящему дороги.

И, чтобы, заглушить горьковатый привкус этого открытия, согласно беру у Инги новый бокал и говорю фразу, за которую она не может не ухватиться:

— А еще у меня свидание через пару часов. Вот я и думаю — может, не пойти?

Тепер очередь Инги давиться вином и изливать на меня потоки негодующего протеста. Холерическая и увлекающаяся, неравнодушная ко всему на свете, она уже несколько лет мечтает свести меня с кем-то, чтобы я, по ее словам «дурью не маялась и утёрла нос бывшему», которого необъяснимо недолюбливает. А, может, и вполне объяснимо. Но ради сохранения теплоты наших отношений, я не лезу в ее прошлое и не выясняю подробностей, которые мне не нужны. Главное, Инга обожает моего ребёнка и ко мне относится с сестринской любовью. А что у нее было или не было с моим все еще мужем — дело десятое. В конце концов, разве только у неё одной?

Спустя час мы с ней, по старой традиции, для бодрости заправившись кофе из ближайшей уличной кофейни, держа друг друга под руку и хихикая, спускаемя по эскалатору в один из парфюмерных бутиков, чтобы попробовать новинки и надушиться самыми дорогими ароматами. Разница между нашими первыми встречами только в том, что сейчас мы можем купить любые понравившиеся духи, но, не изменяя привычкам, нагребаем в сумку кучу пробников, а Инга пытается стащить полупустой тестер — и каким-то образом ей это удаётся.

Выйдя из метро и, прихватив на выходе еще по стаканчику кофе, мы продолжаем хохотать и обсуждать, какие же мы неисправимые дурочки.

— Так, держи, — пихает мне в карман свою добычу Инга, пока я успокаивающе придерживаю ее за локоть и рассказываю, чтобы она не расстраивались и мелкие кражи в магазинах — это еще не клептомания, а элементарный поиск адреналина в наших слишком спокойных условиях. Конечно же, если не повторяется систематически.

— Да не расстраиваясь я! Ну ты че? Так, Женька, слушай меня. Ты вот это свое психологическое говно оставляй. Оставляй-оставляй, говорю. Вместе с книжками. Книжки мне дай!

— Не дам. Зачем тебе мои книжки? — желая их защитить, я сжимаю пакет обеими руками.

— Потому что ты на свидание идёшь, а не в библиотеку! И не вздумай мужику рассказывать ничего про его тайные склонности! Не пытайся поставить ему диагноз!

— Я не ставлю диагнозы, я не психиатр. А если помогаю решать какие-то проблемы, то… я не виновата, Инга, они сами со мной делятся. Я не могу молчать. Если я могу чем- то помочь…

— Себе помоги! — грозно прерывает меня она. — У тебя сегодня встреча с классным мужиком, а дальше все воскресенье впереди, может, вы понравитесь друг другу, может, у вас будет секс, а потом ему так с тобой будет хорошо, что он к тебе переедет! Ты симпатичная, умная, ну, странненькая чуть — так мужчины такое любят.

— Нет…

— Да! — агрессивно покрикивает она на меня. — Не любят только, когда их лечить начинаешь! Но ты этого делать не будешь, поняла меня?

— Я не хочу, чтобы ко мне кто-то переезжал. Я не готова делить своё пространство…

— Тогда к себе перевезет! В офигенный особняк! Двухэтажный! Нет, трех… этажный! Он кто, адвокат, ты говорила?

— Да, по бракоразводным процессам.

— О, вот и отлично! Может, наконец тебя с твоим Гариповым разведёт. Представь, приезжает твой бывший — а ты тут, как конфетка: замужем, с новым серьёзным мужиком, с трёхэтажным домищем! Представь, как ему обломится!

— Он не будет приезжать, Инга. И я не хочу ни в какой замуж, — всё-таки отпускаю пакет я, пока она, продолжая посматривать на часы, прячет мои книги в свою большую сумку. — И дом не хочу. Даже развод не хочу. Хочу просто немного расслабиться. И ни о чем не думать.

«И не вспоминать, и не сравнивать» — шепчет настойчивый голос в голове, но эту фразу я не озвучиваю.

— Это пока. А потом как влюбишься, как захочешь! Так, книжки послезавтра отдам в обмен на рассказ, как все прошло. Рот открой.

Делаю, как она просит и тут же получаю пшик парфюмом прямо на язык, от чего я возмущённо вскрикиваю — спирт и отдушки просто ужасны на вкус.

— Ты что! Ты зачем это делаешь?!

— Чтобы винишком не пахло. Вот он к тебе целоваться полезет, а от тебя перегаром несёт! Что это за дело?

— Ты же сама меня спаивала!

— Ничего, сама спаивала, сама и порядок приведу. А ну-ка… Смотри на меня… Так, хорошо, хорошо, — она заботливо поправляет пояс на моем плаще. — Красотка! Все, ты готова! Иди и возьми от него если не дом, так хотя бы парочку оргазмов! А еще лучше один — но множественный!

Продолжая ухохатываться, мы с Ингой ждём мое такси и постепенно игривое настроение снова возвращается ко мне. Переминаясь с ноги на ногу от легкой прохлады апрельского вечера, мы перешептываемся точно, как студентки, которых полно вокруг на площади, и все они так же поправляют друг другу прически и шарфики, вытаскивают зеркальца из косметичек и делятся помадами и блесками, предвкушая вечер субботы.

Весна одинаково пьянит всех и каждого. И тех, кто еще не успел разочароваться в юношеских мечтах, и тех, у кого за плечами есть опыт, и даже закоренелых циников, решивших никогда не очаровываться, чтобы больше не разочаровываться.

Как ни странно, я отношу себя к последним. С этим бы не согласилась Инга, и многие из тех, кто меня знает. Я не разбрасываюсь пренебрежительными фразочками, не бурчу на романтические праздники, не высмеиваю парочки, сидящие в ресторанах за ручку и не прогнозирую им скорый разрыв. Просто для себя я тему любви и отношений закрыла раз и навсегда.

Новая серьёзная связь мне не нужна. И на свидания я хожу просто, чтобы сменить картинку, пообщаться с кем-то новым, переключиться на его рассказы и проблемы. Да, выходит, я использую людей — но без вреда для их самооценки. В конце концов, кому повредит приятный вечер и хорошая беседа? Никому из нас. А меня еще и отвлечёт от вечной мешанины мыслей в голове.

Иногда, очень редко, мои свидания имеют продолжение. Бывает, меня всё-таки что-то цепляет в человеке — но и это не кончается ничем.

В первой непродолжительной связи после того, как я стала жить одна, мне приходилось прикладывать большие усилия, чтобы не называть нового бойфренда именем мужа — особенно ночью, во время секса, и пару раз я всё-таки оговорилась… Даже больше, чем пару раз. В конце концов, из-за этого мы и расстались — он сказал, что устал заменять мне кого-то, кого я не могу или не хочу забывать, и я не спорила с ним. Он и вправду очень понравился мне, потому что был чем-то неуловимо похож на Ромку, особенно в полумраке. Поэтому наши встречи проходили исключительно при свечах — и романтика была здесь абсолютно ни при чем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ещё один мужчина, имевший очень серьёзные намерения, был полной Ромкиной противоположностью — я сделала этот выбор осознанно, чтобы точно не путать ни имена, ни людей. С самой первой встречи он подчёркивал, что намерен изменить мою жизнь к лучшему, никогда не пропадал, всегда приходил вовремя, вредных привычек не имел и очень внимательно выслушивал мои советы, как решить тот или иной конфликт в компании, или какую стратегию применить на новых переговорах. По ночам я упорно молчала, чтобы не ляпнуть лишнего, и совершенно не знала, куда деть руки. Они почему-то все время отвлекали мое внимание — и со временем эта маленькая проблема стала прямо-таки раздражающе навязчивой.

Я никогда не думала, что именно руки могут быть такими… мешающими, такими неуместными. То они как-то неловко лежали на подушке, и я все время пыталась поменять их положение, чтобы не путаться в своих же волосах. То пыталась их пристроить сбоку, и они неожиданно падали с кровати тяжёлыми плетьми. Обнимая своего нового серьезного ухажёра, я чувствовала себя неловкой, угловатой, каждое мое движение было неправильным и неуклюжим, и я все ждала, когда же он обратит на это внимание со словами — ну почему ты такая зажатая, надо что-то решать! Но его все устраивало, он называл меня «лучшей из женщин, мудрой, нежной и совсем не распущенной».

Время шло я начала циклиться на этих чертовых руках, и в конце концов поймала себя на том, что забываю о них, только когда разглядываю свежий лак на ногтях — и это, в отличие от нашего секса, меня хоть немного увлекало.

Осознав это, я тот же вечер сменила замки в двери, радуясь тому, что руки заняты работой и больше не кажутся инородным предметом в собственном теле. Серьёзный поклонник, успевший к тому времени сделать дубликат от моих ключей, был извещен через переговорное устройство о том, что у меня профессиональный кризис, который мне лучше пережить в одиночестве, «так бывает, мне очень жаль», а заодно и небольшую консультацию по грядущим переговорам. Мы расстались друзьями, и он еще полгода иногда слал мне мотивационные картинки и интересовался моим здоровьем. Но после того, как я перестала его консультировать по психологии бизнеса, окончательно исчез с горизонта.

С тех пор я решила не вышибать клин клином, ведясь либо на похожие, либо на кардинально противоположные типажи, не ввязываться ни в какие отношения и просто наслаждалась общением. Благо, я умела создать лёгкую и непринуждённую атмосферу, и, провожая меня к подъезду и получая очередной целомудренный поцелуй в щечку, мои компаньоны не чувствовали себя обманутым и часто писали, что рядом со мной «отогревались душой».

Вот и отлично, отогрев очередного страждущего, думала я. Мы получили то, за чем шли. Я — возможность отвлечься от тоскливой пустоты, они — высказаться и почувствовать себя увереннее, несмотря на то, что свидания так и не пересекали платоническую черту.

Меня более чем устраивает та жизнь, которая у меня сейчас. И прыгать в омут новых отношений… Ни за что.

В конце концов, по факту я все ещё замужняя женщина.

Об этом вспоминает и мой сегодняшний визави, терпеливо ожидающий во французском ресторанчике. Я бы предпочла, конечно, сеть на веранде — пусть уже стемнело и похолодало, но пледы и свечи, которые официанты расставляют на столиках, делают атмосферу такой особенной и уютной.

А вот он уже успел занять место в зале. Заходя в ресторан и глядя, как он приветливо машет мне рукой прямо из центра, который я никогда бы не выбрала, так как считаю худшим — шумным, пафосным, в зоне общего внимания, я обреченно вздыхаю.

Это не самый лучший знак. Прямо с порога.

А ведь до вчерашнего дня он мне даже нравился — Андрей Викторович. Правда, он настаивает, чтобы я называла его просто Андреем.

— Хорошо, Андрей.

Отстранённо улыбаюсь, соглашаясь с ним, когда он начинает ругать городские пробки и систему транспортного сообщения. Да, конечно же, это они виноваты. Совсем не то, что я упорно не хотела ехать сюда, уговаривая себя даже в такси не менять маршрут и не возвращаться домой. Там у меня будет слишком много свободного времени. И я опять натворю новых глупостей.

А здесь меня ждёт Андрей. Обстоятельный, последовательный, зрелый. Не любящий отвлечённых тем, четко знающий свои цели, не инфантильный, к тому же, настроенный весьма активно.

— Женечка, а, может, шампанского?

Молча киваю, прикидывая, что шампанское в добавок к вину, выпитому с Ингой, заставит время пролететь быстро и незаметно.

Глядя, как Андрей изучает меню, отмечаю, что он не даёт мне возможности сделать заказ, но тут же одергиваю себя, уличив в излишней пристрастности и придирках. Андрей Викторович просто хочет, чтобы наше свидание прошло идеально — кажется, в его представлении это что-то крайне помпезное и официальное, будто идеально организованный приём. Да и в плане контроля у него маленький пунктик.

Нам приносят шампанское в ведёрке, и он, верный своему правилу «Хочешь сделать хорошо — сделай это сам», выхватывает бутылку у официанта:

— Давайте, я!

Кто бы сомневался. Конечно же, он. Будет все сегодня делать сам, заказывать новые блюда сам, и говорить тоже — сам. Шампанское взрывается неудачно, обдав Андрея Викторовича, то есть, Андрея, пеной брызг. Краем глаза замечаю довольную улыбку на лице официанта и прикрываюсь меню, чтобы моя похожая реакция была не такой заметной.

— Уберите! Уберите это всё! — демонстративно командует Андрей Викторович, требуя сменить салфетки и приборы, а я, пользуясь случаем, прошу официанта поменять и бокалы — пусть принесут широкие и плоские, в стиле ретро. Все равно, Андрей, наплевав на мой вкус, заказал сладкое. Что ж, будем пить как в «Великом Гетсби», эдакие новые прожигатели жизни, почти из 20-х. Только сто лет спустя.

Следующие полчаса Андрей Викторович, больше не протестуя против помощи официанта, зажигательно рассказывает мне подробности недавнего развода с женой, часто повторяя:

— Ну какова мерзавка? Какова!

Вдвойне забавно то, что сам Андрей Викторович — адвокат по бракоразводным процессам, и именно с ним я консультировалась по возможности расторжения моего повторного брака.

Я так и не научилась говорить «второй брак». Уже пять лет я называю его «повторный».

— Абсолютное пренебрежение профессиональной этикой, Женечка! Абсолютное!

Лицо Андрея пылает священным гневом, когда он делится со мной подробностями своего дела и как его, по его же словам «нагло облапошили», несмотря на многолетний опыт в профессии.

Знал бы он, какие ляпы я допускаю в собственной жизни, несмотря на многолетний опыт в профессии.

С похожим негодованием он комментировал и мою ситуацию, называя действия второй стороны варварством и хамством, а несовершеннолетнего ребёнка — жертвой обстоятельств, предлагая лишить ответчика отцовских прав и возможности проживания в Евросоюзе.

Тогда я была очень зла на «вторую сторону», поэтому радостно поддакивала. Сейчас же апломб Андрея Викторовича начинает меня раздражать.

— А как твои дела продвигаются, Женечка? Муж по-прежнему саботирует все твои попытки?

— По-прежнему, Андрей, — отвечаю, пригубив шампанское, которое приятно щекочет ноздри. — Ужасно саботирует.

— Каков мерзавец! А! Каков!

— И не говори. Редкий хам.

— Ноль уважения! Сплошная безответственность!

— Ты абсолютно прав. Поэтому мы решили отставить все, как есть. В конце концов, к чему нам эти условности — официально расторгнут брак или нет? Главное — внутренне решение. Которое принял каждый из нас.

— Но… как же так? Женечка! Неужели ты спустишь это на тормозах? Позволишь и дальше собой манипулировать?

Андрей так возмущён, что, мне кажется, он сам, несмотря на профессиональную этику, решит довести дело до победного конца и освободить меня от оков ненавистного брака.

— А если ты опять захочешь замуж? А этот деспот…

— Ни за что свете.

— То есть?

— Замуж. Это исключено, Андрей.

— Но ты не можешь знать наверняка!

— Нет, могу. Я сама приняла такое решение. И, кроме того, это страховка.

— Страховка от чего?

— От нового брака.

— Но ты же сама сказала — ни за что на свете!

— Именно так и сказала. Это если подходить к делу сознательно. Но, знаешь, у меня есть привычка. Такое маленькое глупое хобби — разводиться и выходить замуж исключительно за своего мужа. И если второй развод мы как-нибудь переживём, то третью свадьбу, боюсь, не потянем.

— П..по бюджету? — в ответ на мои признания Андрей растерянно хлопает ресницами.

— Нет, по моральным затратам. Психически.

— Но Женечка… Дорогая моя, — кажется, он никак не может понять, шучу я или нет. — Ты же это не вполне серьезно, так ведь?

— Почему же… Вполне. Так что, обо мне можно не волноваться. Мой вопрос решён, и я готова внимательно слушать о твоих и только твоих делах.

Кажется, он уловил шпильку в моих словах и густо покраснев, пытается вернуть ситуацию в русло непринужденной беседы.

— Может… ещё что-то заказать?

— Конечно. Спасибо, что поинтересовался.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ещё одно мое ироничное замечание он воспринимает уже с едва заметной агрессией — глаза сощуриваются, губы сжимаются в тонкую линию.

— Чего бы тебе ещё хотелось?

С особым напором он выделяет слово «тебе», как бы намекая на то, что мое желание — абсолютная блажь.

— Скажите, — интересуюсь я, чувствуя, что от тоски и скуки не спасает даже шампанское. — А у вас есть картофель-фри?

— Простите? — недоумевает официант.

— Что? — недоумевает Андрей Викторович, и я не могу понять, чьё недоумение больше.

— Картошка фри. Или бургеры? — продолжаю я, листая страницы меню с подробным описанием салатов, паштетов, мидий и осьминожьих щупалец.

— В нашем меню нет американской кухни, — дипломатично выходит из положения официант, и я решаю, что стоит оставить ему хорошие чаевые.

— Тонко! Тонко! — продолжает хохотать Андрей, когда вместо картошки фри я соглашаюсь на альтернативу в виде десерта. — Как ты проэкзаменовала его на профпригодность!

— Я никого не экзаменовала. Мне действительно захотелось картошки фри. И да, я прекрасно помню, что это ресторан французской кухни. Но наши желания… Сам понимаешь, иногда их очень трудно контролировать.

Я же сейчас только о еде говорю, верно?

Выдерживаю небольшую паузу, дав ему возможность от души насладиться моей неблагодарностью. И тут же добиваю новым предложением:

— А знаешь что, Андрей. Когда ты в последний раз был в Макдональдсе?

…Ещё через полтора часа, наполненного нервными смешками и натянутыми фразами Андрея: «Кто смеет возражать… Если женщина хочет!» выхожу из Мака со стаканчиком колы и большим меню в бумажном пакете. Андрей Викторович предлагал взять заказ через макдрайв, но в его машине было так же скучно, как и во французском ресторане, который мы оставили, даже не допив шампанское.

Внутрь заходить со мной Андрей Викторович категорически отказался — по его словам, от одного запаха жареных котлет у него начинается изжога. Не могу сказать, что меня это сильно огорчает.

Переступаю через сливной сток, стараясь не попасть между прутьев решетки, оглядываюсь на Мак, задерживаясь взглядом на втором этаже, на открытой террасе, где под покачивающимися на ветру зонтами стоят летние столики.

Какая знакомая картина. Когда-то я была очень счастлива. Когда-то давно, не сейчас.

Смотрю на авто, ожидающее меня, и перевожу взгляд на террасу. На авто — и снова на террасу.

Знаком показываю Андрею Викторовичу, что мне надо вернуться, скажем, в туалет, и он понимающе разводит руками, продолжая настраивать фм-тюнер, и посылая мне широкую улыбку в знак согласия, что подождёт.

Он еще не знает, что ждать ему придётся долго.

— Где у вас запасной выход? — возвращаясь в зал, спрашиваю у первого попавшегося работника, убирающего проход между столиками.

Недоумение — главное чувство, которое я сегодня во всех вызываю.

Так, прекрасно. Запасной выход есть, и он напротив главного входа — ещё и припарковаться можно неподалёку. Вызвав такси к перекрестку у запасного выхода, я ожидаю авто, и не могу побороть в себе ещё одно маленькое наваждение. Оставив заказ на одном из столиков, медленно поднимаюсь на второй этаж, на опустевшую к полуночи террасу. Открываю дверь — и ветер резко бьет мне в лицо. Его шуму вторит глухое хлопанье больших зонтов над столами, которые не защищают ни от дождя, ни от жары, но сейчас этот звук мне ужасно нравится.

Не обращая внимания на растрепанные волосы, подхожу к одному из столиков и сажусь на лёгкий железный стул. Кладу ладони на неудобные холодные подлокотники, с силой сжимаю их пальцами и, откинув голову назад, прикрываю глаза. Впервые за весь вечер я чувствую спокойствие.

Мне нравится здесь. За прошедшие годы как будто ничего не изменилось. Кажется, я до сих пор могу услышать запах дождя и надвигающейся грозы в воздухе, как в тот самый день.

Изменились только мы. Очень сильно изменились.

Но как же иногда хочется сбежать в прошлое.

Мысли прерывает сообщение водителя о том, что он на месте. Я как буто просыпаюсь, только сейчас замечая, что замёрзла, потому что в этот раз согреть меня некому. Пора уходить. Машина ждать не будет, и если я прозеваю заказ, мне придётся возвращаться домой в компании слишком разговорчивого Андрея, а к бурному общению я сегодня не готова.

Я чувствую себя очень уставшей, как будто бегу от самой себя и только сейчас понимаю, что это бег на месте.

Уходя с террасы, спускаюсь не по внешней лестнице, как в тот далекий вечер, а через зал. Забираю заказ, выхожу в двери запасного выхода, перебегаю небольшой перекрёсток и приземляюсь на сиденье ждущего меня авто.

— Проспект Ушакова, шестнадцать, — повторяю водителю адрес и он, сверив координаты, послушно трогается.

Когда мы сворачиваем с перекрёстка, вижу в окно, как на противоположной стороне улицы Андрей продолжает ждать в припаркованной машине. Я позвоню ему минут через десять, сошлюсь на срочные дела, или придумаю какую-то другую причину. Если он не слишком обидится, я сумею загладить конфликт. У меня обычно получается найти щадящую причину и объясниться, пусть выдумывая несуществующие отговорки. Кроме того, я всегда очень искренне сожалею.

Мне на самом деле жаль. Мне очень бы хотелось снова вовлечься, загореться, вспыхнуть, не чувствовать этой скуки и пустоты, раздирающей изнутри. Но пока что… Пока не получается.

Я нечасто вот так сбегаю со свиданий. Но сегодня как раз тот день и не самый удачный момент. И даже в этих случаях я никогда, ни с кем, ни разу не поссорилась. Два разумных человека всегда между собой договорятся и смогут объясниться — я всегда так считала, и это правило работало безупречно.

Но только не с Ромкой. Обо все его поступки и выходки это убеждение с грохотом разбивалось, как и остальные мои принципы. Самые безумные, жёсткие, выматывавшиеся ссоры у меня были только с ним. Господи, как же мы ругались. И по каким только поводам этого нe было.

Но за пять минут подобной встряски я бы отдала весь сегодняшний день, а, может, и больше.

Как же мне не хватает его сейчас. Так сильно не хватает. Больше не боюсь признаться себе в этом, откидываясь на спинку сиденья и проводя руками по лицу, как будто убирая с него невидимую вуаль, которой закрываюсь от своих проблем.

Да, я знаю — это иррациональное желание, идущее вразрез с доводами здравого смысла. Можно сказать, дурная привычка, контролирующая мою жизнь, давняя зависимость, сработавший триггер. Это все знакомые места, когда-то наш, а теперь только мой город. И унылый вечер, на фоне которого только более яркими красками вспыхивает наше с ним прошлое, не похожее ни на что другое.

Никакие другие впечатления и эмоции не идут в сравнение с тем, что я переживала с ним. В этом плане ему нет равных, черт побери. Только он за пять минут мог довести меня до бешенства, на смену которому приходило восхищение, а потом снова бешенство.

Как там говорила Инга? Он держал тебя на такой дозе, что ты потеряла способность наслаждаться спокойными нормальными радостями. И она права. Я знаю, что она права, но от этого чувствую себя только ещё хуже.

— Приехали! — сообщает мне водитель, останавливаясь у подъезда, и от взгляда на мои окна становится немного легче и даже спокойнее.

Да, спокойнее. Вот мой дом, моя квартира, знакомо пищит домофон у входа и шуршит раздвижными дверями лифт в холле.

Сейчас я зайду в свое тихое, защищенное от всех волнений пространство, включу спокойную музыку, приму ванную и лягу спать.

Я просто переволновалась, не рассчитала свои силы. Я думала, что притворяясь спокойной и беззаботной, я на самом деле стану спокойной и беззаботной, что я давно владею собой, что могу справляться.

Снова и в который раз понимаю что загонять чувства внутрь не имеет смысла. Как бы глубоко они ни были спрятаны, они существуют. И за семью замками, замазанные и скрытые, только сильнее беспокоят и жгут изнутри.

Я не буду больше бегать от собственных мыслей и ощущений. Я пойду проторённой дорожкой — просто признаю, что в очередной раз прокололась и постараюсь отвлечься.

Да, мне надо отвлечься. И постепенно все мои бури улягутся, волнение пройдет.

Я отвлекусь, успокоюсь и все пройдёт.