Четвёртый Рим

8

Апрель 2019 г.

— Нет, это другое, Евгения Васильевна. Да, я часто ошибался — но в этот раз я могу ей доверять. Я интуицией чувствую!

Павлик сегодня крайне взвинчен и все время ерзает на софе. Кофе без сахара и зефирку на стевии, которые я предлагаю ему каждый сеанс, он не трогает, хотя угощение составлено с учётом всех его пожеланий.

Шоколад и другие сладости Павлик не ест — он категорический ЗОЖник и сторонник новомодного биохакинга. У него особый режим, особые витамины и орторексия в запущенной стадии. Но работаем мы не с расстройством пищевого поведения. Полгода назад Павлик пришёл ко мне с жалобами на проблемы с женщинами, отношений с которыми он страстно желал — но только с такими же идеальными, как и его диета.

Идеальные женщины почему-то не ценили Павлика, пользуя его морально и материально. Их идеальный внешний вид, которым он так восхищался, был их визитной карточкой для карьеры чаще всего в эскорте или других сопряжённых отраслях.

И никакие пылкие слова Павлика о том, что он спасёт очередную заблудшую бабочку, обжегшуюся об огни большого города, не имели особого эффекта. Пока у Павлика были деньги, идеальные женщины подыгрывали ему в меру своих способностей. Но как только банковский счёт и кредитки пустели, в спасении они нуждаться переставали. А на слова Павлика о семье и маленькой, но своей уютной квартирке, хохотали в лицо, иногда приправляя это не самыми цензурными выражениями.

Вот и сейчас мы с Павликом пытаемся предупредить очередную личную драму:

— Я не осуждаю вебкам, поймите, Паша…

Вообще-то, я сторонник хотя бы полного имени, но он сам просил меня себя так называть. Да что там — я тоже тайком называю его Павликом. Уж слишком он похож на маленького мальчика- идеалиста, влюбившегося в прекрасную принцессу из телевизора. Только сейчас его возлюбленная — эффектная и яркая работница онлайн-стриминга, чей канал Павлик недавно начал спонсировать.

— Наша задача — уйти от модели, которая стала для вас разрушительной. От вашей роли спасителя, направленной на тех…

— Кто в спасении не нуждается, — обреченно заканчивает вместо меня Павлик, и тут же добавляет: — Только сейчас я её не спасаю! Я ей помогаю!

— Конечно-конечно… — откидываясь на спинку кресла, я убираю руки с подлокотников, чтобы не барабанить пальцами — сегодня я слегка на взводе. — Между этими действиями есть тонкая грань, Паша. Насколько вы сами ее осознаёте?

— Ну-у… — замешкавшись, Павлик, наконец, отхлёбывает кофе, даже не замечая, что он успел остыть. — Спасать надо, когда человек в опасности… Или просит об этом. А помогать — когда и так все хорошо. Но ты хочешь, чтобы было лучше!

— У вашей новой девушки всё хорошо? Вы не считаете ее жертвой обстоятельств?

— У Ланы? Да, у неё всё неплохо, даже очень, — его нервозность все усиливается, он начинает ритмично раскачиваться на софе. — Я не думаю, что она… жертва. Может, когда-то ее что-то подтолкнуло к тому, чем она занимается. Но это в прошлом! — спохватывается он. — А сейчас Лана очень довольна, в деньгах не нуждается, бизнес идёт отлично!

— Бизнес?

— Да… её… Ее блоггинг. Блогерство! Она самостоятельная и независимая девушка. В блоггинге сейчас, знаете, какие средства крутятся?

— Ну… имею понятие. А в секс-блоггинге — тем более. Его точно нельзя назвать упадочной отраслью, правда?

— Д…да, — неожиданно краснеет Павлик. Кажется, обычную констатацию факта с моей стороны он воспринимает как насмешку и ждёт, когда я начну читать ему нотации.

Очень даже зря — я видала кое-что более отвязное, чем секс на камеру. Да и профессиональная этика не позволяет личного участия и навязывания своих принципов даже, если бы я тайно собралась спасать Павлика из лап коварной аферистки. Я — всего лишь зеркало, поворачивающее человека лицом к самому себе, возможно, чуть увеличивающее резкость, чтобы выявить проблемы.

Поэтому я молчу и жду, пока он продолжит. Тем более, после такой долгой паузы человек обычно отвечает на вопрос, который мучительно переваривал внутри, не решаясь произнести вслух.

— И я совсем не ревную.

Вот как. Значит, вот что его беспокоит вопреки бравым заявлениям, что девушка работает вебкам-моделью и для него это нормально. Не зря он так ее ни разу и не назвал — вебкам-модель. Только «блогер» и «бизнес-вумен».

— Не ревнуете?

— Нет! Совсем ничего не имею против! Это выбор Ланы, она занималась этим до меня. Как я могу сейчас настаивать, чтобы она бросила? Это как раз и будет то самое никому не нужное спасение, от которого мы с вами пытаемся уйти, да, Евгения Васильевна?

Он так явно просит у меня одобрения — а, значит, пытается разделить ответственность, чтобы в случае очередной неудачи повестить часть вины на меня и сказать: «Это мне психолог посоветовала! Все они одинаковые, никакого толку от них на самом деле!»

Поэтому не спешу говорит ему ни да, ни нет, прикрываясь лёгкой улыбкой и стаканом воды, из которого пью, пытаясь сообразить, в какое русло повернуть дальнейшую беседу.

Но ситуацию спасает сам Павлик, воспринявший мое молчание как призыв говорить и вдохновенно продолжает:

— Я сам постоянно себе напоминаю — никакой роли отца, никакой опеки сверху. Только равноправное партнёрство!

Какой молодец. Оттарабанил как урок.

— Не только, Паша. Не стоит мерить отношения и проблемы всех людей одной мерой и навязывать один, пусть и прогрессивный сценарий. Но в вашем случае — да, равноправнее партнёрство — та схема, которую мы решили попробовать, чтобы вывести вас за привычный круг. Думаете, у вас получается?

— Думаю, да! С ней — да! — он так радостно кивает, что становится похож на жизнерадостного щеночка. И на долю секунды абсолютно непрофессиональная и преступная мысль закрадывается мне в голову — а стоит ли искать себя, рефлексировать, меняться и взрослеть, если только в детском неведении можно испытать такое незамутненное счастье?

Возможно, я бы тоже хотела сейчас так же радоваться из-за того, что вчера мы неожиданно долго и тепло говорили с мужем, как в старые добрые студенческие времена. Как разошлись уже под утро, поэтому сейчас я чувствую себя невыспавшейся и рассеянной. Сначала я даже думала об отмене утренних сеансов, потому что в голове был полный бардак, но просто не смогла остаться дома. Мне нужно было куда-то бежать, лететь! Вот такой странный кураж с больной головой — почти как у Паши. Но своё состояние я контролирую, в отличие от него, не позволяя себе впадать в экстаз, чтобы потом с грохотом не свалиться на самое дно эмоциональной ямы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вот только кто из нас счастливее в этот момент? Я в своей осознанности, или Паша, которому на всё плевать, и летает он так далеко от земли, что ему и не нужна совсем эта правда. И мудрость.

В конце концов, что такое правда и мудрость в сравнении с несколькими мгновениями счастья взахлёб?

— И знаете, почему я уверен, что мы с ней равноправные партнёры? Лана мне сказала… Если я становлюсь инвестором, значит и часть прибыли будет отходить мне! Понимаете, Евгения, Васильевна? Я никакой не папик, не опекун ей, не спаситель! Я делаю бизнес-вложение и получаю дивиденды!

А вот это действительно интересно. Впервые одна из его идеальных женщин предлагает ему доход, а не становится источником расходов. И, чтобы осмыслить этот новый поворот, слегка меняю направление разговора.

— Паша, напомните мне, сколько вы знакомы с Ланой?

— Две… уже две недели. А что?

— Ничего, ничего. Просто пытаюсь ещё раз восстановить цепочку ваших отношений до того, как вы стали бизнес-партнёрами. Итак, две недели назад вы нашли ее канал…

— Ну… — краснея, точно как и в первый раз, начинает свой рассказ Паша. — Да я случайно попал… Как-то нажал на ссылку, знаете, всплывают такие. Вообще не ожидал. Как будто… судьба свела. Смешно, да?

— Мы как-то договорились, что больше не возлагаем на случай ответственность за наши выборы. Помните, Паша? И не высматриваем знаки судьбы, там где их не существует.

…Например, на порносайтах.

— Да я что… Я же ничего, Евгения Васильевна, ни на чем не настаиваю. Вот только знаете… По поводу фатализма можно спорить, не соглашаться. А потом, когда это случается с тобой… Начинаешь понимать, что любовь — это что-то решённое, запланированное. Если бы вы были на моем месте, то сразу поняли бы, о чем я. Не всё в нашем мире подчиняется логике!

Отлично. Вот и эффект нашей полугодичной терапии — не всё подчиняется логике! Просто потому, что у Паши в очередной раз случился гормональный всплеск, вызвавший приступ типичного эгоизма влюблённых — да что вы понимаете, сухие чёрствые люди! Вы просто не любили так, как я!

Ловлю себя на том, что не на шутку злюсь — последней фразой Павлик зацепил меня, выбил из роли терапевта — и тут же пытаюсь вернуть себе профессиональную бесстрастность. Всё-таки я слишком издёргана, слишком уязвима сегодня.

— Давайте вернёмся к главной теме, Паша. С любовью торопиться не будем, лучше продолжим о вашем знакомстве.

— В общем… Как я и говорил… Я нашёл канал Ланы, случайно.

— Я это поняла, продолжайте.

— И мне сразу показалось, что она… отличается от других. Что не ради денег и токенов делает это, а потому, что чистый и открытый человек, и просто нуждается… в любви и понимании. Чтобы её превозносили и восхищались не только ее умением… Ну, всем тем, что она умеет — а душой, её личностью! И я… Дальше вы знаете.

— Повторите, пожалуйста.

— Я написал ей об этом.

— Прямо там, под ее видео?

— Да, прямо там. А она мне ответила.

— Прекрасно. Давайте на этом остановимся. Почему, как думаете, Лана это сделала?

— Ух, какая вы, Евгения Васильевна, — взволнованно выдыхает Павлик. — Прямо не в бровь, а в глаз. Умеете же задают вопросы, на которые у меня нет ответа. Думаете, я сам над этим не думал? И до сих пор не знаю, если честно.

— А если действительно честно? Подумайте, Паша. Я не тороплю вас.

— Ну… — по тому, как он нервно перебирает пальцам, понимаю, что вопрос и вправду не самый простой для него. — Может, поняла, что я… увидел ее по-настоящему. Как это говорится… родственные души?

— Вы уверены?

— Не знаю… Может, потому… что устала от пошлости? Вы сами видели, что там обычно пишут девушкам?! — начинает возмущаться Павлик, но тут же снова краснеет, видимо, думая, что я-то уж точно не в курсе происходящего на подобных сайтах. Не собираясь ни подпитывать, ни разрушать эту его иллюзию, молча смотрю на него, приглашая говорить дальше.

— А, может… Она просто удивилась, — не выдерживая тишины, сознается он. — Подумала… что это за идиот тут сопли разводит. Дурак такой. Немужик… посмеюсь над ним.

— Не стоит сгущать краски, Паша. Остановимся просто на удивлении. Крайности нам ни к чему. Вам удалось ее удивить — не самый плохой провод для сближения, верно?

— В…верно, — как будто свыкаясь с этой мыслью, несмело соглашается Павлик.

— И что было дальше?

— Дальше? Дальше она дала мне свой инстаграм, причём личный, закрытый… Чтобы, когда я ей отвечал, мне там похабщину не писали и не смеялись, за то, что я к ней… Как к человеку, а не как к телу отношусь.

— Правда? Насколько я помню, вы успели оценить и ее тело. И эта оценка была важна для вас, — не могу покривить душой я, все ещё прекрасно помня, как с одной своей пассией он расстался из-за «странной форма пупка», а с другой — из-за «грубо накрашенных ногтей».

— Ну… это да. Я, конечно, смотрю, обращаю внимание на внешность. И никогда не отрицал этого, Евгения Васильевна. Но это не главное! В общем… мы стали переписываться, потом созвонились. Она такой интересный человек, вы не представляете!

— Исходя из ваших описаний, представляю.

— Да! — в который раз пытается не упускать нить разговора Павлик. — Знаете, Евгения Васильевна… Лана учится на заочном, на менеджера по туризму, а ещё она рисует — такие модные картины на тканях, эротического содержания, конечно…

— Как ни крути, эта тема ей близка, — не могу сдержать улыбку я. — И она делится этим с вами? Своим творчеством, планами на жизнь?

— Да! Абсолютно обо всем мне рассказывает! Говорит, только со мной, не боится, что я начну над ней насмехаться. А почему я должен насмехаться, правда, Евгения Васильевна? Она современная молодая женщина, со своим бизнесом, учится, развивается, творит! Это куда лучше, чем сидеть у кого-то на шее и ныть, что жизнь не удалась! Поэтому я и хочу ей помочь, вложиться в ее канал. Чтобы технику могла новую купить, декорации… Это же и есть то самое партнёрство, о котором мы с вами говорили!

Не могу не согласиться с Павликом, но и порадоваться за него пока не могу. Все его восторженные слова были бы правдой, если бы соблюдалось одно важное условие — они с Ланой находились бы в равной позиции. Пока что у меня создаётся впечатление, что Лана манипулирует им, внушая сказки о его особом положении только потому, что дала ему больше информации о себе (а остальным это не особо и нужно). Девушки из секс-индустрии обычно хорошо чувствуют потребности клиента, иначе не сделали бы мало-мальской карьеры в этом бизнесе.

Вот и для Ланы Павлик — особый случай, со своими извращениями. Его фетиш — духовная, романтическая связь, и она с удовольствием подыгрывает ему в обмен за плату пусть не за шоу на камеру, а на инвестиции в ее «продвижение».

Конечно же, я не могу прямым текстом заявить об этом Паше или хотя бы намекнуть, подводя окольными путями к своим выводам. В конце концов, я тоже могу ошибаться — существует, пусть маленький, но шанс того, что Лана действительно влюбилась и не спешит втягивать Павлика в круговорот своих клиентов, а хочет выстроишь с ним другие отношения, поэтому перевела переписку в личный аккаунт.

Никто не может знать, где истина, а где иллюзии. Но чем больше вопросов мы задаём себе, тем больше у нас шансов застраховаться от самообмана.

И пусть они, эти вопросы, будут очень неудобными.

Павлику точно не понравится то, что я сейчас спрошу, но избегание темы — первый сигнал о проблемах, которые могут за ней скрываться.

— Все это время ваши отношения так и остаются платоническими?

— Ч..что?

— Сексуальное напряжение, Паша. Вы и Лана флиртуете? Есть между вами ещё что-то, кроме дружеской теплоты и разговоров об инвестициях?

— Мы… Евгения Васильевна… А это обязательно?

— А вы сами как считаете? — стараюсь непринужденно улыбнуться, чтобы снизить напряжённость, охватившую его. — Вы не просто друг, Паша. Вы влюблены в Лану. А она понимает, что больше, чем друг или приятный собеседник для вас?

— Да конечно… Конечно, понимает! Иногда мне кажется, что она все понимает даже без слов, мне и говорить не надо!

— Одно из самых опасных заблуждений — то, что кто-то вас понимает без слов. Вы не можете знать, что творится в голове у другого человека, никогда.

— Но я же вижу!

— Вам может казаться. Никто не может поручиться за объективность картинки, которую рисует его восприятие

— И даже… вы? — кажется, Павлик отказывается верить в такую неидеальную изломанную субъективом реальность.

— И я тоже. Именно поэтому задаю вам вопросы, а не рассказываю, о чем вы думаете. Чтобы не повесить на вас ярлык уже своих идеализаций и заблуждений.

— Кх-м… — смущённо откашливается Паша. — Ну, давайте попробуем. Я… постараюсь ответить.

— Хорошо, — все бы были такими сговорчивыми. Всё-таки, комплекс отличника и перфекциониста не даёт Паше покоя, он не хочет, чтобы я была недовольна им. — Давайте попробуем точнее определить характер ваших отношений. Сколько в нем эротизма, раз Лана все понимает?

— Н…ну… Он есть, — Паша снова смущённо трёт нос и опускает глаза. Не похоже, чтобы его устраивала ситуация, но он старается не выдавать негатив.

— Прекрасно. Насколько сильно вы ощущаете его? Лана не пытается вас соблазнить?

— Да какое «соблазнить», Евгения Васильевна! — неожиданно взрывается он. — Вы меня, вообще, слушаете?! Я же сто раз говорил — Лана живет в Чехии! Она уехала туда по студенческой программе, которую чуть не провалила, и сейчас пытается восстановиться, заработать, чтобы ее не депортировали! Как она может меня соблазнять в таких условиях? Она же не на соседней улице живет, я не могу к ней в гости прийти, погулять, в ресторан пригласить! Да, я собираюсь поехать к ней, как только будет возможность! Но я должен подготовиться, собраться! Это даже не другой город, это другая страна! А вы… Как будто все так просто. Я же говорил вам об этом… Много раз…

К концу своей тирады Павлик сам пугается своей вспышки и старается замять неловкость, но неудобно здесь только ему. Для меня такой эмоциональный всплеск — не грубость, за которую стоит одернуть клиента, а признак того, что мы нащупали болезненное место.

И это очень, очень хорошо.

— Я помню об этом, Паша. И не спрашиваю о встречах и реальном контакте. Я интересуюсь, чувствуется ли между вами химия, которая не обязательно возникает при походе в ресторан, — тут главное не вспоминать в ироничном ключе свои параллели, и как самый пафосный ресторан не спас мое свидание с Андреем Викторовичем. — Для этого вам даже не обязательно находиться рядом, не надо никаких специальная условий. В моей практике был случай, когда клиентку соблазнили просто во время разговора по телефону — а у вас сейчас возможностей гораздо больше.

Так, я всё-таки перешла на личные примеры, прикрыв их несуществующим третьим лицом, а, значит, надо останавливаться. Это слишком тонкий лёд, по которому не стоит гулять даже из желания раскачать и раскрыть клиента.

— Каких ещё… возможностей? — после длительной паузы, переспрашивает Павлик с очень несчастным видом.

— Приватная переписка, видеосвязь. Существуют даже специальные парные гаджеты для дополненной реальности, ими можно пользоваться на расстоянии.

— Что, даже из Чехии? — кажется, для него это действительно новость.

— Даже из Чехии. Можно поговорить об этом с Ланой. Уверена, она в этой сфере знает многое, и вы могли бы вместе что-то придумать. Было бы желание с вашей стороны.

— Вот именно, — после вспышки агрессии у Павлика идёт откат в откровенность. Но это как раз то, что нам надо — чтобы он перестал обманывать себя и попытанная взглянуть на ситуацию в обход своих фантазий. — Было бы желание. С моей стороны оно есть, Евгения Васильевна.

— Вы чётко транслируете его?

— Да куда уж чётче. Я ей стихи даже как-то написал…

Вот так вот, значит. Стихи. В этом весь Паша.

— Насколько откровенные?

— Ну… такие, знаете. В рамках приличия. Больше романтические.

— Ясно. А Лана как отреагировала?

— Сказала, что это очень мило. И все. Как будто… Я не знаю, может, ей не понравилось. И свернула тему. Но она знает, что я к ней испытываю, точно!

— А сама при этом…

— Как-то не торопится. И весь этот флирт, эротика — то, что вы говорили… Он есть, но она его как бы сдерживает. Как будто не хочет, чтобы наши отношения развивались слишком быстро.

…Или просто френдзонит влюблённого поклонника, выбивая из него деньги на инвестиции в канал.

— Вы не ведёте с ней откровенных разговоров?

— Ну, прямо таких, чтоб откровенных… Не знаю. Может, иногда. Но чаще нет.

— Не обмениваетесь интимными фото, видео?

Щеки Паши теперь горят как алые маки, и, озадачено выдыхая, он утирает вспотевший лоб прямо ладонью, забыв о платочке.

— Нет. Такое — точно нет. Она не… она не хочет, чтобы наши отношения напоминали ей то, что она делает на своём канале. Хочет, чтобы мы ценили друг друга за другое. За наши разговоры, за понимание. За духовную близость.

— А вы? Согласны с этим? Вас именно такой сценарий — постепенные сближение, при котором вы финансово вкладываетесь в ее бизнес, устраивает?

— Нет.

Вот мы и пришли к главному ответу сегодняшнего сеанса.

— Вас не устраивает вопрос денег или то, что вы слишком медленно сближаетесь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Последнее.

— Вы собираетесь поговорить об этом с Ланой?

— Я бы хотел! — одним махом он допивает остываний кофе из маленькой чашки и резко отодвигает ее в дальний угол столика. — Но я не знаю, Евгения Васильевна, как к этому подойти, понимаете? Чуть что — у меня сразу ощущение, что я скатываюсь на уровень её зрителей, которые от неё только похабщины требуют, а со мной она — человек! Она другая! Хоть может поговорить, наконец-то о том, что ей нравится, про жизнь свою рассказать. Чем я тогда буду отличаться от этих похотливых козлов, если буду настаивать на сексе? Абсолютно ничем!

В этот момент дзинькает таймер, отсчитывающий время до конца встречи — сегодня я не уследила за динамикой и главная часть работы с Пашей началась только в финале. Всё-таки, стоило бы отменить сеанс — я и вправду слишком рассеянна. Или Паша был максимально закрыт и неуступчив сегодня. А, может, одно наложились на другое — и вот, результат. Клиент готов открываться и прорабатывать проблемы, а время вышло.

— Мы должны заканчивать, да? — Павлик понимает ситуацию без слов.

— К сожалению, да. У меня следующий гость через двадцать минут, а мне ещё нужно зафиксировать главные выводы нашей встречи.

— И какие же выводы вы сделали?

— Главное, какие выводы сделали вы, Паша. Здесь мы говорим о вас, не обо мне. Я всего лишь ваш внимательный слушатель.

— И мудрый советчик! — неохотно поднимаясь с дивана, добавляет он со смущенной улыбкой, которая тоже выглядит идеально — совсем недавно Павлику сняли брекеты, которые он носил более двух лет и с которыми приходил ко мне на первые сеансы. Тогда он винил в своих неудачах именно их, и как я ни старалась склонить его к мысли, что внутренние проблемы мешают нам гораздо больше проблем внешних, не уверена, что он до конца проникся этой идеей.

— Нет, не советчик, Паша, скорее ваш напарник. Все ответы на самые сложные вопросы уже есть внутри вас, я только помогаю вам вытянуть их наружу.

— Конечно, Евгения Васильевна, конечно, — видя, что я тоже встала со своего места, Павлик начинает торопиться, но я знаком показываю ему, что спешить не стоит. — Я так рад, что пришёл к вам… когда-то. И вы мой наставник — не спорьте! Вы — мой наставник, даже если не вмешиваетесь. Вы просто своим присутствием, своим мудрыми вопросами… помогаете мне. И я вам очень благодарен!

Ясно, ему до сих пор неудобно за свою вспышку и обвинения меня в невнимательности.

— Я очень ценю ваше отношение, Паша, и вижу, что оно искреннее. Все в порядке. Сказанное на сеансах остаётся на сеансах, эмоции — это нормально. Без них бы не было прогресса. Не волнуйтесь, вам совершенно не за что извиняться.

— Спасибо… — надевая лёгкую ветровку, оставленную на вешалке у входа в кабинет, Павлик продолжает мяться, и я вижу, что его беспокоит какой-то вопрос.

— Вы хотели что-то спросить?

— Д…да. Если можно, напоследок. Как вы думаете, мне стоит сказать Лане, что я хочу… сближения? Хоть и боюсь этого?

Отлично. Значит, он четко это осознаёт и даже готов в какой-то мере переступить через собственный страх. Что ж, сегодняшняя встреча оказалась не такой бесполезной, как я думала.

— Вы считаете, что она должна это знать?

— Ну… Наверное. Всё-таки, вы правильно сказали — лучше не выдумывать то, что другой человек думает о тебе, а прямо спросить. Ну и я сам раньше как-то не думал о тех возможностях, которые можно использовать сейчас. Вот даже эти гаджеты, о которых вы говорили… Я даже и не знал о таком, упустил из виду почему-то… Надеюсь, я не буду похож на всех остальных ее… клиентов. Ведь это будет наше с ней… дело, только для двоих. И наше уважение и особая связь никуда не денутся, правда?

Так вот что его больше всего зацепило. Парные гаджеты для дополненной реальности. Кажется, Лану ждёт множество сюрпризов со стороны до этого смирного и послушного поклонника. Когда у Паши возникает идея-фикс, он бывает очень настойчив в ее достижении.

— Никакие секс-игрушки не сделают ваше общение более «низменным», Паша. Ваше желание не сможет оскорбить Лану, если она тоже настроена на сближение. Но если нет… Здесь возможны проблемы. Это довольно деликатный вопрос и его решение во многом зависит от того, насколько вы сами правильно оцениваете ситуацию.

— Я правильно оцениваю! — сейчас в нем даже слишком много уверенности. — Я просто… ну, вы знаете, немного тянул… Не хотел слишком давить. Думал, что можно и подождать, раз она так хочет. А теперь понимаю, что мне это надо, что… не хочу откладывать. Спасибо, Евгения Васильевна! Теперь я понял, что надо делать!

— Главное, Паша, без давления! В режиме диалога, помните? — кричу я ему вслед, пока он радостно бежит по коридору бизнес-центра, в котором находится мой кабинет. Как же тяжело выдерживать главное условие эффективной терапии — баланс. Чрезмерное воодушевление ничем не лучше крайней подавленности после сеанса. Только получается так далеко не всегда.

С Пашей сегодня я точно где-то слишком надавила на его скрытые боли, от осознания которых он пришёл в ажиотаж. Черт, черт… Ну, чего я ожидала, когда сама нахожусь в таком нервозном состоянии, пусть и хорошо это скрываю.

Быстро заполняю рабочий журнал, в который записываю итоги сегодняшней встречи, пусть и такие противоречивые, испытывая инфантильную, стыдную надежду на авось. Авось, пронесёт. Авось, все будет хорошо. Авось Паша не наломает дров, и его активный всплеск не сменится кризисом из-за реакции Ланы.

Закончив работу, смотрю на часы — одиннадцать тридцать. Я жду звонка Оксаны — мы больше не виделись с ней после прерванного сеанса, и на мои смс-ки она тоже не отвечала. До последнего надеюсь, что она выйдет на связь в назначенное время… Или опоздав на пять минут. Ну, хорошо, на пятнадцать.

Когда проходит полчаса, понимаю, что сеанса сегодня не будет. И что у неё точно что-то случилось. Либо семья, узнав о беременности, ещё больше надавила на неё материнским долгом и отобрала даже несчастные личные полтора часа в неделю, либо… Нет. О плохом я даже думать не хочу. Только не сегодня. У меня и так в голове полный раздрай.

Устало откинувшись на спинку кресла, смотрю на экран мобильного. Ещё целых пять часов до того момента, когда я собираюсь вновь созвониться с Микой. Сейчас, из-за пропущенной встречи у меня образуется небольшое окно, могу выйти в кофейню на первом этаже и привести нервы в порядок. Если и дальше мои мысли будут скакать табунами вокруг промахов на работе и проблем в семье, придётся отменить все сегодняшние сеансы, как бы я этому ни противилась.

Сидя в кофейне бизнес-центра и сжимая в руках тёплую чашку капучино, автоматически замечаю, что пью кофе по всем правилам новой родины моей дочери. Именно в Италии я привыкла к тому, что капучино — исключительно утренний напиток, хоть в последние годы местные бариста начали отступать от правил, смирившись со странностями туристов. Тому, что у нас пьют капучино вечером и ночью, всегда удивлялась Микаэла, приезжая ко мне на каникулы. А я с горечью думала, что она больше иностранка здесь, чем там, где живет с отцом.

Так быстро и незаметно всё вышло. Я совершено отпустила Мику, позволив ей превратиться в чужачку в родной стране, со своей собственной матерью. Хорошо, хоть с Ромкой у них по-прежнему крепкая связь и нет никаких секретов. Почти. Потому что свой главный секрет она доверила всё-таки мне.

Вспоминая его вчерашнюю реакцию на заявление Мики, я делаю первый глоток капучино, и в который раз облегченно выдыхаю. Я думала, будет хуже. Зная его непредсказуемость, я готовилась к очень сложному разговору.

Поначалу он отреагировал сдержано. Даже слишком сдержано, и это наводило только на одну мысль — как и я, Рома не понимает всю глубину проблемы и только пытается справиться с первым шоком от того, что Микаэла не экспериментирует, не ищет себя, а готова к операции, новому телу, новой жизни — по крайней мере, на словах.

— А на деле что? — только по тому, как часто и глубоко он затягивается, я могу заметить некоторую нервозность.

— На деле не знаю. Я ничего не знаю, Ром. Для меня это как гром среди ясного неба, я была готова ко всему, кроме… Послушай, ну, ты же там, рядом с ней! Может, замечал что-то странное? Может, скрытность какая-то, подавленность, апатия…

— Женька, ты точно про Мику говоришь? Какая апатия? Ей рот заткни попробуй! А свою подавленность она через такие матюки выдаёт, что даже у меня уши вянут. А меня сложно удивить, ты знаешь.

— Ну, имею понятие, да, — как бы я ни старалась не улыбаться, чтобы сохранить серьёзный тон, наш разговор рано или поздно, соскальзывает на взаимные подколы и шуточки. Так странно — на расстоянии мы как будто опять превращаемся в тех беззаботных студентов, которыми были когда-то. Но как только дистанция начинает сокращаться… Начинаемся другие мы — взрослые, расчетливо жестокие, с радостью бьющие по слабостям друг друга. Хотя, иногда для этого и встречаться не надо. То, что мы сейчас так мило беседуем, обусловлено только тем, что главная тема разговора — Мика, а не наши отношения и взаимные упреки.

— Так что дальше, Женьк? Ну, главное я понял. Я послежу за ней, только так, чтоб не выкупила. Сама знаешь, что она устроит, если поймёт, что ты ее сдала, а я на это дело повелся.

Точно так же Ромка учил Микаэлу ездить на велосипеде — в ответ на ее гневные вопли: «Сама!» незаметно придерживал за раму сзади, пока она, увлечённая тем, что эти противные запасные колёса, наконец-то, сняли, не догадывалась оглянуться. А потом, когда понял, что она уверенно держит равновесие, просто отпустил. Вот и сейчас, надеюсь, он вовремя ее отпустит, как только поймёт, что ситуация выровнялась.

Ведь должна же она выровняться, когда-нибудь!

— А дальше… Пока ждём и наблюдаем. Я только через пару дней встречусь со специалистом, чьему мнению доверяю, и постараюсь выяснить у нее… хоть что-то. А ты, главное, присматривай за Микой, и при малейших странностях сразу звони мне.

— Так я на телефоне сидеть буду сутками, как в старые-добрые, — смеётся он. — Где ты видела этих спиногрызов — и без странностей?

— Ну… Без совсем странных странностей. Думаю, ты поймёшь когда надо волноваться. Тут я тебе полностью доверяю.

— Даже так? Приятно слышать, Женьк… Слушай. Главный вопрос. Ты — веришь ей?

— Кому, Анне?

— Какой Анне?

— Ну, моему супервизору, у которой хочу выяснить, что делать в таких ситуациях, как…наша.

— Да какая там Анна! — он раздраженно сбивает столбик пепла, и я не могу не заметить, что это получается к него как всегда — небрежно и с каким-то изяществом. — Ты — как спец и профи веришь Мике? Веришь, что это у неё по-настоящему?

— Ох, Ром… Я совсем не тот спец и профи, который может делать выводы по этой теме. Тут даже психиатры и экспертные комиссии не с первого раза могут отличить истинную потребность от ложной. Смена пола — это слишком неоднозначно. И цена ошибки очень высокая.

— Так, стоп. Ты давай, мне лекции свои не читай. Скажи, как есть. Веришь, нет?

— Честно… Не до конца.

— Ну вот и я не верю в эту лабуду.

— В этом-то и опасность, пойми. Да, мне тоже кажется, что Мика загналась, уперлась, как с ней это часто бывает. А если нет? Если это мы загнались и не заметили в ней неприятие себя? Ты представь, в каком глубоком конфликте с собой она жила все эти годы? Мы думали, она счастливый ребёнок, а на самом деле упустили все звоночки.

— Что именно?

— Если бы я знала… Ну, может, то, что она всегда была такая… активная. И характер у неё вроде как… мужской больше.

— Оба-на, что я слышу! Гендерные стереотипы? Женька! Кто, как не ты, всегда втирала мне, что «мужской» и «женский характер» — дремучее говно? И что характер — это… что там? Генетика, обстоятельства… И?

— Темперамент и внешние условия. И гормональный фон, который, конечно, зависит от пола, но играет не такую решающую роль, как утверждают…

— Старые пердуны! — вворачивает свою любимую фразочку он, и я смеюсь в ответ.

Это незавидное прозвище с давних времён прикрепилось ко всем консерваторам и воинствующим традиционалистам, с которыми и он, и я сталкивались в своей работе, и которых ненавидели всеми фибрами души. Но если его альтернативный взгляд на искусство я считала чем-то вроде блажи гения, а гениям позволено всё, то засилие заблуждений в психологии и психиатрии казалось мне настоящей катастрофой, сломавшей жизнь не одного человека. Поэтому к «старым пердунам» в своей сфере я относилась категоричнее, чем к его, а он жутко от этого бесился. Конечно же, при его запредельной самооценке сложно было принять тот факт, что не его противники самые мерзкие, стрёмные и как их только земля носит.

— Так-то оно так, Рома. Вот только как бы не вышло в этот раз, что старые пердуны — это мы с тобой, отказавшие своему ребёнку в самоопределении просто потому, что нам хочется видеть его удобным для себя. Смотри, ведь ни ты, ни я Микаэле так и не поверили.

И это самая неприятная мысль, которую не хотел озвучивать ни один из нас. Да, после этого мы ещё пару часов сидели, вспоминая прошлое и былых друзей, Ромка рассказывал мне последние новости о тех, кого я потеряла из виду после нашего расставания, я делилась с ним последними интересными случаями в работе. Раньше мы с ним часто обсуждали самые заковыристые моменты и вместе решали, правильными ли были мои решения, в ту ли сторону я веду терапию. Прошлое не просто вернулось, а затопило нас с головой — нам не казалось странным то, что происходит, всё было так естественно и нормально, словно мы по-прежнему живем вместе, а он просто снова уехал на очередной заказ и вот-вот мой телефон дзинькнет смской, такой популярной до эпохи мессенджеров: «Забронил для тебя билеты на пятницу, попробуй только проеби регистрацию, зараза».

Всё было хорошо, лишь бы отвернуться от правды.

— Может быть, ещё что-нибудь желаете?

Официант, присутствия которого я, задумавшись, не замечаю, решает привлечь внимание к себе более активным способом. Никогда не понимала эту привычку не давать клиенту расслабиться, провоцируя его быстрее уйти, даже в хороших ресторанах, где нет текучки, как в общепите.

— Давайте счёт, — еле сдерживая вздох разочарования говорю я. Сейчас у меня нет сил даже злиться на него за то, что выбил меня из потока мыслей. Нужно и вправду решить, что делать с остатком дня — переносить или нет встречи с клиентами. И, исходя из того, как легко я отстраняюсь от настоящего и ухожу в свои проблемы, лучше отменить сегодняшние сеансы прямо сейчас. Пусть будет один неэффективный день. Я обязательно соберусь.

Я буду в полном порядке завтра.

Уверенность в этом начинает хромать, когда приходит положенное время созвона с Микой. Она опять не выходит на связь, и эта вторая подряд отмена начинает меня даже не беспокоить, а пугать. Микаэла никогда не пропускает наш созвон, и пусть на неделе мы с ней можем потеряться, обмениваясь только редкими сообщениями в мессенджерах, если было договорено о видеосвязи — она всегда происходит в назначенное время.

Бесцельно бродя из одного угла кабинета в другой — я так и осталась до вечера в офисе, успев подремать на диванчике для клиентов — всё не могу решить, какое из зол большее: позвонить Ромке второй раз подряд, или набрать Мику по фейстайму, от чего она жутко бесится, считая несогласованный видеозвонок на мобильный нарушением личных границ.

В конце концов, срезая очередной угол в кабинете, я решаю позвонить Микаэле. Она сама не вышла связь по скайпу дважды, так что теперь я могу доставать ее на личный номер, сколько захочу.

На удивление, звонок Мика принимает тут же — без возмущений и криков: «Дженья, ну ты чего?!» Наоборот, она счастлива, смеётся, что-то кричит мне, мешая итальянскую речь с родной.

— Ты такая смешная! Ну и что, раз я не дома! Я гуляю, почему я должна быть дома! Мы с Лили будем ещё долго гулять! — и снова быстрая речь, в которой я не ориентируюсь, понимая только, что им там очень весело, и как будто ты не было ее недавней вспышки отчаяния и неожиданных заявлений, перевернувших с ног на голову весь мой мир и представления о будущем дочери.

Нет, это просто мы, взрослые, выдумываем себе проблемы, в юность — она беспечна и переменчива как апрельский ветер. И так же непостоянна.

— Дженья, улыбнись! Ты, когда хмуришься, становится серьезная и старая! — все еще пытается подбодрить меня Мика, пока я рассеянно потираю морщину на переносице, появляющуюся всякий раз, когда напускаю на лицо скорбное выражение. Тактичность никогда не была Микиным достоинством, зато она каждый раз прямо и без обиняков одёргивает меня, чтобы не ходила с маской унылой озабоченности. Она так намертво прикипает к лицу, что ее потом тяжело снять, что бы ни случилось.

Чтобы ни случилось… А что же случилось сейчас, из-за чего я развела панику? Из-за Мики, которая, весело хохоча, обнимает за плечи подружку и заставляет поздороваться со мной — и она растерянно лепечет какие-то дежурные фразы на итальянском, такие банальные, что я их без труда узнаю: «Здравствуйте, сеньора. А вы Микина мама? А вы совсем на неё не похожи. Вы очень красивая… И добрая. До свидания!» Микаэла, не дав договориться подружке, с хохотом отталкивает ее от экрана, насмешливо повторяя: «Красивая, потому что не похожа на меня?», а в ответ несётся: «Нет, ты тоже очень красивая! Но сеньора Дженья белая, а ты темная!»

Неудивительно, я много раз слышала эту фразу ещё когда Микаэла была ребёнком. И на комплименты Лили особо не ведусь — в их краях быть блондинкой — автоматически считаться красавицей. Уверена, сама Лили это прекрасно знает — пусть я не успела ее как следует рассмотреть, но её кукольные зелёные глаза и золотистые волосы привлекают внимание даже с первого взгляда.

Может, это из-за соперничества с ней Микаэла решила, что не принимает своё тело? Хотя, глядя на то, как она ведёт себя с подругой, не могу заметить следов конкуренции — наоборот, между ними всё очень тепло, постоянные объятия, шуточки и смех. Лили часто смущается — видимо, потому что ещё не привыкла к Микиной манере общения, экспрессивной даже для шумных итальянцев. Плюс, она не знакома со мной достаточно близко — со старыми друзьями Микаэлы мы свободно болтаем и делимся новостями, несмотря на их плохой английский и мой крайне слабый итальянский.

А Лили недавно дружит с Микой… Совсем недавно.

Почему я так зацепилась за эту деталь? Сама не могу понять, пытаясь отследить свои реакции, пока девчонки дружно прощаются по мной, шлют воздушные поцелуйчики, продолжая давиться смехом и перешёптываясь о чём-то своём.

Этот разговор не выходит у меня из головы следующие несколько дней, пока я жду назначенной встречи с Анной. Вот кто точно приведёт мои мысли в порядок, а я постараюсь не разводить панику, не дёргать лишний раз Микаэлу или пытаться связаться с Ромкой.

Кто знает, почему я предпочитаю занять такую выжидательную позицию. Может, чтобы не перекрывать приятное ностальгического послевкусие от разговора с мужем? Я слишком хорошо знаю, что в следующий раз на место внимательного, приятно-ироничного слушателя может прийти хам и агрессор, и мы снова разругаемся в пух и прах. А с дочерью — просто не хочу слишком давить, перегибая палку с вниманием и опекой. Это всегда было опасно, а сейчас — тем более.

Может, она больше и не вспомнит о своих словах? Может, просто так ляпнула, не подумав, под настроение, чтобы позлить меня, или ей самой что-то показалось? Ну мог же слишком впечатлительный ребенок накрутить себя до того состояния, когда в голову начнут стучаться всякие странные идеи?

Этими вопросами я сыплю на голову Анны, сидя даже у неё не а кабинете, а на веранде. Сегодня снова тепло, а воздух слишком свежий и ароматно-пьянящий, чтобы оставаться в четырёх стенах. Да и, откровенно говоря, я не люблю Аннин кабинет. Он у неё… слишком просветленный. Там повсюду висят ловцы ветра, картины Будды, звёздного неба и скопления галактик, а маленькие колокольчики, свисающие с книжных полок, начинают мелодично позвякивать от мало-мальского движения воздуха.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Забавно — насколько меня успокаивает Анна, настолько вводит в ступор энергетика ее дома, слишком мудрая, сдержанная и хорошая. Ее двое детей — послушные и вежливые, помощница по дому никогда ничего не воровала, и даже собака — огромный сенбернар с добродушной, как у буддистского монаха, улыбкой, излучает только добро и позитив.

И вроде бы это как раз то, к чему стремится едва ли не каждый из нас — покой, умиротворение, уют. Но иногда мне кажется, что без толики сумасшествия здесь все слишком статично. Этому дому не хватает разнообразия, драмы, развития через ошибки и поиск решения проблем.

Зато здесь все счастливы. И именно сюда я прихожу в самых растрёпанных чувствах, в который раз убеждаясь, что делить людей по ролям и расставлять по полкам у себя в голове — совсем не циничная, а очень даже здравая идея. Для драматичных ошибок, метаний и поисков у меня есть Инга. А Анна — для гармонии и тишины.

Мы сидим с ней на веранде и пьём чай — конечно же, липовый, конечно же, с мёдом — такой же золотистый, как весенний закат, виднеющийся за кованым забором, ограждающим дом Анны. В отличие от предыдущих визитов, в этот раз чай меня совсем не успокаивает, и я, снова и снова, сбиваясь на словах, пересказываю ей историю «сына моей клиентки, которого она хочет записать ко мне, но я никогда не работала с такими случаями и не знаю, стоит ли мне начинать». То есть, безбожно вру, пытаясь представить случай Мики через выдуманного клиента.

— Смотря что его беспокоит, — рассудительно отвечает Анна, доливая в чашку чай, а мне почему-то хочется крикнуть ей: «Да разуй же ты глаза! Неужели не видно, что эта история белыми нитками шита?» И, в то же время, я спокойна из-за такого корректного подхода — она отвечает ровно на те вопросы, которые я задаю, не пытаясь вскрыть подноготную.

— Понимаешь, я сама не до конца разобралась, поэтому и хочу выяснить у тебя. Там какая-то навязчивая фиксация на половых органах. Вот такая прямо неожиданная вспышка. Жил-жил себе, всё устраивало. А потом вдруг — бац! И в один момент — это не мое, хочу все поменять!

Самый лучший способ создать легенду — вывернуть все наизнанку, сохраняя акцент на основной проблеме. Микаэле вот резко понадобился этот злосчастный член, а ее выдуманному антиподу мы припишем желание от него избавиться.

— Неожиданная вспышка? До этого всё устраивало? — задумчиво подмешивая чай тонкой ложечкой, повторяет Анна, склоняя голову набок. И против воли я любуюсь ею. Вот бы и я могла так же красиво, спокойно мудрствовать. Многие из постоянных клиентов точно бы удивились тому, что я считаю себя неспособной к вдумчивому анализу, особенно пылкий Павлик, время от времени называющийся меня мудрым наставником. Как бы он был удивлён, узнав, что я притворяюсь.

В терапии я руководствуюсь скорее интуицией, озарениями, настигающими меня, когда мы с клиентом настраиваемся на одну волну. И ни капельки не комплексую из-за этого. Проблемы, идущие из нашего внутреннего хаоса, легче воспринимаются так же иррационально, когда я вхожу с ними в резонанс.

А когда надо подумать, у меня есть Анна.

— Я бы не стала подозревать трансгендерность только на основании одного этого факта, Женя, — тщательно подбирая слова, продолжает она. — Фиксация на половых органах — это скорее болезненный акцент, выражение внутреннего конфликта. Желание лишить себя члена можно рассматривать как самокастрацию, умышленное причинение себе боли, нанесение увечий. Эдакое наказание из-за комплекса вины. За этим может стоять множество причин, от застарелой травмы до возможных перверсий.

— Каких именно? — вздрогнув от упоминания перверсий, которые в миру народ привычно называет «извращениями», я стараюсь не поддаваться панике.

— В зависимости от ситуации. Мазохизм, суицидальные наклонности, подавленная гомосексуальность, эксгибиционизм, невротическая мастурбация…

— Погоди секунду — отхлёбывая успокаивающийся липовый чай из пасторальной ретро-чашки с коровкой на лугу, так не подходящей теме нашей беседы, уточняю я. — А если наоборот? Если хочется, чтобы он появился?

— Кто — он?

— Ну, член.

— Ещё один? Дополнительный? — Анна озадаченно смотрит на меня, а я злюсь на себя, за такое неумелое враньё и смену легенды в попытках узнать правду. Уж слишком пугающие диагнозы она мне выдаёт. Да на фоне таких подозрений обычная гендерная дисфория, который так испугались мы с Ромкой, кажется лучшим вариантом!

— Не совсем дополнительный. Скорее… запасной.

— Прости, я тебя не понимаю. То есть, наш клиент хочет сначала лишить себя пениса, а потом оперативно вернуть? Или ему нужен ещё один… э-э… в пару? А с этим вторым что? Тоже потом избавиться?

— Стоп-стоп, нет! — еле сдерживая нервный смех из-за того, что я тут наворотила, делаю предупреждающий жест рукой. — Прости, совсем тебя запутала. Нет, с нашим… мальчиком все по-прежнему. Он — хочет избавиться. А если пойти от противного? Если, например, есть девочка. Которая хочет… приобрести. Это то же самое? Тоже суицид и перверсии?

— Женя… — взгляд Анны становится все внимательнее, и на долю секунды я побаиваюсь, что сейчас она обо всем догадается. — Давай, всё-таки, определимся. О ком и о чем мы говорим?

Нет, на такую откровенность с ней я пойти не могу. Но могу попытаться как-то обобщить ситуацию, вывести её за рамки отдельной личности.

— О мальчике…. Но не только о нем! Меня больше интересует даже не его случай, сколько само явление — манипуляция с половыми органами. Разве не может это быть просто… признаком трансгендерности? Или какого-нибудь глубокого невроза? Без всяких перверсий?

— Может, — резонно соглашается Анна. — Может быть и тем, и другим, — и я понимаю, что рано выдохнула от облегчения. — Тут ещё важен контекст, понимаешь? К любой ситуации мы подходим комплексно, Женя.

Конечно, комплексно, конечно, учитывая все факторы — семью, социализацию и личностные особенности. Только вот парадокс — в ситуации, которую я знаю лучше всего, ведь могла наблюдать своего ребёнка с рождения, мне тяжелее всего сделать выводы.

— … в случае с трансгендерами важнее, каким потребностям они удаляют внимание, а не физиология, — продолжает Анна, не замечая моей рассеянности. — Гендер — не радикальное деление, а шкала ощущений, от меньшего к большему. Это нестабильная величина, она способна меняться, иногда кардинальным образом.

Отлично. Желая хоть как-то разобраться в этой теме, я чувствую, что окончательно в ней тону.

— Люди, настроенные на переход в тот или иной пол, для начала хотят социализироваться, получить приятие в определённой роли, — продолжает Анна, пока я стараюсь не впасть в панику из-за того, что все ещё сложнее, чем я думала. — Главное для них — не то, что ниже пояса, а чтобы их воспринимали так, как они себя ощущают — мужчиной или женщиной. С этим связано изменение внешнего вида, одежды, демонстрация характерных привычек. Ты меня слушаешь, Женя?

— Я? Да-да, — рассеянно киваю я, старая б вспомнить, не демонстрировала ли Мика какие-то… странные склонности. Черт, знать бы ещё точно, что можно считать странным. То, что она особо не жаловала юбки и всегда была хулиганкой, могло вызывать подозрения каких-нибудь пятьдесят лет назад. К счастью, сейчас даже самые большие консерваторы перестали мерить норму поведенческими привычками.

— Поэтому жесткой фиксации на половых органах может и не быть, — продолжает Анна, пока я изо всех сил стараюсь сделать умное лицо и скрыть растерянность. — Человек уже ощущает себя тем, кем хочет, чтобы его видели. Для себя он уже женщина, вне зависимости от того, есть ли у него грудь, отсутсвует или присутствует член. Дело больше во внешние посыле, понимаешь? Некоторые вообще не делают нижних операций — это сложно, результат не всегда оправдывает ожидания, плюс усиленные курсы гормональной терапии — не каждый на это решится. Часто весь внутренний конфликт заканчивается приятиям в обществе — когда человека воспринимают согласно его внутреннему мироощущению, и несоответствие между тем, как его видят и кем он себя чувствует, сходит на нет. Особенно, если находится подходящий партнёр или партнёрша.

— Партнерша?

Вот ещё, да… Тоже попробуй разберись — что там в вопросах симпатий? Как будто мало самого того факта, что вместо дочери у меня внезапно может появится сын, который любит… мальчиков? Девочек? Никого не любит? Любит сам себя?

— Да. Трансгендерность и гомосексуальность, как ты понимаешь…

— Не одно и то же… — бормочу я, хаотическими вспышками представляя картины, как мой новообетённый сын знакомиться меня со своим бойфрендом, но не потому, что он гей — он просто девочка, которая любит мальчиков, но при этом чувствует себя мальчиком.

Как же это сложно всё, как сложно. Не хочу быть категоричной даже во внутреннем диалоге, но едва сдерживаюсь от мысли: «Раньше все было проще — работали, жили, мужчина, женщина, и никаких выкрутасов!»

Тут же одёргиваю себя, понимая, что начинаю звучать в своей голове голосом своей же матери, которая от всех проблем прописывала мне домашний труд, и устало провожу руками по лицу, убирая невидимую паутину проблем, стараясь временно от них абстрагироваться. Хотя бы ненадолго.

— Жень, ну ты чего? Устала? — слышу я совсем рядом заботливый голос Анны, и выныриваю обратно в настоящее.

— Есть немного, — с благодарностью принимаю от неё новую чашку чая.

Забавно, как сильно я хотела попасть к Анне несколько дней назад и обсудить эту тему, так же сильно я хочу сейчас быстрее ее закончить.

— Ты, главное, не взваливай на себя это всё. Я понимаю, знакомые, друзья — поэтому и обращаются к тебе, что хотят довериться близкому. Но это явно не твоя компетенция. Там нужен клинический психолог, консультация сексолога и психиатра обязательно. Каждый случай подобного плана сложный и в чём-то уникальный, понимаешь?

— Понимаю…

Хотя ничего, ровно ничегошеньки я не понимаю как раз.

— Поэтому отнестись к нему надо со всей серьёзностью, подключить специалистов, и не одного. И наблюдать ребёнка, смотреть его поведение в динамке, реагировать на малейшее изменение. А не спихивать все на одного психолога. А потом в случае обострений всю ответственность на него перенести? Мы же помним наше главное правило, да?

— Да… Не брать на себя ответственность в одностороннем порядке. За терапию всегда отвечают двое.

— Именно, — ещё более успокаивающим, каким-то даже родительским тоном подтверждает Анна, доверительно склоняясь ко мне. — Ты тоже можешь помочь, но в рамках своей обычной стратегии. Ты не сексолог, не психиатр, ты не должна брать на себя их функции. А семья пусть не тянет и быстрее ведёт мальчишку к специалистам. Для начала надо разобраться, в чем его проблема, а потом уже выстраивать путри ее решения.

Вот так вот. «Пусть быстрее ведут мальчишку к специалистам». Только девчонку. Нашу дочь, с которой никак не вяжутся все эти жуткие диагнозы и прогнозы. Ведь, в конце концов, она могла и пошутить!

И в то же время, вспоминая то, в каком состоянии была Мика, я понимаю — это не шутка. Даже, если она передумала, забрала свои слова назад — а проходящая неделя и ещё несколько коротких созвонов с ней, во время которых Микаэла снова не дома, где-то гуляет и, кажется, сама быстрее хочет закончить разговор, может убедить меня в том, что это была мгновенная вспышка… Все равно. Все равно, что-то происходит. Не делаются на пустом месте подобные, даже необдуманные заявления.

Помочь спокойно дожить до очередного воскресенья мне помогают, как ни странно, клиенты, на проблемах которых я никак не могла сосредоточиться в начале недели, а потом погрузилась, ушла в работу с головой — и Ромкины сообщения. Он, как я и просила, держит меня в курсе всех Микиных дел — такие подробные отчеты я получала только в самую первую их совместную поездку, когда Микаэле было восемь лет. И теперь, спустя годы, он так же отзывается по первому моему вопросу.

«Все нормально» — вот основной посыл его сообщений.

«Если бы ты мне ничего не сказала, я бы не заметил никаких изменений. Их и сейчас нет. Все по накатанной».

«Всё хорошо. Вчера малая с компашкой устроили какой-то сабантуй, пока меня не было, разнесли пол-квартиры. Пришлось вставить им профилактических пиздюлей»

С улыбкой читая такие обычные и жизненные для родителей подростка сообщения, я все рано не могу успокоиться. Что это? Временное затишье перед бурей — или всё-таки период успокоения, отката назад, к поискам себя.

Может быть, в этом все и дело? В поиске и экспериментах?

Пытаясь вспомнить себя в этом же возрасте, я старательно убираю из памяти угодливые картинки, которые всегда так нравились моей семье: «Женя не гуляет, а учится», «Женечка опять в библиотеке», «Ей не нравятся дискотеки, музыку она сама у себя в комнате слушает, что-то записывает, со шнурами этими возится. Можно на инженера-техника отдавать!» Я хочу снова вжиться, нырнуть в самоощущение подростка, который никак не может привыкнуть к новому телу, новому голосу, новым привычкам. Когда такие бурные перемены то нервируют и пугают, то вызывают восторг: «Я совсем взрослая и теперь мне можно все!»

Я вспоминаю, как тогда мне начало казаться, что я умираю и разваливаюсь, что мое новое тело не принесёт ничего, кроме страданий, неудобства и стыда. И одновременно с этим — неожиданную эйфорию после понимания, какие ощущения может дарить тебе это новое тело, после первых эротических снов и неловких поцелуев в школьной рекреации, которые хотелось повторить, чтобы снова почувствовать это — что-то тайное, секретнее, манящее, во что хотелось прыгнуть с головой, но страх не выкарабкаться держал сильнее и не пускал.

Это были сплошные эмоциональные качели — с высот восторга до ям отчаяния и самоуничижения. Чего стоили только яркие, быстрые, иррациональные влюблённости, которые захватывали с головой, иногда заставляя за эту самую голову хвататься!

Как-то целые выходные я была влюблена в дядю одноклассницы, семьянина с кучей детей, которых он привёз на дачу, и где мы все вместе два дня находились, пока он красиво и мужественно вскапывал огородные грядки, а я краснела и бледнела, глядя на это, не зная, что со мной происходит. К вечеру второго дня мне вдруг стал казаться привлекательным его старший сын, и я целый ужин просидела в кругу их семьи с пылающими от стыда щеками, размышляя о том, какая же я падшая личность. А с понедельника забыла обо всем, потому что у нас в школе появился новый физрук.

И кто знает, может, я не хотела сменить пол, не задавалась вопросами — кто я на самом деле, не потому что была такой нормальной… как раз в этом у меня возникали большие сомнения. А просто потому, что повестка дня не была такой свободной. И я не знала, на чем ещё можно заморочиться в период становления.

Да у меня даже влюблённость в одноклассницу была, из-за чего ровно две недели я считала себя лесбиянкой! А теперь, при обилии информации, кто знает, что бы я решила и кем себя идентифицировала.

С улыбкой вспоминаю, как я смущалась и краснела при подружке, которой писала контрольные по всем предметам, и которая всегда носила полупрозрачные футболки в обтяжку. А я, вместо того, чтобы рисовать таблицы, пялилась на ее шикарную грудь и представляла самые развратно-разгульные картины с её участием, заодно прощаясь со своей гетеросексуальностью. А потом оказалось, что так же плотоядно, как и я, на неё таращилась вся школа, включая учеников младших классов и стареньких дедушек-сторожей. И что это всего лишь воздействие яркой природной привлекаетельности, а не слом моей ориентации в сторону, за которую от меня бы точно отказалась семья.

Это просто поиск себя. Просто становление личности, момент самоопределения, ничего больше.

Так и будет. Я просто устроила панику на пустом месте, немного переусердствовала как слишком ответственный родитель. Ведь я же хорошая мать, не какая-то там профурсетка, которая отдала своего ребёнка, отпустила в страну, где ее ждёт непонятно какое будущее, несмотря на внешнее благополучие.

Я просто переволновалась.

Родители подростков всегда волнуются, такой уж период в жизни у тех и других. В полной уверенности в этом я просыпаюсь утром воскресенья, ровно через неделю после того, как я позвонила Ромке с неожиданной новостью, и ровно за десять дней до того, как Микаэла должна прилететь ко мне на пасхальные каникулы, вот только деталей мы ещё не обговаривали, и в этом году она не горит желанием совершать этот визит.

Перевернувшись с боку на бок, я протягиваю руку за мобильным, лежащим на прикроватной тумбочке, и первое, что вижу — это несколько пропущенных звонков от Ромки — и по фейстайму, и из роуминга. А ещё — сообщения во всех мессенджерах: «Перезвони. Это срочно».

И я понимаю, что ничего хорошего от этого ждать не стоит. Что-то случилось, я пока не знаю, что.

Но понимаю одно — все мои иллюзии насчёт того, что ситуация под контролем, оказались разбиты.