Четвёртый Рим

13

Апрель 2019 г.

— Не, я вообще не такой! Будь проще, и люди сами к тебе подтянутся. Правда, Евгения Васильевна?

— Потянутся, — автоматически исправляю я оговорку, все ещё пытаясь определиться с эмоциями, которые вызывает у меня визави.

— Что? — рассеяно щурясь, он смотрит на меня.

— Люди — потянутся. Не подтянутся, это неверное, хотя и популярное выражение.

— А! Да ничо! Потянутся — подтянутся, лишь бы в главном толк был, да? А мне у вас нравится, серьезно. Я давно хотел посмотреть, как работают психологи — менталка сейчас в тренде, ну, вы знаете. Заколлабиться с крутым экспертом — это рабочая фишка. Мне — плюсик в карму и новые челленджи, вам — подписчики!

— Мы тут не совсем о коллаборации, Егор. Мне нужен ассистент. Вам ваша тётя… Инга об этом говорила?

— Да, не вопрос! Ассистент, помощник, могу хоть полы вам тут помыть! Знаете, какой из это челлендж можно…

— Не надо полы, Егор. И челленджей пока не надо. Всё, что мне нужно — это помощь в организации расписания. Админ-работа по сути.

— Админка? Да вообще… Напугали! Я, знаете, когда свой первый гейм-паблик админил? В двенадцать! Все понятно, да? По админке я все тоже круто знаю, так что пойдёт.

И пока он с увлечением рассказывает мне другие факты из своей биографии, я все пытаюсь понять — как у меня на собеседовании оказался семнадцатилетний подросток, повёрнутый на челленджах из Тиктока.

Нет, я не спорю — Егорка милый. Он так и называет себя — Егорка или Егорушка. И в тиктоке подписан как «Тот, кто украдёт твое сердечко, бейб». Мое сердечко он пока что не украл, но сумел блеснуть обаянием и заболтать так, что уже целый час мы сидим, распивая чаи, и я слушаю рассказы из его жизни о становлении тысячником в тиктоке, а так же о планах срубить миллион фоловеров.

У него очень открытая искренняя улыбка и вечно смеющиеся глаза, рыжие волосы собраны в хвост, на висках выбриты какие-то скандинавские узоры, с которыми резко контрастирует худи со смешным щеночком. И телефон.

Телефон Егор не прячет никогда — это продолжение его руки, какой-то подсаженной имплант, с которым он говорит регулярно и часто, как с настоящим собеседником.

Только находясь у меня здесь около часа, он ухитрился снять два тиктока, собрать на них реакции и порадовать тем, что отметил меня в геолокации, а значит — скоро будут новые клиенты.

— Погодите, погодите, Егор. Мне не нужен смм-щик. Мне нужен ассистент. Временно мне даже новые клиенты не нужны, тут бы со старыми разобраться.

— И шо вы такое говорите, Евгения Васильевна! — тоном заправской одесской тетушки перебивает меня Егор, демонстрируя ещё одно своё умение — хорошо играть и перевоплощаться, меня голоса. — Шо значит — не нужны клиенты? То вы хороших клиентов не видели! Я вам таких наведу, ой вэй, сами скажете — и шо я отэто за глупости говорила? Давай мне новых клиентов, Егорчик, ещё хочу!

И, сама не замечая, как вовлекаюсь в эту игру, я смеюсь вместе с ним, уже не возражая против геолокации. Всё-таки, это огромный плюс — быть таким лёгким, искрящимся, на позитиве. Кажется, я понимаю, как Егорка так быстро набрал под сотню тысяч подписчиков — люди всегда тянутся к чему-то светлому и милому, пытаясь избежать стресса и лишних волнений. А Егор — как картинка со щеночком, изображённая на его худи, глядя на которую невозможно не умиляться. Да и сам он похож на подросшего щенка, молодого и резвого, которому до всего есть дело, он везде суёт свой нос, но это ни капельки не бесит, а, наоборот, забавляет и вызывает желание покормить и почесать за ушком.

— Ну так что, Евгения Васильевна? Мы в деле? Коллаб года состоится? Что мне делать, рассказывайте! Я на все готов. И это… вы ж не против съёмки, нет?

— Только не на сеансах и не во время моей работы с клиентами, Егор. Как только кто-то заходит в приёмную — никаких мобильных. Люди должны чувствовать себя в безопасности. А это гарантирует только полная приватность. Не уверена, что ты это выдержишь.

— Да какие вопросы, выдержу! Мне достаточно просто быть ассистентом у крутого психолога и снимать видосы отсюда, когда никого нет, я понял! Вот, на фоне этих ваших книжечек можно — он показывает на стопку англоязычных журналов по психологии, которые я покупаю по подписке. — Только рядом с ними станешь — и уже сразу солидный такой, на умняке… А потом и с вами что-то снимем, будем вас продвигать в тиктоке! Будете крутым психологом из тиктока! Не смейтесь, Евгения Васильевна… Евгеша, можно я так буду вас называть? Вы такая милашка на самом деле, а это ваше «Евгения Васильевна»… Как заучка какая-то, или училка. Не идёт вам. Оке?

Так я становлюсь Евгешей, только задним числом понимая, в какую авантюру вляпалась. Если я когда-либо представляла себе самого неподходящего ассистента, то Егор оказался ещё более неподходящим. Но он был живым, неглупым, не стеснялся задавать вопросы и прямо-таки горел любопытством и жаждой влиться в новую для себя сферу. После пары дней бесполезных интервью, на которые являлись кандидаты, глядящие в пол и говорящие так тихо, что мне несколько раз приходилось переспрашивать, такая непосредственность стала для меня глотком свежего воздуха.

К моменту прибытия Егорки в мой офис я на самом деле была в отчаянии. Я давно не проводила собеседований, и не заметила, как за последние несколько лет ситуация с соискателями изменилась… в худшую сторону. Подросло новое поколение кандидатов, готовых ухватиться за любую работу — вчерашние студенты или старшекурсники — и, так как я никогда не выставляла возрастной ценз, они хлынули ко мне организованной толпой.

Я очень старалась быть непредвзятой, не бурчать даже про себя «А вот в наше время», но эта новая, странная манера общения пугала и озадачивала меня. Юные двадцатилетние, стоящие на пороге взрослой жизни, выглядели уставшими старичками с явными проблемами в социализации. Ответы они выдавливали из себя с мучительными потугами, а узнав, что нужно будет принимать звонки или самим звонить на незнакомые номера, сразу же отказывались это делать едва ли не с ужасом в глазах. На мой вопрос — как они представляли себе работу ассистента, если их смущает обычный плановый созвон, вчерашние дети, выросшие в эпоху интернета, отвечали, что лучше делать это по электронной записи, а в идеале — создать приложение с автоматическим расписанием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍На мой вопрос — зачем, в таком случае мне нужен живой ассистент, они только молчали — обиженно и как мне показалось, агрессивно. В их глазах я выглядела едва ли не врагом из замшелого поколения миллениалов, которые в допотопные нулевые совершали дикие поступки — принимали звонки без определителя номера и даже ходили друг к другу в гости без предупреждения.

Ещё одна категория — мамочки в декрете или сразу после него, наоборот, пылали жаждой общения и никак не могли наговориться. Я понимала их как никто — первые полгода после рождения Мики я сама чувствовала себя как на необитаемом острове, даж несмотря на то, что Ромка старался поддержать, как только мог — помогал с ночными кормлениями, готовил смеси и при первой возможности садил Микаэлу в кенгурушку и отправлялся гулять, чтобы я могла спокойно полежать в ванной. Но даже во время вечеринок у нас дома, которые он устраивал, чтобы я не чувствовала себя отделенной от жизни, невидимая стена постоянной ответственности разделяла меня и беспечно веселящийся народ. Потому что все вместе мы могли сидеть и травить байки до четырёх утра, потягивая кальянчик и заваривая глинтвейн. Но проснуться в шесть, достать бутылочки из стерилизатора, приготовить смесь, сменить памперс, почистить уши, срезать ногти и достать из морозилки игрушки-зубогрызки все равно надо было мне. Или, даже если это делал Ромка, лично убедиться, что все в порядке.

«Не парься, Женьк. Мы справимся!» — всегда говорил Ромка и, по сути, ни разу не подвёл. Но я все равно не могла оставаться в стороне. И хотела бы — но не могла. И вот эта странная несвобода, которую ты бы и хотел сбросить, но она уже проросла сквозь кожу, которая не даёт тебе так беспечно спать, развлекаться, забыть обо всем и просто наслаждаться моментом — она и проводит невидимую черту между тобой и остальными людьми, не обременёнными подобными обязательствами.

Поэтому я была очень лояльна к молодым мамочкам. Очень. Но та суета, которой они заполнили собой день интервью с ними, к вечеру начала выбивать меня из колеи. И уже на следующее утро я отказалась от всех кандидатур. Только за сутки мне несколько раз предложили подписаться на профили сетевых компаний, принять участие в розыгрышах и отметить аккаунты знакомых в соцсетях, я выслушала рассказы о первых зубках и просмотрела несколько фотогалерей розовощёких карапузов. Все это были мило, знакомо, навевало сладкую ностальгию, но совершенно сбивало меня с толку.

Поэтому Егорка, явившийся на третий день поисков, пусть и смущал меня своими блогерскими привычками, но не так сильно, как мамочки, громко агукающие по телефону в приёмной со своими малышами. Все равно, это временно. Наше сотрудничество — это эксперимент, для Егора — погружение во взрослую жизнь и серьёзные обязанности, для меня — возможность развеяться и отпустить ситуацию. Все равно, это только на месяц, пока Мика будет жить со мной.

А потом я научусь справляться или подам заявку в риелторскую контору, и пусть мне подберут самого серьёзного и опытного кандидата.

— Евгеша! Евгешечка Васильевна, я вам кофе принёс! А то вы смурная такая, как кадр из депрессивного фильма! Вот, держите! Сливки, Орео и вафельные трубочки! Ну? То, что надо? Я сам сладкое люблю, жесть просто, если какой-то затык по жизни — всегда беру себе вкусняшку, и жизнь налаживается!

О, какой знакомый подход… С удивлением поднимаю на него глаза — стоит, сияет от счастья, в рыжих волосах играют солнечные зайчики, и не могу не улыбнуться в ответ. В руках у Егора два макси-стакана из кофейни на первом этаже — пышная шапка взбитых сливок возвышается над краями вместе с торчащими из неё печеньками и вафельными трубочками.

— Егор. Ты принёс нам углеводную бомбу. Мы же сейчас взорвемся с тобой от такого количества сладкого.

— И ничего страшного, помрем — так счастливые! — новым, на этот раз бабушкиным голосом кряхтит Егорка, оставляя мой стаканчик на столе, а сам вольготно разваливается напротив, на диване для клиентов. — Ох, старость-не радость, молодость — гадость! — добавляет он, театрально вздыхая, и я громко смеюсь вместе с ним над этим импровизированным мини-представлением.

— По тебе подмостки плачут, знаешь это?

— Какие мостки? — на этот раз его удивление искренне-непритворное, и я в очередной раз вспоминаю, что для нынешних тинейджеров привычные для моего поколения слова звучат как анахронизм.

— Голливуд, Егорка. Какой актёр умирает в тебе! Не думал поступить по этому профилю? Ты сейчас где учишься? Выпускной класс? Колледж?

— Колледж, — небрежно посасывая трубочку, отвечает он. — Менеджер по туризму. Но я туда только на зачеты хожу и на сессию.

— И что, ставят?

— Кого? — он с удовольствием уплетает Орео, и я не могу не последовать его примеру. Ну и пусть в этом кофе половина дневной нормы калорий. Сладкое расслабляет, а мне в последнее время очень не хватает расслабленности.

— Зачеты. В мое время прогульщиков ох как не жаловали.

— Ставят, Евгешечка, куда они денутся, — беспечно размахивает трубочкой Егорка. — Я про свой колледж тиктоки снимаю, у нас там даже преподы в челленджах участвуют, знаете, как это на рейтинги влияет? О как! — он поднимает ладонь над головой. — Так что им со мной выгодно коллабиться. Я всех могу продвинуть. И вас тоже. Евгеш, да? Когда тикток с вами снимем? Я уже и сценарий придумал! Короче, захожу я такой, а тут вы сидите на умняке…

И пока я активно отнекиваюсь, продолжая смеяться, он в красках расписывает мне творческое видение нашего с ним «коллаба». Не знаю, какой из него получится ассистент, но одного у этого мальчишки не отнять — он умеет заразить своей добродушной бесшабашностью кого-угодно.

К моему приятному удивлению, Егорка отлично справляется со звонками и исправно забивает информацию о встречах в электронный календарь, синхронизированный с моим смартфоном. Глядя на то, как он говорит с клиентами уверенным голосом, как вертится на кресле, успевая делать несколько дел одновременно — что-то черкать на отрывных стикерах, печатать на компьютере, ещё и селфиться, поглядывая по сторонам, я в который раз убеждаюсь, что парнишка этот совсем не прост, и мне в руки попал настоящий самородок. Главное только, чтобы он держался в рамках и не вздумал снимать в офисе, когда здесь кто-то из клиентов.

— А че, все так серьезно, да? — раскачиваясь в кресле, переспрашивает Егорка, когда я предупреждаю его о том, что через пятнадцать минут начнётся мой первый сеанс на сегодня, а, значит, табу на мобильный начинает работать.

— Конечно, серьезно, Егор. Я же предупреждала. Лучше займись расписанием на следующую неделю — с понедельника я буду в офисе не больше четырёх часов, приоритетных клиентов я тебе выделила. Отнесись серьезно, когда приедет моя дочь, я не смогу тебя так подробно консультировать.

— Да я ж ничего такого, Евгеша, не волнуйтесь! Пообещал — значит сделаю! Только ваши клиенты эти… Они такие непонятные. Чего они боятся? Я, если бы к вам ходил, сколько тиктоков бы наснимал, по ролям! Типа я — и моё втрое я! Или я и моя биполярочка! Вообще, в реки залетело бы моментально! И вы такая на фоне, как мой психолог — о да, народ, послушайте, что вам расскажет босс! Ментальное здоровье — не говно-вопрос!

Прикрыв глаза рукой, я продолжаю хохотать, живо представляя себе такой вариант развития событий, и Егорка, довольный моей реакцией, быстро достаёт мобильный и начинает начитывать рэп собственного моментального сочинения, и получается это у него, как всегда до уморительности забавно.

— Так, все… Прекращай. Прячь телефон, говорю, хватит!

— Щас, щас, Евгеша, не переживайте… видос грузится уже… О, пошёл, пошёл… Мой психологический рэпчик залетит, ещё как! Всё-всё, спрятал! Всё, как договаривались, Евгешечка Васильевна. Раз клиенты хотят — та кто мы такие, шоб их нервировать? — снова добавляет он голосом одесской тётушки, и я только вздыхаю в притворном возмущении.

Егор, у которого, кажется, вся душа нараспашку, никогда не поймёт, через какие муки и внутренние препятствия проходят люди, прежде чем прийти ко мне на приём. Как они скрывают от семьи и близких, что посещают терапевта, как могут сделать вид, что не знают меня, если мы встретились где-то на улице или в кафе. И, соблюдая профессиональную этику, я не могу на это обижаться и упрекать их. Психолог — это скрытая, тайная часть их жизни, которую они не хотели бы афишировать, признак слабости и того, что они не справляются со своими проблемами.

Поэтому я так оберегаю приватность каждого клиента — с одной стороны это первое и необходимое условие для работы, с другой — забота о собственной репутации, которую так легко разрушить одним неосторожным словом или поступком.

К счастью, Егор не даёт ни одного повода упрекнуть его в несоблюдении нашего договора — стоит только кому-то войти в приёмную, его лицо принимает бесстрастный вид, он подчёркнуто вежливо приветствует вошедшего, тут же добавляя: «Проходите, Евгения Васильевна ждет вас». Вопреки моим опасениям, посетители отзываются о нем исключительно тепло: «Какой милый мальчик у вас в приёмной сидит, это ваш помощник, да?» К концу недели я перестаю смущаться из-за этих перемен, и вместо оправданий: «Да, это мой ассистент. Понадобилась помощь… на какое-то время…» просто говорю: «Да, это мой ассистент». И мне очень нравится, что в той суете, которая предшествует приезду Микаэлы, у меня появился хоть какой-то островок уверенности в ситуации.

Один день. У меня остаётся всего лишь один день прежней, налаженной жизни, к которой я так долго не могла привыкнуть, когда Мика с Ромкой уехали — а теперь боюсь потерять эту маленькую хрупкую стабильность.

Нет, я, конечно, жду их! Я безумно соскучилась и бесконечно прокручиваю в воображении тот момент, когда самолёт приземлится в нашем аэропорту, и мы с Микой встретимся в зале прибытия, я обниму ее и долго не буду отпускать. А после она снова станет только моей — будет жить в своей старой комнате, завтракать и ужинать вместе со мной, перед сном мы сможем болтать обо всяких глупостях, а на выходных — гулять или смотреть фильмы, лежа под одним одеялом, а я буду заплетать в косички ее непослушные кудри или просто долго-долго их расчёсывать и тайком целовать в макушку.

На воскресенье я отключу телефон и не притронусь к нему, пускай даже у самых нетерпеливых клиентов вроде Аллочки случится срыв или экзистенциальный кризис.

В стремлении помочь другим я совершенно запустила собственную жизнь — пришло время позаботиться о себе, о самых любимых людях, которыми я бездумно жертвовала ради работы, экспериментов, всего того, что я так люблю, но…

Их я все равно люблю больше. И они для меня главное.

Я говорю «они», а не «она», конечно же, понимая, что главная причина моих страхов — это Ромка, возвращающийся с Микаэлой в родной город, где он не был больше четырёх лет, а теперь — остаётся на целый месяц. Мы будем общаться каждый день, несмотря на то, что заранее договорились — у каждого из нас своя жизнь, свои планы и дела.

Но за прошедшие годы я хорошо усвоила одно правило — с ним никогда не знаешь, куда вывернет ситуация, когда ты потеряешь контроль над ней. Да, можно упиваться своей осознанностью, тем, что выучила его приёмы и манипуляции, что ты давно не глупенькая девочка, слетающая с катушек по первому щелчку пальцев — но в какой-то момент обязательно поймаешь себя на том, что снова играешь по его правилам. И мгновение, когда ты утратила бдительность и опять попалась на крючок, невозможно отследить.

Поэтому я жду и ужасно боюсь их возвращения, понимая, что у меня нет никакой власти над ситуацией, сколько бы я ни убеждала себя в обратном. Все равно будет так, как захочет Ромка — остаётся надеяться на то, что окончательно разрушить мою жизнь и психику не входит в его планы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Один день. Всего лишь один день…

Наш последний созвон с Микой похож на прежние разговоры — неторопливый и неспешный. Мне не приходится искать ее через видео-звонки на мобильный, она в который раз не отменяется в последний момент. И она, и я — обе дома, в уютно-расслабленной атмосфере. Я — с целой упаковкой мороженого, которое поглощаю ложками, сидя в рабочем кресле (сегодня я не хочу, чтобы это место ассоциировалось у меня с работой), она — на диване в пижаме перед сном, поставив лэптоп просто на колени.

— Приятного аппетита, Дженья! Опять морожку точишь? — поддевает она меня за вечную любовь к сладкому. — Вот ты не хочешь ко мне прилетать, а наше джелато намного вкуснее, чем этот твой замороженный лёд!

— Это мягкое мороженое, Мика. И как раз на манер итальянского — видишь, тоже написано «Джелато фисташка», так что у нас тоже…

Меня перебивает ее громкий смех и возмущённые вскрики, которые она продолжает издавать, активно размахивая руками на камеру.

— Не смеши меня, Дженья! Где оно сделано? Где? У нас, а? Нет, не у нас, а настоящее джелато делают только у нас, а то, что ты ешь — подделка, какая-то бурда, и вообще… выплюнь, а то отравишься!

Микаэла продолжает хулигански стучать пальцами в экран, призывая меня одуматься, а я знаю, что будь она здесь, то точно бы забрала у меня несчастное мороженое и выбросила его в мусорку — в стремительности порывов она перещеголяла даже своего отца.

— Ну всё, всё, Мика, — смеясь, я прячу коробку от греха подальше. — Вот скоро приедешь и сама попробуешь. Уверена, даже тебе с твоими требованиями понравится. Ты просто совсем как местные — не можешь признать, что вкусную еду делают ещё где-либо, кроме Италии.

— А так и есть! Это наши изобретения, нечего у нас воровать и делать их… по своему! Я попробую, Дженья! Обязательно попробую! Только потом, чтоб ты не обижалась, ладно, да?

— Не буду. Но и ты чтоб не кривила душой, и если понравится — признаешь, не только у вас всё самое лучшее. У нас тоже много чего есть. Не веришь?

Мика только выразительно закатывает глаза под лоб, и я понимаю, что на честную оценку с ее стороны рассчитывать не придётся.

— Ты… хоть немножко рада, что прилетаешь? — поколебавшись, задаю ей главный вопрос. Слова о том, что она решила отказаться от поездки в этом году, до сих пор сидят в сердце противной занозой. И хоть Ромка мне все объяснил подростковыми перепадами настроения, а возможно и привязанностью к каким-то проблемным друзьям, все равно… Я не могу избавиться от глупой и дурацкой обиды неизвестно на кого.

Тем более неожиданно заучит для меня ответ:

— Почему немножко? Я очень рада, что прилетаю! — заявляет Мика, удобнее кутаясь в покрывало. — Раньше не хотела, а сейчас рада.

И, не успеваю я подумать с теплотой в сердце, что всё-таки наша с ней связь никуда не делась и она так же скучает по мне, как и я по ней, Микаэла добавляет:

— Я же лечу с папой! Я даже не помню, когда последний раз летала к тебе с ним в гости! Ты всегда говорила — о нет, только без отца!

Мне кажется, или в её голосе я слышу тень обвинения?

— Но… Мика. Ты с ним и так все это время… А со мной…

— Ну и что, Дженья? Что значит — все время? Неужели ты не понимаешь? Думаешь, он здесь только меня и пасёт? У папы… куча дел! Постоянно! Он не сидит дома, не трясётся надо мной, как будто я какая-то стеклянная или со мной что-то не так! А сейчас мы вместе путешествуем, а не я одна вечно, как сирота какая-то… Короче, я рада, вот!

Отлично. С одной стороны это хорошая новость — то, что Ромка не спускает с неё глаз, Мика не заметила даже после подозрительной пропажи своих таблеток. С другой стороны — одна, как сирота… Вот так и вскрывается истинное отношение к самостоятельности и свободе, которой я так гордилась в моей дочери, и всегда подчёркивала, что это знак огромного доверия от нас. А для неё, оказывается, это обуза, одиночество и даже какая-то неприкаянность.

— Мика. Я не знала, что ты так относишься к своим перелётам. Наоборот, ты всегда говорила, что уже совсем как взрослая, и никто из твоих знакомых не летал самостоятельно с десяти лет. Да что там. Я сама знаешь, как тебе завидовала? Меня никогда бы не только в самолёт, а даже в другой город на экскурсию не пустили, с классом! И не только в десять или даже пятнадцать. Я до окончания школы никуда не могла поехать без родителей. Зато после выпускного сразу собрала манатки и убежала. Вот к чему приводит гипер-опека. А с тобой… я думала у нас все хорошо.

— Да ладно, ма… Все хорошо! Это я так. Ну, просто сказала. Серьезно, все в порядке. Ну? Улыбнись, а то я знаю, сейчас опять грузиться будешь целую неделю!

Она опять называет меня «ма» — это приятно, гораздо приятнее, чем по имени, хотя сама Микаэла этому не придаёт значения.

— Не буду. Потому что через день вы уже будете здесь. И я смогу только радоваться.

— И я, — широко улыбается она, и мне очень хочется обнять ее прямо через экран компьютера. Ну, честное слово, какие могут быть проблемы, когда мой ребёнок вот так искренне и счастливо улыбается.

— А тетя Инга знает, что я прилетаю?

— Тетя Инга? Шутишь! Уже поставила себе напоминалку и вычеркивает часы до твоего прибытия. И программу развлечений уже наметила, как обычно. Сильно переживает, чтобы быть в теме, она не знает, чем сейчас интересуются шестнадцатилетние девочки.

Конечно, я не буду ей говорить, как психует ее любимая тетя Инга от того, что любимый и обожаемый папочка, с которым Микаэла так рада путешествовать, прилетает вместе с ней. И что пару раз она даже порывалась уехать куда-то в отпуск из города, и только мои слова о том, что Ромка будет здесь с Микаэлой целый месяц, остановили её. Так надолго бросить свои дела Инга не могла и, скрепя сердце и матеря Ромку на чем свет стоит, тоже решила ждать их прибытия.

— Пусть не переживает! Я все сама ей расскажу! — довольно посмеиваясь, Мика накручивает непослушный локон на палец. — А что ещё? Чем займёмся, Дженья? Мы с папой так долго будем у вас. Мы никогда так надолго не прилетали. Я к нему уже напросилась везде, куда только можно, на всякие интересные встречи. А ты? Пойдёшь с нами? Или будешь как всегда, дуться, типа это недостаточно круто для тебя?

Вот опять. Опять она осознанно или нет укоряет меня за желание держать дистанцию с Ромкой. Как будто это я такая вредная зазнайка, которая ставит себя выше их общества, а не пытается сохранить остатки самообладания, чтобы снова не наломать дров, не запутаться в том хаосе, которым всегда была моя семейная жизнь. Не удивлюсь, если в том, что мы не живем вместе Микаэла винит именно меня, и с отцом уехала, чтобы поддержать его, несправедливо обиженного мной. Но как объяснить ей те причины, которые вынуждают меня делать это?

Никак. Я просто не смогу — это слишком взрослые, слишком наши странные и нерешенные противоречия. И мы должны их решать их вдвоём, не вмешивая больше никого.

Пусть даже в глазах Мики я буду вот такой холодной зазнайкой, которой просто нравится огораживаться от них стеной.

— Нет, Мика. Я не буду… Не буду дуться и игнорировать ваши мероприятия. И с удовольствием пойду с вами, если пригласите.

Не важно, что после этого мне придётся вернуться к антидепрессантам. А, может, и нет… Может, в этот раз все пройдёт спокойно. Мы встретимся и будем общаться на дистанции, как взрослые адекватные люди. И нам удастся сохранить необходимый нейтралитет.

— Правда? — она недоверчиво хлопает глазами и ее убытка становится ещё шире. — Конечно пригласим, Дженья! Ты что! Думаешь, я допущу, чтобы моя мама сидела как сыч в своей квартире, пока я тут буду гулять? Хватит, ты и так делаешь это без нас! Все, Дженья, решено! Устроим тебе месяц нормальной жизни, а не вот эти твои… посиделки задрота!

О да. Я уже предчувствую, месяц этой «настоящей» жизни. В том, что возможности спокойно посидеть дома и проанализировать происходящее у меня не будет, я даже не сомневаюсь.

Мы с Микаэлой прощаемся очень тепло и долго в этот раз. Она снова просит рассказать о том, как впервые летела одна международным рейсом — и я в подробностях, подчёркивая ее спокойствие и выдержку пересказываю ей это. В деталях описываю рюкзачок-ручную кладь в форме диснеевской игрушки-Тигры, куда она сама положила бутылочку воды, упаковку леденцов и комиксы про супер-героев — всякие феечки Винкс и домики Барби ее никогда не интересовали. А после весь полёт успокаивала взрослого соседа с аэрофобией, скормив ему все свои леденцы и до самого приземления читая комиксы о приключениях человека-паука, который летал на своей паутине по Нью-Йорку и ничего не боялся.

Микаэла звонко смеётся, закинув голову, совсем как Ромка — их всегда роднила эта неосознаваемая привычка. Как и все дети, она обожает слушать рассказы о себе маленькой — для неё это такое далекое прошлое, что она уже не чувствует связи с той девочкой с леденцами. И ей очень нравится, что кто-то ее очень хорошо помнит и доказывает — да, она была классная, всегда. Эта полузабытая, почти потерянная часть личности встаёт на своё место и подкрепляет ее уверенность в себе.

— Я всегда была нормальная, да? Не какая-то там ссыкуха или плакса!

Понятно, ещё словечко стыренное у Ромки. Я давно перестала с этим бороться. Тем более, что выражается Мика, как и Ромка, всегда без сантиментов, зато метко.

Так что просто соглашаюсь с тем, что она была замечательная во всех возрастах, начиная от того, как мочилась в памперс, и заканчивая, конечно же, днём сегодняшним. И я действительно так считаю, ни капельки не вру. И стараюсь гнать от себя мысль о том, что все эти прекрасные воспоминания, как и более-менее определенное будущее, висят на волоске — если Микаэла всерьёз решит себя изменить, превратиться в парня, которого я, как ни крути, не смогу воспринимать как «Это тоже мой ребёнок, просто другого пола». Нет, мне почему-то кажется, что это будет кто-то чужой, ведь у меня дочь, а не сын. И я хочу, чтобы так всегда и оставалось. Не считая того, что предстоит исключить все возможные диагнозы, о которых наговорила мне Анна.

Но, глядя на довольную, очень спокойную и умиротворённую Мику, мне начинает казаться, что ни один из этих ужасных сценариев не сбудется. Все будет хорошо. Мы со всем справимся. Ведь целый месяц мы будем вместе, почти как настоящая семья. И, кто знает, может быть это — именно то, чего не хватает Микаэле для поиска и принятия себя.

Кто знает…

Днем накануне их прилета я так нервничаю, что из рук у меня валится буквально всё. Егорке приходится собственноручно накапать мне стакан валерьянки, а потом снова сбегать за кофейно-сливочным десертом с Орео и вафельными трубочками.

— Евгеша, Евгешечка, все нормально, я все выучил, расписание на понедельник составлено, ну? Давайте я вам лучше ролик прикольный поставлю, глянете и посмеётесь… Смотрите, оп! Какой кот в новые тренды залетел! Ну? Скажите, ржака!

И пока я, запихиваясь вафельными трубочками, панически поедаю кофейный десерт и молча киваю на видео с говорящими котиками, он ещё раз мне подтверждает — первая неделя у нас распланирована, как у генералов, на понедельник у меня сеанс с одним только Павликом, а сейчас — последняя на сегодня сессия с супружеской парой, моими постоянными клиентами. А потом я буду свободна всего лишь в пять часов вечера, смогу пробежаться по торговым центрам, купить подарки и что-то вкусненькое, вернуться домой, принять ванную и уснуть к девяти, чтобы завтра к шести быть уже в аэропорту. В этот раз Ромка с Микаэлой летят с пересадкой, поэтому прилетают утренним рейсом в отличие от обычного, дневного.

Да так и будет. А пока я иду в свой кабинет, попросив Егорку направить ко мне клиентов, как только они придут. Несмотря на то, что это последняя на сегодня встреча, она снова не обещает быть лёгкой. Ни одна из консультаций, даже с теми, с кем я на одной волне не может быть лёгкой — если мы только сидим и радостно щебечем, впору задуматься об эффективности терапии. Но тот моральный груз, который ложится на плечи во время работы с очень сложными клиентами — его не перепутаешь ни с чем.

Да, у меня опять и снова — сложные клиенты. Эдуард и Дарья, или Эд и Дана, как они предпочитают себя называть. Парная консультация в рамках семейной терапии — действо со своими законами и моральной ответственностью за судьбу целой ячейки общества. В этом плане я даже благодарна Ромке за его упорное нежелание разводиться во второй раз — когда перед началом терапии один из пары, чаще всего мужчина, придирчиво изучает моё резюме, то всегда задаёт один и тот же вопрос: «А вы замужем?»

И я, не моргнув глазом, отвечаю: «Да, уже шестнадцать лет». И ни капельки не вру.

Остальные детали моей семейной жизни мало кого волнуют, да и я сама не спешу их афишировать. Главное, это вопрос репутации — человек с опытом в браке более десяти лет не может посоветовать плохого.

Возможно поэтому я почти не беру семейные пары — где-то в глубине души я чувствую себя самозванкой в этой сфере. Но те, кто ко мне ходит, остаются довольны — а я поддерживаю свою самооценку с помощью именно этих пары сеансов. И пусть в моей личной жизни полный бардак, зато я помогаю другим. А значит, кое-что да понимаю в этой теме, и не я виновата в развале моей семьи. Это все просто само… так сложилось. А я… Я нормальная. Ведь с другими мои советы работают.

Нервно кручу в руках стаканчик с кофейным десертом, и, едва дверь приоткрывается, встаю из-за стола, чтобы встретить Эда и Дану.

Они уже входят — абсолютно истаграмная пара, такие обычно ведут общие аккаунты, в которых рассказывают только о бизнес-проектах, путешествиях и жизни в роскошных отелях. Ещё они любят стримить из бассейнов закрытых спа-зон с коктейлями, вырезанными из какого-то экзотического фрукта. И то, что у них проблемы, знаю только я. Остальные об этом не должны даже догадываться. Потому что у них — больше, чем семья. Это бизнес-проект, на поддержание репутации которого они тратят большие деньги, о чем всегда мне напоминают.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эд — бизнес-коуч и тренер по успеху. Это именно он выстроил такую модель семейной жизни, которую можно было бы монетизировать. А Дана — просто красивая. И она потрясающе смотрится в бикини в бассейне на фоне небоскрёбов Дубая.

— О, что это? Углеводная бомба! — Эд с иронией смотрит на стакан в моей левой руке, пока я протягиваю ему правую для приветствия. Так вот от кого я подцепила это словечко. Надо запомнить и не употреблять больше. Попадать по влияние Эда мне хотелось бы меньше всего.

— Не боитесь поправиться, Евгения Васильевна? — блеснув улыбкой, сплошь состоящей из безупречных виниров, он садится на диванчик для клиентов, и мне приходится сделать над собой усилие, чтобы искренне улыбнуться в ответ. — Здесь же древняя норма калорий! Смело вы с ними расправились!

— Своим страхам надо уметь смотреть в глаза, Эд. Вот я этим и занималась, пока ждала вас, — пытаюсь сменить тему в надежде, что он не присядет сейчас на своего любимого конька — здоровый и эффективный образ жизни. Эд — не милый орторексик Паша, который молча изучает состав каждой этикетки. Он прочтёт мне целую лекцию об ответственном потреблении, обязательно подчеркнув: «Вы — то, что вы едите!» и не успокоится, пока не исчерпает весь свой запас мотивационных аргументов.

— Дана, — киваю я его супруге, которая чаще всего молчит, сложив губы так, как будто во рту у неё нерассасываемый леденец. — Прекрасно выглядите. Отпуск…

— Отпуск пошёл Даночке на пользу, — неожиданно едко перебивает меня Эд. — Раздобрела наша Дана. Плюс три пятьсот на весах, Евгения Васильевна! Вот вам и результат отсутствия самодисциплины. Вот что значит распущенность!

Лицо Даны становится испуганным, от чего она ещё сильнее втягивает щеки и впечатление, что во рту у неё посторонний предмет, только усиливается. Эд абьюзит Дану в отношениях, абсолютно не скрытая этого — он постоянно пытается улучшить жену, отвешивая ей весьма сомнительные комплименты и бесконечно мотивируя «стать лучшей версией себя», от чего у меня выработалась форменная аллергия на эту фразу. Но я не могу показывать своего истинного отношения к его методам — в рамках парной терапии нужно быть одинаково внимательной к обоим. Даром, что на большинстве сеансов Эд просто измывается над Даной, а она только сидит и нервно тянет носочек, чтобы ноги казались длиннее.

Но, как я подозреваю, спустив пар у меня в кабинете, Эд не так сильно клюёт мозг жене в остальное время, поэтому во время консультаций даю ему возможность высказаться. И все жду, когда этой возможностью воспользуется Дана, за время встреч с которой я спровоцировала ее только на несколько ответов: «Да», «Нет» и «Не поняла».

— Небольшая расслабленность — не равно распущеность, Эдуард, — пытаюсь снизить градус его возмущения, слишком высокий с самого порога. — Вы же сами рассказывали мне притчу о гитарной струне, на которой нельзя было играть, когда она была слишком натянута — она рвалась. И, когда провисала — тоже. Адекватное напряжение — не в этом ли секрет ментальной стабильности?

Эд обожает притчи, рассказы и поучительные истории, почерпнутые из поучительно-мотивационных книг, авторы которых продают успех и чаще всего выдуманную личную историю. Но кого интересует достоверность, если речь идёт о мотивации?

— Вот именно! Адекватное напряжение! — особо выделяя последнее слово, парирует Эд, небрежно закидывая ногу за ногу и поигрывая носком своих новых туфель, которые я обязательно должна заметить и оценить.

— У вас прекрасные туфли. Очень стильно выглядят, — скармливаю я ему комплимент в надежде, что он переключится на себя и не будет долго мучить Дану. Но, видимо, эти злосчастные три килограмма пятьсот грамм стали настоящим вызовом его идеальной картинке мира и умению мотивировать и убежать. В конце концов, что же это за тренер по мотивации такой, раз не может смотивировать на бесконечные улучшения даже собственную жену?

— Спасибо. Рад, что заметили. Всегда приятно, когда твой психолог — не только профессионал с большой буквы, но и эстет с прекрасным вкусом, — возвращает он мне такой же продуманный и неискренний комплимент, и я понимаю, что он разгадал мой манёвр. Несмотря на сомнительные методы, которые Эд использует в работе, в чём-чём, а в проницательности ему не откажешь.

— Позвольте я вернусь к теме? — отрепетированным приемом, полученным на курсах ораторского искусства, сворачивает Эд разговор в нужное ему русло, и я делаю разрешающийся жест рукой. — Притча о птичке!

Теперь и я складываю губы точно как Дана, чтобы не рассмеяться, и на долю секунды мысль о том, что возможно все это время она сдерживает насмешку над мужем, неожиданно посещает меня.

— Нас угостят кофе? — нервно спрашивает Эд, и, согласно кивнув, я поднимаюсь и подхожу к кофе-машине, ставя на решётку две маленькие чашечки. — Только без сахара! — добавляет он, на что я молча показываю ему пакетик со стевией, заготовленный ещё для Паши

— Дане без стевии, пожалуйста, — просит Эдуард и снова меняет ногу, перекидывая одну через другую.

— Я вас слушаю, Эдуард, — надеюсь, кофе немного успокоит его нервозность. Я сама еде держусь в заданных рамках и совершенно непрофессионально начинаю мечтать о том, чтобы этот сеанс быстрее закончился. И только пары взглядов на то, как начинает слегка подрагивать вечно оттянутый носочек Даны, и как нервно ее пальцы крутят обручальное кольцо (конечно же, самого модного дизайна) хватает, чтобы вызывать волну жгучего сочувствия к ней. И я забываю о своей досаде и преступных мыслях о том, что все проблемы мира кажутся мелочью в сравнении с вопросами моей семьи.

Совершенно отчётливо понимаю, что бедная, зажатая в невидимых тисках Дана волнует меня так же сильно, как и судьба самых близких мне людей — и только поэтому слушаю историю ее мужа не в пол-уха, а со всей внимательностью.

— Так вот, Евгения Васильевна, — Эд пьёт кофе несколькими быстрыми глотками, не обращая внимания на то, что жена не притронулась к чашке, и начинает рассказ таким тоном, каким точно ведёт свои мотивационные тренинги.

— Жила-была птичка. Маленькая и лёгкая. Она беззаботно порхала с ветки на ветку и горя не знала. Пока не поселилась рядом с ней ворона! Большая и жир-рная, — на этом месте лицо Даны еле заметно дёргается, я ловлю это буквально краем глаза и раздосадовано прикусываю губу. — Она свила гнездо, громко каркала и умела находить в земле все, что угодно — от старых орехов до дождевых червей. Тоже — больших и жирных! — Эд произносит это слово со все большим отвращением, и вот уже я ловлю себя на том, что съеденный десерт мне как будто поперёк горла встал.

— Однажды птичка устала и не смогла охотиться, — надменно выгибая бровь, сообщает Эд, пока мы с его женой сидим перед ним едва ли не с виноватым видом, будто сами наелись больших и жирных червей. — Она сидела на веточке, была лёгкая и голодная, и заливисто пела. Потому что знала, что набитое брюхо — это ещё не счастье!

Интересно, мечтать врезать клиенту под дых, чтобы он скрючился и самодовольное выражение сошло с его напыщенной рожи — это очень непрофессионально?

— И тут ворона налетела на неё и говорит — хочешь, я дам тебе червяков? Никуда не надо лететь, ничего искать, все само к тебе придёт! Обрадовалась птичка, а ворона говорит — только ты за это отдай мне перышко! Всего лишь маленькое пёрышко из-под правого крыла, сущий пустяк. Задумалась птичка — ну что с ней случится без одного пёрышка? А здесь — готовый обед. И отдала вороне перо, а она им гнездо вымостила. На следующий день прилетала ворона и ещё через день. И все время приносила птичке жирных червей! В обмен всего лишь на маленькое пёрышко. Гнездо ее становилось все мягче, а у птички — под правым крылом перьев все меньше. Ничего, отрастут, думала она. В этом же нет ничего страшного, сущая мелочь! — мне кажется, или он передразнивает меня в попытке успокоить Дану и разрешить ей небольшие вольности на отдыхе. — А когда под одним крылом у неё не осталось перьев и пуха, она начала выдёргивать из-под второго! Ведь ворона по-прежнему летала к ней и носила червей, а они были такие жирные и вкусные!

Время шло, ворона устроила себе гнездо, выстелила его пухом из перьев птички. И села на яйца, чтобы высидеть воронят. Птичка заволновалось — а как же червяки? Кто теперь будет ее кормить в обмен на маленькие, ничего не значащие мелочи?

«Мне нет дела до тебя!» — прокаркала ворона. «Все, что мне было нужно — это твои перья для мягкого гнезда! Дальше — выкручивайся сама!»

Птичка очень расстроилась — за это время она привыкла к халяве, к нажористой пище, которую продавцы с уличных лотков сами суют ей в рот, да, Дана?!

С Даной мы вздрагивании почти одновременно — всё-таки, Эд умеет увлечь рассказом, иначе он не был бы таким успешным тренером. И снова бросаем друг на друга короткие виноватые взгляды, что удивительным образом… роднит нас. Впервые за долгое время я чувствую, что невидимая стена, за которой она предпочитает прятаться и от мужа, и от меня на сеансах, даёт трещину.

А, может, это только кажется? Голос Эда снова привлекает наше внимание, и мы послушно переводим взгляды друг с друга в его сторону.

— Что ж, — особо выделяя вступление к кульминации, Эд многозначительно складывает руки в замок. — Придётся вернуться к прежней жизни, подумала птичка. Раньше я как-то жила без вороны, без ее червей, без углеводно-наркотической иглы! — он снова сверлит жену пристальными взглядом, и я понимаю, что Эдуард один из тех, кто считает сахар и углеводы наркотиком сродни героину. Вспоминаю, как много лет назад, когда только пошла такая волна, я обсуждала этот вопрос с Ромкой, собираясь исключить из рациона Микаэлы все сладкое, но он ухитрился отбить у меня это намерение парой фраз, как он всегда умел:

— Слушай, Женьк, не чуди. Какая наркота? Что ещё за новая дурь?

И пока я в красках расписывала ему принцип инсулинорезистентности, он слушал меня в пол-уха, отпуская ироничные замечания, а потом подвёл итог:

— Короче. Когда наркобароны начнут мочить друг друга за тростниковые плантации, а наркоманы — отсасывать в подворотнях за пачку сахара, тогда и поговорим. А пока не пудри себе и мне мозги. Первый способ заставить Мику обжираться сладким — это самое сладкое ей запретить. Да и ты, блин… — на его губах появляется недвусмысленная улыбка. — Что, перестанешь точить свои шоколадки в постели? Не вздумай, Женьк. Я тебя уже без этого не представляю. Посылай нахер своё ПП и не порти себе жизнь, ясно?

— … И птичка решила — ну что ж, не проблема! Она сама найдёт себе пропитание, она же раньше умела летать! — стараясь больше не отвлекаться на воспоминания, я прислушиваюсь к окончанию истории Эда. — Вот только сколько она ни махала крыльями, ни тужилась — с ветки так и не взлетела! Потому что на дармовых червяках стала жирная и неповоротливая, крылья ослабли без тренировок, а оперение раздала вороне на гнездо! Так и сидела она, пытаясь взлететь, думая, что она все такая же лёгкая и звонкая — но нет! Той птички уже давно не было, а на ветке оставался кусок жирного… — губы Эда кривятся в презрительной усмешке, — плешивого мяса, который скоро сожрали лесные коты! Вот так вот! — он победоносно отклоняется назад, обводя нас взглядом. — А все началось всего лишь с маленького пёрышка. Сущей безделицы.

Эдуард вопросительно приподнимаемо бровь, как бы уточняя — ну что? Кто из вас теперь посмеет вякнуть о том, что маленькое пирожное в отпуске — это позволительная слабость? Нет! Это первое перышко! С него все начинается!

— А хотите ещё кофе? — чувствуя, что пауза затянулась, я встаю с места, хотя этого лучше не делать во время сеанса. Но вся наша сегодняшняя встреча — какая-то странная, скомканная, идёт не по правилам. Начать с того, что я упустила инициативу в беседе, передав её Эду, который со своим нарциссизмом вряд ли согласится отойти на второй план. И, заканчивая тем, что, как сейчас, пытаюсь занять руки, чтобы придумать, что ответить на историю клиента.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мне совершенно очевидна его топорная манипуляция с бедной глупенькой птичкой и коварной хитрой вороной — вот только в этом и таится основная ловушка. Восприятие еды как врага и искушения, а не ресурса, необходимого для жизни — первый, но очень опасный шаг к саморазрушению. И какими целями оно продиктовано — желанием нравиться себе или окружающим — неважно. Умирающий от анорексии не может избавиться от мысли, что даже маленькая порция очень лёгкой еды — это жирный противный червь. И когда-то своё первое пёрышко он променял именно на это убеждение: еда — враг. А совсем не на естественное удовольствие от неё.

Вот только как сказать об этом, не вызывав новой вспышки агрессии со стороны Эда? Моя поддержка больше всего необходима сейчас Дане, которую прессинг мужа может толкнуть на скользкую дорожку экстремального похудения, от которого до пищевых расстройств — рукой подать.

— Без стевии, пожалуйста, — снова настаивает Эд, закрывая чашку Даны совсем как человек с советского антиалкогольного плаката «Нет!!!» Только я предлагаю Дане не калорийный алкоголь, а всего лишь чашку кофе без сливок и молока, приправленную самым диетическим и безобидным подсластителем. И все равно, Эд на страже, активно бдит, от чего желание врезать ему накатывает с новой силой.

— Дана, вам нравится несладкий кофе? — впервые за сегодняшний день обращаюсь к ней напрямую я.

Она, испуганно подняв глаза, молча смотрит на меня, так что приходится повторить свой вопрос.

— Что значит «нравится», Евгения Васильевна? Я же только рассказал об этом поучительную историю! Что не всегда то, что «нравится» идёт на пользу! Успехи не достигаются в зоне комфорта!

— Как раз вас, Эд, я прекрасно поняла, — хоть бы я смогла сдержаться и не превратить консультацию в агрессивное препирательство — а сейчас до этого буквально один шаг. — Теперь бы мне хотелось услышать вашу жену. Или узнать ее мнение каким-то другим способом. Её. Не ваше.

А вот это было лишнее. Но слово не воробей, так что, сложив руки в замок перед собой, совсем как Эдуард несколько минут назад, я молча жду, пока Дана подаст либо голос, либо какой-то другой знак.

Она растерянно переводить взгляд с меня на мужа, на что Эд, наклоняясь к ней, отчётливо произносит:

— Скажи ей. Скажи, раз так надо. Только хорошенько подумай сначала.

Очень хорошо. Надеяться на более-менее честный ответ в таких условиях без толку, как и проводить парную терапию — сколько я ни пыталась снизить агрессивное отношение Эда к жене, от сеанса к сеансу становится только хуже.

Повисает новая пауза, давящая прежде всего на Дану, которая так и не может принять решение — и спустя пару секунд, я прерываю это испытание тишиной, негромко хлопнув в ладоши.

— Хорошо. Давайте я просто поставлю подсластитель вам на столик, а уж брать или не брать его, Дана решит сама, без обсуждений.

Естественно, Эд громко и недовольно хмыкает, пока я приближаюсь к их столику и оставляю там злосчастную стевию. Естественно, Дана даже не притрагивается к ней, чем вызывает довольную улыбку на лице мужа и победный взгляд, которым он окидывает меня с головы до ног с явным намеком, что мне бы тоже лучше задуматься о сладком и пёрышках в своей жизни, чтоб окончательно не разжиреть, как съеденная котами птичка.

— А теперь давайте по вашей истории, Эд. Вы человек образованный, и говорить вам, что суть притчи зависит от того, кто и как ее трактует, не имеет смысла. Вы и без меня это отлично знаете.

— М-м? — пригубив чашку, он вопросительно поднимает бровь, ещё не понимая, к чему я веду.

— Смотрите. Вы сейчас так сосредоточены на небольшой прибавке в весе жены, что везде видите только эту проблему, и факты подгоняете только под неё. Это как тест Роршаха, знаете? Любая притча или поручительная история, если она не топорно прямолинейна — та же картинка, где в размытом пятне каждый видит то, что ему ближе. И то, что видим мы, больше говорит о нас самих, чем о предмете нашего рассказа.

— Интересно, Евгения Васильевна, что в моем рассказе можно трактовать двояко, — несмотря на то, что Эд заметно раздражён, я вижу едва заметный огонёк любопытства, мелькнувший в его взгляде. — Здесь совершенно очевидные смыслы, несмотря на то, что мою историю нельзя назвать, как вы выразились, топорно прямолинейной.

— Ну, смотрите. Я, например, могу сделать свой анализ, не меняя ни слова в вашей истории. Птичка стала жертвой манипуляции более опытного и сильного противника, который изначально усыпил ее бдительность. Проблема не в дармовой еде и не в червяках, а в том что она поменяла дело своей жизни — петь и летать — на беспечные посиделки на ветке. Еда, которую носила ей ворона — всего лишь аллегория на сытую безбедную жизнь, эдакая невидимая клетка, в которую она позволила загнать себя. Такая незавидная судьба у жён богатых деспотичных мужей, которые говорят: «Ты больше не будешь работать, я сам обеспечу тебя!» или у детей гипер-опекающих родителей: «Не надо, сыночка, не надо доченька, ничего не делай, мама и папа сами все принесут, ведь они тебя любят». И невозможность взлететь — не лишний вес или ожирение, а утрата социальных навыков, круга общения, личностных сил и устремлений. Тот самый невидимый пузырь одиночества, который они не могут разбить, попав в рабство собственнической любви. Это изматывающая невозможность влиться в общество, найти там своё место. И как результат — смерть, ментальная или даже физическая. Именно такая изоляция в золотой клетке — одна из причин тяжёлых депрессий и попыток суицида. Очень часто удачных, Эд, вот что самое страшное. Так что даже вашу историю можно трактовать по-разному, очень по-разному. И я как специалист по ментальному здоровью трактую ее так, как мне ближе. А вы — как ближе вам. Всего лишь наши собственные проекции видения мира — всё дело в них.

На несколько секунд снова повисает пауза, пока Эд, чуть наклонившись вперёд, внимательно смотрит на меня, после чего резко откидываются назад, на спинку кресла, и громко аплодирует.

— Браво! Евгения Васильевна, браво! Вот что значит — настоящий профессионал! Видишь, Дана? Когда человек так глубоко в ресурсе и в теме, его никогда и ни за что не собьёшь с толку!

И тут Эд ухитряется всадить шпильку в и без того шаткую самооценку жены. Иногда мне кажется, что если Дана не выдержит и уйдёт от мужа, Эд умрет в первые же сутки от переизбытка собственной желчи, которую ему не будет куда сливать.

— Вот почему мы продолжаем ходить к вам, Евгения Васильевна! Ваша компетенция не вызывает сомнений и всем рекомендациям я могу доверять. А я очень предвзятый и требовательный клиент, вы знаете, — по-свойски подмигивает мне Эд, но меня его комплименты по-прежнему ни капельки не трогают. — И все же. Если вернуться к нашей проблеме. Все то, о чем вы сказали — свобода самовыражения, отсутствие золотой клетки — это у Даночки есть. Она работает, и я никогда не мешал ей самовыражаться. Вот и досамовыражалась… Так что нам надо решать вполне однозначную проблему, без всех этих высоких матерей.

Ну, конечно. Глупо было надеяться на то, что он задумается о том, что золотой клеткой для Даны стало видение идеального образа, в который он загнал собственную жену.

— Нам нужен нутрициолог, Евгения Васильевна. И только по вашей рекомендации. Другим я не доверяю, а вы… я уверен, посоветуете нам такого же профи, каким сами являетесь. Мое доверие тяжело заслужить, но если оно есть, я доверяю безоговорочно. Так что не подведите. Посоветуйте специалиста, к которому бы сами пошли, и я сразу возьму его Дане на полное сопровождение. Если есть места, конечно. Я за ценой не постою, вы же знаете.

— Какие именно услуги вам нужны? Меню и подбор рациона? Эд, хочу сразу предупредить, никто из тех, кого я могу вам порекомендовать, не настроен на экспресс-похудение. Эти люди занимаются коррекцией пищевого поведения и настроены на поиск баланса, а не на жёсткий контроль калорий.

— Ну… Я думаю, сбалансированное питание — это то, что нам нужно… — Эд нервно простукивает носком новых туфель по полу, и я понимаю, что с его стороны это ого-го какая уступка. — При сбалансированном питании Даночка не будет уплетать в три глотки тайские десерты. Ведь на то оно и сбалансированное, что включает в себя много зелени, полезных… продуктов.

— Мы не делим еду на полезную и вредную, Эд. Это стигматизация пищи, с которой начинаются все проблемы — запреты и срывы. Я не специалист по питанию, но почему-то мне кажется, что на отдыхе у Даны был как раз срыв. Особенно, если до этого она сидела на диете, чтобы лучшим образом смотреться на фото в купальнике.

Эд, плотно сжав губы, какое-то время изучает свою новую обувь, после чего вдруг, громко хлопнув в ладоши, заявляет:

— А ваша правда, Евгения Васильевна! Так и было! Только я её не заставлял, Дана, подтверди!

— Я сама… — наконец, выдаёт она первую за сегодня фразу, и я с облегчением выдыхаю. Значит, она до сих пор умеет говорить, и ее муж для удобства не отрезал ей язык в одном из подпольных салонов Тайланда.

— А то делаете из меня тут… Садиста какого-то — недовольно и, кажется, немножко обиженно бурчит Эд. Я же говорила, проницательности ему не занимать, а мне… Надо уметь сдерживаться и не транслировать личное отношение так откровенно.

— Хорошо, Евгения Васильевна! Давайте мне контакты специалистов, я согласен даже на ваши эксперименты!

Он? На мои? Кажется, я ни в чем таком его не убеждала. Даже наоборот, пыталась предостеречь от контактов с «моими» нутрициопогами. Но, глядя на часы, понимаю, что не стоит стоит затевать ещё одну перепалку. В конце концов… Дане будет полезно пообщаться со людьми, которые не будут внушать ей чувство вины из-за неидеального питания.

— Дана? — больше для порядка спрашиваю я, открывая контакты в телефоне, но она просто смотрит на меня с каким-то загадочным выражением и даже немного улыбается.

— Постарайтесь хотя бы первое время посещать нутрициолога вместе. Я порекомендую вас как моих клиентов, считайте карт-бланш на запись без очереди у вас есть, — Эд тут же одаривает меня лучезарной улыбкой, не понимая, что стараюсь я совсем не для него. — Семейное консультирование имеет смысл если всё, что происходит в вашей жизни, мы обсуждаем сообща. И через все важные этапы вы проходите вместе.

Я ни капельки не вру, но причина, почему я настаиваю на парном посещении, еще и в другом. Зная, как работает мой знакомый нутрициолог, уверена, что коррекцию пищевого поведения он предложит прежде всего Эду — его агрессивный ЗОЖ выдаёт признаки запущенного расстройства. И пусть это будет сделано при Дане. Просто такая маленькая непрофессиональная месть… во благо.

Я на это, по крайней мере, надеюсь.

Перед тем как уйти, Эд сердечно благодарит меня за помощь, от чего я не испытываю ни малейших угрызений совести. Все мои мысли занимает Дана. Пользуясь случаем, она просит отойти в уборную и подозрительно долго оттуда не показывается.

Когда человек, которого гнобят за малейшую неидеальность, исчезает так надолго в подобных местах, хочешь-не хочешь, это вызывает подозрения. Начиная от булимии — кто его знает, может, даже после обычного кофе она решила сунуть пальцы в рот и «освободиться» от пищи, которая при таком отношений вряд ли ассоциируется у неё с чем-то хорошим. Или же принимает таблетки — от мочегонных до какой-то совсем уж дичи с личинками ленточных червей. В Тае такие как раз свободно продают и они пользуются неизменной популярностью среди худеющих.

Дана возвращается через пять минут с чуть покрасневшими глазами. Кто знает, что она там делала… Её тошнило? Она плакала? Просто закапывала белки каплями от расширенных сосудов? Каждое мое подозрение может оправдаться — и, в то же время, ни одно из них.

Поэтому, быстро и незаметно беру ее за руку, пока Эд направляется в приёмную к Егорке записаться на следующую неделю, и до нас доносится его неожиданный возглас:

— А я вас знаю! Ну, точно, думаю — где-то видел! Егорка Шип! Тиктокер! Я на вас подписан даже!

И пока гул голосов в приёмной становится оживленнее и веселее, я делаю то, чего не должна делать как профессионал, но не могу удержаться как человек.

— Дана, возьмите, — торопливо вкладываю ей в руку частную визитку, которую оставляю только друзьям и приятелям. — Здесь мой личный номер, не только рабочий.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— З…зачем? — она испуганно шарахается от меня, как будто вместо квадратика картона я предлагаю ей пакет с запрещёнкой. Но визитку берет тут же, довольно цепко, что сострадает удивительный контраст между её испуганными глазами и той почти партизанской таинственностью, с которой она тут же суёт ее в… обувь!

Да что же за жизнь у неё такая, раз она осуществляет такие шифровки, судя по наработанности движений, не в первый раз!

— Пусть будет, — стараясь сохранять нейтральный тон, отвечаю я, чтобы не нервировать ее ещё больше. — Вдруг вам захочется позвонить, поболтать. Просто, как человек, не как клиентка. Я всегда буду рада вас выслушать.

Едва заметно, Дана кивает, и я также киваю ей в ответ. Только что мы совершили маленькое преступление — каждая своё. Я — против профессионального кодекса, встав на сторону и вступив в мини-сговор с одним из пары в семейном консультировании, а Дана — против той жизни, к которой она давно привыкла. И пусть это маленький, ничего не значащий поступок — все глобальные перемены когда-то начиналось с маленьких шагов.

Вместе мы выходим в приёмную, где Эд и Егорка делают селфи на фоне моего стеллажа с учебной и рабочей литературой, на фоне моих дипломов и именных сертификатов, и я хватаюсь за голову.

Боже мой. Они всё-таки сделают меня психологом из тиктока, который участвует в челленджах и торгует лицом в коллаборациях. Теперь все пользователи этой соцсети будут знать, что в приёмной у меня две знаменитости — звёздный тренер и звёздный тиктокер. И, соответсвенно, никакой приватности. Эд ради такого случая даже сделал своеобразный каминг-аут, засветившись в кабинете психолога. А Егорка… Ну, что я могу ему сказать, глядя в его счастливые глаза, тем более, что сам Эдуард первый попросил его о селфи.

— Евгения Васильевна… Евгеша… Я подвёл вас, да? — после того, как мы остались одни, с лицом нашкодившего котёнка, всё расспрашивает меня Егор. Я ничего не говорю, просто сижу, уставившись в одну точку. Рабочий день уже закончился, но спокойствия мне это не принесло.

— Евгешечка. Ну скажите что-нибудь, ну? Я облажался? Что мне сделать, чтобы это все исправить? Хотите, я опровержение выложу? Я что-то придумаю, хотите?

— Да какое опровержение, — только и могу ответить я в ответ на нарушение нашей единственной договорённости — не светить моим именем и клиентами в своих роликах. — Уже что сделано, то сделано, Егор. И знаешь, что…

— Что? — выражение симпатичной мордашки у него такое искренне огорченное, что на секунду мне хочется его утешительно обнять.

— А и хрен с ним…

— Что-о? — его лицо вытягивается все сильнее.

— А и хрен с ним. Надоело.

— Что — надоело?

— Все контролировать надоело. Раз так все происходит — значит, по-другому не может быть, правда? Толку тогда дёргаться. Может, я сама панику на пустом месте развожу. Может, мы, вообще, в понедельник тикток запишем. Все, хватит вечно трястись из-за всех. В понедельник выбирай челендж, заколлабимся.

— О-о! Евге-еша!! Кто-то пошёл в разнос! Давно пора! — радостно кричит Егор и, вскакивая из-за стола, подлетает ко мне с объятиями, после чего, смутившись, отступает. На что я только устало делаю знак рукой — ничего страшного, давай обнимемся. Анархия так анархия. Все равно я больше не распоряжаюсь своей жизнью, пора отбросить эту иллюзию контроля. Ощущение подхватившего бурного потока, который несёт меня в неизвестном направлении, становится как никогда реальным, и я… просто смиряюсь с этим.

В конце концов, к чему все эти волнения? Когда критическая точка переживаний пройдена, становится вдруг легко и спокойно.