Чудо-мальчик

КАК ЖЕ ПТИЦЫ СМОГЛИ СВОБОДНО ЛЕТАТЬ В ТОМ НЕБЕ?

Было начало зимы. То зимнее утро, с его холодным воздухом, навсегда осталось в моей памяти ярким впечатлением: мне вспоминаются окна автобуса, запотевшие от пара изо рта, толпа работников, ожидающих смены красного света светофора на зеленый, утренние газеты с примерно одинаковыми заголовками, аккуратно уложенные за окошком газетного киоска, небольшие ларьки, где продаются сэндвичи, от которых поднимается, клубясь, белый пар, птицы, черными галочками пересекающие синее небо… Эта картина в моей памяти ни разу не была туманной или неясной.

Думая о разных вещах, я вспомнил то обычное декабрьское утро, когда отец, сидя на кровати в нижнем белье и что-то мыча сквозь зубы, будил меня, еще ничего не соображающего со сна. Сейчас мне ужасно любопытно, что же он тогда говорил, зажав в зубах зубную щетку. Наверное, ничего важного. Не могу поручиться, но, вероятно, что-нибудь вроде «Не ленись учиться», «Так будешь спать, опоздаешь в школу» или «Я тут с утра мучаюсь, чтобы пойти на работу, а мой любимый сын беззаботно дрыхнет без задних ног». Если бы мог вернуться в тот день, я бы быстро вскочил и, отобрав у него зубную щетку, сказал бы ему, чтобы он говорил внятно. Я бы точно так поступил, если бы знал, что буду сожалеть даже о таких незначительных вещах.

— Это у тебя оттого, что ты не можешь читать записи, — объяснил брат Кантхо.

Когда по его совету я показал дяде Чжэчжину пять записных книжек отца, он, быстро прочитав их, состроил такое выражение лица, словно понял, о чем идет речь, и сказал мне, что есть одно место, куда нам надо сходить. Пока мы ждали зеленого сигнала светофора, стоя перед пешеходным переходом, я вдруг вспомнил слова брата Кантхо и спросил:

— Это же записные книжки моего отца, так почему мне, в отличие от дяди Чжэчжина, ничего не понятно?

— Когда увольняют, всегда есть какая-то причина, — бормотал дядя Чжэчжин. — Но разве плохо, когда пишешь искренне? — Тут он запнулся и обратил на меня внимание. — Хм, там ведь не испанский язык и не мексиканский, почему ты не можешь прочитать записи?

— Я тоже об этом говорю. Если бы испанский язык или мексиканский… Там же на корейском. Так почему я ничего не понимаю?

— А, ну то, что записи сделаны на корейском, не гарантирует, что ты разгадаешь их смысл. Это ведь ты должен хорошо понимать. Ты можешь заглянуть в душу человека, прочитать его мысли, но это не значит, что ты также сумеешь узнать, чего он хочет. А знаешь почему? По одной-единственной причине: большинство людей живут, не зная, чего они хотят. Для начала было бы неплохо, если бы ты научился способу быстро читать книги. Чтобы узнать этот способ, тебе пришлось бы в качестве платы десять лет готовить мне еду и убираться в доме, но сейчас ты находишься в таком тяжелом положении, что готов даже ненавидеть за это своих родителей, поэтому я научу тебя бесплатно. Я посвятил разработке метода быстрого чтения всю свою жизнь, — сказал дядя Чжэчжин, пока мы переходили дорогу.

— Мне не нравится такое… — протянул я. — Я имею в виду, что чему-то приходится посвящать всю жизнь. Я не знаю насчет двух-трех лет, но посвящать целую жизнь — не слишком ли это скучно?

— Если занимаешься тем, что не нравится, жизнь укорачивается, — заметил дядя Чжэчжин глубокомысленно.

— Удивительно, — недоумевал я. — Получается, что, если у тебя много дел, которые тебе нравятся, тогда жизнь не укорачивается? А если только одно, она и вовсе становится до утомительности длинной.

— Я вот к чему веду: если у тебя недостаточно знаний, даже написанное по-корейски будет казаться непонятным. В любом случае это имеет прямое отношение к тому, что мы должны сделать сегодня, поэтому попрошу внимательно слушать меня. Итак, первый способ, позволяющий правильно понять прочитанную книгу. Перед тем как начать читать книгу, ты сначала должен хорошенько разобраться, что ты знаешь и чего ты не знаешь, — сказал дядя Чжэчжин, подняв указательный палец правой руки.

— То, что ты знаешь, — это как хлеб: можно есть хоть лежа, а то, что не знаешь, — это как жвачка: жуешь-жуешь, а толку никакого, так? — сказал я.

— Судя по тому, что все сравнения у тебя сводятся к еде, ты сейчас, видимо, очень голоден. Подожди немного. Я накормлю тебя самым вкусным сундэгуком[50]. Вернемся к разговору о том, что надо сделать, чтобы хорошо понять содержание книги. Прежде чем начать ее читать, надо как минимум знать о том, чего ты не знаешь. Но если ты даже этого не знаешь, ты — дурак. Итак, допустим, есть три человека: дурак, образцовый студент и гений.

— Значит, это брат Сончжэ, дядя и я — гений, — пошутил я, улыбаясь.

— Ладно, пусть так, — согласился дядя Чжэчжин, тоже улыбнувшись. — Когда этим людям в руки попадает книга, дурак читает только часть, которую он знает, образцовый студент читает даже то, чего не знает, но что касается гения…

— Поскольку он все знает, даже не читая, — прервал я его, продолжая улыбаться, — он в это время спит.

Несмотря на то что я все время перебивал его, дядя Чжэчжин не сердился, давая мне выговориться, и продолжал говорить:

— …То он читает даже то, о чем не писал автор. Он видит то, что не видно глазами, слышит то, о чем не сказано в книге.

— Да, я вижу, что у вас с братом Кантхо слишком большой интерес к паранормальным способностям, — сказал я с долей иронии, — словно к фильму «Мужчина стоимостью шесть миллионов долларов» или «Сомерс».

— Речь идет не об этом, — спокойно сказал дядя Чжэчжин, не обращая внимания на мой тон. — Речь идет о том, как нужно читать книги. Когда перед тобой оказывается книга, сначала ты прикасаешься к ней, затем вдыхаешь ее запах и даже пробуешь на вкус, оторвав уголок страницы. Если сделать так, разве не придет ощущение, что это за книга? После этого, раскрыв книгу, ты читаешь вступительное слово автора и просматриваешь оглавление. Обычно в изданиях на передней и задней обложках печатают какие-либо сведения. Если прочесть находящийся там текст, в большинстве случаев можно на 90 % процентов узнать о содержании произведения. После этого закрываешь книгу и спрашиваешь себя: что я знаю о том, что связано с проблемами и мотивами этой книги, и чего не знаю? Если ты прочитаешь книгу после такого анализа, сможешь яснее понять то, чего не знаешь. Основной целью чтения подобным способом является четкое выявление пробелов в твоих знаниях.

Когда мы прошли через кордон спецназовцев, стоявших со щитами в руках, дядя Чжэчжин замолчал и стал рассматривать дорогу. Вскоре мы свернули в переулок, примыкавший к большой дороге.

— После этого, — продолжил он, — ты читаешь, несколько раз перечитывая ту часть книги, которую не понимаешь. Так ты читаешь, не пропуская ни одной буквы, ни одной запятой, до тех пор, пока полностью не поймешь, о чем идет речь. Так читают книги образцовые студенты. Однако есть великие книги, при чтении которых невозможно применить данный способ. Это произведения, в которых раскрывается наша культура. Ведь не зря же говорят, что даже среди авторов, имеющих некоторый писательский опыт, есть те, которые потерпели неудачу при написании книг по культуре. Но если поднимешься на следующую ступень, при чтении даже таких книг не возникнет никаких проблем с их пониманием. Так читает гений. Он читает не только то, что написал автор. Нет, он читает, что было написано, а затем стерто, или что писатель хотел передать, но не смог точно выразить, или даже то, что с самого начала было сознательно исключено из текста. Когда прочитаешь все это, можешь считать задачу выполненной. Обычно достаточно одного дня, чтобы прочитать книгу. Однако в этом мире некоторые книги не могут быть прочитаны, даже если их читать всю жизнь, и происходит это по одной причине: их не умеют читать гениально.

— Тогда книга «Даже сейчас нельзя сказать» тоже ждет своего гениального читателя.

— Теперь я вижу, ты понимаешь, о чем идет речь, — сказал дядя Чжэчжин, улыбнувшись.

Мы довольно долго шагали по переулку, пока не остановились перед неказистым с виду старым рестораном, который находился сзади офиса, расположенного на улице Чжонно. В этом ресторане продавали лишь суп сундэгук и корейские блинчики пхачжон[51]. Сотрудники фирм, рано пришедшие позавтракать, сидели на стульях, развалившись в странных позах, словно помятые галстуки, читали газеты или слушали радио. Дядя заказал две порции сундэгука.

— Ну что ж, давай почитаем дневник твоего отца. Дай-ка мне книжку за 1968 год.

Когда я передал дневник, он раскрыл его примерно на середине.

— Сначала я попробую прочитать написанное здесь способом дурака. Например, вот эту часть под заголовком «HONGKONG С7655»: «Рыжий воробей — 31 экземпляров, из HONGKONG С7655». Как ты думаешь, что это может означать?

— Может, это означает, что этих воробьев поймали и продали в Гонконг? — предположил я.

— Конечно, по слухам, чего только не продается в Гонконге, но я не думаю, что там настолько плохое положение с птицами, чтобы импортировать воробьев из Кореи, — заметил он, улыбнувшись.

— Тогда что это означает? — спросил я удивленно. — Может быть, эти воробьи были тайно проданы в какой-нибудь китайский ресторан в Гонконге? В любом случае я уверен, что отец что-то продавал. Это я хорошо знаю.

Услышав мои слова, дядя Чжэчжин, громко рассмеявшись, сказал:

— Я знаю, что это такое, поэтому расскажу, не буду тебя томить. Речь идет об алюминиевом кольце.

— Алюминиевое кольцо? — удивился я. — Что это такое?

— Проще говоря, это можно назвать идентификационным номером перелетных птиц. Орнитологи прикрепляют такие кольца к лапкам перелетных птиц, чтобы изучить их миграционные пути. Откуда ты прилетел и куда летишь? Работа ученых как раз состоит в том, чтобы таким образом получить ответы на вопросы, раз уж самим птицам их не задать, разве не так? Если прикрепить кольца, то при следующей смене сезона, куда бы стаи ни перелетели, можно будет отследить их путь перемещения. Когда орнитологи, наблюдая за птицами, обнаруживают особь с кольцом, прикрепленным к лапке, они сообщают человеку, который прицепил этот знак, куда она прилетела. Если кольцо имеет обозначение HONKONG и его прикрепили во второй половине 1960 года, это означает, что произошло это в Корее. В то время в Гонконге для облегчения связи с учеными из социалистического лагеря был установлен почтовый ящик, куда клали снятые с птиц кольца. То есть твой отец не занимался браконьерством в партнерстве с той женщиной, которую ты считаешь своей матерью, а, поймав перелетную птицу, прицеплял к ее ноге кольцо. Это все, что мы можем узнать, читая записи способом дурака, — закончил дядя Чжэчжин и, увидев перед собой тарелку, воскликнул: — О, а вот и еда!

— Если это способ чтения дурака, то как же тогда читают образцовый студент и гений? — спросил я, широко раскрыв глаза, довольный, что мои родители не были браконьерами.

Перед моими глазами предстала картина, где бесчисленное множество птиц с алюминиевыми кольцами на лапках, оттолкнувшись от земли, взмывали в небо: трясогузка, ласточка, рыжий воробей, обыкновенная овсянка, полевой жаворонок, малиновка с белыми бровями и другие. А внизу, наблюдая за летающими птицами, стояли два молодых человека, девушка и парень, словно давно договорившиеся встретиться в это раннее утро.

— Давай для начала набьем животы, а потом постараемся перейти на уровень чтения образцовых студентов и гениев.

— Вы действительно необычный человек, — сказал я, шокированный услышанным.

В тот год весна тоже пришла вовремя и заставила пышно распуститься цветы вишни. Нет, если быть точнее, должна была заставить. В тот день Пол Маккартни, подготовивший соло-альбом, официально объявил, что группа «Битлз» окончательно распалась, а на следующий день с космодрома Кеннеди взлетел американский космический корабль «Аполлон-13» и направился в сторону Луны, и никто еще не предполагал, что с ним случится страшная аварии. Что же еще происходило тогда? Израильский военный истребитель сбросил бомбы на начальную школу, находившуюся в районе Суэцкого канала, умер доктор Фрэнк Шеффилд, канадский врач, который был приглашен корейской больницей Severance Hospital во времена японского колониального правления и всю оставшуюся жизнь прожил в Корее, помогая простым людям.

Пока в мире происходили такие события, я спокойно проводил время, день за днем ворочаясь в животе у матери, но потом пришло время, и я появился на этот свет, выталкивая из себя амниотическую жидкость, заполнившую мой рот, и разразился первым криком в этой жизни. Затем мои легкие наполнились чудесным земным воздухом. Обладающий огромной жизненной силой, состоящей из азота, кислорода, двуокиси углерода и других химических элементов, он ворвался в меня через рот в виде атомов и молекул. Естественно, я не помню вкус первого глотка воздуха, так же, как не помню свои первые слезы, свой первый смех, а также впервые увиденный образ матери.

На это раз мне снился какой-то стадион. Он был невообразимо огромным. Все, что я помню, что он был сверхгигантским сооружением. Его колонны были великолепными, полными достоинства исполинами, а потолок, казалось, подпирал собой небо. На его просторных, словно земля, трибунах сидят все существа, когда-либо жившие на земле, и наблюдают за играми.

Все живущие сейчас в нашем мире люди, собравшись на стадионе, готовятся бежать эстафету. Я стою среди детей, которые делают свой первый вздох. К ребенку, стоящему рядом со мной, приближается не кто-нибудь, а канадский врач, носивший корейское имя Сок Хопхиль, умерший примерно в то же время, когда я родился. Его 81-летнее тело, испытавшее все радости, печали, счастье и страдания обычной жизни, передав эстафетную палочку тому ребенку, теперь постепенно успокаивается.

Вытянув голову, я осматриваюсь, гадая: кто же передаст мне эстафетную палочку, кто же тот человек, который тоже вручит мне радости, печали, счастья и страдания обычной жизни? «О, быстрей, быстрей, быстрей! Бегите чуть быстрее!» — кричу я. И тут, словно услышав мои крики, ко мне приближается одна женщина со странным выражением на лице: не то смеющимся, не то плачущим. Наконец она счастливо улыбается, словно радуется тому, что увидела меня, но одновременно ее черты искажает страдание, потому что она осознает, что мое лицо — лицо, которое она видит в последний раз в этой жизни. Я понимаю, что это она — моя мать!

— Нет! — закричал я, тряся головой, — я не желал, чтобы она исчезала.

Дядя Чжэчжин, сидевший рядом со мной, вздрогнув, посмотрел на меня испуганными глазами. Мы сидели в архиве издательства и просматривали журналы, выпущенные в нем примерно в то время, когда я родился. По словам дяди Чжэчжина, мы читали дневники способом образцовых студентов. В этот момент я ясно понял, почему среди них так распространена мода носить очки с толстыми линзами. Я решил, что, похоже, никогда не стану одним из тех образцовых студентов, у которых зрение +2, поэтому, пропустив эту ступень, собрался сразу перейти к чтению дневника способом гения.

Я начал разбираться в записях отца, которые он сделал, а затем стер; записях, которые он хотел сделать, но не смог адекватно сформулировать; записях, которые он исключил с самого начала, и тех, которые он, видимо, не собирался делать, но все-таки записал. Я начал читать рассказы, которые можно было слушать только душой, которые можно было прочитать только во сне, которые были похожи на стадион, где собралось все человечество, чтобы провести эстафету. Съев за обедом всю свою порцию и даже сундэ дяди Чжэчжина, я принялся изучать старую газету, написанную на ханмуне, пытаясь таким образом практиковаться, чтобы прочитать записи отца способом гения.

— Видно, что ты не выспался, — отметил дядя Чжэчжин, глядя на меня.

— Нет, не то чтобы… — смущенно промямлил я и, зевая, указал глазами на старую газету со следами слюны.

— Здесь написано, что израильский истребитель бомбил египетскую начальную школу. Если чтение записей способом образцовых студентов подразумевает, что мы ищем вопросы, на которые уже знаем правильные ответы, то что это за вопрос, если ответом на него является такое жуткое событие? Скажите что-нибудь, образцовый дядя.

— Хорошо… — задумчиво протянул дядя Чжэчжин. — Как бы это тебе объяснить точнее? Например, мир, в котором мы живем, сам по себе является ответом на некоторые вопросы. Если однажды над нашими головами пролетит истребитель и сбросит бомбу и нам придется наблюдать, как гибнет наша семья или друзья, тогда мы наконец узнаем ответ на вопрос: действительно ли мир, в котором мы живем, единственный, а все разговоры о существовании других миров — всего лишь фантазии? Для нас существует только этот мир.

— Голова что-то раскалывается, — пожаловался я, морщась.

— Наверное, это из-за того, что ты уснул. Поэтому я вообще не верю в такую вещь, как паранормальные способности. Когда Кантхо, увидев твое выступление по телевизору, пришел ко мне и рассказал о тебе, мне стало интересно: почему у людей, бывших при смерти, наблюдается что-то общее в том, как изменяются их чувства? Например, ослепшие люди говорят, что, даже после полной потери зрения, все время видят что-то. Я думаю, это происходит потому, что, даже если исчезают органы, отвечающие за наши ощущения, сохраняется потребность использовать их. Ведь даже если наш рот закрыт, мы продолжаем говорить что-то про себя. И здесь то же самое. Например, считается, что у великого композитора Шостаковича в области височного рога левого бокового желудочка мозга находились осколки от пули, поэтому каждый раз, когда он наклонял голову, он слышал разные звуки. Слушая их, он создавал свои неповторимые музыкальные композиции, — сказал дядя, сдвинув вверх очки с толстыми линзами.

— Действительно, — пробормотал я, не совсем понимая, о чем он говорит, — голова, кажется, сейчас расколется пополам.

— Я много раз слышал рассказы людей о тебе. Твоя способность называется сверхчувствительностью. Та же чувствительность, что у обычного человека, просто в несколько раз выше. Это значит, что ты слышишь не произнесенные вслух слова, причем слышишь не ушами. Ты чувствуешь их, не используя органы чувств. Люди говорят, что это — паранормальные способности и что в определенных условиях они могут проявиться у каждого человека. Любой, кто темной ночью пойдет на кладбище, обязательно что-нибудь услышит или увидит. Это происходит потому, что наши рецепторы, парализованные страхом, начинают хаотично и энергично работать в сверхчувствительном режиме. Но если на основе опыта принять тот факт, что этот мир является единственным, можно освободиться от таких воображаемых ощущений.

— Вот, кажется, вы не били меня ничем вроде журнала для регистрации присутствующих, а голова все равно сейчас лопнет. Может быть, вы обладаете способностью раскалывать головы пополам на расстоянии? Вы хотите сказать, что такая боль тоже является иллюзией?

— С чего у тебя болит голова, ведь я ни о чем таком и рассказать не успел?

— Я был не прав, — повинился я. — Лучше я прочитаю эту газету, не пропуская ни одной буквы.

— Хорошо. Тогда я объясню позже. В любом случае рано или поздно ты задашь вопрос о том, почему родился на этот свет, верно? — спросил он.

Выуживая гущу и сундэ из супа, дядя Чжэчжин говорил о том, что надо читать записи способом образцовых студентов, для того чтобы найти не ответ на вопрос, а вопрос на ответ. О боже, эти туманные речи были словно звук, издаваемый духом, когда он грызет рисовые зерна, все семнадцатилетние жители страны должны были бы запротестовать, требуя излагать все яснее. Но даже если бы дядя Чжэчжин уступил их требованиям, те ребята не получили бы ничего, кроме раскалывающей голову боли.

Если дословно передать объяснения дяди, они были следующими: «Правильные ответы разбросаны по миру. Даже в записной книге твоего отца они уже есть. Твоя мать и отец впервые встретились в 1968 году, поэтому родился ты. Это правильный ответ. Часто мы не знаем как раз вопрос, связанный с правильным ответом. Если то, что ты родился, является правильным ответом, то что представляет собой вопрос, связанный с этим событием? Возможно, все пароли мира можно будет разгадать таким способом: ища не ответ на вопрос, а, наоборот, вопрос на правильный ответ».

Значит, правильные ответы разбросаны по миру? Что же тогда означают те бесчисленные вопросы в экзаменационных билетах? Что означают те многочисленные проблемы, с которыми я сталкивался на протяжении моих коротких семнадцати лет? Что значат для меня полковник Квон, который увез все мои вещи, сказав, что все это он делает ради страны и народа, или близнецы в черных костюмах, у которых речь все равно что стереозвук, или Ли Манги, который считал, что он не может поехать учиться в США лишь потому, что до сих пор не говорит по-английски свободно? Вдобавок к этому что значит для меня существование «брата Кантхо», который теперь считает, что в нем не осталось ничего женского, но независимо от этого становится красивее с каждым днем? Каково истинное лицо дяди Чжэчжина, который в сундэчжиб-ресторане, где готовят самый вкусный сундэгук, вылавливал из тарелки гущу и сундэ и выпивал только бульон?

А самым важным вопросом, на который я не нашел бы ответа, даже если бы подключил к поискам всю передовую часть человечества, был вопрос: кто же моя мать? Но даже если оставить в стороне все эти вопросы, включая самый важный, остается последний: зачем я вообще родился на этот свет? Потому что, черт возьми, это не ответ, а вопрос.

— Если мое рождение можно считать вопросом, — сказал я в шутку, — который одновременно является правильным ответом, то все очень просто.

— И что же это означает?

— Представьте, что много невообразимо красивых девочек, собравшись вместе, кричат: «Кто тот мужчина, кого я полюблю в будущем?» А я кричу им: «Правильный ответ — это я, только что родившийся», — пошутил я.

— Хм, если считать твое рождение ответом… — задумчиво начал дядя Чжэчжин, не обращая внимания на мою шутку. — Способность рассуждать, что же является вообще вопросом, совершенно точно не относится к паранормальным, но с другой стороны, ее можно использовать так же, как ты пользуешься своей сверхчувствительностью, чтобы слышать не произнесенные вслух слова не ушами, а головой…

— О, да ради Бога, прошу вас, умоляю, я был не прав. Это была шутка. Вопрос, о котором я действительно думал, таков: «Почему отец и мать были так несчастны в жизни?» — сказал я, погасив улыбку.

— А что насчет вопроса, являешься ли ты плодом любви?

— Фу, — протянул я, сделав кислое лицо, — плод любви. Если я плод, то, видимо, горький и неспелый плод. Наверно, нет ребенка, который хотел бы родиться, чтобы стать таким.

— Когда ты говоришь «стать таким», что ты имеешь в виду?

Глядя на дядю Чжэчжина, я состроил плаксивую гримасу и сказал:

— Это значит, что человек, потерявший мать сразу после рождения и проживший ровно четырнадцать лет с отцом, который всю жизнь, стоило ему напиться, размахивал перед сыном флаконом с ядом и кричал, что пойдет искать мать на том свете, — упавший с дерева незрелый плод.

— Значит, это неправильный ответ. Потому что нет такой матери в этом мире, которая рожает ребенка, зная, что он останется незрелым плодом.

— Верно. Моя жизнь была сплошь усеяна неправильными ответами. Этот факт я особенно остро, до боли в костях чувствовал во время каждого экзамена, — горько произнес я.

— Скорее всего, неправильным был не ответ, а вопрос.

— Тогда о каком вопросе думает образцовый дядя?

— Вот посмотри сюда, я сейчас как раз читаю кое-что интересное. Текст кажется знакомым, поэтому я почти уверен, что когда-то давно уже читал эту статью. По мнению ее автора, правильный вопрос следующий: почему цветут вишни? — сказал дядя, указав глазами на журнал перед собой.

— Почему цветут вишни? Потому что знают, что я появлюсь на свет. Я правильно говорю, об этом идет речь? Духовный мир образцовых студентов на самом деле лежит за пределами моего воображения, — сказал я, но…

Почему так красиво цветут вишни? Чтобы дать ответ на этот вопрос, надо было знать следующие факты. Когда от дуновения весеннего ветра белые цветы вишни падают, словно снежинки, лес одевается густой зеленью. Многочисленные живые существа делают свой первый вдох под той зеленой тенью.

Среди них и северные скворцы, которые проводят лето в северной части Кореи. Преодолев далекое море, находящееся в южной части полуострова, северные скворцы прилетают в Южную Корею в середине мая. Самец и самка северных скворцов, построив вместе гнездо, откладывают туда яйца. Когда к концу мая самка высидит яйца, на этот свет один за другим начинают вылупляться птенцы. Самка и самец, объединив силы, выкармливают их в течение примерно восемнадцати дней.

Потом приходит время перевернуть лист календаря, и наступает июнь, когда прохладный дождь то и дело сменяется горячим солнцем, под которым растут и наливаются силой большие и маленькие деревья. Однако с этого момента воспитание птенцов северного скворца является полностью обязанностью самки. Она подлетает к гнезду, удерживая в клюве личинки моли и прочих насекомых, и кладет их в широко открытые клювики птенцов, которые настойчивым писком показывают, что они голодны. Если какой-нибудь любопытный в это время захочет узнать, сколько птенцов находится в гнезде, и полезет на дерево, хорошо бы в этот момент стащить этого любознательного товарища на землю и посоветовать, чтобы он лучше любовался вишней.

Если плоды вишни начинают краснеть, значит, приходит время, когда птенцы достаточно повзрослели, чтобы покинуть гнездо. Теперь самка начинает приносить в клюве ягоды, которые птенцам предстоит искать в будущем самим. Голодные птенцы пищат, раскрыв желтые клювики, чтобы их мать быстрее прилетела и накормила их. Но ее усилия направлены на то, чтобы, используя пищу, выманить их из гнезда. Эта уловка почти всегда срабатывает. Таким способом самка заставляет птенцов делать первые взмахи крыльями.

Наконец, оторвавшись от гнезда, птенцы учатся самостоятельно летать и находить ягоды вишни, которые до этого приносила в клюве мать. Подобно ей они завершают подготовку к перелету на север, преодолев южные моря. Они готовятся к долгому пути, поедая спелые вишни, созревшие на дереве, которое так красиво цвело весной.

Дядя Чжэчжин не был тем человеком, который раскрыл мне причину прекрасного цветения вишни. Она цвела, чтобы сделать крепкими летних птенцов северных скворцов, чтобы те смогли выдержать длительный перелет. Все это я узнал благодаря одной аспирантке, лицо которой казалось размытой точкой на черно-белой фотографии в журнальной статье, которую вспомнил дядя.

Это была молодая девушка, которая в 1968 году занималась окольцовыванием многочисленных перелетных птиц, включая северных скворцов, в окрестностях уезда Ёнчхонгу. Я стал бездумно разглядывать фотографию, которую протянул мне дядя. На ней та девушка, застенчиво улыбаясь, протягивала в сторону объектива фотокамеры ладони, на которых сидели три птенца северного скворца, вытащенные из гнезда. На снимке птенцы поднимали к небу закрытые глаза и раскрывали клювы. Я подумал, что, возможно, как раз в это время их мать летала над головой девушки и жалобно плакала, будучи не в силах покинуть то место.

Я снова и снова смотрел на эту фотографию и без конца гладил ее кончиками пальцев, словно лицо той девушки было передо мной во плоти. Я трижды перечитал статью, не пропуская ни одной буквы, ни одной запятой. После этого я молча встал и, открыв дверь, вышел из комнаты. Коридор, пока еще не освещенный лампами, был темным. В его конце, у окна, стоял какой-то человек и курил, глядя в окно.

Оглянувшись по сторонам и открыв дверь аварийного выхода, я вышел на лестничную площадку. С нее подул холодный ветер. Я сел на лестницу и, обняв руками колени, просунул голову между ними. Временами было слышно, как внизу или наверху лестницы открывалась дверь и кто-то поднимался или спускался по ступенькам. Затем снова раздавался характерный хлопок. Каждый раз, когда где-то открывались или закрывались двери, та дверь, через которую я вошел, тряслась, словно связанная с ними невидимой веревкой. Звуки доносились до меня вместе с порывами ветра. Слушая их, пока они незаметно не исчезали, я сидел, опустив голову, и думал о падающих белых комочках, похожих на белые лепестки цветов. Я сидел так до тех пор, пока наконец дядя Чжэчжин не пришел за мной.

— Вы меня извините, что добавил вам хлопот, но эта женщина, — начал я, имея в виду девушку на фотографии, — совершенно не похожа на меня. Я не умею так улыбаться, я намного чаще плачу, чем смеюсь. К тому же, если говорить о птицах, я их ненавижу во всех видах, за исключением блюда тхондаг[52], — выдал я, подняв голову. Голос слушался меня с трудом. — И все же у вас сейчас чешется язык сказать мне, что она моя мать, так ведь?

— Для начала возьми вот, — спокойно произнес дядя Чжэчжин и, вытащив из заднего кармана носовой платок, протянул мне.

Я вытер им лицо. В нос ударил резкий запах. Носовой палаток был пропитан потом.

— Сейчас я не могу с уверенностью утверждать, что она твоя мать, я только знаю, что у нее была точно такая же подзорная труба, как та, что ты мне показывал раньше. Просто эта мысль пришла мне в голову, когда я прочел дневник твоего отца и вскоре после этого увидел ту статью. Я встречал эту девушку один раз, когда учился в университете.

Я больше ничего не мог сказать. Это не значило, что у меня не было слов, просто в этой ситуации остался лишь один вопрос, который мне хотелось задать. Этот вопрос так давил на меня, что трудно было утерпеть и не произнести его.

— Хотя университеты у нас были разные, — продолжил говорить дядя Чжэчжин, — в то время я тоже был студентом и участвовал в составлении иллюстрированного справочника по птицам. Это был первый иллюстрированный справочник по птицам Кореи, который мы создавали своими силами, поэтому все горели желанием сделать действительно отличную книгу. Я не слишком хорошо помню других студентов, принимавших участие в той работе, но она мне запомнилась прекрасно, потому что у нее была подзорная труба немецкого производства. Человеку, который гонялся за птицами, хотелось заполучить такое устройство в свои руки, сколько бы оно ни стоило. Позже, когда я поступил на работу в университет, я тоже в конце концов смог купить такую же подзорную трубу, отдав за нее все деньги, скопленные в течение целого года. Одно время по выходным я садился в междугородний автобус и отправлялся наблюдать за птицами. Поставив палатку в лесу, я следил за ними через подзорную трубу и не замечал, как течет время.

Видя, что я молчу, дядя продолжил вполголоса рассказывать разные истории. Он рассказывал, как однажды бродил один по лесу с подзорной трубой в рюкзаке и в итоге попался военной полиции, которая во время проверки по ошибке приняла его за шпиона, как просидел сутки в полицейском участке и как, неожиданно даже для себя, разрыдался, когда в завершение его злоключений снимки розовой цапли вышли совершенно белыми при распечатке. Еще он рассказывал о днях, которые проводил в своей спальне, сортируя фотографии птиц по категориям, чтобы составить иллюстрированный орнитологический альбом.

Я молча слушал его рассказы, пока в конце концов не выдержал и спросил:

— А какой у нее был голос?

— Голос? — недоуменно переспросил дядя Чжэчжин.

Было видно, что он немного растерялся от моего вопроса.

— Хм, — промычал он, словно подыскивая слова, — как бы это тебе сказать, даже если она просто говорила, казалось, что она поет, правда, немного высоким голосом.

Я внимательно посмотрел ему в глаза.

— Оказывается, ее голос я тоже помню не очень хорошо, — смущенно, словно оправдываясь, сказал он. — Прости. Я не уверен, стоит ли за это извиняться, но в любом случае я тоже не знаю точно, является ли она твоей матерью или нет. Но, к счастью, есть способ проверить это. Для начала мы знаем имя человека, о котором говорится в той статье. Кроме того, твоя мать и отец, объединив усилия, оставили пароль, по которому ты смог бы найти ее, несмотря на то что прошло много времени.

— Пароль? — спросил я удивленно. — О каком пароле вы говорите?

— Я говорю о надписи «HONGKONG С7655», выгравированной на кольце. Я имею в виду идентификационный номер, прикрепленный к лапке рыжего воробья. Такие номера регистрируются в Международной ассоциации по защите и охране птиц для отслеживания их перемещений. Вместе с номером в реестр заносится и имя человека, прикрепившего кольцо. Если имя человека, зарегистрировавшего этот номер, совпадет с именем, упомянутым в статье, значит, скорее всего, это один и тот же человек.

Он продолжал говорить, я слушал, но даже тогда в моей голове не было ничего, кроме летящих белых лепестков цветов, ничего, кроме лепестков цветов.

Мне все время приходится говорить о белых лепестках цветов. Неважно, была ли она моей матерью или нет, но после того, как я увидел фотографию, где она смущенно улыбается, положив на ладонь птенцов северного скворца, меня вдруг охватило чувство одиночества. Несмотря на то что у меня были глаза, уши, нос и рот и все конечности оставались на месте, мне чего-то не хватало.

Не успел дядя Чжэчжин выставить офис, который раньше занимало наше издательство, в будонсан — агентство по недвижимости, как тут же какое-то бюро по переводам составило новый контракт на аренду помещения и нам наказали съехать до двадцатого декабря. Теперь, по словам брата Кантхо, мы с дядей, который стал бездомным, как и я, могли открывать общество совместно проживающих «мальчиков».

В последние дни перед выездом у нас не было работы, поэтому мы с дядей Чжэчжином, сидя за столом, часами читали книги или занимались. Наше издательство находилось в трехэтажном здании, расположенном примерно посередине узкого переулка, до которого можно было добраться, если пройти по дороге перед зданием YMCA, а потом на первом повороте свернуть направо.

В этом переулке было много ресторанов, где в любое время дня жарили говяжьи и свиные ребра, самгёпсаль[53]или что-нибудь вроде биндэтог[54], поэтому здесь всегда витали манящие запахи. С наступлением вечера, примерно в пять часов, неизменно приходилось глотать слюни и терпеть урчание в животе. Но если мне и удавалось уговорить дядю Чжэчжина, и без этого испытывавшего трудности с деньгами, пойти в ресторан, то я все равно сидел там, потеряв всякий аппетит, опустив ложку и не притрагиваясь к еде, чем сильно расстраивал его.

В такие вечера я пил виски, спрятанное дядей Чжэчжином в офисе, и вспоминал слова отца о том, что он пил, потому что хотел забыть чье-то лицо. Интересно, лицо, которое он так сильно хотел забыть, было тем же лицом, которое теперь хотел забыть я?

Одна лишь мысль, что я, кажется, понимаю отца, хотя бы одну миллионную долю чувств, которые он испытывал, когда не мог избавиться от образа матери в своей памяти и кричал, что хочет умереть, хотя сын, схватив его за ноги, умолял успокоиться, — одна лишь эта мысль причиняла мне боль. Все это было из-за улыбки на фотографии. Мир, в котором я жил, после того как увидел тот снимок, был намного ясней, очевидней, четче, чем прежний, и мои чувства стали такими же острыми и колючими, словно я опустил руку в ледяную воду.

Когда я шагал по переулку, запах еды дразнил мой нос, а холодное зимнее небо, ясно видневшееся между черными крышами, холодило мою грудь. А когда я лежал, пытаясь уснуть, то отчетливо слышал, как ветер треплет полиэтиленовую пленку, которую повесили на окно, чтобы в комнату не проникал холодный воздух с улицы. В таких случаях я рассеянно смотрел сквозь окно, завешенное пленкой, на мигающие буквы вывески бара «Ёнгун» и слушал, как ветер терзает полиэтилен. Пока я валялся вот так, видневшаяся за окном картина и доносившиеся звуки постепенно отдалялись и исчезали, а перед глазами всплывало лишь одно лицо.

Спустя несколько дней после нашего посещения архива газеты мы с дядей Чжэчжином сочинили письмо на английском языке, чтобы отправить его в Международную ассоциацию по защите и охране птиц. Когда мы писали письмо, я узнал, что у этой ассоциации есть английское название «Bird Life International». Смысл слов «Bird Life» я еще мог объяснить, но значение слова «International» было непонятно, поэтому я спросил дядю, и он объяснил, что оно означает «международный», другими словами, объединяющий множество разных стран. Для себя я перевел название ассоциации как «Жизнь птиц, летающих через разные страны» и подумал, что это звучит красиво: «Жизнь птиц, летающих через разные страны, жизнь птиц, не знающих границ».

Для меня составление предложений на английском было равносильно попытке сделать автомобиль из дерева, тем не менее я все-таки решился написать срочное письмо. Но, когда дошло до дела и надо было сочинить простейший текст, даже дядя, который считал себя эрудированным человеком и гордился этим, оказался почти в таком же положении, как и я. Сидя за столом, пыхтя и выписывая кривые буквы алфавита, он бурчал:

— Вот всегда так: когда она так нужна, ее нет.

— Чего вы сказали? — спросил я.

— Я говорю о Хисон. Она знает английский язык как свой «нейтив».

— А что означает «нейтив»?

— Что? А, это означает «родной».

Для меня же оба эти слова, «нейтив» и «родной», были совершенно незнакомыми.

— Значит, это письмо должен написать человек, знающий английский язык как свой родной? А кто такой этот «человек, знающий английский язык как свой родной»? Иностранец? Путешественник?

— ET[55], вот кто это такой, — сказал дядя Чжэчжин и, видимо, решив, что это смешно, захихикал.

— У вас тоже голова «большая»[56], — невпопад польстил я ему. — Дядя, вы только что сказали «Хисон»? Верно?

— Черт возьми, я так сказал? Я имел в виду Кантхо.

— Знаю.

— Да? — уронил дядя, сделав равнодушный вид. Содержание письма, составленного им на английском языке и переписанного мной, было следующим:

Когда я дошел до этого места, дядя высказал мнение, что надо написать более жалостливо, тогда, мол, те люди ответят быстрее. Выслушав его и решив, что он прав, я дописал следующие строки:

Дядя сказал, что английское письмо, в котором нет приписки в виде «PS», похоже на блюдо объект без десерта, поэтому в самом низу письма он поставил «PS», дату «15 декабря» и адрес дома святого Петра, находившегося на окраине Сеула.

На следующий день, найдя центральное отделение почты, мы отправили письмо авиапочтой, чтобы хоть на немного сократить время доставки. Сотрудница почты сначала положила письмо на весы, потом убрала его в ящик и выдала нам квитанцию.

Все время, пока мы, выйдя из почтового отделения, шли в направлении улицы Чжонно, я вспоминал тот конверт, окаймленный красными и синими полосками. Я спросил дядю: «Почему по краям конверта были напечатаны такие полоски?» — «Потому что это авиаконверт», — ответил он.

Я подумал, что если бы у меня была одежда с чередующимися красно-синими полосками, наверное, было бы интересно. Как было бы здорово, если бы, надев такую одежду, мы могли подняться в небо; если бы могли перелететь море, как птицы; если бы могли летать в разные страны; если бы это было нашей жизнью. Я посмотрел в небо. С него, словно из бесконечности, падали бесчисленные белоснежные комочки.

— О, снег идет! Ух ты! — невольно вырвалось у меня.

— У тебя сейчас вид щенка, который впервые увидел снег, — улыбнувшись, сказал дядя.

— Правда! Нет, правда! Такое чувство, словно впервые вижу снег.

На мое лицо падали снежинки и тут же таяли. Я ясно чувствовал, как они из кристалликов превращались в воду.

— Сейчас было бы здорово выпить большую чашку чистого японского саке.

— Что? Выпить большую пушку? Чистую большую пушку?[57]

Произнеся это вслух, неожиданно для себя я взорвался громким смехом, запрокинув голову, уставился на небо и стал не отрываясь глядеть на эти белоснежные льдинки. Снежинки мягко падали сверху, но стоило подуть ветру, они снова взмывали ввысь. Они были похожи на белые лепестки цветов вишни, которые кружатся в весеннем воздухе; на июньских птенцов северного скворца, впервые взлетевших в небо; на летающие авиаконверты, которые, преодолев море и многие страны, находили птиц. Восхищаясь снежинками, я шагал, выпуская пар изо рта и не сводя глаз с неба.

«Здравствуйте. Меня зовут Ким Чжонхун. Я мальчик из Кореи. Мне семнадцать лет — так я здоровался с каждой снежинкой. — Я не хочу быть сиротой. Я верю, что моя мать жива. Я обязательно хочу найти ее. Ради Бога, прошу вас, помогите мне. Ради Бога».