Чудо-мальчик

СЛЕЗЫ, ЛЬЮЩИЕСЯ ПО ЩЕКАМ

— Сегодня я ходила в дом Святого Петра и видела на территории экскаватор, бригаду по сносу зданий и полицейских, — сказала Хисон. — Дома уже были разрушены, район опустел, а жители установили каркасы из найденных колонн и стропил, обмотали вокруг них полиэтиленовую пленку и сделали большую палатку. Я видела, как люди лежат внутри нее, тесно прижавшись друг к другу. Для того чтобы уничтожить этот последний оплот сопротивления, туда прибыли рабочие в шлемах и группа спецназовцев со щитами.

— Поэтому сейчас там, преградив им путь, стоят несколько наших братьев и сестер. Они стоят, не зная усталости, и, наверно, думают, что их труд никому не заметен, — сказал священник.

— И они правы. Мы действительно ничего не замечаем. По телевизору тоже не сообщается никакой информации об этих событиях. Я приехала сюда на метро, а когда вышла на улицу Мёндон, мне показалось, словно я попала в совсем другой мир. Если счастье всегда на виду, бросается в глаза, то страдание вечно оказывается скрыто в темноте. Причина того, что мы избиваем, ломаем, сажаем в тюрьму и сжигаем в огне, находится в ней, в темноте. Разве достаточно толкнуть человека во тьму и спрятать там его страдания? Это равносильно тому, чтобы вечно жить в холоде черной стылой ночи. Если чего-то не видно, мы думаем, что этого нет. А раз так, мы думаем, что людских страданий тоже не существует в этом мире. Отец, сумеем ли мы на самом деле показать всю эту боль другим людям?

— А ты уже, кажется, знаешь ответ?.. Иисус сказал, что «светильник для тела есть око». То, что ты видишь, — это то, что тебе показывают. Мы ясно видим, когда нам показывают, не таясь, — сказал священник Хисон и посмотрел в мою сторону.

— Мы пока еще не смогли найти место, куда можно будет переехать, поэтому все люди, которых выгнали из дома Святого Петра из-за принудительного сноса здания, перебрались сюда. Скорей всего мы сможем подготовить новый дом для них только после Рождества. А до тех пор придется жить в большой палатке, установленной на теннисном корте. Как ты на это смотришь? — поинтересовалась у меня Хисон.

— Я очень люблю отдыхать в палатке на природе, — ответил я, мельком взглянув на нее.

Она была погружена в какие-то свои мысли.

— Да, говорят, что трудности молодости не купишь ни за какие деньги. Если уж ты так силен духом, то с тобой, наверное, ничего не случится, даже если будешь спать на льду, постелив себе бамбуковые листья вместо одеяла. Значит, жизнь у тебя будет долгая, лет семьдесят — не меньше, возможно, еще не раз придешь по делам в эту церковь. И каждый раз, когда станешь вспоминать сегодняшние события, будет казаться, что нет ничего, с чем ты бы не справился, — мягко улыбнувшись, сказал священник.

Я стал в уме прибавлять по десять лет к этому году. 1996, 2006, 2016, 2026, 2036, 2046, 2056. «Действительно, — подумал я, — где я окажусь и что я буду делать тогда? С каким чувством я буду вспоминать себя в 1986 году?»

— Ты сказал, что тебя зовут Ким Чжонхун? — снова обратился ко мне священник, вырвав меня из моих мыслей.

— Да, — ответил я.

— У меня для тебя есть один подарок. До того как был разрушен дом Святого Петра, к нам с последней доставкой пришел почтальон. Он принес письмо, пришедшее на имя Ким Чжонхуна. Среди наших ребят не было мальчика с таким именем, поэтому я подумал, что оно доставлено неправильно, и хотел отправить его обратно, но из-за разных неотложных дел до сих пор держал его у себя. Вы тут недавно говорили между собой о каком-то письме. Теперь я вижу, что его прислали тебе — Ким Чжонхуну. Письмо сейчас принесут из пресвитерии, жилища священника, поэтому, Чжонхун, ты пока отнеси в большую палатку ту сумку и возвращайся сюда.

— Это правда? — неожиданно для себя переспросил я, крепко сжав от волнения кулаки.

Уверив священника, что все понял, я взял дорожную сумку и вышел наружу. Пройдя немного, я посмотрел на небо. На ночном сеульском небе, ярко освещенном огнями района Мёндон, мигала одна звезда. Я крикнул в ее сторону:

— Привет! Меня зовут Ким Чжонхун! Я мальчик из Кореи! Мне семнадцать лет!

Я сознавал, что вряд ли мой голос долетит до нее, а даже если и долетит, я не смогу увидеть никакой реакции, но, оттого что звезда мигала, становясь то ярче, то тусклее, мне казалось, что она понимает мои слова. Я шагнул на ступеньки, ведущие вниз к теннисному корту. Пока я стоял там, не только та звезда ярко сверкала, но и весь ночной Сеул тоже сиял ослепительными огнями. Ступая по лестнице, я начал спускаться вниз.

В палатке, обмотанной полиэтиленовой пленкой, была печка, растапливаемая углем, поэтому внутри было не так холодно, как я ожидал. В одном углу палатки лежали коробки с рамёном, поставленные друг на друга, а рядом с ними на длинной веревке висели постиранные вещи. Под тускло светящими электрическими лампами сидели дети. Некоторые из них смотрели телевизор, другие делали домашние задания. Когда я вошел, внутри было столько людей, которые сновали туда-сюда, что никто не обратил на меня внимания. Поставив в углу дорожную сумку, я вышел из палатки и, желая поскорее вернуться в культурный центр, стал быстро, бегом подниматься по ступенькам. Но на верху лестницы стоял какой-то человек. Я узнал его, лишь когда забрался на самый верх.

— Это действительно он. Чудо-мальчик, — сказал Ли Манги.

Я так удивился, услышав его голос, что даже сделал несколько шагов назад.

— Как ты узнал, что я нахожусь здесь? — спросил я изумленно.

— Разве есть что-то, что от меня укроется? — хвастливо произнес он.

Ли Манги указал глазами на вход в католическую церковь. Там виднелись две темные тени. Неожиданно на меня напала икота.

— Близнецы тоже пришли? И-и-к.

Когда я начал икать, Ли Манги отступил назад.

— Тебя что, — испуганно спросил он, — снова тошнит? Два раза я уже пострадал, в третий раз — ни за что.

— Нет, это… Просто холодно, поэтому…

Ли Манги с подозрением посмотрел на меня.

— Честно говоря, на самом деле я здесь по другому делу, а сюда пришел потому, что услышал чей-то голос, кричавший: «Мое имя Ким Чжонхун! И бла-бла-бла», — пошутил он, улыбаясь. — Но это действительно оказался ты. Я вижу, что наши судьбы и вправду накрепко связаны. Ну и каковы твои впечатления после долгой разлуки?

— Так хорош, что, боюсь, теперь сниться будешь, — пошутил я в ответ.

— Ты не замечаешь во мне изменений? Тебе не кажется, что я стал немного другим?

Когда я пригляделся к нему после этих слов, то он действительно показался мне немного странным.

— Да, есть такое. Теперь ты не повторяешь слова «сумасшедший» и «а».

— Мне тоже уже пора повзрослеть. До какого возраста можно жить и выражаться, словно ребенок? Теперь мне надо вести себя соответственно. В следующем году мне тоже уже исполнится семнадцать лет, — сказал Ли Манги на редкость холодным голосом, словно следующий год уже настал и ему исполнилось семнадцать.

— Когда-то ты упорно настаивал, что по годам мы равны, — напомнил я.

— На самом деле даже лучше, когда ты моложе, хотя бы на год. Так что, если ты хочешь быть старше, ладно, пусть будет так. Я уступаю. Но ты действительно ничего не видишь? Ты не видишь, в чем я изменился?

— Голос тоже немного изменился. Видимо, половая зрелость, — пошутил я снова.

— Поднимись сюда и посмотри, — позвал меня Ли Манги.

Я поднялся на ступеньки. Он велел мне, чтобы я развернулся и посмотрел назад. Немного волнуясь, я выполнил его просьбу. Когда я сделал так, он встал вплотную к моей спине и ударил рукой по затылку. Я быстро повернулся к нему.

— Теперь мы с тобой почти одинакового роста, верно? — сказал Ли Манги, держа на весу ладонь, которой измерял свой рост.

— Теперь я перестал расти, что ли? — предположил я шутливо. — Хотя ты явно растешь медленно по сравнению с другими.

— Мудрецы говорили, что великий талант не формируется за один день. Теперь мы полностью избавились от статуса развивающейся страны и вступили в ряды развитых государств.

— Но почему ты вдруг начал расти? Ты, случайно, в последнее время не влюблялся в девушку? — строго спросил я, имитируя интонацию полковника Квона.

— Где я мог встретить девушку? — отмахнулся Ли Манги, — я ведь живу в том учреждении.

— Да, верно, — согласился я с ним.

Но меня вдруг посетила мысль.

— Ты… да не может этого быть? Неужели ты воспылал чувствами к той близняшке? — Я указал глазами на одну из двух теней, стоявших у входа.

— Эй, эй, ты что, мегафон включил, что ли? — испуганно одернул он меня. — Чего ты орешь?

— Ты что, наконец сошел с ума? — сказал я, улыбнувшись. — О, боже мой.

— А ты что, снова можешь читать в человеческих душах? — спросил Ли Манги настороженно.

Я кивнул.

— Значит, ты знаешь, о чем я думаю сейчас?

— Конечно. Ты решил больше не пускать пыль в глаза, а просто жить обычной жизнью, — произнес я.

— Верно, а раз так, делать нечего. В любом случае я все решил.

— Теперь, если полковник Квон узнает об этом решении, он ударит тебя по щеке, чтобы ты пришел в себя. Когда он был молод, видимо, его не раз бросали девушки. Поэтому, если не хочешь получить от него пощечину, быстро скажи ему так: «Я помогу государству в деле увеличения населения».

— «Я помогу государству в деле увеличения населения», — пробормотал про себя Ли Манги.

— Ты правильно решил, — ободрил я его. — Но я тороплюсь, мне надо идти. Кстати, по какому делу ты тут очутился?

— Завтра здесь, в церкви, будет грандиозное представление. Поэтому мы пришли сюда. Тебе тоже желаю приятного просмотра.

— Что это за грандиозное представление?

— Нам поступило сообщение, что завтра какой-то человек совершит перевоплощение.

Когда я услышал эти слова, у меня вдруг проснулся интерес.

— Ух ты! Действительно, это будет большое представление.

— Конечно, большое, — подтвердил Ли Манги.

— Но как его делают? — спросил я.

— Что?

— Я говорю о перевоплощении. Ты знаешь, как это делается?

— Что, если узнаешь, хочешь попробовать разок?

— Что? Хотя… Если узнаю способ, то…

— Смотрите-ка, его назвали чудо-мальчиком, так теперь нет ничего такого, чего бы он не захотел выполнить, — весело рассмеялся Ли Манги.

Пакет, переданный мне священником, был отправлен авиапочтой. Внутри конверта размером с лист A4 находилось следующее письмо:

Когда я разорвал маленький конверт, лежавший внутри пакета, оттуда выпало письмо со следующим содержанием:

В тот вечер Хисон заявила, что она тоже будет спать в палатке. Я сказал ей, что если она хочет сделать это из-за меня, то не стоит беспокоиться. В ответ она сообщила, что остается из-за других дел, не связанных со мной, и попросила не волноваться об этом.

В течение всего вечера ее лицо оставалось мрачным. Когда я поинтересовался, что это за дела, она не ответила, а, фальшиво рассмеявшись, уклончиво заметила, что ей тоже нравится спать на открытом воздухе. Она утверждала, что ничего не случилось, но на самом деле это было не так.

Я не мог уснуть даже после того, как погасили свет в палатке. Отец, мать, ее лицо, которое я не помнил, Хисон, произносившая «наконец», глаза-светильники, о которых говорил Иисус, а вслед за ними ярко освещенное тело… Самые разные мысли кружились в моей голове.

Это случилось под утро следующего дня. Когда я должен был вот-вот проснуться, в уже распадающемся сновидении вдруг послышался чей-то голос:

— Не там, а здесь!

Я катался на велосипеде с человеком, лицо которого не мог различить. «Не там», про которое говорил тот человек, сверкало великолепными огнями, но если внимательно посмотреть, становилось ясно, что это светили не уличные фонари и не отблески оконных стекол, — это полыхал охваченный пламенем город. На противоположной стороне возвышалось «здесь» — мрачная горная вершина, укутанная тьмой. Когда я испугался той темной вершины, человек, смеясь, сказал:

— Достаточно просто положить туда!

Мне стало интересно, что же туда надо положить. Я услышал голос в голове: «Твою душу». Во сне я снова мог читать мысли. Оторвав руки от руля велосипеда, человек развел их в стороны, словно крылья. «Попробуй так раскрыть руки. Ты станешь легким, как лист бумаги», — мысленно сказал он.

Я раскрыл руки, следуя его совету. Велосипед немного повело в сторону. «Закрой глаза и почувствуй огромную силу, которая увлечет тебя вверх. Вообрази себе космический ветер, дующий в нескольких десятках километрах над нашими головами. Вообрази, что, оседлав его, ты перелетаешь через высокую горную вершину», — раздался в сознании его голос. «Оседлав космический ветер, дующий в нескольких десятках километрах над нашими головами…» — бормотал я, закрыв глаза.

Затем я взлетел. Нет, это не я взлетел, просто было ощущение, словно мое тело унес космический ветер. «Ты все сделал правильно, — одобрил голос в моей голове. — Не забывай, что все в этом мире зависит от твоего выбора. Достаточно оседлать ветер, который дует в ту сторону, куда ты хочешь попасть. Ни в коем случае нельзя думать, что ты один, своими силами, сможешь перелететь через ту высокую вершину. Помни, что никуда нельзя отправляться в одиночку. Помни, что ветер — это то, что заставляет тебя двигаться. Тебе надо лишь выбрать, какой ветер оседлать».

Далеко внизу велосипед, на котором я ехал, какое-то время катился без ездока, а потом свалился у обочины дороги. Когда я подлетел ближе, оказалось, что темная вершина была не совсем темной. Просто в ней слилось слишком много цветов. «Тот город, охваченный огнем, — снова услышал я, — это место, где застыли наши воспоминания, а с этой стороны находится вершина, куда мы взбираемся всю жизнь. Через эту темную вершину мы должны в конце концов перейти».

В этот момент я понял, что со мной говорил голос матери, который я ни разу не слышал. Раскрыв руки, я обнял ее. Ее тело было одновременно крепким, словно валун, мягким, словно хлопковое одеяло, и теплым, словно прибрежный песок. «Разожми руки, — услышал я ее слова, — иначе мы с тобой упадем вниз».

Но я не раскрыл руки, лишь крепче обнял ее. Я ни за что не потеряю ее. Я никогда не расстанусь снова с матерью. В этот момент я почувствовал, что ее душа, находясь на краю Вселенной, в одном из ее уголков, ни на минуту не забывая меня, думает обо мне. Обнявшись, мы упали вниз на горящий город Сеул. Падая, я развел руки в стороны, снова представив себе космический ветер, дующий в нескольких десятках километров над нашими головами. Стоило мне ослабить хватку, как мать отдалялась от меня, но я снова крепко обнимал ее. Так мы летали с ней, сжимая друг друга в объятьях, между полыхающим Сеулом и темными вершинами гор.

Когда я открыл глаза, все вокруг было как в белесом тумане, вероятно, солнце еще не взошло. Голоса, услышанные мной во сне, принадлежали каким-то людям, разговаривавшим снаружи палатки. По мере того как они отдалялись, я постепенно приходил в себя.

Не пробудившись еще до конца ото сна, я думал, что обнимаю мать, но это была Хисон. Ее свитер грубой вязки касался моего лица. Она обнимала меня, а я плакал, прижавшись к ее груди.

Эти слезы были не наследством отца, они принадлежали только мне. Сейчас я плакал не в одиночестве, а рядом с сердцем другого человека. Возможно, такого не случалось со мной уже многие годы. Вполне возможно, что это случилось со мной впервые за семнадцать лет.