Чудо-мальчик

1980 ГОД, СЕУЛ, КОТОРЫЙ МЫ ПОМНИМ

Иногда даже одно произведение, изданное в виде маленькой книжки, может совершенно изменить нашу жизнь.

Именно так мою жизнь изменила маленькая книжка, написанная молодым поэтом, который поведал в ней, что видел или слышал в тюрьме. Там он встречал людей, арестованных по обвинению в призывах к свержению правительства и попытках совершить революцию.

Среди заключенных были школьные учителя, журналисты, бизнесмены. Это были люди, которых обычно можно было встретить в субботу после обеда, если прогуляться по улице Чжонно. Они говорили ему, что не знают, не понимают, за что их арестовали и почему держат здесь; они говорили, что, когда их избивали, они вынуждены были признаваться в преступлениях, которых не совершали.

Все они говорили ему, что невиновны. Несмотря на то что в газетных статьях и в телепередачах их призывали казнить, они говорили, что, видит Бог, они невиновны, что об этом знают даже их мучители. Они говорили, что их подвергали таким страшным пыткам, что казалось, их внутренности вываливались из живота. Они также говорили, что, по слухам, их скоро отпустят на свободу.

Однако Верховный суд, не оправдав их надежды, приговорил их к смертной казни. На следующий день после оглашения приговор был приведен в исполнение. Образованные судьи, изучавшие законы всех стран мира, основанные на принципах гуманизма, судьи, объявившие, что вынесут независимое решение, руководствуясь лишь конституцией, законом и собственной совестью, эти судьи убивали людей, словно палачи, по указке диктатора, боясь произнести слова, которые могут прийтись ему не по душе.

После того как те люди были казнены, молодой поэт сделал все возможное, чтобы не дать их именам пропасть в забвении. Он бесконечно повторял про себя слова, услышанные от них, пока не выучил их наизусть. Позже, когда его отсылали на работы в издательство, он сохранял выброшенные как мусор бумаги, и записывал на них все, что запомнил. Некоторые люди пытались передать его записи наружу, за стены тюрьмы, но в конечном счете в большинстве случаев их попытки заканчивались тем, что заметки перехватывали сотрудники разведуправления, которые таким образом хотели похоронить истину. Но, несмотря на все усилия последних, спустя три дня после казни записи поэта были опубликованы на страницах одной из газет.

В разведуправлении всерьез думали, что это не иначе как проделки духов, потому что десять листов бумаги, перехваченные ими, ни разу не были скопированы и не было случая, чтобы их выносили за стены данного учреждения. В разведуправлении, перевернутом вверх дном по указанию сверху, было произведено расследование. Среди допрашиваемых людей оказался и начальник отдела разведуправления, присланный из Министерства внутренних дел. Протокол его допроса был следующим:

Вопрос: Это правда, что некоторое время назад Ли Сухён — учащийся 7-го класса N-й средней школы, посещал вас?

Ответ: Да, это правда.

Вопрос: Зачем приходил к вам Ли Сухён?

Ответ: Ли Сухён — талантливый ученик, сын моего друга, который учился в том же университете, что и я, но курсом позже. Мальчик является гордостью N-й средней школы. У него есть намерение: в будущем, после окончания университета, работать в государственных органах. Поэтому мы часто общались, я давал ему много советов. Когда мы встречались, он просил меня подробнее рассказать о разведуправлении: по его словам, он хотел немного больше знать об этом месте. Поэтому однажды я пригласил его к себе и разъяснил некоторые вещи, касающиеся нашего учреждения.

Вопрос: О каких вещах конкретно вы рассказывали?

Ответ: Насколько я помню, в то время у меня появилась срочная работа и мне надо было выйти из офиса. Я, кажется, спросил его: «Почему ты пришел именно сейчас?» Из-за нехватки времени мы разговаривали не больше пятнадцати минут. У меня не хватило времени объяснить ему что-то более подробно. Я сообщил ему стандартные, и так всем известные сведения о разведуправлении и дал некоторую информацию об оплате труда.

Вопрос: Какова была реакция Ли Сухёна на ваши разъяснения?

Ответ: Реакция? Реакции не было. Он просто слушал. Он вообще такой ученик: умеет хорошо слушать, когда другие говорят.

Поскольку ничего особо подозрительного в ходе допроса не обнаружилось, в отношении начальника отдела разведуправления решили прекратить расследование.

Это случилось, когда расследование, не давшее никаких результатов, подходило к концу. Руководитель группы расследования, которого не оставляла смутные подозрения, что тут что-то не так, спросил: «Почему в стихах, в самых первых строках, в первых буквах слов первого предложения были обнаружены опечатки?» Он утверждал, что ему кажется немного странным одно обстоятельство. Конечно, можно допустить, что наборщик совершил ошибку, буквы могли быть перевернуты вверх ногами и так могли появиться опечатки. Но подозрительным было то, сказал он, что при формировании печатного клише опечатки не были выявлены.

Он продолжил расследование в отношении начальника отдела разведуправления, утверждая, что в этих сомнениях есть резон. Однажды в ходе расследования сотрудники службы внезапно пришли в дом начальника с обыском. Большинство считало, что даже при внезапном обыске ничего необычного все равно не обнаружится, но в совершенно неожиданном месте следователи наткнулись на нечто странное.

Это была газетная статья, найденная на втором этаже, в комнате дочери начальника разведуправления. Когда возглавляющий группу расследования пригляделся к ней внимательно, оказалось, что это та самая статья, написанная именно тем молодым поэтом. Лишь только тогда начальник группы увидел, что в тексте, который создавался частями в течение трех дней, опечаток не одна и не две, а гораздо больше. Он открыл этот факт благодаря тому, что кто-то обвел все ошибки красным фломастером. Первая опечатка содержалась во фразе: [59], вторая — в строке [60], третья — в строке [61].

Начальник группы расследования с подозрением отнесся к тому, что газетную статью сохранили, поэтому он вызвал дочь начальника отдела разведуправления и спросил ее о причине, по которой она оставила заметку. Та, выслушав его, улыбнувшись, сказала:

— Это же очень по-детски.

— Что по-детски? — недоуменно переспросил он.

— Он сказал, что, если их соединить, выходит его имя, поэтому и прислал мне эту газету.

— Кто прислал?

Тут руководителю группы расследования стало ясно: если соединить буквы, в которых сделаны ошибки, — «ли», «су» и «хён», то вместе они образуют имя Ли Сухён.

— Ли Сухён? Кто такой Ли Сухён? — переспросил он вслух, и было непонятно, к кому он обращается — к ней или к себе.

В этот момент его осенило, что Ли Сухён — это тот самый ученик средней школы, посещавший начальника отдела разведуправления. Конечно, теперь можно говорить откровенно. Это я была тем человеком, дочерью начальника отдела разведуправления, которая подсказала следователю, что, если соединить опечатки в газете, получится имя человека. Ведь начальник отдела разведуправления был моим отцом, а Ли Сухён — мужчиной, которого я в конце концов полюбила.

Если бы не произошло того случая, что было бы с нами сейчас? Поженились бы мы, как он обещал с такой наглостью? Родились бы у нас дети? Эти вопросы я задавала себе бесконечное число раз на следующий день после обыска. Что было бы, если бы в ту прохладную ночь поздним летом я не сказала, что подумаю о его предложении, если его имя появится в газете? Что было бы, если бы он передал в издательство стихи того молодого поэта, выученные им в офисе отца за пятнадцать минут, не исправив их? Что было бы, если бы, когда руководитель группы расследования спросил о той газетной статье, я сказала с видом, будто ничего не произошло, что это — всего лишь небрежно набранные стихи, написанные одним из миллионов молодых людей на этой земле? Если бы было так, как бы все изменилось? К сожалению, теперь это стало вопросом, на который уже никто не даст ответ, потому что к прошлому невозможно вернуться.

Знаешь, что оказалось самым страшным тогда? Это было воспоминание о Сеуле 1975 года, хранившееся в его голове. В его памяти информация находилась в том виде, в каком ею обменивались наши отцы. В его голове хранились срочные сведения, поставляемые силам оппозиции; списки правительственных чиновников и массивы данных, которые просочились через них; досье на религиозных деятелей, укрывающих разыскиваемых беглецов и бизнесменов, дающих им капитал, и другая колоссальная по объему информация.

Стоило руководителю группы расследования узнать о феноменальной памяти Ли Сухёна, первом месте в «Студенческой викторине» и субботних встречах с моим отцом, как он тут же увел его в разведуправление. Ли Сухёна заключили в ту страшную комнату, откуда временами доносились ужасные вопли, где от слабо горящей лампы мутно отсвечивала чисто побеленная стена без какого-либо орнамента. Его охватил страх.

Руководитель группы расследования, вызвавший его в комнату для допросов, попросил его назвать по памяти число π. Но от страха Ли Сухён не мог даже раскрыть рта. Тогда дознаватель сказал ему мягким голосом:

— Не бойся и постарайся вспомнить.

— 3,14 159 265 358 979.

Он произнес это число, но дальше он не мог вспомнить.

— Эй, а сколько цифр после десятичной запятой ты выучил в числе π? — Руководитель группы обернулся к следователю, стоявшему сзади него.

Тот ответил:

— Вы говорите о числе π? Вы имеете в виду 3.14?

— Вот видишь? Для нас число π — это просто 3,14. Однако ты можешь выучить тысячи цифр после десятичной запятой и даже более. Так почему ты не можешь вспомнить? Я не буду тебя бить за это, но подумай хорошенько. Представь, что ты выступаешь на «Студенческой викторине» и говоришь перед камерой.

— 3,14 159 265 358 979.

Он по-прежнему не мог вспомнить последующие цифры. Внезапно тон руководителя группы расследования стал угрожающим.

— Я вижу, этот щенок не понимает хороших слов. Эй ты, что, не понимаешь человеческую речь? Назови число π! Так же, как ты называл его на «Студенческой викторине»! Так же, как ты говорил тогда перед камерой! Быстро говори, «красный» щенок[62]!

Он отчаянно вспоминал. Что же он вспоминал? Стихотворение, наверное, то самое стихотворение. Он вспоминал самое красивое в мире число — π:

В комнате допросов он рассказал обо всем, что помнил: всю накопленную информацию о Сеуле 1974 года. Он рассказал все, что знал, ничего не утаивая. Это было ужасно, потому что на основании его слов множество людей были схвачены разведуправлением и подвергнуты пыткам.

Я слишком хорошо понимала, как велики были их страдания. Потому что связующим звеном двух событий был мой отец. Он до сих пор не смотрит телевизионные шоу; даже песен не поет. У него вечно хмурое лицо. Какое бы ни было радостное событие, отец никогда не смеется. Потому что когда его направили в разведуправление, одна часть его там умерла. Но, если даже так, можно ли сравнивать отца с ним? Можно ли сравнить боль отца с его болью?

Спустя два месяца Ли Сухён был освобожден, но его ждало сообщение о том, что его отец умер. Его отец, видевший, как всех его друзей и коллег по работе уводили в разведуправление и там пытали, как они теряли работу и попадали в тюрьму, покончил с собой, оставив предсмертную записку, в которой написал: «Всем приношу извинения».

Теперь Ли Сухён начал проклинать свою память — ту самую память, которой одно время так гордился его отец. Он начал разрушать «памятный Сеул 1974 года». Все, начиная от перекрестка Кванхвамун и заканчивая улицей Чжонно 5, не оставляя ни одного здания. Он уничтожал их до тех пор, пока от них не осталось никакого следа. «Памятный Сеул 1974 года», постепенно разваливаясь, в конце концов полностью превратился в руины.

Каждый день Ли Сухён проводил, напиваясь до потери пульса. Когда его уводили в полицейский участок из-за очередной драки и полицейский спрашивал, как его зовут, он утверждал, что не может вспомнить. Лишь только после того, как полицейский взрывался и набрасывался на него с кулаками, он, немного придя в себя, осознавал, где сидит и кто он такой.

Весна 1980 года — время, когда мы снова встретились с ним. Я была единственным человеком, который остался в его разрушенном Сеуле памятного 1974 года. Я была единственной среди его знакомых из прежней жизни — до разведуправления и комнаты для допросов, — кого он изо всех сил старался не забыть.

После того как мы выплакались, склонив друг к другу головы в хлебном магазине «Мугвасу», я сказала: «Давай начнем все сначала». Я сказала ему: «Давай в этот раз мы превратим Сеул, который ты помнишь, в совершенно новый памятный Сеул 1980 года». Он проклинал свою память и боялся той ее части, которая ничего не забывала.

Он объяснил, что его нынешняя жизнь, в которой он может забыться, удовлетворяет его. Однако я убедила его в обратном, доказав, что это не так. Я сказала ему, что такой жизни недостаточно, что для меня такого мужчины недостаточно. Я сказала, что мне нужен мужчина, который все помнит. Он посмотрел мне в глаза. В его глазах теперь всегда стояла цифра 76, словно в ту памятную прохладную ночь.

В конце недели мы снова встретились на перекрестке Кванхвамун. Я записывала в блокнот все подряд, не пропуская ни одного названия дома или вывески, и внимательно разглядывала их все: здание издательства газеты «Дон-А-Ильбо», вывеску «Почтовое отделение Кванхвамун», отель «Стар даст», ресторан «Ючжоннакчжи»[63], кафе «Ренессанс», вывеску «Отделение общественной полиции», банк «Чжун-со-гиоб-ынэн»[64], детский парк «Босингак», «Босинчжудан», отель «Pine hill», ювелирный магазин «Богымчжан», книжный магазин «Чжонносочжок», «Дом священной книги» и так вплоть до улицы Чжонно 5.

Затем, за неделю выучив наизусть все названия зданий, записанные в блокноте, мы встретились и стали проверять выученные слова. Мы хорошо помнили все до полицейского участка напротив универмага «Синсин», но там, перейдя дорогу и встав напротив детского парка «Босингак», немного запутались.

В субботу, в любое время дня, вблизи станции метро «Чжонгак» бурлили толпы людей. Мы выходили, рассекая волны людей, схватившись за руки и прикладывая силы, чтобы не потерять друг друга. Что я тогда думала о любви? Все, что я знала о ней в то время, — это вены, мышцы и кости, дававшие нам силу, чтобы мы не отпустили руки друг друга, когда протискивались сквозь людские массы. Если это не любовь, то какой она еще может быть?

Добравшись пешком до улицы Чжонно 5, перейдя там через дорогу, мы опять возвращались к Кванхвамуну. На обратном пути мы всегда чувствовали себя уставшими, поэтому, вместо того чтобы учить надписи на вывесках, мы много говорили о себе. Проходя мимо парка «Пагода», мы делились рассказами о радостных или грустных событиях, произошедших в течение недели, о своих снах, о местах, куда хотели бы сходить.

Кажется, это случилось после того, как мы договорились, что этим летом обязательно съездим погулять в Каннын. Наверно, если бы не то обстоятельства, то примерно к лету мы сохранили в памяти полный образ Сеула 1980 года и поехали бы на прогулку в Каннын.

Он снова стал бы мужчиной, который все помнил и был способен выучить тысячи цифр после десятичной запятой. А выучив больше цифр, чем в числе π, которое он уже знал, он стал бы известным, прославившись своей гениальной памятью, и его имя напечатали бы на первых полосах во всех газетах.

На следующий год были запланированы выборы президента, и, вероятно, кто-то из трех кандидатов — Ким Дэчжун, Ким Ёнсам или Ким Чжонпхиль — должен был занять этот пост. Но Ким Дэчжун был арестован, а уже два дня спустя, в день рождения Будды, я смотрела на первую страницу газеты, что принесли утром, и читала заголовок, напечатанный белыми буквами на черном фоне: «О демонстрации в Кванчжу». Рядом с заголовком была статья, в которой приводилось сообщение штаб-квартиры по военному положению о том, что ситуация, возникшая в Кванчжу, не была взята под контроль.

Сколько бы я ни листала газету, там были только материалы об операциях, родах и статья о том, что из-за телевизора сократилось время для игр детей. Помимо этого там нашлась лишь заметка о фестивале в городе Намвоне в честь Чхунхян[65].

Когда наступали выходные, я шла в Кванхвамун в надежде встретить его, но он не появлялся. Кроме того, там резко поредели толпы прохожих, а в узких переулках за улицей Чжонно ходили лишь страшные слухи о том, что убиты не то тысяча, не то две тысячи человек и что они не то расстреляны из пулеметов, не то заколоты штыками. Таким запомнился мне Сеул 1980 года.

После этого я не видела его. Я посылала письма, но ответ не приходил. Я сходила один раз в его школу, но вернулась, уже издали увидев в школьном дворе вооруженные войска, готовые к отправке в зону военного положения, и бронетехнику. Я тогда думала, что наши судьбы на этом навсегда разошлись. Но все равно каждую субботу, уже не надеясь встретить его, я по-прежнему шагала по улице Чжонно.

Когда я ходила там, то видела, как в целях перепланировки окрестностей района Конпхёндо рабочие сносили двухэтажные здания. Когда я смотрела на это, на душе у меня становилось тоскливо. Знаешь ли ты, насколько хрупким является все то, во что мы верим, на что надеемся и что любим? Все это способно исчезнуть в один миг. В любой момент оно может погибнуть, разбившись и рассыпавшись.

Так или иначе, Сеул 1980 года, воспоминания о котором мы восстанавливали каждые выходные, тоже когда-нибудь, полностью разрушившись, как Сеул 1974 года, превратится в руины. Вместе с ним без следа исчезнут даже воспоминания о том, какими мы были людьми в то время; о том, чего так боялись и страстно желали; о том, как мы шли, подхваченные толпой, крепко схватившись за руки, чтобы не потерять друг друга. Если когда-нибудь так случится, все, что останется нам, — это печаль и уныние.

Когда новая армейская группировка захватила власть после мая 1980 года, во мне умерли все страхи, восторги, отчаяние и мгновенья безмерного счастья, а туманное пространство позади меня было царством бесцветной тоски и меланхолии.

Сейчас снова пойдет рассказ о хлебном магазине «Мугвасу». Стоял июль, начало лета, когда горячее солнце заставляет наливаться ярко-зеленым цветом листья деревьев, стоящих вдоль дороги. В тот июль я снова встретила его. Однако, вместо того чтобы обрадоваться, я почувствовала ненависть. Но у меня все равно даже не хватило смелости посмотреть ему в лицо, я просто схватила его руку.

Он узнал меня и с таким видом, словно из него вышло полдуши, сказал: «Давай поговорим позже» — и сжал мою ладонь. В тот же момент внезапно, словно чудо, в небе начали летать куски бумаги. Увидев это, он побежал по дороге тоски и печали, увлекая меня за собой, а в воздухе беспорядочно летали обрывки белой бумаги.

Он бежал, словно генерал-победитель, словно медалист Олимпийских игр. Пробежав довольно большое расстояние, он свернул в какой-то переулок и, обхватив мое лицо двумя руками, крепко поцеловал меня. Мне показалось, что мое сердце замерло, превратившись в лед. Это был такой решительный поцелуй, я ни разу в жизни не испытывала подобного. В это мгновенье я совершенно потеряла голову.

— Что это за бумаги летали только что? Надо было принести хотя бы один листок.

В ответ на мои слова он, словно умный школьник, указал пальцем на свою голову.

— Все, что надо, находится здесь. Эти были бумаги, которые мы напечатали. Мы не будем сидеть в бездействии. Мы что-нибудь придумаем. Мы не будем сидеть сложа руки. Мы не одни, — лихорадочно шептал он.

В тот день он, шагая рядом со мной, рассказал мне все, что выучил. Это были рассказы о событиях, произошедших в городе Кванчжу. Это были рассказы о страданиях, крови, слезах и смерти. Даже сейчас, проходя по улице Чжонно, можно увидеть следы депрессии и уныния того времени. Но тогда он, будто в лихорадке, рассказывал мне чужие истории, не меняя в них ни единого слова.

Это было жаркое лето. Я слушала его, словно тоже чем-то очарованная. Тогда я плавилась на горячем воздухе того жаркого лета и думала о вечности: о таких незыблемых вещах, как небо и море, время и пространство, космос. И может быть, я думала о таком вечном чувстве, как любовь.