Да родится искра

Глава 17 - Пожранное солнце

Дни проходили в безотчетной тревоге. Все заслонил теснивший грудь страх пред неизвестными испытаниями, что были ей уготованы в самом скором времени.

Если при Раткаре она располагала подобием свободы, то теперь у дверей в ее покои обосновалось сразу трое стражей, еще четверо попеременно дежурили во дворе. Вне комнаты одной ей пребывать строго воспрещалось. А после того, как выгнали Кенью, даже поговорить было не с кем. Окно и то заколотили, осталась лишь узкая щель меж досками, через которую Аммия подсматривала за тем, что происходит у ворот княжьего двора. То была ее единственная связь с внешним миром.

За попытку побега ее никак не наказали, но вот нежданного пособника побили жестоко. Это стало последней каплей, что перевесила чашу весов, — дерзновенный дух ее угас, Аммия утратила всякую волю к сопротивлению.

Пусть все забудут о ней. Только бы никто больше не сложил головы за ее наивные мечты и глупые стремления. Она жарко молила безответные стены, чтобы беднягу Вьюренна не принялись пытать. Крассур легко мог такое устроить. А Палетта…

Звездочтица оказалась именно той постигшей запретное знание чародейкой, какую в ней увидела Аммия при первой встрече — она хорошо запомнила тот тяжелый, долгий взгляд.

Духи нашептали Палетте про них с Вьюренном, дурной ветер придал невиданную силу лошади, даже крепкая стужа стала ее союзником. Ни с чем нельзя было сравнить обуявший Аммию морозный трепет, когда Палетта вдруг возникла в нескольких шагах. А как она отбила голой рукой удар стального меча, после чего тот разлетелся на осколки, словно был изо льда?! Такое не способны сотворить даже каменные шаманы.

Палетта быстро переметнулась к новому хозяину, едва прежний смежил очи и испустил последний стон. Чего же она добивается, обладая подобной невиданной силой? Что могли дать ей Раткар и Крассур? Богатство, власть? Нет, вряд ли на уме у темных людей такие низменные желания. Тогда что? Ответ приходил сам собой — нечто сокровенное крылось в том ритуале — таинстве Великого Света, которому Аммия тут же воспротивилась. Неспроста Имм и Феор тоже заподозрили неладное. Наверняка даже Раткар не догадывался об ее истинных планах. Ритуал — лишь уловка для чего-то более зловещего.

Эти навязчивые мысли терзали Жердинку, въедались все глубже, пожирали, будто рой термитов. Страшили больше, чем помолвка, о которой Крассур распустил весть по всем северным просторам, желая поскорее закрепиться в княжьем кресле. Она услышала это от новых слуг, что тихонько переговаривались, прибирая соседние покои. Значит, недолго и до свадьбы. Не так себе она ее представляла…

Немало родовитых мужей сватались к ней, пока еще были живы отец и дядя, но все они получали временный отвод — опекуны ее искали более достойного кандидата. Это промедление отчасти и послужило причиной того, что у нее не осталось защитников.

Раткар заверял совет, что предварительный сценарий священного действа будет доведен до них заранее, и они тщательно все обсудят, Крассур же себя этим не утрудил. Ему было все равно.

Лишь единожды он принял Палетту, но в тот вечер, как назло, снаружи сильно разыгрался ветер, и Аммия ничего из их бесед не расслышала, кроме последней фразы, грубой и хлесткой: «Не вздумай шутить со мной, девка!». Крассур не ведал, с кем имеет дело.

Наемничий голова оберегал ее, точно драгоценную реликвию, ибо хорошо понимал, что в ней-то и сокрыта та крохотная капелька законности, которая позволяет ему держаться за власть. Несмотря на щедрую виру, в городе не забыли еще об учиненной бойне. В любой момент недовольство могло разжечь пламя нового восстания.

Вот бы растравить между собой Крассура и Палетту! В мыслях у Аммии зрели зачатки плана, но времени до ритуала оставалось совсем мало.

Правда, ни предстоящая свадьба, ни таинство не шли ни в какое сравнение с другой бедой — в Искре укрепилась хворь, каждый день умирали люди. То и дело на лестнице гремели сапоги приказчиков, что являлись к Крассуру с докладами: нашли, мол, еще одного или двух. Поначалу он отдавал разумные повеления, старался обуздать угрозу, однако поветрие, прежде таявшее на северных рубежах, будто первый снег, все расходилось и свирепело. Ни люди, ни молитвы, ни стужа не могли его остановить.

Крассур все чаще принимался бессильно браниться. Дошло до того, что он стал выгонять слуг и запретил даже заикаться на эту тему. Сам он все больше времени уделял решению более насущных вопросов, а именно набиванию добром собственных сундуков. Двор так и полнился дородными купцами из Загривка, Башен и Сорна в пышных собольих шубах, накинутых поверх крашеных и расшитых золотом одежд. Крассур устраивал для них кутежи или, наплевав на дела Дома, отправлялся всей гурьбой на охоту — с псарями, загонщиками и целым отрядом дружинников.

Однажды она услышала в коридоре громогласный голос Кайни, и в кратком их разговоре с Крассуром несколько раз прозвучало имя Феора — он был жив и томился в порубе! Это стало самой светлой для нее новостью. Кайни настойчиво просил освободить первого советника, ибо тот ведал, как ей противостоять, но Крассур упирался и не хотел его слушать.

Аммия и сама знала, что такое Белое поветрие — видела собственными глазами, хоть давние воспоминания эти отложились в памяти черной тенью. Лет десять тому Урдар, ее дед по отцовской линии, приехал в Искру доживать последние денечки и подхватил злополучную болезнь где-то в дороге. Дабы сокрыть ото всех неугодную, порочащую княжий род правду, его тайно поместили в темницу и заковали в кандалы, а еду стали подавать печным ухватом. Мать к тому времени уже померла, и отец изредка водил Аммию в его сырое, лишенное всякого света укрывище. Жуткие образы, виденные в этих мрачных застенках, еще долго не давали ей заснуть.

Прежде высокий и статный дедушка исхудал и совсем высох, словно скелет. Густая копна русых волос, сохранившаяся до самой старости, обратилась в редкие, седые пакли. Он прятал глаза от факелов, не узнавал никого и даже не понимал человеческой речи — лаял, скулил и рычал, будто собака.

Аммия вздрагивала, когда дедушка исторгал из себя дурные вопли или кидался на них, натягивая цепи.

— Он выздоровеет? — робко спрашивала она, отводя взгляд в сторону.

— Боюсь, что нет, — устало отвечал отец, старавшийся держаться спокойно, — от этой скверны не исцеляются. Сам Скиталец теперь с ним, преследует каждую мысль, оттого человек перестает быть собой.

В глазах его застыла печаль.

— Но что будет с ним?

— Мы окажем милость и позволим звездам забрать его.

Через пару дней на площади горел погребальный костер.

Аммия лишь надеялась, что на этот раз Поветрие не затронет много людей.

***

Большого труда стоило подластиться к Крассуру и уговорить его дать ей волю выходить хотя бы во двор под присмотром стражи и показываться на глаза людям, дабы ее не считали узницей и дабы она не захворала от долгого томления в четырех стенах. Правда, робкая попытка представить Палетту в его глазах ведьмой кончилась ничем — тот не воспринял ее всерьез и расхохотался.

Быть может, молодка пустила в ход и иные чары, женские, и их связывает нечто большее, чем холодный расчет. Княжна хорошо помнила, как Крассур ошалело таращился на Палетту, когда она впервые явилась на совет. У него едва слюни не текли.

Вечером накануне великого таинства Аммию наконец вывели на свежий воздух. Все должно было свершиться перед рассветом.

Мутно-серая вышина сыпала мелким снегом. Снежинки падали нехотя, будто печалясь о том, что покинули отяжелевшее небо. Бурые луга напитывались ими, делаясь все чернее, пока не повалило гуще. Тогда земля заблестела, заискрилась и приняла родной и привычный для севера цвет белизны.

В городе, несмотря на полутьму, было шумно и людно. Маленькие ручейки, вытекающие с узких улочек, сливались у центральных дорог в единую неповоротливую массу и сплошным потоком взбирались к лысому холму, что в западной части города. Оттуда уже доносились звучные окрики дружинников, встречающих всю эту неуемную толпу. Крассур с прошлой ночи был там.

Еще утром Аммией овладела слабость, суставы ломило, будто у столетней старухи, а во рту появился странный железистый привкус, и ощущение это не проходило, сколько бы она не пила воды или доброго нехмельного меда. Наверняка, в кашу что-то подмешали, дабы при свершении ритуала она не выкинула какой-нибудь фортель. В пухнущей голове ее поселилось мучительство, мысли путались и вязли, словно в болоте.

Едва Аммию завели обратно в покои, как явилась Палетта. Даже облаченная в приличествующее ее статусу строгое монашеское одеяние с орденским символом чуть пониже груди, она едва ли походила на истового богомольца. Тонкие черты лица и почти не тронутая временем девичья краса сильно выделяли ее на фоне прочих служителей Умирающего Творца. Правда, сегодня во взгляде ее не было и малой толики того непроглядного мрака, она ничуть не казалась опасной.

Звездочтица учтиво поприветствовала ее и развернула тугой сверток, что принесла с собой. В руках ее расцвело пламенем отороченное золотом длинное вычурное платье с причудливыми витыми узорами. Цвета оно было ярко-оранжевого, в какой одеваются листья поздней осенью. Легкий и тонкий материал его был девушке незнаком, и несравненная красота эта наверняка привела бы ее в восторг, будь платье подарено отцом, но сейчас Жердинка не испытывала ничего, кроме отвращения.

— Обязательно в это выряжаться?

Палетта подобострастно склонила голову, то ли примеряя к своей роли повадки слуги, то ли откровенно издеваясь над ее положением куклы, судьба которой давно предрешена.

— Конечно, ведь это будет не сельская попойка, а сакральное действо, обращенное к Великому Свету.

— Ну да. Выбора-то у меня все равно нет.

— Лучшие портные Загривка шили его из огненного шелка.

— В нем я тотчас замерзну. Разве нельзя надеть ничего поверх? — удивилась Аммия.

Палетта склонила подбородок к груди, как делают матери, собираясь объяснить неразумному ребенку очевиднейшую вещь.

— Это и не потребуется, княжна. Огненный шелк — особый редкий материал, что научились выращивать в Исчезающих землях. Он пропитан неугасимым божественным пламенем и не даст вам замерзнуть, — сказала жрица, и добавила с озорством: — К тому же, северяне не должны бояться холода.

— Видно, у меня были родственники из моавингов, — фыркнула Аммия, нисколько не заинтригованная сказками о необычайных свойствах платья.

Тесемки у него располагались сзади, а потому пришлось терпеть, пока Палетта перед мутноватым зеркалом помогала ей облачаться. К чему противиться? Если потребуется, ее понесут на жертвенный алтарь даже связанной.

— Что будет там? — нерешительно спросила княжна.

Она не ожидала, что так запросто позволит прикасаться к себе этой скитальцевой ведьме.

Палетта издала мягкий смешок.

— Ничего зловещего. На княжну обратится взор Багрового Пламени, на краткое время ее коснется Великий Свет. Больно не будет — не стоит бояться. Говорят, что это похоже на глубокий вдох после удушливого смрада подземелья.

— Разве для этого не обязательно быть ясноглазым?

— Крови рода Эффорд вполне достаточно. Мы доподлинно выяснили это, проводя обряды Вспоминания. Харвин Седой, Нутгар Синеокий — ваши давние предки — не были ясноглазыми. Запечатлев ритуал в прошлом, мы открыли величайшую тайну, за которой гонялись многие десятилетия. Это приблизит нас к божественному началу, и возможно, когда-нибудь мы узнаем, как изгнать скверну из нашего мира.

Аммия покачала головой, криво усмехнулась.

— Я же не совсем дурочка. Как же Крассур? Он-то точно не из рода Эффорд.

Палетта чуть помедлила с ответом, подыскивая правильные слова.

— Правда в том, что истинным Хранителем будете только вы. Крассур для этого действительно не годится. Он лишь назовется Хранителем, чтобы упрочить свою власть и укрепить сердца людей новой надеждой.

— И ты рассказываешь это мне. Откуда такая откровенность? — с подозрением спросила княжна.

— Я думаю, мы с вами подружимся. А друзья делятся маленькими секретиками.

Палетта кончила с завязками и глянула Аммии в лицо. Лисья улыбка ее нисколько не убеждала.

— Я должна буду произнести какие-то слова?

— За это не беспокойтесь. Призывная песнь — дело мое и моих послушников. От вас потребуется только стоять в нужном месте, чтобы узреть первый луч восходящего солнца и принять его в себя.

— Но я ведь могу помешать. Закрыть глаза, вырваться, закричать.

— Княжна, сейчас не время для юношеского бунтарства. Это лишь разозлит небесного владыку, да и Крассур не обрадуется. Он может объявить вас помешавшейся и надолго сокрыть в темнице, а сам будет править от имени регентствующего совета. Нужно ли вам это? Вы и так выглядите нездоровой. Поймите, что, приняв в себя частичку божественного света, вы не исполняете чью-то прихоть, а служите своему Дому. Людям необходимо во что-то верить. Стать хранителем — это великая честь для всякого последователя Шульда. Только упшуны могут отринуть его свет и жить, полагаясь лишь на низменные желания, как скот в загоне.

— Я не упшун. — вздохнула Аммия, хотя уже не была в том уверена.

Упшунами называли в среде храмовников тех, кто не поклонялся никаким богам. Число их все росло — и не мудрено, ведь на еженощные молитвы и щедрые жертвоприношения жизнь всякий раз отвечала новыми тяготами и лишениями. «Боги давно покинули Нидьёр, оставив эту проклятую землю для чудовищ, да и тем недолго отведено», — твердили они.

Раньше она не представляла, как можно не видеть проявлений божественного. Благодатная Песнь Хатран не умолкает уже тысячи лет. Багровое око Умирающего Творца каждое утро озаряет небосвод. Каким надо быть простаком, чтобы не верить собственным глазам и ушам?

Но гибель Данни и все, что случилось потом, крепко поколебало ее убеждения. Теперь она уже не знала, где искать правду.

Палетта закончила поправлять платье, смахнула невидимую пылинку с плеча княжны и принялась заплетать ей волосы в две строгие косицы. На Аммию вдруг навалилась странная усталость, она попросила стул, буквально ощущая, как колдунья опутывает ее чарами, будто паук склизской паутиной. Усевшись перед зеркалом, Жердинка едва не заснула от ее однообразных ловких движений. Так хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

Наконец приготовления были завершены. Макушку княжны украсил венок из багряноцвета, что как нельзя лучше гармонировал с ярким ее платьем. Это был цветок для особых зимних церемоний. Сказывали, что в древности, желая порадовать Хатран, заскучавшую от безликих снежных просторов, Гюнир наделил его даром, что позволял сохранять сочные краски даже в стужу.

Палетта вывела ее во двор. Здесь уже ожидала десятка свартов в парадных доспехах, сверкающих в слабом лунном свете. Багровые плащи и гербовый стяг трепал легкий ветерок. Никого из них она не знала. Снег застилал глаза, залеплял веки. Ноздри щипало от мороза, но холода она совсем не ощущала, будто огненный шелк взаправду обладал чудесными свойствами. Платье не намокало, не тяжелело и не липло к телу — вода скатывалась с него, как с листа орешника.

Аммии помогли взобраться в неудобное женское седло, и отряд сомкнулся. Они проехали по опустевшим натоптанным улочкам и плотным строем выбрались к окраинному пустырю, где вдоль дороги тянулась вереница встречающих. Дружинники оттесняли толпу, дабы освободить путь, а шумный народ, уже подвыпивший и повеселевший, большой гурьбой валил прямо по сугробам, захлестывая венец холма, над которым тлели искорки засыпающих звезд. Никому не было дела до поветрия — отчего-то простой люд уверовал, что Шульд рассеет всякую заразу и к полудню о страшной болезни можно будет забыть.

Именно здесь, а не на широкой рыночной площади, собирали людей для нечастых религиозных церемоний, ибо отсюда открывался хороший вид на поднимающееся рассветное солнце — Шульдово Око.

Подъезжая к вершине, Аммия обернулась и окинула взглядом обитаемую часть города, видимую отсюда как на ладони. У самой реки, в районе беженцев плотно жались друг к другу низенькие бараки и сросшиеся с земляными валами хибарки, крыши которых сгибались под тяжестью снеговых шапок.

Чуть выше темнели фронтоны длинных домов и богатых особняков, что выстраивали на манер княжеского. За ними взбирались к холму по центральным улочкам лавки торгашей и ремесленников. Обнесенная посеревшей от инея крепостной стеной, Искра готовилась к наступлению холодов. В небо уходили столбики дыма, в редких окнах теплился огонек.

Сварты с огромными алебардами образовали сплошной коридор, чтобы их отряд мог беспрепятственно проехать. Люди тепло приветствовали Аммию, махали шапками, кланялись.

— Слава хранителям Великого Света!

— Да родится искра! Да взметнется пламя! Да воспылают небеса! — кричали они нестройным хором строки из древней молитвы.

Один раз возвысился и растворился в общем гуле совсем другой голос. Это был диковатый выкрик спятившего оборванца, которого знала уже вся Искра:

— Настает новое время! Вот-вот явится Бог из будущего! Принимайте его сторону, пока не поздно!

Круг молельных камней на холме окаймляло двойное кольцо воинов, едва сдерживающих напиравшую толпу. С вершины Аммия могла видеть почти всех собравшихся. На этот раз их оказалось поменьше, чем на раткаровом празднестве, куда съезжался народ со всего Дома. Видно, наместники четвертей не спешили изъявлять поддержку узурпатору и выжидали, пока междоусобица в столице утихнет.

Низовцы переминались с ноги на ногу, кутались в овчинные тулупы и теплые меховые плащи, вытягивали шеи, стараясь хоть что-нибудь разглядеть, или садили на плечи детей, из-за чего задние ряды громко возмущались.

За шапками, чепцами, платками и капюшонами лиц почти не было видно. Чего он ждали? Какое чудо представляли себе? О чем растрезвонил Крассур по всем дворам?

В центре круга диаметром не меньше сорока шагов располагалась высокая четырехгранная колонна. Вершина ее устремлялась в бесцветное небо, край которого уже подернулся алым. В летописях не сыскали записей, кто и когда ее установил, но вкопана она была так глубоко, что никакое усилие не могло ее расшатать. Быки ломали о колонну рога, десятка запряженных коней на спор пыталась сдвинуть с места — без толку.

Блестящий, будто сталь, материал ее — не камень, не металл, не дерево — оставался холодным даже летом, и сколько не всматривайся, на нем нельзя было найти ни одной выщербинки, будто колонну поставили только вчера. От нее расходились четыре луча, и вместе это сооружение, если глядеть на него сверху, точно повторяло символ Звездного пути.

Отец говорил, что люди давно перестали удивляться и воспринимать ее, как нечто необычное. Она просто была тут всегда. Ходили легенды, что воздвигли столб в те счастливые времена, когда по Нидьёру бродили перволюди вместе с сыном пламени Гюниром, а Сияющий Скиталец еще не спустился со звезд. Даже просто стоя рядом, Аммия ощущала ее нерушимость, непостижимость. Колонна будто не принадлежала этому миру, и только солнечный свет оживлял ее — она впитывала его и источала слабые, невидимые глазу волны, дышала этой божественной благодатью. И чем ближе человек подбирался к колонне, тем сильнее он это чувствовал.

Из толпы в сопровождении многочисленной свиты вынырнул Крассур, разодетый в парчовый кафтан и свободные штаны того же цвета, что и ее платье. Даже кожаные сапоги его были крашены, и весь он походил на огненный сполох. Вокруг него вилась и что-то нашептывала в ухо вездесущая Палетта. Снег повалил гуще, и она прятала голову под капюшоном простого полотняного плаща.

Негласный правитель Дома выглядел невыспавшимся, хмурым, нетерпеливым и раздраженным, что совсем не вязалось с тем величестенным образом, какой преподносился народу глашатаями. Крассур нисколько не походил на того, кто вместе с княжной поведет Дом Негаснущих Звезд к процветанию.

Поджав губы, он вертел головой, то и дело подзывал нерасторопных распорядителей и тихонько поругивался на них, хоть до народа брань его не долетала.

Жердинка с удивлением вспомнила, как прежде боялась ритуала и переживала о том, что с ней станется. Палетта околдовала ее, и все давние страхи обратились в пар. Она будто вновь очутилась в собственном сне и стала невидимой. Даже Крассур, лихой и матерый рубака, и то выглядел взволнованнее.

— Готова, невеста моя? — обратился он к Аммии.

Она сделала вид, что не услышала, и простерла взор на восток, к розоватой дымке зари.

— Свадьба через неделю, но о наследнике-то можно подумать и раньше, как считаешь? Например, сегодня вечером, — недобро проскрипел он ей под ухо, после чего громко крикнул приказчикам: — Начинаем!

Дунули в свистки, знакомый звучный сигнал накрыл холм, вмиг подавив весь разноголосый гам. Особо непонятливых болтунов угомонили стоящие рядом. Эхо наконец успокоилось, наступила непривычная тишина. По спине у княжны побежали мурашки от предвкушения чего-то невиданного.

Пред колонной осталась только она, Крассур и Палетта, а вокруг у камней склонили головы монахи. Имма среди них не было. Кто-то зычным голосом принялся горланить речь. Что-то возвышенное и пылкое, но простыми словами, какие мог переварить и неотесанный селюк. Аммия почти не слушала.

Отзвучало эхо последней фразы, ее встретили одобрительным гулом. Монахи уселись на колени. Сначала кто-то один затянул долгую певучую ноту, тягостную и печальную, потом к нему присоединились другие. Раздававшиеся со всех сторон голоса слились в единый хор, который мягким саваном окутал всю заснеженную поляну.

Молитва то высоко возносилась, то падала до глубокого, почти гортанного баса. Скоро в отголосках этой диковинной песни Аммия начала улавливать обрывки незнакомых слов. То одно, то другое, они проступали, как круги на воде во время дождя. Обретшая чуждый и неприятный язык молитва отличалась от всех псалмов и гимнов, что княжна слышала раньше. Дивный и одновременно пробирающий до дрожи хор уносил ее куда-то под темные облака.

В мире вдруг не осталось ничего, кроме этих чарующих звуков, что проникали в самое нутро. Исчезла белесая даль, толпа превратилась в смазанное пятно, даже снег будто перестал падать. Вместе с Крассуром они оказались в каком-то чудном пузыре, что рождался сплавленным гласом монахов.

Самый ход времени остановился.

Столько раз Аммия присутствовала на церемониях и обрядах в Храме Звездного Пути, столько раз выслушивала воззвания к Шульду, но никогда это не выходило за рамки повседневной болтовни. Ни единожды Умирающий Творец не отвечал на их чаяния ни словом, ни знаком. Теперь же Аммия была уверена, что ритуал этот приготовлялся вовсе не для отвода глаз. Он настоящий.

Что на самом деле значит быть Хранителем Великого Света? Способна ли она? Выдержит ли? Аммия закрыла глаза и стиснула зубы. Должна выдержать. Но вдруг звездочтица обманула и в этом? Быть может, вовсе не к Шульду она обращает эти литания.

До слуха ее донеслось какое-то шипение, от которого глаза ее тут же распахнулись. Княжна уже слышала его давным-давно. Оно нашло себе место в песни и образовало новый, куда более зловещий звук, что вызвал приступ самых темных ее воспоминаний — память вернула Жердинку тому дню, когда она встретилась с порченым.

В горле пересохло. Аммия скривилась и хотела зажать уши, но руки больше не повиновались ей.

— Долго там еще?! — едва расслышала она нервный выкрик Крассура.

Доносившийся с востока шелест вскоре перерос в громкое дребезжание, от которого заходила ходуном сама земля. Тронутое пурпуром небо подернулось чернотой. Вместо рассвета в мир вновь явилась ночь.

Она способна этому противостоять. В прошлый раз получилось — у нее одной из всего города! Аммия постаралась отстраниться от звуков, уйти в себя, выровнить дыхание.

Жавшийся к ней Крассур не мог видеть того, что творилось на востоке, но все чувствовал. Он дрожал крупной дрожью и громко кричал; Аммия только теперь осознала, что еще может его слышать — пузырь ограждал их от взбесившегося шторма снаружи.

— Что происходит?! Заканчивайте это представление! Палетта! — рычал наемничий голова, но в голосе его проступал страх.

Крассур дернулся, толкнул ее локтем. Краем глаза Аммия увидала, что он высвободил меч из ножен, но оружие тотчас выскользнуло из его ослабевших рук.

За кругом монахов плотная масса людей встревожилась, подалась назад, но рев нарастал и пригибал ее к земле, словно ветер — колосья пшеницы. Это ворчал во сне Он.

Перед затуманенным взором княжны появилась фигура храмовницы. Палетта обратилась лицом к поднимающемуся над горами средоточию мрака и скороговоркой забормотала слова.

— Безымянный, Открывающий Тайны, Ступающий по многим мирам, грозен твой лик, страшен твой гнев, непостижимы помыслы твои, услышь меня, жалкую пылинку под твоими ногами, что скоро ступят на нашу землю!

Рев за куполом нарастал. Стенки его подернулись рябью, размылись. Аммия слышала отзвуки жалобных стонов Крассура, которого невыносимый шум стал буквально корежить. Тело его изгибалось, тряслось. Она тоже ощущала, каким нестерпимым становится звук, но еще держалась. Какая-то сила внутри нее давала отпор.

Храмовница продолжила громче:

— Смилуйся, да узрей нас, червей недостойных! Слышим мы далекий глас твой и трепещем от могущества твоего! Прими дар рабы твоей, прими ее пречистую божью плоть, что откроет границы мироздания!

Не переставая выводить песнь, монахи поднялись. В ночи блеснула сталь. Княжна затрепетала, спину пробрало льдом.

Но не на них с Крассуром были нацелены острия их кинжалов. Храмовники медленно побрели к центру круга, безжалостно полосуя себя по плечам, груди, запястьям, животу и бедрам, а кровь стекала по их рясам на промерзшую землю неровными нитями.

— Одари нас милостью своей, коснись судьбоносным перстом недостойных рабов твоих и развей туман, что скрывает истину! Сломай печати солнцеликого Творца и войди в сей мир! — спокойно и уверенно, без всякого надрыва, чеканила слова богопротивного ритуала Палетта.

Монахи остановились в двух шагах, простерли кинжалы над сокрытыми под капюшонами главами. Палетта коротко кивнула, и служители безропотно перерезали себе глотки, а тела их повалились к ногам Аммии и Крассура.

Жердиника разом выдохнула весь оставшийся в легких воздух. Под ней на снегу разливались темные круги. Кровь обагрила ее платье и сапоги, забрызгала лицо.

Вдруг разом рев умолк, оставив в ушах лишь звон собственного эха. Миг тишины этой был страшнее бури.

Он услышал.

Взгляд его проникает сквозь ткань мироздания, он видит через туман и ночной сумрак. Бесконечные леса, взметающиеся к небесам горные пики, полноводные реки и ледяные пустоши — всякое расстояние ему нипочем. Он видит ее насквозь. Кто он? Скиталец, сошедший со звезд? Нет, нечто иное.

Перед княжной склонилась к земле Палетта. Был возле нее и другой человек, облаченный в какие-то лохмотья. Он совсем не походил на монаха. За ними, в проступающей предрассветной дымке на фоне громадной тучи выступило полным диском невозможное черное солнце, мертвое и маслянистое, что испускало колкие морозные лучи, извивающиеся, будто угри.

Дыхание перехватило от накатившего холода, но в груди в противовес ему распалялся жаркий огонь, как в тот самый раз у штольни. Аммия ощутила, будто что-то подхватывает ее и приподнимает над землей. Сапожки ее уже не касались белого полотнища снега, она парила, чувствуя, как по телу разливается живительное тепло.

Мощный поток силы вдруг выгнул ее спину, перед глазами взорвались тысячи ярких вспышек. В голове помутилось, верх и низ поменялись местами. Кожу словно кололи острые невидимые иголки, но рожденный внутри огонь не давал холоду власти над ней. Она с трудом вдыхала обжигающий воздух.

Ее поднимало все выше. Она была уверена, что огонь защитит ее, однако страхи вновь вернулись.

Кто этот второй?! Откуда он вдруг возник и почему кажется ей столь знакомым?! — звенело в голове Аммии.