Да родится искра

Глава 4 - Надежда

Хаверон был мудрым и справедливым правителем. При нем Дом Негаснущих Звезд богател и процветал, насколько это возможно в век испытаний и хаоса, когда горстка людей зажалась в хлипких деревянных острогах или каменных клетушках, позволяя себе лишь редкие вылазки. Еще будучи юнцом, он полюбился народу за смелость и лихой нрав, а едва приняв от отца бразды правления, тут же обрел популярность. Он твердо держал власть в руках, не давая озлобленному младшему братцу даже шанса, чтобы посягнуть на великокняжеский титул. Предусмотрительный Хаверон имел верных соглядатаев всюду, в том числе среди приближенных Раткара, а потому легко пресекал любые интриги и заговоры, рассеивал кривотолки и слухи, порочащие его имя.

Он взял в жены Эгелизу, дочь Ульдаса, владыки Дома Ледяных Туч, и брак вышел удачным. В тот год сняли обильный урожай, стада овец тучнели, реки как никогда полнились рыбой и раками, а порченые приходили редко. Едва солнце закатывалось за горизонт, как все работы оканчивались, и над городом эхом разносился заливистый перезвон гуслей, пронзительные трели дудки или глубокие отзвуки тальхарпы. Всюду слышался смех, люди пускались в пляс, распевали песни, сочиняли стихи, пили мед и славили Шудьда, наслаждаясь простыми радостями безмятежной жизни. Дружина разгоняла гнезда чудовищ и теснила врага все дальше к окраинам. Казалось, тяжелое наследие мрачных веков уходит в прошлое, наступает конец эпохе страха и разорения. Всюду говорили, что род Эффорд и Дом еще поживет, вырастит могучих сынов, которые воспрянут от гнета скитальцевой скверны и очистят север, а то и весь мир.

Но вскоре робкий луч надежды иссяк. Сначала город потрясла весть о том, что Эгелиза, будучи на сносях, подхватила Белое поветрие. Люд всполошился, не разумея, как такое могло случиться. Испугался и сам князь: нагнал ведунов и целителей, травников и монахов из разных орденов. Ничего не помогало — бедняжка сгорала на глазах. Лишь милость Умирающего Творца позволила ей разрешиться бременем прежде, чем она испустила дух. Хилая и недоношенная, малышка вопреки всему выжила и стала для отца тем единственным, что удерживает человека от падения в бездну горя и безумия.

Однако потеря жены сильно подкосила Хаверона, ибо любовь его была пламенна. Он замкнулся, стал меньше появляться на людях, почти не держал бесед даже с близкими, отдал заботы торговли, обороны и внутреннего порядка на откуп советникам. Те не замедлили использовать дарованную власть в собственных интересах.

Печаль Хаверона не ослабла и спустя десять лет после смерти Эгелизы. Он подолгу не выходил из покоев, даже его приказчики и слуги не знали, чем он там занимался, ибо князь скрытничал. Аммия же бродила по дому, как неприкаянная: одинокая и никому не нужная — бабки ее померли, а престарелая тетка пожелала жить в Ледяных Тучах. Только старая Кенья приглядывала за ней, не считая Хинтра, который занимался с девочкой науками.

То время Харси, наместник северной четверти, уже проводил в кутежах и попойках, пока его дружина проливала кровь в сражениях против скитальцевой своры — в их землях год от года чудовищ меньше не становилось.

Судьбы двоюродных братьев походили одна на другую. После смерти жены, славной девушки по имени Утта, Харси потерял опору в жизни и стал утрачивать всякий интерес к тому, что происходит за пределами кабака. Огонь его медленно угасал. Он редко высовывал нос за ворота, еще реже нацеплял кольчугу и шлем, хотя на людях выставлял себя первейшим воякой.

И вот, словно гром среди ясного неба, Хаверон нежданно призывает Харси в Искорку, а пока тот, ошарашенный неожиданным повелением, отбивал зад в седле, гадая, чем эта поездка обернется, сам князь бесследно исчез.

Слуга Хаверона, обеспокоенный долгим беспробудным сном, пошел его проведать, но покои оказались пусты, а кровать не разложена — князя и след простыл. С конюшни не пропал ни один конь, а дозорные у княжеского терема клялись, что ночью никто даже на крыльцо не сходил. На поиски бросились всем Домом: прочесывали каждую канаву, каждую избу, обошли все леса, поля и луга, рыбаки не пропускали на реке ни одного топляка — безуспешно.

Когда Харси прибыл в столицу, народ уже стоял на ушах и роптал, потому как Хаверон тайно составил Волю, объявлявшую своей правой рукой именно его. Это значило, что до исполнения Аммии шестнадцати лет, Харси будет представлять ее интересы и принимать решения, как князь-регент. Вот так лишившийся семьи бедолажник и пьянчуга вдруг стал первым мужем, надеждой и опорой Дома Негаснущих Звезд.

Можно было представить, с какой яростью и негодованием встретил эту весть Раткар в Седом Загривке. Да и сам Харси был изумлен не меньше, ведь Хаверон даже не заикнулся об этом в письме.

Что-то темное настигало Хаверона. Как видно, он о том догадывался, но не пожелал ни с кем делиться. Он предчувствовал свою неизбежную гибель, и заранее подготовленный указ был для него ничем иным, как завещанием. Впрочем, останков его не нашли. Несчастная Аммия, невзирая ни на что, продолжала верить, будто он жив, и заговаривать с ней о смерти отца было делом немыслимым.

Харси принял возложенные на него обязанности как должное, несколько остепенился, усмирил непомерную тягу к бражничеству, а Жердинку-Аммию приласкал и стал воспитывать, как собственную дочь. Своих детей он не нажил — хоть Харси был ветрен и беспечен, но в любви хранил верность погибшей супруге и не собирался променивать память о ней на других женщин. Утта навсегда осталась в его сердце единственной.

Аммия не утратила надежды на возвращение отца. Именно тяжесть потери сблизила ее с Харси, которого поначалу она приняла холодно и даже сторонилась. Мало-помалу наследница княжеского титула поддалась его заботам и доброте, но мрак, обступавший Дом Негаснущих Звезд со всех сторон, отнюдь не развеивался.

***

Только спустя два дня весть о крупном бое добралась до столицы и вместе с первым снегом вихрем разлетелась по дворам, корчмам, рынкам и хозяйствам. Сначала принес ее перепуганный торгаш из Сорна, чей караван из-за обрушения моста был вынужден пройти по старому тракту мимо Хаонитовых могил. Там и обнаружились явственные следы сражения. Трясясь за свою жизнь и сохранность товара, он не стал останавливаться и потому никаких подробностей не сообщил.

Рассказ его возбудил больше тревоги и волнений, чем предчувствия скорби, ибо княжеский отряд был по меркам севера велик и мог не бояться порченых. Однако на следующий вечер в главных воротах показались два запыленных всадника из числа дружинников Южной четверти, что держались понуро, ни с кем не заговорили и проскакали прямиком к Астли, а потом вместе с ним последовали к княжескому дому. Вид при этом у Ледника был чернее тучи.

Голодный до новостей люд стал стекаться к холму, ибо скоро туда пожаловали все прочие советники. Народ пришлось выталкивать от высокого тына едва ли не силой. Старики беспокойно качали головами, бабы, побросав работу раньше срока, судачили и причитали по всем углам, даже дети прекратили игры, уловив, что случилось нечто большое и страшное.

Совет заперся надолго.

Зал, освещенный великим множеством свечей и масляных ламп, был набит битком и гудел, подобно рою пчел. На всех пришедших даже не нашлось лавок и стульев, потому некоторые стояли возле стен. Впрочем, обстановка внутри была настолько горяча, что и те, кто имел под собой седалище, то и дело вскакивали, не находя себе места.

Феор и Астли упросили прискакавших вестников трижды в деталях пересказывать увиденное, ибо донесения их были столь ошеломительны, что с первого раза никто не поверил. Они подтвердили смутные слухи, разносимые караванщиками: княжеский отряд разгромлен.

Не дождавшись регента, их дюжину отправили из Южной четверти навстречу, дабы разузнать, чем вызвана задержка. По дороге недалеко от Могил они наткнулись на оставленный княжеский лагерь, где без всякого присмотра щипали траву несколько коней с седельными сумками. Рядом нашлись и обозники, проткнутые копьями.

Заслышав это впервые, совет обомлел и вспыхнул, словно сухие ветки от искры: посыпались ругательства, гневные восклицания, возбужденные возгласы. Ратные чины наперебой переспрашивали, и хватались то за голову, то за рукоять меча.

Высокородцы вели себя потише, но тоже были крайне взволнованы. Торгаши ярились пуще всех. У одних срывались контракты и пропадала выручка, другие потирали руки, готовясь снова взвинтить цены на услуги перевозки товаров и охраны. Крассур с алчным огоньком в глазах молча выслушивал этот вой и препирательства.

Первый советник раньше всех оправился от потрясения. Копья! Да это измена! Феор коротко переглянулся с Астли; без слов они поняли друг друга и стали наблюдать за реакцией остальных, стремясь выявить возможных предателей среди собравшихся. Самого Ледника Феор сразу отмел — всю жизнь тот посвятил служению Дому, все здоровье отдал за то, чтобы защитить северян. Меньше всего ему было свойственно честолюбие и жажда власти.

Меж тем гвалт немного утих, и свартов заставили продолжить рассказ.

У могильника следы лошадиных копыт отпечатались особенно густо, словно отряд регента состоял не из двух, а из десяти дюжин дружинников. Загадкой это не стало, поскольку там, ближе к центральной башне тела лежали вповалку, без доспехов и оружия — оно нынче дорого стоит. Это развеяло всякие сомнения в том, причастны ли к нападению порченые.

Феор давно наперечет знал тех, кто мог выиграть от смерти Харси. Помимо жадного до серебра Крассура и Раткара — явного претендента на княжение, можно было отметить торгового советника Ганса, однако тот слишком робок для такой рисковой выходки. Он разбогател благодаря уму, а не силе, и никогда не связывался в делах со свартами. Был еще хитрый мастер-первосуд Хатт, чьи намерения и интересы определить Феор затруднялся — уж очень тот был осторожен и скрытен. Конечно, были и другие, обиженные несправедливым судом, обманутые ранее данным обещанием или гневающиеся на Харси за сумасбродство. Оскорбленных, недовольных и тех, кто возрадуется, узнав о гибели регента, едва ли можно перечесть, но не у всякого достанет средств организовать подобное злодейство.

Картина боя рисовалась ясно. Людей Харси подстерегли заранее и прижали к входу в башню, после чего перебили. Силы нападавших явно превосходили численность княжеской дружины. Ни единого мертвого головореза они не нашли — если те и были, их забрали свои. Двери в гробницу оказались затворены и заложены крупными валунами. Подстегиваемые мыслью о том, что внутри могут быть еще живые, дружинники Южной четверти с великим трудом разобрали завал, но обнаружили в башне лишь мертвых: регента и горстку бойцов, что проливали кровь и защищали его до самого конца.

Ошеломленные воины разделились: им двоим выпало отправляться в Искорку, другие помчались за подмогой в Пасеки, а прочие остались сторожить.

Феор усомнился бы в их словах, если б на стол не легла изящная княжеская фибула в форме звезды, что привезли они в качестве доказательства.

Когда вестники в третий раз досказали то, что видели, весь совет вдруг умолк. Люди были оглушены и едва понимали, что теперь будет. Кайни откинулся на спинку кресла и, запрокинув голову, тяжело пыхтел. Натан рассеянно вперился в карту. Крассур шептался о чем-то с Гансом. Астли, угрюмо насупив брови, набивал уже вторую трубку. Он пока не произнес за столом ни единого слова, только мрачно поглядывал исподлобья.

Феор с ужасом подумал об Аммии, которую на совет не позвали, ибо остановить ее плач не представлялось возможным. Бедная девушка — сначала мать и отец, теперь дядя. Никого у нее не осталось, если не считать дальних родичей в Тучах. Он вдруг понял, что должен сам сделаться ее опекуном, ибо, кроме него и Астли, никто ей поможет дожить до шестнадцати лет.

Произошло то, чего он так боялся. Всякий знал, что в случае смерти регента эта роль перейдет к старшему в роду, то бишь к Раткару. Новая власть, что неминуемо укрепится в течение месяца, не потерпит при себе люда, лояльного к Аммии, и легко разделается с теми, на кого укажут верные соглядатаи. Стоило уже сейчас быть осторожнее в речах и до поры не выказывать свою истинную расположенность. Если Феор решится собрать под собой ненавистников Раткара, то устраивать это нужно тайно, с большой осмотрительностью, прощупывая всякого возможного союзника.

Эх, был бы он лет на двадцать моложе. Тогда жизнь кипела в нем, по венам тек настоящий огонь, да и солнце светило ярче. В пятьдесят лет состязаться в интригах непросто, особенно если под боком семья, что в первую очередь станет целью угроз и шантажа. Семью надо скорее вывезти из города, лучше всего туда, куда не дотянутся лапы Раткара и его клики.

Кто же поставил в строй сотню опытных рубак, что легко разделались с княжеской дружиной? Пожалуй, что и у Крассура не достало бы такой силы. Из всех четвертей Дома Негаснущих Звезд самой взбалмошной и мятежной была восточная, в которой распоряжался Раткар. Он годами окармливал людей баснями о том, как толстосумы из Искорки их притесняют: заставляют везти зерно, пушнину и мед, забирают медвежью долю производства металла из Черного города. У Феора в Седом Загривке были свои люди, которые делились слухами и рассказывали о настроениях в логове смутьяна. В последнее время там все чаще заговаривали о том, что неплохо было отделиться от Дома и зажить самостоятельно, как на мятежной Сосновой заставе. От этого шага Раткара останавливало разве что отсутствие удобного выхода к морю. Рыба, икра, тюлений и китовый жир — без всего этого на скудных северных просторах не прожить. Кроме того, зачем довольствоваться малым, когда можно прибрать к рукам все земли Дома?

Южная четверть, отдавшая за последние два десятилетия значительную часть территории порченым, сильно оскудела. В дружинники там шли неохотно, а мужичье, хоть и недолюбливало регента, но ни за что не пошло бы с оружием на своих столичных братьев. Северную и западную четверти отделял от Хаонитовых могил непростой двухнедельный переход — они явно не поспели бы в срок принять участие в засаде.

По всему выходило, что, кроме самого Раткара, организовать ее никто не мог. Быть может, помимо своих сил, он набрал наемников из Сорна, связался с Лепестками или ему подсобил Крассур, чьи люди совестью не обременены и за увесистый кошель готовы продать и собственных детей.

Это понимали все в зале, но каждый упорно делал вид, что отряду Харси пришлось столкнуться с врагом неведомым. Один лишь Данни, наплевав на все условности, шипел от гнева и сжимал кулаки, так что белели костяшки пальцев.

Новость об убийстве брата привела его в такое бешенство, что Астли едва удалось удержать сотника от того, чтобы сейчас же собрать оставшихся дружинников, облачиться в доспехи и отправиться за местью прямиком в Седой Загривок.

— Этот ублюдок умоется кровью, — поклялся Данни, сверкая глазами. Едва ли стоило уточнять, о ком он.

Сотник еще не вполне оправился от болезни, и надсадно кашлял, хотя старался делать это по возможности тише и незаметнее.

— Придержи коней, довольно подношений смерти, — урезонил его надменный Крассур, считавший свое положение при дворе невпример выше. Со всеми, кроме Хаверона, он говорил назидательно, хотя сам был невысокого рода.

Данни удостоил того таким выжигающим взглядом, от которого иной мог обратиться в пепел.

— Пока следы окончательно не сокрыл снег, нужно ехать к Могилам. Доставим тела, подготовим к посмертию, разберемся с семьями погибших. Потом дело дойдет до нового регента. Но сначала увидим трупы, — сказал первый советник.

— Ты не веришь собственным людям? — поднял бровь Ганс.

— Феор прав. Следует соблюсти закон, — поддержал его мастер-первосуд Хатт, долговязый лысеющий старик с проницательными карими глазами, сидевший по левую руку от Феора.

— Ведь это черная мерзость… убийство, — пробурчал Натан. — Кто-то разболтал нужным людям, когда и куда именно поедет регент, где остановится, сколько у него свартов.

— А может предатель среди нас?

Вопрос Астли, редко выступавшего в разговор, повис в воздухе, только усилив нервное напряжение. Выдержав длинную паузу, его мысль попытался развить Кайни.

— Ты кого-то подозреваешь? Кто от этого может получить выгоды, если не брать в расчет…

— Я подозреваю всех, кроме себя, — жестко оборвал его Астли.

— Так соединим кровь и узнаем предателя, — выпалил в ответ толстяк и швырнул на стол кинжал в изукрашенных рубинами ножнах.

— Довольно, Кайни, — махнул рукой Феор. — Если здесь и есть предатель, его кровь не зашипит и не окрасится в зеленый цвет ото лжи и совершенного злодейства.

— Ты прав. Тот, у кого нет чести, произнесет любую клятву. Он давно лишился благословения Хатран, — согласился Имм.

— Что же сказать людям? — спросил другой сотник по имени Туир, крепкий мужик с бычьей шеей и пышным черным усом. Он руководил обороной города в отсутствие Астли.

— Сказать как есть. Новость все равно разойдется еще до утра.

Встал Данни, совершенно разъяренный. Он пробежал по собравшимся взглядом, полным отвращения, и устыдил их:

— И это все? Мы просто стерпим? Есть ли у вас сердцах хоть капля достоинства и мужества? Убили ваших родных и близких, а вы и не думаете о том, чтоб отомстить?

— Всему свое время, Данни, — устало ответил Астли и жестом призвал его сесть. — Если Раткар как-то причастен к этому, головы ему не сносить. Преследование определит виновного.

— Кто же будет княжить, пока не завершится Преследование? — спросил кто-то из толпы.

Все взоры устремились к Первосуду.

Хатт поднялся и прокашлялся. Он редко бывал на людях — в основном на больших церемониях и тяжбах, где требовалось подтвердить законность того или иного решения, то бишь свериться с записями Уклада — первейшего свода законов, который разработал прадедушка Хаверона, Итиль Мудрый.

Дребезжащим голосом мастер-первосуд проговорил:

— Когда князь либо регент скончается или не будет в добром здравии, дабы управлять делами Дома, заменить его должен старший муж рода законного по ближайшей ветви. Да станет так до дня, пока малолетний отпрыск достигнет шестнадцати лет.

Раньше Хатт таскал с собой сам Уклад — массивный фолиант в железном переплете с листами из телячьей кожи, но с годами выучил его наизусть, и безусловное знание Хатта давно не вызывало сомнений.

По залу прошел шепот: «Раткар», «князем станет Раткар». Кто-то одобрительно закивал, другие качали головами и топорщили усы, тихонько поругиваясь.

— То бишь, Раткар, — холодно подытожил Феор. — Если вести подтвердятся, придется отправить гонца в Седой Загривок.

Данни зарычал, со злостью вскочил со скамьи, и, растолкав всех на пути, покинул зал, громко хлопнув дверью. Астли не стал его задерживать.

Стремясь сгладить эту выходку, Хатт снова заскрипел:

— Кроме того, в отсутствие держателя власти принимать законы не должно, а дела обороны, продовольствия и прочие решать по единогласной воле членов совета с ведома малолетнего отпрыска.

— Напомни людям о Преследовании, — подсказал Астли.

— Конечно-конечно. Если случилось так, что смерть князя либо регента вышла по злому умыслу или попущению, совет должен определить особого человека — Преследователя, который станет добиваться справедливой кары для убивцев и прочих, кто причастен. До исполнения сего Преследователь станет неподчинен никому из людей, и новому князю неподчинен, а подчинен только Укладу. И всякий муж должен помогать Преследователю в деле по слову его, правду говорить, виновников не таить, а кто не станет, тому воздать по проступку его.

— Я должен стать Преследователем, — хмуро объявил Астли.

— Есть возражения? — спросил Хатт.

Несогласных не нашлось.

— Астли, сын Другви, становится Преследователем убийц князя-регента Харси, сына Росселя, если смерть того подтвердится.

— Советник, есть еще кое-что, — одновременно окликнули Феора прибывшие дружинники. Оба они поднялись, и один из них сказал:

— Прошу простить нас, память совсем отшибло. В башне на Могилах мы видали ход, совершенно как тот, какой прорыло чудище в Шелковице. Я был в тех местах, потому знаю, о чем говорю. Там-то мы и нашли тело князя.

— Змей и там побывал?! — изумился Феор. — Не он ли убил Харси?

Меньше всего первому советнику хотелось конец своего века доживать в кровавой междоусобице.

Дружинники покачали головами.

— Побывал, да только не он убил. У всех резаные и колотые раны, какие оставляет только сталь.

— Слышали там гул? — спросил Астли. — Дюжина Старкальда докладывала, что в Шелковице из тоннеля доносился страшный гул, будто чудище все еще там.

— Нет, ничего там не слышно. Иначе мы бы, верно, не осмелились войти, — ответил первый.

Второй закивал.

— С того раза еще говорю вам, надо с этой хреномордой тварью что-то делать, а не сидеть сиднем, — выпалил Кайни, назидательно потрясая пальцем.

— Я уже отправил человека в Сорн. Там обосновался странствующий воитель Ордена Божьего Ока. Надеюсь, мы его застанем, — сказал Феор.

Астли презрительно фыркнул и покачал головой. Всем была известна его нелюбовь к Знающим и прочим храмовникам. Ходили сплетни, что в молодости один из таких едва не увел у него жену.

— Разве служители Ордена еще остались? Я слышал, их давно повывели культисты, — удивился Натан.

— После падения Теима и Ховеншора их не стало, но теперь Орден возрождают.

Слухи о таинственном братстве странствующих воинов-монахов, родившемся на обломках старой веры, поползли с юга не так давно. Говорили, что они большие знатоки превращений, случающихся от белого поветрия, а оттого лучше всех понимают, как бороться с чудовищами, заполонившими Нидьёр. Во времена юности мира к ним не раз обращались за помощью короли и наместники, но на север при жизни Феора эти таинственные воители еще не заглядывали.

— Все они, сколько было на моей памяти, — все до единого оказались бахвалами и самозванцами. Никакой пользы от них не дождались, — поделился мнением воевода.

Эти предубеждения первый советник отчасти понимал. Жизнь приучила Астли к тому, что чудес не бывает, а рассчитывать стоит только на дисциплину, сплоченный строй и воинское умение. Огромный опыт подсказывал, что монахи и их колдовские заговоры, одиночки с волшебным клинком, возомнившие себя новыми героями, не стоят и выеденного яйца.

— Я знал и тех, что помогли справиться с большой напастью, — встал Феор на защиту храмовников, — Вспомнить только Лягушачье Дерево, разросшееся на половину леса или Мертвую Сороку, огромную настолько, что клюв ее был величиной с лодку. Была еще Серая Плесень — всю эту нечисть повывели в Теиме благодаря знаниям Ордена. У них большая и славная история.

— Ты разве сам видел это? — сузил глаза в щелки Астли.

— Не видел, но я жил там, где завелось это лихо. Ни меч, ни огонь не причиняли им вреда, а после пришли храмовники и вернули землям спокойствие.

Астли крякнул и покачал головой. Скорее горы расступятся перед путником, чем этот упрямый муж переменит мнение.

— У воителей Ордена своя вера, не такая, как наша. Следует с осторожностью доверять им тайны и слабости Дома, — взял слово обычно молчаливый Имм, который, должно быть, чувствовал жгучую ревность по отношению к другим боговидцам.

— Что же в них такого особенного? — спросил Натан, нервно барабаня по столу пальцами — ему давно наскучили посиделки.

— По их учениям, Скиталец не враг нам, а защитник. Одного этого довольно, чтобы…

Кайни перебил его, махнув рукой.

— Да пусть верят хоть, что у Шульда было две елды, а у солнцедевы щель растет поперек! Главное, чтоб избавили нас от этой твари. Она уже и до могил добралась! Собачье вымя! Эта падаль скоро подкопается под город, а мы будем смотреть на нее, разинув рот, как те — в Шелковице.

— Не престало злословить о божественных сущностях, — нисколько не смутившись, произнес Имм, повысив голос.

Кайни чуть склонил голову в показном извинении и прижал руки к груди. Его изящный кафтан из тонкой шерсти, расшитый золоченой нитью, шелковый кушак и нескольких перстней, лучившихся самоцветными камнями, резко выделялся на фоне строгих и неприхотливых одеяний монаха.

Безостановочная брань соляного короля часто доводила Имма до белого каления, но тот держал себя в руках и никогда не срывался на ответные выпады, только изредка метал молнии из глаз и хмурил старческие брови.

— Этот змей явно приполз к нам с юга. В Сорне должны были о нем слышать, — высказал предположение Феор.

— Для нас все приходит с юга: и плохое и хорошее. Мы заперлись на краю мира, — произнес Натан. — Одни только мои мореходы приносят какие-то новости.

— Быть может, и мира-то никакого уже нет, — буркнул успокоившийся Кайни, поглаживая жидкую бороденку.

Совет был кончен. Люди выходили из Зала в безлунную ночь взбудораженными и разгоряченными, предчувствуя назревающие перемены.

Народ пришлось утихомиривать. Как только переступающей с ноги на ногу и потирающей от холода руки толпе объявили о случившемся, начались беспорядки. Люди зашумели, заохали, стали крепко браниться и звать к ответу всех, кого могли вспомнить. Полились горькие слезы. Мужики скинули наземь суконные колпаки и затоптали по старому обычаю. От горя и отчаяния зачесались кулаки, некоторых пришлось разнимать. Астли приказал Туиру и Данни гнать их по домам, но одними только уговорами — оружия не обнажать. Нехотя разгоряченная толпа, подгоняемая дружинниками, побрела прочь, чтобы унять скорбь кружкой ячменного пива или медолюта. У корчмарей в ближайшие недели ожидался солидный барыш. Пожалуй, только исчезновение князя Хаверона пятью годами ранее вызвало у народа больше потрясения, чем сегодняшние известия.

Поскакали во все стороны гонцы — влиятельные торгаши и немногочисленная знать спешили нажиться на несчастье. Забегали бабы, мрачная молва пошла по городу. Хмельное мужичье потрясало бродексами и простецкими палашами, грозя в порыве мести снять головы предателям. Феору тут же донесли, что даже в народе частенько недобро поминают имя Раткара.

Нет, это слишком просто и нагло. Куда же девались его хваленая расчетливость и осторожность? Любой низовец разгадает, кому выгодна смерть Харси. Нажить врагов среди местных таким отчаянным шагом — это на Раткара не похоже.

Астли не замедлил начать свое преследование, объявил воинский сбор и, не дожидаясь утра, засобирался в дорогу. Если хоть малый след этого злодейства приведет к Седому Загривку, Искра обо всем узнает, и Раткару не быть регентом. Еще раньше к Хаонитовым могилам отправился небольшой отряд, дабы организовать охранение места убийства.

Уже ночью, завидя свет на втором этаже княжеского терема, Феор решил проведать Аммию. К тому времени девушка, от которой не отходила Кенья, уже пришла в себя от потрясения, но по красным глазам и бледному лицу можно было легко понять, сколько слез она пролила.

— Феор, посиди пока тут, а я принесу чего-нибудь горячего, — сказала Кенья и вышла из комнаты.

— Это ведь неправда? — с искоркой надежды спросила Аммия, когда дверь за ней затворилась. — Мне все говорят, что дядя погиб. Но есть же шанс, что дружинники напутали. Там же такая темень, они могли не разглядеть. У них большой отряд. Наверняка они укрылись где-нибудь.

Столь печален был ее лик и такое отчаяние сквозило в голосе, что у Феора защемило сердце. Бедной девушке выпала тяжелая судьба, он не посмеет оставить ее и уйти на покой, пока шаткое положение Аммии не укрепится. Феор взъерошил остатки волос, присел на ближайший стул и взглянул в ее блестящие от влаги глаза.

— Хотел бы я вас обрадовать, но не могу. Вряд ли эти парни обознались.

В руках его появилась княжеская фибула.

Увидав ее, Аммия со стоном выдохнула, схватилась за виски и устремила отрешенный взор перед собой. На какое-то время наступила тишина. Потом она вдруг стряхнула оцепенение и заходила из угла в угол, переменившись в лице и сделавшись необычайно серьезной, чем живо напомнила первому советнику Хаверона.

— Кто я, Феор? — спросила она, встав у окна и всмотревшись в темень снаружи. Ставни на время открыли, дабы впустить в комнату свежего воздуха.

— Вы… наша княжна, — растерянно проговорил первый советник.

— Не-ет, я не про это. Мне кажется, все это сон, от которого надо поскорее проснуться. Я не хочу жить в таком сне. Здесь все умирают. Что это за глупый мир, где люди уходят раньше срока?

Феор покачал головой.

— Другого у нас нет, княжна. Надо прожить ту жизнь, что нам отмерена.

— Как избавиться от этого проклятия? Как избавиться от Скитальца и всего того, что он напустил на нас? Ведь от него все беды. Это ведь возможно? Возможно?

Ей еще не сказали, что регент погиб от руки человека, сообразил Феор.

— Никто не знает, княжна. Многие пытались. Даже сам Гюнир пытался, но у него ничего не вышло.

— Ведь были легенды и пророчества, гласившие, что когда-то Скитальца получится изгнать.

— Все они утрачены, а нам остались лишь сказки. Мы попросту не знаем, с чего начать. К Завесе никто не подбирался уже, поди, сотню лет. Никто не знает, что за ней.

— Но есть надежда?

— Надежда есть, пока звучит Песнь.

— Хатран… где она? Далеко ли?

— Она где-то в бескрайних ледяных пустошах. Священную обитель ее не найти смертному.

— Да и чем она нам поможет? Вернет к жизни дядю? Нет, ничего-то она не сделает. Только петь и может! Скоро сюда приедет Раткар, да?

— Через неделю или две. Вам стоит уехать в Ледяные Тучи. Хотя бы на время — до весны.

— Для чего? — нахмурилась княжна.

Феор вздохнул.

— Харси и его отряд погибли не от порченых. Это были люди.

Аммия обернулась. На лице ее отразился ужас.

— Как? Кто?

— Не знаю.

— Раткар?

— Скоро мы это поймем.

Княжна вновь принялась вышагивать по покоям.

— Не может этого быть. Они же братья, хоть и двоюродные. Неужели, это действительно он?

— Если это так, вам нужно уезжать.

Аммия пристально поглядела на него. Она уже выросла и понимала опасность сложившейся ситуации.

— Ведь это воспримут как бегство и отказ от наследования. Скажут, что я не гожусь для княжения.

— Я боюсь за вашу безопасность, — напирал Феор. — Если Раткар захочет вас… устранить, ни я, ни кто-либо еще не сможет помешать.

— Ну и пусть попробует! — бросила Аммия. — Отец не желал, чтобы князем становился Раткар, и просто так я ему этот титул не отдам. Я дочь рода Эффорд, который ведет начало от зарождения мира.

Взгляд у нее стал непримиримым и жестким, точно как у Хаверона, когда она раздражался или гневался. Феор одобрительно хмыкнул.

— Смелая. Отец был бы горд вами.

Невеселая улыбка на мгновение тронула уголки губ Аммии.

— Но угроза все же велика. Если не бежать, то нужно скорее найти покровителя, — добавил первый советник.

— Мужа?

Феор кивнул.

— Пока не поздно. Высокородный муж накинет на вас плащ и защитит одним своим именем. Есть достойные люди. Вам все равно придется стать женою, теперь или позже. Так не поторопиться ли?

Какое-то время княжна молча размышляла.

— Как ты думаешь, это правда сделал Раткар? Нарочно погубил дядю?

— Весьма вероятно, — осторожно ответил первый советник.

— Может, он и отца моего спрятал в темницу?

Эта мысль приходила ему в голову, но Феор отбросил ее — слишком муторно. Выкрасть князя из собственного дома гораздо сложнее, чем просто перерезать тому горло во сне.

На лестнице послышались шаги, негромкое бормотание Кеньи и позвякивание чашек на подносе.

— Был день, когда я убежала из дома, — вдруг произнесла Аммия. — Об этом никто не знает. Я выскочила за ворота и пошла рвать васильки, чтобы потом свить венок для дяди.

Феор вскинул бровь, выпучил глаза.

— Как?! Когда?!

Княжна нетерпеливым жестом прервала его.

— В тот день случилась Погибель, такая сильная, что все свалились в обморок, но не я. Я услышала этот рев возле старой шахты, а после встретила порченого. Он схватил меня и поволок к пещере. И там… там что-то случилось, что-то непонятное и пугающее, — Аммия тараторила быстро, спеша договорить, пока не вернулась служка. — Во мне будто прорвалась некая сила, которая до этого спала. Огонь. Белый и чистый, как свет. Не знаю, куда делся порченый, только помню, как возвращалась в город. Меня так никто и не хватился, все были без сознания. Я забралась в кровать и уснула, а когда проснулась, все было как раньше. Позже Хинтр сказал, что только ясноглазому под силу выдержать такое. Что все это значит, Феор? Почему я не уснула, как все? Что я сделала с порченым?

История эта была настолько сказочна, что Феор потерял дар речи. Однако княжна как будто говорила искренне и верила своим словам.

— Вы выходили из города одна?! Видели порченного?! — переспрашивал он, слишком изумленный началом истории, чтобы вникнуть в нее целиком.

— И расправилась с ним.

В памяти вспыхнули древние легенды и старые сказки об Истинном огне, живущем в людях, о давно забытых ясноглазых, о грядущих временах героев и яростных битв. Вот почему она спрашивала про Скитальца!

Нет, девушка просто слишком перенервничала и выдает фантазию за быль. В таком исступленном состоянии это не удивительно.

— Не сон ли это был, княжна? Вы говорите, что вернулись к постели, — осторожно уточнил Феор.

Аммия сокрушенно закивала, не особенно удивившись сквозящему в этих вопросах неверию.

— Вот и ты считаешь меня ребенком, что сочиняет небылицы. Поэтому я боялась сказать. Мне бы никто не поверил, даже дядя. Мне тогда было девять лет. Я и сама стала сомневаться, что все это случилось на самом деле. Но это было! Я ничего не придумала. Может, Имм что-то знает об этом?

— О чем?

— О людях, внутри которых бушует пламя. О ясноглазых.

— Но княжна…

— Я знаю, что у меня не фиалковые глаза. Я не ясноглазая. Мне просто интересно.

— Хорошо, я поговорю с ним, но вы ведь знаете, храмовники так погрузились в свою веру, что за каждодневными ритуалами не видят того, что происходит прямо под носом. Им все равно. Они будут вечно ждать спасения и не пошевелят пальцем, чтобы помочь самим себе.

Аммия по обыкновению уперлась взглядом в дубовые доски пола.

— В храме есть книги. Их я и спрошу.

— Спасибо тебе, — улыбнулась девушка.

Едва они успели договорить, вошла Кенья с подносом, уставленным парящими плошками. Потянуло свежим ржаным хлебом, терпким молоком, жареной бараниной и хрустящим запеченным луком. Вряд ли после пережитого это возбудит аппетит юной Аммии, но быть может, немного отвлечет от горьких мыслей.

Феор попрощался и, размышляя над речами Жердинки, направился домой в надежде урвать хоть часть ночи дня сна. В лицо ему летели крупные хлопья снега, гулял пронизывающий ветер. Он очень устал. От перемены погоды жутко болели суставы. Возраст напоминал о себе.

Страсти в городе подутихли. Почти все разбрелись по домам, лишь дружинники мельтешили у гридницы и о чем-то громко спорили. Мимо Феора, едва не зашибив его, проскакал всадник.

— Данни! — узнал он рыжего сотника и поднял руку. — Постой.

Сварт услышал, придержал коня. Светло-голубые глаза его в темноте сделались подобными углям, словно мрак поселился в них. Челюсть рыжего была крепко стиснута, взгляд решителен и тверд.

— Соболезную. Твой брат был отличным командиром, жаль терять таких бойцов. Без него станет тяжко.

Чуть помедлив, Данни ответил:

— Мать наказала нам защищать друг друга во что бы то ни стало. Только так, мол, спасемся. А я его не уберег.

— Это не твоя вина.

— Теперь уже неважно. Нас всех ждет темная и долгая зима. Ты от княжны? Как она там?

— Вроде бы держится, но за ней нужно присматривать. Столько всего навалилось на нее в последнее время. Такое горе может сломить любого.

Сотник кивнул и глянул Феору в глаза.

— Я отомщу и за нее тоже. Нельзя дать этому змею засесть в княжеское кресло.

— Я помогу тебе, только, пожалуйста, не спеши. В первую очередь защитим Аммию и найдем союзников, а уж потом скинем Раткара.

Данни неопределенно кивнул.

— Ехать надо, — буркнул он и, не дожидаясь ответа, пришпорил коня.

— Да рассеется тьма, — напутствовал Феор растворившегося в ночи всадника.