Да родится искра

Глава 2 - Совет

В городе назревало недоброе. Все чаще, выслушивая на сборищах слово регента, родовитые мужи качали головами и обменивались недовольными взглядами, не стесняясь фыркнуть или издевательски усмехнуться. В разговорах, которые удавалось подслушать, в его адрес неприкрыто звучали оскорбления и проклятья.

Упрямый, будто дикий кабан, Харси ан Эффорд на все это плевать хотел. Дела он решал по-своему, а сам Феор для него из первого советника превратился в простого приятеля. Просьбы прислушаться, доводы и увещевания разбивались в пыль, наткнувшись на непреклонную волю сумасброда.

Так было и с поставками зерна, когда Харси ни с того, ни с сего в ходе переговоров вспылил и приказал выпроводить южан-купцов со двора, а позже Феору пришлось платить Камышовому Дому полуторную цену. То же произошло и во время недавней тяжбы, когда три лошади высокородного Олена забрели на участок сотника Ранселя, а последний из старой мести к Олену пустил их на мясо. На суде-домстолле Харси, будучи в приподнятом настроении и не желая долго выслушивать обоюдную брань, запросто отверг все нападки Олена и провозгласил, что Рансель поступил по закону, чем вызвал настоящую бурю страстей и стал врагом не только Олена, но и его кровных братьев.

Харси не готовили в правители в отличие от Хаверона. Он ничего не смыслил в политике и дипломатии, умудряясь чуть ли не всякий раз найти такой выход из положения, который не устраивал ни одну сторону. Каждый подобный просчет больно бил по его репутации как среди знати, так и в умах простого народа. Иногда Феору казалось, что Харси делает это нарочно, будто бы развлекаясь и теша свое самолюбие.

Регент был опытным следопытом и неплохо разбирался в ратном деле, поскольку сам до недавних пор командовал обороной западных рубежей, но на севере прошли времена, когда власть удерживается только силой, а споры решаются честным поединком. Долго такой правитель не продержится, это уж точно.

После таинственного исчезновения Хаверона все пошло наперекосяк. Жена его, Эгелиза, давно почила, не принеся сыновей, и едва Дом облетела весть о том, что властитель пропал, поползли дурные слухи. Все знали: без князя быть беде.

Аммия еще мала, потому главным претендентом на регентство стал родной брат ее отца Раткар, что заправлял во втором по величине селении Дома — Седом Загривке. Долгие годы он был в тени Хаверона, но не потерял врожденное стремление к власти. С детства Раткар мечтал превзойти брата и наверняка уже спал и видел на своем пальце княжеский перстень, но тут случилось неожиданное — нашли скрепленный печатью завет от самого пропавшего владыки, который при его смерти провозглашал регентом при дочери его двоюродного брата Харси. Мастер-первосуд в окружении множества служек долго корпел над свитком, но подтвердил-таки подлинность начертанных рун, и Раткару пришлось покориться.

Впрочем, этот проныра не отступился от замыслов и стал из своей вотчины строить козни новому регенту, разводя порочащие сплетни, списывая на того все неудачи в делах торговли и охраны границ, мало-помалу переманивая жадных до наживы купцов и простодушных мужиков на свою сторону, увещевая их, что только его острый ум и решимость способны вернуть Дому былое величие. Сидя у себя на заснеженных задворках в окружении наемников, он открыто насмехался над единственной наследницей — Аммией, которую называл не иначе, как кукольной княжной.

Бедная девушка невинна и чиста, словно воды Хрустального озера, и множество достойнейших мужей мечтает взять ее в жены, зато другие — желают избавиться. Люди, которых Харси ранее считал верными, все чаще воротили нос от будущей законной княжны, и с каждым месяцем становилось труднее удержать воедино разваливающийся на части север. Даже низовцы со снисхождением взирали на стройную красавицу, похожую на горную козочку. Феор понимал их — времена требуют сильного правителя с жестким нравом и твердой рукой. Только так можно противостоять сгущающейся тьме у порога.

Летописи помнят, что девы уже приходили к власти, хоть и чрезвычайно редко, но кто даст Аммии спокойно дожить до середины следующего лета, когда ей исполнится шестнадцать?

В прошлом месяце до Феора дошла молва, будто Раткар объявил в Седом Загривке очередной набор в дружину — явно не для того, чтобы поохотиться на диких собак или прогнать лесную ведьму. Люди идут к нему, зарясь на обещания о скором богатстве. Глупцы, верно, думают, что оно непременно свалится прямо с неба, едва их хозяин взберется на княжеское кресло.

Так Дом оказался на грани раскола и открытой вражды, но Харси предпочитал ничего не замечать. Хуже всего, интриган Раткар, похоже, спелся с самой могущественной и зловещей силой во всем Нидьёре — иноверцами-культистами, чьи длинные мерзопакостные щупальца протянулись от знойных пустошей Ренга далеко на юге до зеркальных гладей Хрустального озера и Черных порогов на западе. Феор слабо разбирался в тонкостях их верований, но знал главное — это лишенные сострадания бесчестные отступники, предавшие Творца. Они проповедуют, что грядет новая эпоха, и им предначертано быть наместниками в мире людей. Уже сейчас культисты задирают головы и на равных общаются с вождями, князьями и наследниками королевских родов на юге. Они богаты, потому как связаны с другим всесильным братством — Лепестками. Год от года к ним приходит все больше людей — даже здесь, в Доме Негаснущих Звезд, священном месте, где давным-давно правил Сын Пламени Гюнир.

Север никогда не славился единством, несмотря на то, что род Эффорд не прерывался. Народ здесь гордый и злопамятный. Одной Хатран известно, как разом забыть все старые обиды, семейные ссоры и неурядицы и перестать резать друг друга в надежде обрести влияние и власть.

Власть! Над кем, во имя Шульда? Над несчастными рыбаками и охотниками, каждую зиму молящимися о том, чтобы хоть как-то прокормить семью и дожить до весны? Над обнесенными деревянным частоколом дворами на три дома? Даже солеварни, прежде славившиеся баснословным барышом, теперь приносят лишь головную боль, ибо народ редеет, а возить большие грузы до крупных южных форпостов становится все труднее. Серебром не откупиться от чудовищ. Им не нужны наши жалкие монеты, меха и купчие бумаги.

Феор не понимал этой абсурдной тяги человеческих сердец — жажды роскоши посреди гибнущего мира. В то время, когда одни прозябают в нищете, другие стремятся накопить как можно больше, даже если половина богатства пропадет в погребах и на складах, а на оставшуюся часть ничего нельзя будет купить. В их сундуках чернеет нечищенное серебро и истлевают расшитые золотом парчовые и шелковые платья, в их амбарах плесневеют овощи и мука, в их ледниках гниет вяленое мясо, а в арсеналах покрывается ржавчиной старинное оружие и доспехи. Жадность — страшнейший людской порок.

Последние две ночи выдались скверными. Гон разразился посреди белого дня и принес немало худых вестей. Целые сутки дружина прочесывала окрестности в поисках пропавших. Смерть собрала щедрый урожай, но и теперь еще есть надежда, что некоторые вернутся.

Феору не спалось. Он поднялся пораньше, вышел во двор и вдохнул морозный воздух, которым веяло от наполовину скрытых туманной дымкой Хладных пиков. Далеко на востоке, за темнеющие массивы хвойных лесов цеплялось угрюмое солнце, озаряя долину холодным неприветливым светом и пробуждая кормилицу-речку, что тянется до самого Северного моря. В небо лениво поднимались тоненькие струйки дыма от соседних домов, облепивших крутые холмы. Совсем скоро выпадет снег. Почти тридцать лет назад Феор явился на север, а страсть к здешним величавым видам нисколько не притупилась.

Он надеялся поговорить с Харси наедине, а потому чуть свет отправился к княжескому терему на самую окраину Искорки.

Домишки в городе были низенькими, с сенями и чердаком, дабы лучше удерживать тепло. Дверь тоже ставили низкую — приходилось нагибаться, чтобы пройти. Щели меж бревнами затыкали мхом и паклей, а после обмазывали глиной. В особенно холодную пору даже скотину загоняли домой. Но если дом построен по науке, то печь с очагом давали достаточно жара, чтобы не замерзать и в самую лютую зиму. В последние время все чаще вырезали в стенах окна и укрывали их бычьим пузырем или слюдой, а на зиму плотно запахивали ставнями. Не желавшие пахнуть дымом богачи и вовсе ставили полноценные трубы. Старики такие новшества не жаловали.

Княжеские хоромы иного рода. Чертежи для изготовления сруба князь Хаверон заказывал у мастеров из Камышового Дома, где жива еще древняя инженерная традиция королевства Ховеншор. Это был большой особняк на южный манер с множеством покоев и светлиц, отдельными комнатами для прислуги, кухней и горницей. Ученый строитель долго ломал голову над правильным расположением печей и воздуховодов, дабы такую огромную храмину можно было протопить. Он предложил в качестве материала редчайшую изумрудную сосну, что растет только на Дальнем севере и по поверьям гонит прочь холод. Князь не пожалел серебра, и не зря — дом получился теплый, ладный и приятный глазу: с резными фронтонами, родовыми знаками на причелинах, коньком в форме соколиной головы, несколькими неширокими окнами с самым настоящим стеклом, а также изящным крыльцом, что украшали расписные узоры.

Хаверонов терем стал подлинным северным чудом, на которое еще долго съезжалась смотреть вся округа. Ветер трепал на его крыше гербовые стяги, где на сером фоне красовались две алых четырехконечные звезды — символы Хатран и Шульда.

За домом разбили небольшой сад вокруг Звездного дуба, чья кора от основания до макушки и раскидистых ветвей в темноте лучилась призрачным светом. Великан этот крайне редко попадался в лесной крепи и давал мало желудей, оттого стал символом удачи и благополучия для охотников.

Город просыпался.

На пригорке у реки уже паслась отара овец. Двое мальчишек в теплых шубах и шапках из той же овечьей шерсти, бегали рядом и неутомимо сражались на деревянных мечах. Феор помнил себя таким же сорванцом. Как же давно это было…

Мужичье брело к полям сеять озимые. Им помогала каурая лошадка, запряженная телегой с пузатыми мешками. Кузнец тоже не спал — с края селения эхом доносился приглушенный звон металла.

На утро был назначен ратный совет по погрому в Шелковице — еще одной напасти, которая постигла южную четверть.

Поблизости от деревни как-то давно обнаружили диких бабочек — северных сородичей шелкопрядов. Прослышавшие о таком богачи нагнали людей, устроили поселение и попытались обуздать строптивых насекомых. Долгие годы кропотливой работы ни к чему не привели — секрет технологии из Теима постичь не удалось, но сама деревенька с чудным для севера названием так и осталась. Впрочем, теперь в тех местах вряд ли захотят селиться.

Вчера посланец Феора сбегал к сотнику, чья дюжина побывала в Шелковице, и все разузнал. Вести пришли самые темные, и совет наверняка затянется до полудня. После предстояли требы: прием двух десятков просителей, выслушивание тягомотных жалоб и бесконечных споров о земле, борьба за крохотные клочки которой не прекращалась ни на день. Поэтому застать регента одного можно было лишь на рассвете.

Феор долго откладывал этот разговор, но время пришло. Он сильно сдал и постарел. Не раз он замечал за собой, что путается в самом простом, начисто забывает первейшие дела, не улавливает в речах скрытые смыслы, что так важно для советника. Годы брали свое, и несмотря на природную проницательность и отточенный ум, его служба подошла к концу. Мир непрерывно менялся, а он не желал меняться вместе с ним. Феор все посчитал — дохода от медоварни вполне хватит на безбедную жизнь.

Он не желал признаваться себе, что главная причина такого решения — страх. Не чудовищ боялся Феор, а людей. Среди родовитых мужей постоянно росло недовольство, грозившее вылиться в мятеж. В этом случае под удар может попасть и его семья.

Регента он нашел на конюшнях — Харси любил ухаживать за лошадьми, когда выдавалось свободное время, оттого поднимался обычно еще до зари. Феор несколько раз осторожно заикался о том, что ему не пристало возиться в грязи и навозе и подобные низкие занятия пагубно влияют на княжий образ, но Харси не слушал.

— Только за простой работой я ощущаю себя человеком, — говаривал он, и спорить с ним было бесполезно.

Табуны особой породы диких лошадей, названной Нанир, водились в степях за Городом Тысячи Башен. Это были крепко сбитые, малорослые животные с короткими ногами и мощной грудью, сильные и выносливые.

Одного такого жеребца редкой соловой масти как раз и чистил князь-регент, одетый в рабочую робу, и издалека его нельзя было отличить от простого конюха. Он окатывал животное мыльной пеной и усердно тер щеткой, а конь фыркал и брыкался от щекотки.

Северные ветра изрезали лицо Харси морщинами, припорошили сединой виски и короткую бороду, в которой отродясь не водилось вшей вопреки устоявшемуся прозвищу. Высокий и широкоплечий, он все еще был силен и, пожалуй, дал бы фору в поединке любому сварту, но гибель жены и ребенка крепко надломила его. Это был уже не тот лихой рубака, грудью встречавший всякую пагубу. Его будто подменили. Он перестал облачаться в воинское снаряжение, более не возглавлял отряды и даже почти не выезжал из столицы, а пищу свою, после того, как однажды слег с животом, наказывал пробовать слугам. Его попрекали этим по-дружески и укоряли без всяких усмешек, но изжить причуду не удалось. Воинам трудно было поверить, что этот матерый волк превратился в труса.

— Да рассеется мрак, князь, — слегка поклонился Феор, дабы не разлить две кружки горячего молока, заботливо поданные Кеньей, что встретила его у крыльца.

— Здравствуй, Феор! — кивнул регент. — И не спится же тебе!

— Сам знаешь, я слишком стар, чтобы тратить жизнь на такое бесполезное дело, как сон.

— Да, ты времени зря не теряешь. Обкрадываешь вот мою кухарку, — рассмеялся Харси, скинул перчатки и принял кружку, от которой поднимался ароматный пар.

— Князь, я хотел поговорить об одном деле.

— С самого утра? О каком же?

Харси хлебнул молока, но вдруг отвел взор в сторону дома, расплылся в улыбке и поднял руку. Феор обернулся.

На крыльцо выплыла девушка в красном кафтане с высоким воротом и длиннополом платьице. Белокурые льняные косицы спадали Аммии на плечи. Жердинка – так ее называли в народе за свойственную юности худобу. Она приветственно помахала и направилась к ним, на ходу воздавая хвалу солнцу, что с трудом пробивалось сквозь туманное марево.

Феор очень любил Аммию за доброту и простосердечие, доставшиеся ей в наследство от матери, а также за страстную тягу к наукам, что привил отец. Однако она все еще была ребенком, сложным и противоречивым. Кротость и послушание странным образом соседствовали в ней с озорной любознательностью и периодами показного бунтарства, которые участились после исчезновения Хаверона. Однажды она забралась на яблоню и не слезала до самого вечера, потому что служанке пришло в голову потребовать этого в приказном тоне. В другой раз попросила дядю поехать в лес подышать сосновым духом, а когда Харси отказал, дулась на него целую неделю, пока тот не догадался исполнить просьбу. Феор был уверен, что Аммия могла стать хорошим правителем. Если бы ей дали время.

Стократ он твердил Харси, что ей давно пора подбирать жениха, но регент с этим не торопился и отвергал сватовство благороднейших мужей, чем еще больше настраивал их против княжеской семьи.

Аммия сразу же устремилась к коню и принялась поглаживать его.

— Да рассеется мрак, неженка. Как сегодня спалось?

Девушка склонила голову набок и скривила губы.

— Все так же. Кошмары не проходят. Но я хотя бы смогла уснуть, и ночь открыла мне кое-что интересное. Там был огромный-преогромный город и башни до самых небес.

Лицо Аммии озарилось очаровательной отцовской улыбкой.

Дурные изнуряющие сновидения мучили ее уже который месяц. Кто только не пытался излечить княжну: целители, служители Умирающего Творца, прорицатели. Они пичкали бедняжку микстурами и снадобьями, советовали избегать то жирного мяса, то рыбы, то фруктов или меда, то всего этого сразу, однако ничего не помогало. В конце концов, Харси пришел к выводу, что всевозможные припарки, лекарства и воздержания делают только хуже, после чего всех разогнал, чтобы дать Аммии немного отдохнуть. Быть может, безумные сны отступят сами собой.

— Вот вырастешь и на этот самом месте возведем башню, которую будет видно из самого Сорна. Отчего же ты проснулась в такую рань?

Княжна пожала плечами, переменив улыбку на лукавую, но ничего не ответила.

— Меня не проведешь, разбойница. Я знаю, что ты прослышала о совете, — подмигнул ей Харси. Он всячески поощрял интерес Аммии к ратной науке.

— Это ты все придумал! — шутливо ответила Аммия.

Харси усмехнулся.

— Так о каком деле ты хотел поговорить, Феор?

Советник не решился поднимать такую тему при Аммии, поэтому пришлось выкручиваться.

— От Ледяных туч вестей нет с лета. Раньше торговцы оттуда приходили часто, едва ли не каждую неделю. Не послать ли людей, пока не выпал снег?

— Врата Властителей свободны, разъезды докладывают, что дороги чисты и безопасны, насколько это возможно. Думаешь, что-то могло случиться в вотчине Старого Ульдаса? — поднял бровь Харси.

— Кто знает, — покачал головой Феор, — лишний раз не мешало бы проверить.

— Ладно, распорядись.

— А можно мне тоже наведаться к дедушке? — робко спросила Аммия.

— Только не в такое время, милая. Зима на носу. Кроме того, Феор прав — сообщение с Тучами надолго без причины не прерывается.

Харси отставил кружку и по-отечески потрепал ее волосы.

— Ты обещал мне большую поездку в этом году. Не забыл? Год скоро заканчивается, а самое дальнее, где я была — это мельница в Квашенках, — снова завела любимую тему Аммия.

Когда дело касалось острых вопросов, она проявляла настойчивость, но всегда смотрела себе под ноги, стесняясь спорить и перечить, глядя в глаза. Вот и теперь она легонько пробовала сапожком схваченную льдом лужицу, оставляя на той паутину трещин.

— Не сердись, девочка. Сейчас, правда, не лучший момент для странствий. Я знаю, что опять все позабыл, — вздохнул Харси, — Эти бесконечные сборища! Клянусь, с ними я скоро сойду с ума и не вспомню собственного имени!

— Тогда весной?

— Весной, весной.

— Ладно. Пойду пока разложу карты, — примирительно прошелестела княжна и, будто весенняя бабочка, упорхнула к Залу Мудрости.

Харси красноречиво развел руки в стороны, чем вызвал смешок Феора.

— Еще пара зим и она окончательно перестанет кого-либо слушаться, а будет только требовать, — молвил регент и снова принялся за чистку коня.

— Поверь мне, могло быть гораздо хуже. Дети без родителей часто становятся неуправляемыми и в более раннем возрасте.

— С животными то же самое, — хмыкнул Харси и швырнул пригоршню воды в морду жеребцу, но тот лишь удивленно навострил уши.

Во дворе послышался шум, показался всадник. Старкальд — тот самый сорнец, чья дюжина накануне побывала в Шелковице, а после попала под Гон вдалеке от стен города. Феор с досадой вздохнул — серьезный разговор с регентом придется отложить.

Невысокий, кряжистый, с широкой грудью и чуть проявившимся брюшком, Старкальд казался истинным воплощением несокрушимости севера. Спокойные карие глаза под выцветшими бровями таили в себе грозную силу, готовую, словно вулкан, вырваться в любой момент. За три года в Искорке он стал своим, хотя мало кто мог назвать себя его другом из-за свойственной тому мрачности и нелюдимости. Старкальда уважали, но побаивались.

Следом один за другим явились все участники совета.

Лишь воевода Астли, мастер по науке битвы, как всегда, опаздывал, но все уже свыклись с тем, что дочь его больна, и ей нужен уход. Несмотря на вздорный и ядовитый характер, Астли был надежным малым, его уважали за скупое веское слово. Феор запросто доверил бы ему свою жизнь.

Впервые столкнувшись, человек примет его за врага и возненавидит за надменность и высокомерие. Но через пару месяцев впечатление это сменится, в громовых отрывистых приказах он заметит разумное зерно, а колким насмешкам невольно усмехнется. И только пожив рядом с Астли год-другой, встретив с ним тяжелые времена и испив горькую долю, он поймет, что вернее его совета не сыщет, крепче плеча не найдет. Тогда воевода станет ему добрым другом, отцом и непререкаемым авторитетом.

***

Две укрытые мехами скамьи разделял вытянутый стол из сафранового дерева, черный, как сама ночь. В жаровнях потрескивал огонь, рождая причудливые тени на бревенчатых стенах, законопаченных мхом.

Харси сидел во главе стола, а над ним на испещренном затейливыми рисунками ворсистом ковре покоился сверкающий круглый щит с умбоном. То был древний символ Дома Негаснущих Звезд и рода Эффорд, живой свидетель эпохи, когда перволюди пришли в этот мир с отпрыском Умирающего Творца. Сталь его покрывали звездоподобные изображения и загадочные символы языка, который давно стерся из памяти людей.

Дабы не мешать, Аммия скромно спряталась в уголке. Понемногу она привыкала к взрослым разговорам и серьезным темам, набиралась опыта и впитывала дух власти.

Наконец, в дверях показался Астли — угрюмый и молчаливый, точно пасмурное утро. Лик его был словно высечен из камня, на котором льдинками сверкали холодные, колкие глаза. Он небрежно поприветствовал всех разом полукивком, занял свое место у противоположного края стола и закинул ногу на ногу.

Харси кивнул Старкальду, чтобы тот начинал. Феор заметил, что сорнец сегодня какой-то взволнованный, должно быть, еще не отошел от гибели своих.

Сварт поднялся, отвесил поклон и заговорил:

— Мой отряд добрался до Шелковицы четыре дня назад. В пути все было тихо, но в деревне… — Старкальд покачал головой, — вся земля там перерыта и вздыблена, кругом ямы, а в одном месте мы нашли здоровенный тоннель. Что-то огромное проело земную твердь. Должно быть, такое это было страшилище, что люди в панику ударились. Тела так лежали, что сразу понятно — обороняться не пытались. В деревне никого живых не нашли, кроме одного старика, он скончался у нас на руках. Толкового он ничего не сказал.

Трупов вышло четыре дюжины. Они уже пухли и разлагались — мертвыми пролежали как минимум неделю. На некоторых даже ран не нашли. Скорее всего, сердце у них разорвалось от страха.

Астли неопределенно крякнул.

Сидевшие по обе стороны от Старкальда рыжие братья-близнецы Думни и Данни, задумчиво почесали бороды. Они были сотниками городской дружины и имели одну внешность на двоих. Однако первого взгляда становилось довольно, чтобы узнать добродушного забияку Данни с сеточкой морщин у глаз, рожденной от частого смеха, и вечно хмурого, задумчивого Думни. Мать их говаривала, будто один из сыновей в детстве наелся боярышника, а второй — горькой брусники — ягоды мудрецов.

— Будь добр, продолжай, Старкальд, — проронил Имм — лысый служитель Ордена Звездного Пути, теребя в руках жемчужные четки на тонком шнуре. Облачен он был в простое белое рубище с вышитым изображением спирального солнца, от которого отходили волны лучей.

— Там несла пост дюжина Грандира, — заметил Астли, не отличавшийся многословием.

Старкальд закивал.

— Мы нашли всех, кроме Красного Барта, но про него я еще расскажу.

Владелец солеварни Кайни, толстый круглолицый торгаш, сидевший в отдельном кресле, ибо лавка его не держала, зашептался с купчишками по обе стороны от него. Каждый ратный совет они будто жарились на сковороде — подобные новости крайне вредили и без того обнищавшему рынку. Если дело пойдет так и дальше, олений бок сравняется в цене с целым мешком серебра.

— Расскажи еще про эти тоннели. Что там нашли? — спросил Натан, горделивый потомок древнего рода, когда-то правившего Домом Сельдяного Хвоста, чьи острова ныне безраздельно отданы во власть скитальцевой своры. Оставшись без родных фьордов и заливов, собрав благодаря только имени прославленного отца при себе немногочисленных мореходов, он направил корабли погибающего племени к водам братского Дома Негаснущих Звезд. Здесь, в Искорке, он искал способа возвыситься, но кровь в нем была жидка, а характер мягок, и среди знати он не приобрел должного уважения. Натан был молод, безус, русоволос, доверчив и непомерно наивен.

— Может, на них упал звездный камень с неба? — подал голос Харси.

Старкальд покачал головой.

— Большинство тоннелей оказались коротки и никуда не вели — тварь взрывала грунт и возвращалась на поверхность. Ямы эти были так отвесны, что походили на колодцы, и спуститься туда не вышло — землю будто прошивало огромным копьем. Мы облазили всю деревню и отыскали один отлогий проход. Туда и вели следы Красного Барта. Сапожищи у него огромные, ни с чем не спутаешь.

— И Барт сам ушел туда? Быть того не может. Если все так перепугались и сорвались в бегство, на кой-хрен ему переться в тоннель? — засомневался Данни.

— Следы не обманешь, — пожал плечами Старкальд.

— Вы не пошли за ним? — спросил Астли.

— Сначала мы кричали его, потом немного продвинулись вглубь. Уклон там не такой уж крутой — идти можно. Это было похоже на пещерный лаз с оплавленными стенами. Ширина — две косых сажени, идти могло сразу четверо в ряд. Существо, что устроило его, было здоровенным и очень горячим. Обожженная земля там ссохлась и превратилась в камень, так что своды тоннеля не обрушивались. Мы шли и шли, но тоннель уходил все дальше и дальше, без конца. После сотни шагов я приказал поворачивать. Кто знает, что там. У меня не так много людей. Ну и… целая неделя минула.

— Ты все правильно сделал, — оборвал его оправдания Харси.

Старкальд с благодарностью поклонился, потом продолжил медленно, подбирая слова.

— Я не рассказал еще об одном. Из глубин в том месте раздавался странный гул, который то усиливался, то затихал. Чем дальше мы забирались, тем громче он становился. В конце концов, мы перестали слышать самих себя. У одного из моих людей из ушей потекла кровь. Тогда я всех вернул.

— Манда солнцедевы! Не хватало нам только этой заботы! — воскликнул Кайни, всплеснув руками.

Служитель Умирающего Творца нахмурился, покачал головой, но не произнес ни слова. Кайни совершенно не смущался разбрасываться богохульствами в его присутствии, а остальные к сумасбродным манерам купца давно привыкли.

— Гул как при Великаньем Зове? — спросил кто-то.

— Нет, совсем другой. Словно что-то таится в этом проходе и вот-вот выскочит из тьмы.

— Вы же понимаете, что будет, когда новость пойдет по народу?! — постучал по карте пальцем Ганс, советник регента по делам серебра и монеты, который тайком через подставных лиц занимался ростовщичеством. — Сначала лихо на Хаонитовых могилах, теперь это! У Шелковицы проходит торговый путь в Сорн и дальше. С нами перестанут вести дела, если узнают, что теперь маршрут опасен. Кому хочется, чтобы чудище разграбило их караван? Разве мы можем дать какие-то гарантии безопасности? Целая дюжина обученных свартов гибнет, не успев и пикнуть.

— Только одиннадцать, — произнес Старкальд так тихо, что почти никто не заметил.

Харси тяжело вздохнул.

— Скрыть это все равно не удастся, — подвел он итог, — деревню назад не вернешь. Вероятно, теперь торговые караваны будут ходить только с нашей стороны.

— Цены! Их придется поднять! На некоторые товары — в несколько раз!

— Кому-то нужно поумерить аппетиты, — жестко и с намеком отозвался регент.

— Подумайте о людях, а не о собственных кошелях, — неожиданно подала голос Аммия, и взоры повернулись к ней. Все смелее она вступала в обсуждение и все чаще ее слова выходили вполне уместны.

— За тот же барыш люди откажутся идти. Риск стоит серебра. И моя воля тут не причем, — процедил богатей Крассур, владелец личной дружины из трех десятков мечей, которых он отряжал для охраны и сопровождения грузов.

— Я давно говорю, надо прокопать новое русло для Студеной у Пасек. Будет тогда прямой и быстрый путь в Сорн! — стукнул по столу Натан.

— Делайте что хотите, а цены поднимутся сами собой, — не обращаясь ни к кому конкретно, в потолок пробурчал Ганс, — в убыток торговать никто не станет.

— Это тема другого совета! — отрезал князь-регент и добавил более мягко: — Ганс, посчитай, насколько вырастут цены, если караваны будут ходить только с нашей стороны. Зайдешь ко мне завтра с утра.

Ганс нехотя кивнул. На его бледном, покрытом угрями лице отражалось слабо скрываемое раздражение. Купцы скорее отрежут собственные языки, чем утратят хоть малую долю дохода.

— Рассказывай дальше, — нетерпеливо потребовал Астли, который не выносил этих склок из-за серебра, — что говорят в соседних дворах? Вы обошли их? Поискали беглецов из Шелковицы?

Старкальд кивнул.

— Мы объехали всё с западной стороны речки Легкой, но шелковских не нашли. Соседние дворы очень напуганы, некоторые уже сорвались с мест и с семьями и скотиной ушли. Все равно куда, лишь бы подальше от этой проклятой ямы и гула, что от нее исходит.

— Его слышно и снаружи?

— Да.

Сразу несколько человек выругались.

— Местность от Вечнодуя почти до середины Южной четверти уже обезлюдела. Оставшиеся судачат, что никому больше не нужны, будто князь бросил их, и Дом не желает защищать южную четверть, — вновь взял слово Старкальд.

На какое-то время воцарилась тишина. Феор уловил, как сузились глаза Харси. Подобные слухи задевали его за живое.

— Что за брехня?! — зло выпалил он.

— Я только повторяю их речи. Они давно не видели никого из княжеского дома — только редкие разъезды и сборщиков податей. Быть может, если чета Эффорд почтит их своим визитом, хотя бы кратким, это остановит бегство и панику.

— А ты горазд давать советы князьям! — хмыкнул Харси и повернулся к Феору — тот едва заметно кивнул.

Несмотря на дерзость, идея здравая, тем более что взоры правителей в последние годы действительно редко обращались к южным рубежам. Снег еще не выпал, дороги не размыты. Появление самого регента со свитой вселило бы в людей уверенность. А уж Аммия визжала бы от восторга. Она и теперь оживилась и затаила дыхание.

— Ты прав, сварт, — согласился было регент, но тут опять выступило вперед его упрямство: — Мы обговорим такую поездку весной.

Несколько человек в зале закатили глаза, презрительно выпустили носом воздух или покачали головой. Харси не заметил этого или сделал вид. Авторитет его неумолимо падал. Еще месяц-другой, и регента начнут открыто поносить. Раньше Феор пытался вставлять слово и переубеждать Харси, но скоро понял, что тем самым только укрепляет его в своем решении. В который раз первый советник пришел к мысли, что ему пора на покой. Он очень устал.

Старкальд опустился на лавку. После недолгой паузы привстал Кайни, раскрасневшийся, будто рак.

— Ну и что станем делать?! — рявкнул он таким тоном, будто совет собрался только ради улаживания его личных проблем.

— Неплохо бы выслать глашатаев, успокоить людей. Нельзя допустить массового бегства. И лучше бы еще разок прошерстить деревни, может, кто живой из Шелковицы все-таки найдется, — подал мысль Феор. В дела ратные он лез редко, обычно ограничиваясь в советах тем, как избежать недовольства среди низовцев.

— Астли, — передал слово Харси.

— Три-четыре разъезда вокруг ближних сел. К воронке пока не соваться. Один Скиталец знает, что за чудовище вылезло из нее.

— А как же Красный Барт? Может быть, он еще жив! — горячо выпалил Данни, тоже поднимаясь с места. — Это мой воин, моя дюжина полегла там. Князь-регент, прошу…

— У меня сперва спроси, — отрезал Астли, сверкнув глазами. — Людей и так мало, а ты решил в героя поиграть? Если следов обратно Старкальд не видел, то Барт мертв. Неделя прошла. Целая неделя!

Данни сглотнул и уселся на лавку. Перечить прямому командиру, когда тот в таком настроении, да еще и при регенте — не самая лучшая идея.

— Тоннель может тянуться на десятки верст, — покачал головой Старкальд.

Харси потер лоб и громко втянул ноздрями воздух. Нелегкая на этот раз ему выпала задача.

— Зайдем, когда утихнет гул, — произнес он. — Нужно найти останки. Пойдут осторожно и не все сразу, а чуть что — назад.

Таким ответом Астли не удовольствовался, но вида не подал. Лишь одна вещь в этом мире могла его испугать — страх неизвестного.

Старкальд удалился, Ганс и Кайни тоже ушли после того, как договорились с Крассуром о предоставлении дополнительной охраны для своих караванов. Остальные еще долго обсуждали детали предстоящей разведки, отмечая на покрытой лаком большой карте Нидьёра маршруты и места постоя направляемых разъездов. Здесь регент во всем полагался на Астли, лишь изредка внося коррективы в его планы, опиравшиеся на огромный опыт и недюжинный пытливый ум.

Он не хуже местных знал все дороги и звериные тропы от подножий Плетеных гор на востоке до вод Хрустального озера и скрытых в извечном тумане Исчезающих Земель на западе, от Сорна на юге — и до бескрайних ледяных пустошей и Дальнего севера. В ту сторону изредка отправляются смельчаки в поисках новых охотничьих угодий, плодородных земель или спокойствия — люди ищут места, куда еще не дотянулась поганая длань Скитальца и захваченных его волей безумных детищ.

Вытянувшись на цыпочках из-за широких спин с неподдельным интересом выглядывала Аммия, следя за резными фигурками воинов, снующих туда-сюда по просторам северных земель на карте, все гуще покрытой большими и малыми черными кругами, будто сыпью.

Подобные гиблые вести приходили нередко. То тут, то там дворы подвергались нападениям, а покинутые и разграбленные деревни отмечались угольным пятном. Год от года черного на карте становилось все больше, сквернецы прижимали северян к укрепленным городам, ширились области, в которых никто давно не бывал. Там, на усеянных обломками костей пустошах, поселилось невиданное лихо, наглое, могучее и смертельно опасное.

Как помочь людям, если каленое железо бессильно против столь грозных существ? Сплоченные дюжины храбрецов и герои-одиночки, осмелившиеся дать им бой, гибнут каждый месяц. Если так пойдет и дальше, то скоро среди низовцев не станет веры в княжескую защиту, а Дом превратится в мелкие островки относительного спокойствия посреди кипящего хаоса тьмы — не будет хода ни на речку, ни в поле, ни в лес.

Северянам еще везло, что до них не добралось пожравшее все южные королевства, будто ржавчина — мокрое железо, Белое Поветрие — особая неизлечимая хворь, от которой человек терял разум, переставал узнавать близких и медленно превращался в зверя, а потом и в чудовище — Порченого. Говорят, поветрие родилось на звезде, которая так далеко, что ее не найдешь на небосводе даже в ясную погоду, а принес его сам Скиталец. Правда это или нет? Кто знает. Известно одно: тех, кого отмечала печать этого непостижимого существа, ждал скорбный и мучительный конец.

Должно быть, суровый морозный климат как-то сдерживал распространение болезни, а прославленная стойкость северян не позволяла злополучной заразе овладеть их плотью, и поветрия, как массового явления, в Негаснущих Звездах и Ледяных Тучах не знали.

Феору доводилось бывать в чумных городах Теима и Ховеншора, превратившихся за годы гибельного мора в зловонные склепы из камня и кирпича. Шпили их высоких башен еще выстреливают в облака, огромные запустелые дворцы и цитадели гордо возвышаются над прочными крепостными стенами, построенными на века, но внутри давно бродит вольный ветер и гуляет ненасытная старуха смерть. Короли и принцы, рыцари и монахи — все сгинули вместе с собственным народом. Не осталось ни памяти, ни преданий. Север наводнили толпы беженцев, но скудная промерзшая земля едва могла прокормить даже местных. В первые годы разразился голод, и лишь у немногих достало сил, чтобы выжить в этом кошмаре.

Мир сияющих королевств, мир грез и грандиозных свершений прошлого медленно погибал, будто вросший в скалу тысячелетний великан Хавьон из сказок, что рассказывали детям беззубые старики. Умирал и сам творец, пронзив собственное тело небесной иглой и иссякая лучистым светом, жертвуя собой ради людей. Теперь на его омертвелых глазах Нидьёру приходил конец, пугающий своей неотвратимостью.

После совета Феору вновь не удалось подгадать момент, чтобы поговорить с Харси наедине, и серьезный разговор пришлось отложить. В который уже раз.

Зато у ворот он догнал Крассура, с ним тоже было о чем потолковать. Предводитель наемников обернулся вместе со свитой приказчиков, облеплявших его, словно слепни, надменно смерил первого советника взглядом.

— Феор? Чего тебе? Хочешь успеть мед отправить по старым ценам?

Первый советник не обратил внимания на издевательскую остроту.

— Оставь шутки. Твоих молодцев видели на берегах Атхума и Кабаньева Двора. Промышляли грабежом с кораблей, насильничали.

— Это каких молодцев? Кто ж их признал за моих? — показательно удивился Крассур.

— Ульсура Красного, его ни с кем не спутаешь. Он твой человек.

— Ульсур не в дружине, я за него не ручаюсь.

Феор не отступал.

— Знаю я, что он работал по твоему заказу еще месяц назад.

— И что с того?

— Едва выполнив заказ, принялся разбойничать. Потом снова придет к тебе, а ты, стало быть, примешь?

— Полно тебе. Лихих людей я не беру, А за теми, кто славится недобрым, у меня хорошо смотрят, — не моргнув глазом, ответил Крассур. В голосе его, меж тем, проступила сталь. Он не терпел вмешательств в свои темные делишки.

— Знай же, против ватаги Ульсура затевается тяжба, он будет объявлен вне закона. Это уже третий раз происходит с теми, кто от тебя серебро берет. Слухи ходят, что водишься ты с одними только бандитами да убивцами, а иные никто к тебе не идут. Погрози-ка своим ратникам как следует да остереги их набеги учинять. По-хорошему.

— Конечно, конечно, Феор. Так и поступлю, — для вида закивал Крассур, отворачиваясь к своим, а те напоследок одарили первого советника мрачными взглядами.

Не любил он этого хитрого дельца и не собирался мириться с бесчинством, что творили его наемники. В последние годы налеты на прибрежные деревеньки и дворы участились, страдала и Восточная и Северная четверти, наместники гневались, но защитить своих селян не могли. Крассура не удавалось уличить в причастности к этому произволу, но Феор подозревал, что тот берет долю награбленного.

На вечер были назначены требы — многолюдный прием, где взрослый муж, сумевший набрать хотя бы трех сторонников, мог изложить правителю свою просьбу или указать на несправедливость, которую нельзя решить тяжбой.

Требы приходились на каждый третий день недели. Харси их не выносил из-за рождающейся часто еще до обеда мигрени, но терпел — понимал, что это необходимо, дабы закреплять свою власть и не дать большого размаха проявившемуся недовольству. Люди должны быть услышаны, даже если данные обещания изначально невыполнимы. Иной раз казалось, что помочь им затруднился бы и сам благословенный Шульд.

Один жаловался на высокие подати, другой просил разрешить ходить на охоту к дальним угодьям на рубеже с Западной четвертью, третий советовал немедленно заключить оборонительный союз с Сорном, дабы умножить силы войска. Находились и те, кто призывал установить строгий порядок в смене земли для выпаса, ибо скот легко за один сезон уничтожал плодородный слой почвы на целом лугу, тот мгновенно лысел, как череп, и нескоро мог дать животине пропитание.

Кто-то потерял крышу над головой и просил помочь хоть чем-нибудь или взять в работники. И если мелкие просьбы низовцев выполнить было несложно, то купцы, ростовщики, представители гильдий и полубандитских шаек, что зачастую являлись одними и теми же людьми, требовали вещей взаимоисключающих или вовсе невозможных. Оставь их на месяц, и они перегрызутся, как собаки.

В Зале Приемов стоял нестройный гул, народу набилось как сельди в бочку. Это был просторный сруб невдалеке от княжьего терема с четырьмя маленькими застекленными окошками ближе к потолку. В вечерний час он освещался масляными лампами да чадящими факелами, что отбрасывали дрожащий свет на стены, увешанные медвежьими и оленьими шкурами и яркими гобеленами на сюжеты далекой древности: о прибытии в Нидьёр перволюдей вместе с Сыном Пламени, основании Дома Негаснущих Звезд, безумном побеге Хатран к заснеженным пустыням и великих победах над ордами свирепых чудовищ, коим несть числа.Искусство ткачества очень ценится на севере и по-прежнему передается от матери к дочери из поколение в поколение.

Кресла для княжеской четы были устроены на возвышении рядом друг с другом, что подчеркивало равнозначный правящий статус Харси и Аммии. По обеим сторонам от них, кроме Феора, расположилась целая свора советников, помощников, управляющих и писцов — всем, за исключением последних, приходилось стоять, как и горожанам, толкущимся в задней части зала.

Прошений в этот день было как никогда много. То и дело кто-то входил и выходил, впуская внутрь морозный предзимний воздух. Даже у привычного к долгим собраниям Феора колени трещали и молили о милосердии. Из бесконечного множества жалоб и донесений по-настоящему важных и требующих немедленных мер нашлось всего пару.

Охотники бранились, что кто-то скупил выводок почти всех собак в городе и теперь цены на оставшихся поднялись втрое. В зимнюю пору псы служат тягловой силой для саней и помогают загонять дичь, а без мяса и подвозов съестного из Сорна и Башен похлебка гуще не станет, поэтому Гансу и Феору отдали поручение отыскать истинного владельца собак и заставить его распрощаться с новоприобретенным имуществом, сулившим немалый барыш. Глянув на торгового советника, Феор пришел к мысли, что тот, если и не принимал участия в этом сговоре, то, по крайней мере, прекрасно знает имя предприимчивого дельца.

Внимания стоила и упомянутая Вольными кланами южан проблема ученичества важнейшим ремеслам. Искусники не хотели брать в подмастерья никого, кроме собственных детей, потому как, чем меньше конкуренция, тем большую выгоду получала семья, а мастер мог заломить за произведенный товар любую, даже запредельно высокую цену.

Задачка вышла не из легких. Действительно, потакать непомерным аппетитам умельцев не следовало, но и так запросто навязать им учеников нельзя — большинство может собрать скарб и уехать еще до рассвета, ведь хорошему работнику везде найдется место. Человек в этом погибающем мире до последнего вздоха заботился только о собственном кармане.

Вслух Харси обещал южанам подумать над разрешением вопроса. Это означало, что ломать голову придется Феору.

Дело последнего просителя оказалось самым горьким и непростым. Пожилая женщина, заплаканная и растрепанная, в оборванных одеждах, всхлипывая и утирая слезы, явилась в Зал Приемов, когда первый советник уже намеревался объявить окончание треб.

Подручный Харси протиснулся через толпу и шепнул им на ухо, что старуха эта родом из деревни близ Шелковицы. Регент мрачно переглянулся с Феором и приготовился выслушать очередное горестное излияние.

Она вышла к Харси и княжне без поклона, назвалась Ульмой и поведала историю о том, как в прошлом году потеряла из-за стычки с порчеными отца и мужа, а на днях схоронила двух сыновей в Шелковице. Люди позади Ульмы вздыхали и качали головами, сочувствуя ее безутешному горю — многим из них довелось пережить подобное.

Женщина была на грани — она не говорила, а метала слова в Харси с отчаянием и ожесточением, почти злобой в голосе. Под шквалом обвинений регент опустил глаза, нахмурился, вцепившись в подлокотник кресла. За четверть часа он будто постарел лет на десять. Стали отчетливее видны сети глубоких морщин, еще ниже опустились уголки губ. Аммия тоже не смогла сдержать эмоций и тихонько хныкала, утирала слезы алым платком.

— Что же ты, регент, безвылазно сидишь тут, когда люди твои каждодневно льют кровь?! — дерзко упрекала Ульма, вперившись в Харси горящим взором, — Доколе сам будешь прятаться за каменной стеной, отправляя наших сыновей на смерть?! Боишься, что порченый тебя в нору утащит?!

Речи женщины были полны грубости и откровенных насмешек. Неудивительно — с уст человека, лишенного надежды, могли сорваться и не такие вольности. Когда Ульма умолкла, и в зале стало слышно только шипение факелов и завывание ветра снаружи, Харси набрал в грудь воздух и поднял на нее глаза.

Неподдельная печаль на лице его выдавала чувства без слов — вести об утратах он всегда переносил тяжело, особенно после трагической гибели жены и единственного сына шесть лет назад во время ледохода. Тогда что-то в нем оборвалось, будто лопнула одна из струн, связывающих дух его с этим миром. Нет сомнений, что и сейчас он вспоминал о них.

И именно в такие редкие моменты Феор чувствовал, что Харси мог бы стать достойным князем, если развить и вывести на первый план в нем эту часть характера — показать мужа заботливого, решительного, честного и справедливого.

— Скорблю вместе с тобой, Ульма. Твои защитники — настоящие герои, что достойно послужили Дому, и подвиги их не забудут в веках. Назови же их имена, дабы мы восславили доблесть сынов твоих, мужа и отца. Знай, что не держу я зла на тебя за обидные слова, — сказал регент, постаравшись придать голосу мягкость.

Женщина горделиво задрала нос, но не ответила, и он продолжил:

— Помню, как в двенадцать лет я пошел с дядей на соседний двор, ибо там зажгли сигнальный костер. Отца к тому времени уже схоронили, так что смерть я познал рано. Мы шли в первых рядах, не прячась за спинами и не тушуясь. Там, в тумане, я впервые встретил ее лицом к лицу так близко, как никогда раньше. Нельзя забыть эти горящие ледяные глаза, — Харси невесело хмыкнул, вновь вернувшись мыслями в детство. — Тогда я выжил чудом, меня оттащил в сторону какой-то пастух. А вот дядю не уберегли, и с тех пор почти тридцать лет на поясе моем ножны. Едва ли не каждую неделю кто-то погибал, а место его занимал другой. Поверь, я понимаю тебя, ведь я тоже потерял почти всю семью. И не по своей воле, но по воле брата я стал князем-регентом. Бремя это не позволяет мне биться в строю, как раньше.

Харси сделал небольшую паузу, обвел взглядом присутствующих. Люди молчали.

— Но ты права, недостойно князя сидеть взаперти, пока другие держат щиты. Обещаю, что не позволю скитальцевой своре свободно разгуливать по нашим землям. Я сам отправлюсь в Южную четверть и оттесню врага до самых границ, а что касается змея — того чудовища, погубившего Шелковицу — мы выследим и прорубим чешую его, какой бы крепкой она не оказалась.

Регент поднял руку открытой ладонью над плечом, закрепляя слово клятвой.

— Чего стоит твоя скорбь? Разве она вернет их? — с отчаянием воскликнула Ульма. Глаза ее покраснели от бессонницы и неутешных слез. Она не слышала речей его, ибо слух притупило беспросветное горе.

Люди в толпе в смущении переглядывались, тихонько шептались, опускали головы.

Харси терпеливо отвечал:

— Не вернет. Ни я, ни Хатран, ни сам Умирающий Творец не оживит их, но память о них будет жить в наших сердцах, ибо теперь они несут корабль Маны по просторам небесных высей. И я знаю, что нет в мире слов, способных утешить тебя. Поэтому все, что я могу — это разделить твою тяжкую долю на всех нас.

Он встал с кресла, подошел к Ульме и крепко обнял ее. Женщина оцепенела от неожиданности и лишь спустя несколько мгновений в зале послышался ее горький плач — она приняла объятья и позволила слезам смыть упреки и оскорбления, слетевшие с языка.

Окружающие тоже невольно прониклись и стали утирать щеки. Не отнимала рук от платка и Аммия, что последовала примеру Харси, тоже подошла к бедной старухе и обняла ее сердечно, будто родную мать.

На том требы кончились. Зал скоро опустел. В кое-то веке Харси изменил своему упрямству и сделал правильный выбор.

В предвечерние часы, когда солнце теряло силу и клонилось к закату — навстречу окутанным призрачной дымкой горам, первый советник любил с флягой медолюта приходить к могиле безымянного рыцаря в старгороде.

Когда-то население Искорки было так велико, что домики лепились друг к другу густо-густо, и едва выйдя за собственный порог, ты оказывался у соседского частокола. Но напасти плодились, как грибы после дождя, и с годами людей становилось все меньше. В обжитых районах образовались пустыри, и даже регулярно прибывающие целыми толпами беженцы с южных земель не могли объять наскоро поставленными хибарами все свободное пространство.

После большого пожара двадцатилетней давности люди переселились на новое место, и едва ли не половина старгорода оказалась заброшена, осталась лишь тропинка к могиле.

Фегорм, последний из перволюдей, слуга самого Гюнира, покоился, конечно, не здесь, но именно этот холм избрал народ для отправления молитв и воззваний к божественной справедливости. Люди шли сюда, несмотря на то, что в преданиях фигура эта была весьма противоречива: Фегорма проклинали за то, что он бросил повелителя и не пошел за ним к Пепельной Завесе, где Гюнир навсегда затерялся. Он же, единственный оставшийся в живых рыцарь из его свиты, — нарушил клятву оберегать господина, сбежал и испустил дух где-то в одиночестве.

Над могилой возвышался огромный, иссеченный ветрами и покрытый бурым мхом камень, будто палец указывающий на звезды. Отсюда открывался отличный вид на долину внизу.

Сидя на траве у обрыва Феор часто задавался вопросом, зачем он живет. Какой мир он готовит детям и внукам? Есть ли еще надежда, что Дом простоит век-другой? Подобные безрадостные думы пугали и расстраивали его. И всякий раз он успокаивался, прислушиваясь к Песни Хатран. Прилетая с ветрами из заокраинных земель, полная силы и кристальной чистоты, она дарила его сердцу умиротворение. Не стоит отчаиваться и проклинать судьбу, как тысячи других, ушедших в горы или подавшихся в Культ Сияющего Скитальца.

Государствам севера еще достает сил, чтобы противостоять опускающемуся на Нидьёр кошмару, но люди погрязли в междоусобицах, они разобщены и рассеяны. Объединить их сможет великий лидер, каким был, пожалуй, лишь сам Первосвет Гюнир, наследник Творца. Вот только где сыскать такого правителя?

Феор повздыхал, допил остатки медолюта собственной варки и устало поплелся домой. Больные колени все реже давали ему возможность бывать здесь, вдали от суетного города.