Да родится искра

Глава 21 - Великая ночь

И вновь скакуны их стремглав мчались наперегонки с настигающей смертью, но на этот раз рок был незрим и неумолим. От такого врага нельзя отбиться — только оставить далеко позади. Мороз крепчал и жег ноздри, дыхание коней вырывалось облачками пара. Дорога впереди была дальняя, потому загонять их не решились. Сердце Старкальда больно щемило, ибо в лекарском искусстве ничего не смыслил, и помочь ни тому, ни другому не мог.

Рана Евора оказалась тяжелой. Болт, пущенный из самострела с близкого расстояния, прошиб плотное плетение кольчуги, легко пропорол поддоспешник и засел чуть пониже плеча. Вытащить его на месте было нельзя — открылось бы сильное кровотечение. Древко обломали и оставили так, лишь щедро плеснули внутрь раны едкой настойки, которая нашлась у Тарма. Утешало одно — кровь текла, а не выходила толчками. Сам Евор был в сознании, хоть и кривился от боли. Лицо его побледнело, он сопел, стискивал зубы и бранился себе под нос. Тарм стал понемногу давать ему медовухи. Они со Старкальдом то и дело поглядывали на Евора, занимали того разговором, не позволяя впасть в забытье.

Рчару тоже пришлось несладко. Даже спустя несколько часов он не пришел в себя, лишь иногда стонал, кашлял и отхаркивал смесь крови и желчи. Для него соорудили подобие носилок и скрепили их меж двух седел.

Вокруг широко расстилались скованные снежным мороком поля, по которым вилась колея тракта.

— До города не меньше трех дней, — молвил Тарм. — На солеварнях и в селах толковых резальников не найдем.

— Может, по дороге на кого наткнемся, — отозвался Старкальд. — Оба они сильные, справятся. Евор здоровяк, что ему какая-то царапина! А мой так вовсе колдун!

Он нарочно говорил громко дабы Евор хорошо слышал. Надеялся, что подобные слова придадут угрюмому сварту уверенности в том, что рана его и впрямь пустяковая.

Позже Старкальд отъехал от Евора и шепнул Тарму:

— Три дня — слишком долго. От тряски наконечник будет ходить по ране, кровь пойдет снова.

Тарм колко глянул на сорнца.

— Сами мы вернее убьем его.

— Если станет хуже, придется все сделать самим.

Тарм глубоко втянул в себя воздух.

— Только если станет хуже. А что южанин?

— Скоро очнется, я знаю.

Старкальд рассчитывал на колдовскую природу Рчара, полагая, что таинственный Айям поможет своему истовому приспешнику, как уже не раз помогал. Помнил он и о том, как быстро к Рчару вернулось здоровье после жестокого избиения от того же Кирлана.

Чувство вины не покидало Старкальда. Опять из-за него страдали другие. Рчар наверняка оправится, а вот Евор был на грани. Даже если они в срок доберутся до Искры, тот мог не пережить причиняющих великую боль стараний лекаря. Да и позже рана может загноиться и почернеть, а это станет неизбежным предвестником скорой кончины.

Лежа там, в сторожке, Старкальд уже поверил было, что погони нет и все худое осталось в прошлом. Судьба однако раз за разом прогоняла его блаженные мысли, а всех, кто стремился ему помочь, затягивала в бездонный водоворот, из которого нельзя выбраться. Лишь его одного это злобное чудовище отчего-то щадило и берегло.

К вечеру Евору стало хуже. Он все чаще клонил голову к лошадиной гриве, но крепился и привала не просил. Рчар поутих. Старкальд часто подъезжал к нему поправить накинутый сверху теплый плащ, потрогать лоб или влить пару капель воды в пересохшие, потрескавшиеся губы.

Тракт был пуст, словно вымер.

— Куда все подевались? — раздраженно восклицал Старкальд, вглядываясь в снежную даль. — С Погибели два дня прошло. Если и были порченые, то уже обратно запрятались по норам. Разъезд-то должен был попасться! Для чего их могли отозвать, Тарм?

Молодой сварт и сам не знал.

— В городе случилось что-то. Крассур дурень, но просто так глаза свои на дорогах терять бы не стал. Хотя, может, наши решили его поприжать, потому и не видно никого.

— Его так не любят? — удивился сорнец.

— Не любят. Многие вирой за домстолль не удовольствовались, кое-кто и вовсе не стал брать.

— У меня другая мысль. Торгаш тот и наврать мог. Не понравились мне глаза его. Вдруг они от поветрия заперлись и всех за стенами собрали? В Сорне так делали, когда беда приходила.

Первые следы они приметили еще ночью, благо луна светила ярко, и все было видно как днем. Сначала близ дороги проросла одна цепочка следов, потом к ней примкнула другая и третья. Их, без сомнений, оставили люди, вот только сапог на них не было, а каждый второй отпечаток оказывался пятерней — они бежали на четвереньках.

Утром добрались до заброшенного двора, где и решили ненадолго остановиться, дать отдых лошадям и еще раз осмотреть раны. Здесь следов было великое множество. Порченые не поверили отсутствию людей и выломали двери на хитрых противовесах, какие обычно ставили живущие в глуши низовцы, дабы неразумная тварь не могла забраться в дом. Внутри все было перевернуто вверх дном, и еще стоял их гнилостный дух.

Только Евор ступил на порог темной отсыревшей хибары, как стал заваливаться набок и лишился чувств. Тарм придержал его и опустил на холодный грязный пол. Старкальд перевернул сварта на грудь, задрал рубаху.

— Ты чуешь? Запах?

Тарм скривился.

— Чую.

— Края раны почернели.

Старкальд надавил, и вместе с кровью потек густой гной.

— Дальше не поедем, — сказал он. — Сделаем тут. Нужен огонь, мед и какая-нибудь прочная нить или… лук. Есть запасная тетива?

— Есть.

— Неси!

Тарм отцепил от пояса фляжку и выбежал из дома.

Сорнец судорожно выдохнул. Руки его тряслись. Лауред когда-то давно учил его премудростям об устроении человеческого тела: расположении органов, артерий и вен, о том, как и где накладывать крепы, чтобы замедлить кровь. Да и в дружине Старкальд повидал немало ран, но все это были раны от когтей и зубов. Он не представлял, как правильно, с наименьшим вредом, вытащить арбалетный болт, и понимал, что скорее всего не справится, что ему не достанет опыта и знаний, но не мог просто наблюдать за тем, как раненый угасает. Он должен был попытаться.

Евора он перетащил ближе к порогу, куда доставал сероватый безжизненный свет. Руку его сорнец крепко примкнул к телу и поверху повязал ремнем, чтобы, очнувшись от дикой боли, тот не дернул ею в самый решительный момент.

Тарм раздобыл в сарае сухих дров, разжег огонь в очаге, потом перенес поближе к теплу Рчара. Старкальд нагрел меда, полил на рану, обмыл им свои руки и тармов короткий нож, затем основательно его накалил.

— Ты уверен? — спросил Тарм.

— Нет, — честно ответил Старкальд и взялся за дело.

Насколько мог аккуратно дрожащими руками, которые вмиг обагрились кровью, он расширил и растянул рану.

— Держи так.

Тарм повиновался.

Болт засел глубоко, на полтора пальца, и как только Старкальд попытался его легонько потянуть, Евор захрипел и двинул рукой. Тарм смирил его и сунул в зубы ремень.

— Держись, брат!

— Вон, я вижу, — указал Старкальд на лапки наконечника, которые то показывались, когда он промывал их водой, то вновь скрывались за толщей крови и гноя.

Сорнец опустил в рану тетиву и попробовал подцепить лапки, но ничего не вышло. Тогда он снова накалил лезвие и сделал новый надрез, чтобы раздвинуть края раны.

«Слишком широко. Так нельзя. Он истечет кровью» — летели одна за одной его черные мысли.

Кровь и впрямь пошла сильно. Тарм рвал запасную свою рубаху и прикладывал по краям раны, но спустя мгновение она вновь заливала всю спину.

Старкальд утер лоб, на котором выступили от усердия капельки пота, опять взял тетиву. Пальцы не слушались, глаза видели плохо, но он вдруг почувствовал, как по нутру его растекается приятный жар, от которого пробегавшая по всему телу дрожь унимается.

— Ну, давай! Давай! — приговаривал он, цепляя сначала один язычок, затем второй. — Ну, еще один! Вышло! Теперь тащим! Ты за обломок, я за тетиву! Несильно!

Евор глухо зарычал, зашипел слюной, заизвивался под ними, свободная рука его ударила по полу.

— Давай!

Тетива натянулась. Болт пошел. Вместе с ним снова хлынула кровь.

Евор издал отчаянный сдавленный крик, жилы его на шее вздулись, лицо сделалось красным.

И вдруг, освободившись, наконечник вышел целиком и оказался в руках Старкальда. Он тут же откинул его в сторону, вылил в углубление остатки меда и принялся прижигать края раны лезвием, ибо зашить такую дыру было нельзя. Плоть шипела и исходила дымом.

— Все! Все кончилось, теперь просто терпи!

Тарм плотно прижал плечо тряпками и удерживал, покуда Евор не потерял сознание.

***

— Ну, как он? — шепотом спросил Старкальд.

— Дышит, кровь еще пробивается, но меньше, — так же тихо ответил Тарм.

Они боялись разбудить Евора. Ехать сейчас было нельзя, дорогой бы вновь открылась едва успокоенная рана. Коней они загнали в единственный оставшийся целым сарай. Решили ночевать здесь.

Старкальд оглядывал и ощупывал Рчара, пытаясь и его привести в чувства, но южанин оставался недвижим. Грудь его вздымалась и опадала ровно, лоб был горяч.

«Где же твой Айям? Где звезды?» — ворчал про себя сорнец, который уже начал переживать за собрата.

— Почти двое суток прошло уже. Давно бы пора ему глаза открыть, — шепотом молвил Тарм, привалившийся к дверному косяку подле Евора.

— Откроет еще.

Сорнец отказывался поверить, что его, невозмутимого колдуна, который ухитрялся улизнуть от любой неприятности, мог по нескольку дней не спать, не страдал от голода, холода и жажды, способен был надолго свалить какой-нибудь недуг. Казалось, Рчар защищен от всех болезней и решительно ничто не может причинить ему вред.

— Старкальд, — робко позвал Тарм, — что это было?

— О чем ты?

Тарм какое-то время испытующе глядел на него, как бы сомневаясь, потом махнул рукой:

— Забудь, мне показалось.

Они заперли двери и улеглись спать, но перед тем как завернуться в плащ Старкальд спросил еще:

— Так что ты видел?

— Свет какой-то. Лицо твое все им лучилось.

Сорнец кивнул на рыжеватое пламя в очаге.

— Нет, то был другой свет. Ты сам будто изнутри светился.

— Выдумаешь тоже.

Ночью кони заволновались. Старкальд и Тарм, что не стали скидывать с себя кольчуг, вышли их проведать и увидали несколько темных силуэтов, взбирающихся по снежному склону. Заметив их, твари зашипели и неохотно уползли под густую тень сосен. С того часа сорнец, как не ворочался, заснуть не смог. Он вновь вышел, вдохнул морозный воздух и вгляделся в выцветшую синеватую даль.

Скрипнула дверь, показалась фигура Тарма.

— Езжай с Рчаром. Евору нужно полежать, чтоб рана стянулась. Хотя бы дня три-четыре.

Старкальд и сам это знал.

— Не могу же я вас так бросить. Вон эти выродки гуляют вольно, как по рынку.

— Ты сделал что мог, спас его. Но собрат твой ждать не может. Внутри у него кровь идет, нужен лекарь. Доедь до солеварен, пусть сюда сани пришлют. Еда у нас есть, проживем.

Не хотелось Старкальду теперь оставлять их одних, но он понимал, что Тарм прав. От волков и скитальцевой мелкотни Тарм отобьется и сам, а против большой своры им не выстоять и двоим.

***

Резким, горьковатым запахом потянуло издалека, еще до того, как с пригорка Старкальд разглядел Варни, разросшийся до деревушки закопченный двор, что некогда поставили у соляного источника и обнесли крепким частоколом. Охраняла его целая дюжина кайневых свартов, которые тут же помогали по хозяйству, и за то получали отдельно. Работы на зиму не прекращались, хоть в стужу на выпаривание драгоценной соли дров уходило куда больше.

Бревна у домиков все почернели, крыши были облеплены грязным снегом. Из самой варницы валил густой пар, что смешивался с морозным воздухом и тотчас пропадал, и тяжелый черный дым от печи, которую топили круглый год.

Двое мальчишек в замызганных кафтанах по очереди таскали от проруби воду в покрывшихся ледяной коркой ведрах. Завидев конного и еще двойку идущих седло к седлу лошадей, они напугались и отскочили в сторону с натоптанной тропки.

Сорнец кивнул им и спросил, давно ли ушли последние сани в Искру.

— Три дня как. Вечером еще пойдут, — звонким голоском отозвался один из мальчишек.

— А лекарь есть у вас?

Оба помотали головами и перевели взор на лежащего на носилках Рчара.

Из надвратной башенки Старкальду предупредительно засвистели и долго не хотели пускать, хоть он и назвал свое имя, да имена Тарма и Евора. Стража здесь служила лишь Кайни и не зналась с княжескими дружинниками. Только дюжинный Альтор, поседевший уже вояка с одним глазом, — другой у него зарос бельмом — признал его и пустил, хоть и удивился, что тот жив. Он встретил Старкальда в воротах и, подслеповато щурясь, развел руками, подтвердив, что никого разумеющих лекарское дело у них нет, а с мелкими ранами они справляются как могут сами.

— У заброшенной лачуги, что в десяти верстах, двое наших, один совсем плох. Отправьте туда сани.

Старик покачал головой.

— Я ведь тут не главный. Да и нет у нас саней других. Вон одни, — кивнул он на двойку запряженных лошадей, что ждали груза, нетерпеливо фыркая от прогорклой вони.

— У вас же тут раньше не разъехаться было.

— Так не едут, пережидают где-то. Порченых много пришло, когда скиталец опять песню свою затянул. Глянь-ка на моих.

Старкальд обернулся на двух пареньков, что выносили из сушильни пудовые мешки с солью: у одного было перемотано плечо, другой сильно прихрамывал.

— Лесоруба вовсе задрали, — вздохнул Альтор, оглаживая пальцами бороду.

— Ты пойми, племянник хозяина вашего погибает.

— Что ты говоришь? — удивился старик.

— Как есть говорю — племянник. Разве ты не знаешь Евора? Это же сын кайнева брата двоюродного, Нанти. Поговори с управителем, все равно сани ваши стоять будут, пока другие не приедут с разъездными. Тут недалеко. Доброго сварта спасете, да и Кайни в долгу не останется.

Про племянника Старкальд выдумал, но родственников, ближних и дальних, у соляного короля действительно было столько, что упомнить всех не взялся бы и первосуд Хатт, который мог по памяти вывести весь Уклад до последнего слова.

Управитель, дородный муж с вислыми щеками, сильно переполошился, едва Альтор рассказал ему. Он, как и всякий жадный до почестей и серебра льстец, не мог упустить возможность угодить хозяину, а потому сани в сопровождении нескольких свартов были тотчас посланы.

С востока шла темень. Как не торопился Старкальд довезти больного Рчара в столицу к человеку знающему, все же он решил дождаться своих. Их поместили в сторожке. Рчар не приходил в себя, но горячка его ослабла, и больше он не харкал кровью. Южанин сохранил способность глотать, и Старкальд стал кормить его бульоном с ложки. Только теперь он осознал, как привязался к этому таинственному нелепцу.

Он все пытался позвать его и голосом вырвать из пучины дурного сна, но тот лежал не шелохнувшись. Взяв бадью с теплой водой, Старкальд принялся омывать темные маслянистые волосы Рчара, что вились беспорядочными кудрями. Старкальд говорил и говорил, не обращая внимания на трескучую болтовню и смех заходивших погреться свартов, непрестанное хлопанье дверей и храп отдыхающих в дальнем углу.

Ночь снова была неспокойна. Сорнец вскочил от протяжного свиста и кинулся во двор. Завидя, что саней еще нет, он вышел на боевую галерею к свартам, держащим наготове короткие луки, и вместе с ними вгляделся в заснеженный сумрак. Там, вдали, у самой кромки леса, можно было рассмотреть мелькавшие меж деревьев фигуры зверолюдей. Льнув к темной полосе корявых осин, они пробирались к тракту. Крепко задувал ветер, откидывая капюшоны, теребя полы плащей, а сварты все смотрели молча и хмурились. Наконец один из них молвил то, что у каждого было на уме:

— Гон прошел давно. Откуда их навалило столько? Такая ватага. Куда они все сбираются?

Сорнец волновался теперь за Тарма с Евором и посланных за ними ратников. Стыдно и совестливо ему стало, что он обманул Альтора и, быть может, отправил людей его на смерть. Порченые могли застигнуть сани в глуши, и тогда пришлось бы рассчитывать только на собственные мечи.

Но едва забрезжило утро, задолго еще до того, как можно было что-то разглядеть, из-за холмов послышались тонкие мелодичные переливы. Это звенели маленькие колокольчики на санях, отпугивающие призраков и всякую нелюдь. Вскоре показались и лошади, весело мотавшие мордами от радости нового дня. Сварты издалека замахали своим.

Все обошлось благополучно. Тарм со смехом рассказал, что скитальцевы твари пару раз подбирались к ним ночью, но кидались наутек, едва завидев первые стрелы. Хоть Евору он настрого запретил подниматься, тот все же отжался на одном локте и обнял Старкальда здоровой рукой. На щеках его играл лихорадочный румянец, его знобило и трясло, но он был жив, и тяжкая рана больше не гноилась. Они с Тармом решили остаться в Варнях на неделю, пока он окончательно не оправится, а Старкальд, тепло простившись с ними и шепнув напоследок о своей хитрой придумке с дальним родичем Кайни, одолел мосток через соляной источник и повез Рчара в Искру. Он понимал, что отчаянно рискует, отправляясь в одиночку, но если и можно было помочь южанину, так только в большом городе.

Альтор снабдил их особым, точно для таких случаев, седлом с высокой спинкой, куда можно было без всяких затруднений взгромоздить хиловатого южанина, потому кони пошли по тракту скоро, хоть и недовольно всхрапывали, принюхиваясь к следам порченых.

Ожидая появления врага, Старкальд теперь озирался по всем сторонам, и плохое предчувствие одолевало его, потому как солнце уже успело догнать и обогнать его, а на пути своем он никого так и не встретил. Вскоре он стал натыкаться на обглоданные трупы лошадей, чьим хозяевам не повезло оказаться в дороге сразу после Погибели. Поднявшаяся волна нелюди накидывалась на несчастных целыми толпами и буквально разрывала на куски. Были с порчеными и вестники, оттого мертвецов-людей у дороги видал он мало. Всех кого могли они собирали под свою волю.

Старкальд надеялся поспеть в Искру к ночи и проскочить дотемна ту ватагу порченых, что стекалась к столице, будто туда ее гнала некая неведомая сила. Он чуял, что они близко, но в течение всего дня, наудачу теплого и светлого, твари не показывались. Они упрятались по лесам, пещерам и оврагам, занырнули под снежный покров, дабы переждать ненавистное им шульдово пламя, что обжигало их привыкшие к полумраку глаза.

Наконец, когда солнце уже зацепилось краем за горизонт, холмы расступились и впереди выросли посеревшие от мороза стены Искры. Поляна у южного хода вся была усеяна гниющими трупами порченых, источающих невообразимую вонь. Многие лежали вповалку, утыканные стрелам, другие были навалены скопом и частью сожжены дочерна — этих, верно, сразили близко к воротам и позже утащили от них подальше. Сами ворота оказались заперты, а это был добрый знак — удержались.

Старкальд почувствовал, что дрожит. Не думал он, что придется вернуться сюда, в место, где он все в своей никчемной жизни обрел, а потом потерял. Он помнил его другим. Помнил, как впервые приплелся в Искру из Сорна в поисках лучшей доли — тогда еще он не совсем разочаровался в себе. Помнил он, как гордость переполняла его, когда впервые облачился в бурый плащ — днем раньше Хаверон отобрал его и еще нескольких удальцов в свою дружину. Помнил, как добрый случай свел его с Гирфи. Теперь это представлялось далеким невозможным сном.

Где-то там еще стоит его забытый, ненужный, давно нетопленный дом, если за эти месяцы у него не нашлось нового хозяина.

Что скажут ему люди и что он им ответит? Старкальд не знал. Тарма он потчевал полуправдой, от которой крепко веяло откровенным враньем. Пересказывать эту ложь всякий раз сорнец не желал.

Он подъезжал, будто призрак, знающий, что скоро ему возвращаться к могиле. Здесь его путь и закончится. Он как-нибудь свидится с Аммией и расскажет правду — один только раз, а потом довершит то, что затеял. Старкальд знал, что детей, братьев и наследников у Крассура нет, и удерживается у власти его жирная туша лишь за счет высокой подушки из серебра. Всего-то и нужно, что разделаться с ним самим — вогнать острый кинжал в горло, а после его карманная дружина разбежится по углам. Терять ему все равно нечего. Пусть стража его там же и прикончит — свой долг перед Аммией он выполнит и отправится к Мане с чистым сердцем.

Всю дорогу Старкальд думал, как лучше пробраться в город. Пойди он прямо к воротам, весть о его прибытии тут же разлетится по всем домам. Кроме того, в страже могли оказаться загривчане, видавшие его на Могилах. Эти не допустят, чтоб он даже рта открыл.

Потому сорнец не стал съезжать к воротам, а проскакал вдоль речки до яблоневых садов за мельницей, где вытянул из схрона утлую лодчонку, на которой когда-то катал Гирфи. Лошадей он оставил там же, надеясь утром за ними послать. Бережно он отвязал Рчара, дотащил его до спущенной на воду лодки, сел сам и вставил весла в уключины. К тому времени уже совершенно стемнело, и речка засеребрилась от луны.

Каменистый берег стерегли дружинники, которых он видал еще посветлу. На воду они совсем не смотрели, ибо следили только за тем, чтоб никто не вздумал уйти из самого города. Все же Старкальд состорожничал и причалил у тайного места, где из-за зарослей осоки его никак нельзя было заметить.

Тарм рассказал ему, что Толстый Никс по старости ушел из дружины, потому не нужно было думать, в чей дом постучать.

— Кого опять принесло? — послышался за дверью сварливый голос.

— Друга, которого не ждешь.

Дверь отворилась, и показался Никс, широкомордый бочкообразный увалень с седоватыми усами торчком, больше походивший на медведя, разбуженного посреди спячки. Он поднял над собой масленку и непонимающе воззрился на Старкальда, что удерживал на руках бессильное тело Рчара. Наконец, лицо Никса прояснилось, глаза округлились, он отступил на шаг и затылком ударился о бревно притолоки.

— Как же это? Кто передо мной? Не призрак ли ты?

— Да рассеется мрак. Не призрак, как видишь.

Толстый Никс помотал головой, похлопал себя по щеке. От него явственно несло хмелем.

— Ничего не понимаю. Мне же сказали, что ты…

— Тебя обманули.

Никс посторонился, пропустил Старкальда в дом и закрыл за ним дверь.

— Так ты живой? Голова кругом идет.

— Живой, живой!

— А кто это с тобой? Не заразный?

— Раненый.

Старкальд уложил Рчара на лавку и обернулся к старому другу. От одного вида ветерана его малого отряда у сорнца защипало в носу и едва не выступили слезы. Никс же только теперь осознал, что ему не привиделось, и кинулся его обнимать.

— Да я сейчас наших всех соберу мигом. Хочешь есть? — выпростав Старкальда из объятий, Никс бросился мимо очага к столу, налил чарку меда, — Выпей. Ты говори-говори, чего надо! Я все принесу! Когда же ты приехал? Сегодня?

— Слушай меня, да не перебивай. Нельзя пока, чтоб кто-то знал обо мне. Загривцы в тот раз меня на Могилах не убили, так сейчас убьют, если узнают. Сперва снеси его к лекарю, — кивнул на Рчара Старкальд, — да помни, никому про меня ни слова. Ни нашим, ни родне — никому! Понял?

Никс надул губы, затряс головой.

— Этот человек спас меня. Жизнь его очень дорога мне. Рчар — его имя.

— Что сказать-то про него?

— Скажи, что беженец, твой знакомец. Лошадь его стукнула сильно. Не встает.

Выслушав еще раз наставления, Никс, не совсем соображая, что и зачем делает, подхватил Рчара и умчался поднимать с постелей всех лекарей, которых помнил. Возвратился он еще более всполошенным. Поднявшийся ветер встопорщил его беловатые космы, отогнал ударивший в голову хмель. Следом явилась его жена Туань, тихая и смирная молодка, присматривавшая в соседнем доме за детьми, что росли без матери. Она хорошо знала и помнила Старкальда, но, увидав его, не стала задавать лишних вопросов, а вместо этого принялась хлопотать по столу.

— При ней можешь все говорить. Она у меня сам знаешь какая! Никому не скажет! — похвалился Толстый Никс.

Старкальд кивнул и обменялся с Туанью понимающими взглядами.

— Что сказали про Рчара?

— Покой ему нужен. Долго смотрели и щупали, не поветрие ли. Нашли треснутое ребро, ушибы и еще в одном месте кровь скопилась под кожей. Дыхание у него слабое, но жить будет! Я этим служкам погрозил, чтоб его берегли как княжича! Да кто он, ты скажи! Или лучше про себя хоть слово молви!

Старкальд стал вновь пересказывать краткую историю своих злоключений, упомянув о нежданной встрече с Тармом и о том, что вышло после.

— Этот не пропадет! Кремень! — одобрительно закивал Никс.

— Я скажу еще кое-что про Могилы, но только самой княжне. Сможешь передать ей послание?

Толстый Никс тяжко вздохнул.

— Вот этого не сделаю.

— Что такое?

— Поговаривают, что нет у нас больше Аммии. Умыкнула ее эта ведьма — звездочтица раткарова. Никто не видал княжну уж пятый день. Скрывали поначалу, а потом вся правда вышла.

— Какая еще ведьма? Куда? — млея от ужаса и ухватившись обеими руками за угол стола, произнес Старкальд, готовый хоть сейчас сорваться с места и броситься в погоню.

— Палетта! Та самая, которая таинство удумала. А куда — так разве можно узнать? Послали на все стороны разъезды, и почти все уже вернулись, да следов не нашли. Когда Погибель грянула, люд попадал и долго в себя не мог прийти, а как пришел — никого уже и не было в круге пред колонной.

Сорнец сцепил ладони у носа и, раздувая от гнева и беспомощности ноздри, глядел в одну точку, пока Никс подробно сказывал ему о кошмаре, случившемся на Лысом холме, и о большом навале порченых, что пришелся на два дня позже.

— Тансель и Ринн обняли землю и отправились к Мане.

— Оба?

Никс горько закивал. Глаза его вмиг покраснели, он принялся шмыгать носом. Не удержал слез и Старкальд. После невыносимой горечи от гибели Гирфи он тяжело переносил всякое касание смерти. Плакал он и о неразлучных братьях из его дюжины, что состязались в любом, даже самом пустяковом деле. Плакал и о том, что не может, как встарь, с добрым сердцем встретиться со старыми друзьями, ибо предал их.

Долго они с Толстым Никсом перебирали в памяти славные битвы и самые безнадежные передряги, в которые впутывались, не забыли помянуть чаркой доброго медолюта погибших осенью Сатти и Раффа. Потом Старкальд опять спросил про Аммию:

— И никто не нашел ни следа? Куда Палетта могла уйти?

— Ничего не нашли. Ведьма одним словом! И мор она навела! И порченых призвала! Все она! Это уж каждый понял, в ком хоть крупица ума есть! Она самому Скитальцу служит! Хлипкая девка, кожа да кости, а может хорошего сварта свалить дурной силою своей!

— Для чего ей Аммия?

— Поди, кровь княжеская сгодится для чего-нибудь.

Все планы Старкальда рушились. Он пришел слишком поздно. Вместо Крассура у него новый враг, который к тому же давно скрылся из города.

«Что же теперь делать? Нужно бы самому броситься на поиски, но как оставить в таком состоянии Рчара? Да и где искать эту невесть откуда взявшуюся девку, что смогла одурачить лучших кайневых следопытов?». Он хорошо понимал, что, выбрав неверную дорогу, тут же лишится шансов достать Аммию.

— Никс, кто сейчас всем заправляет? Феор? Мне надобно его видеть. Он был близок с Аммией и может знать больше о том, где она.

***

— Так это правда. Ты выжил, — закивал Феор, признав его, несмотря на бороду и высохшее от невзгод лицо.

Этой же ночью они пошли к княжьему двору. Толстый Никс через бесчисленных друзей разнюхал, что первый советник еще не спит, и шепнул весть одному из его подручных. К их удивлению, почти тотчас слуга выскочил из Зала Мудрости и жестом подозвал Старкальда.

Однажды сорнец уже бывал в этом месте, но тогда здесь было куда многолюднее. Теперь же один лишь Феор сидел за широким столом, а писарь помогал ему сортировать какие-то бумаги и донесения. Зал, освещаемый одной только лампой, был погружен в стылый полумрак и больше походил на склеп.

— Садись. Если есть что важного, говори, — усталым голосом пробормотал Феор. — Ты выбрал хорошее время. Утром я бы тебя не принял.

Он вовсе не ожидал услышать что-то новое или важное, выглядел измученным и сильно постаревшим. Глаза еще больше ввалились, остатки когда-то черных волос изошли сединой, борода на конце сделалась рыжей. Казалось, что и Феору довелось побывать в самых глубоких шахтах Черного города.

Старкальд жутко нервничал. Слова не рождались у него на языке, нижняя губа подрагивала. Как смеет он, после того что натворил, глядеть ему в глаза? Он один все это устроил и теперь хочет предстать будущим спасителем Аммии? Сорнец был противен сам себе. Горечь застыла у него во рту. Столько раз он воображал, как это будет, но все вышло по-другому.

Наконец Старкальд решился, пересилил себя, сделал шаг к свету и встретился взглядом с Феором.

— Я скажу про загривцев, Раткара и том, что было на Хаонитовых Могилах, но только самой княжне, ибо это должно знать ей первой.

Старкальд скосил взгляд на писаря, Феор понял его без слов и попросил того выйти. Когда они остались одни, сорнец продолжил:

— Я слышал, что Аммия исчезла, и в городе ее нет. Я все знаю. Я пришел, потому что она спасла меня и позвала сюда.

— Спасла? О чем ты говоришь?

— Она явилась во сне, когда я погибал в мерзлой пещере, и вывела оттуда. Сказала, что я должен вернуться и помочь ей обличить Раткара. Доказать, что именно он устроил ту засаду.

Старкальд говорил от сердца, но сознавал, как странны и путанны его речи. Он и сам не до конца в них верил. Однако первый советник, прищурившись, серьезно глядел на него.

— Когда это было?

Старкальд ответил. Феор принялся задавать краткие, но не относящиеся к делу вопросы о Раткаре, Крассуре, домстолле и прочем. Сорнец понял, что его проверяют. Речи эти, казалось, удовлетворили первого советника, и тот закивал, протер глаза.

— Аммия говорила что-то про меня? — наудачу произнес сам Старкальд.

— Она спрашивала о тебе.

— Вот! Теперь ты веришь?

— Можно ли такому поверить? Я не знаю. Когда-то давно отец ее увлекся этими снами, прямо-таки бредил ими и все твердил, что может во сне отправиться на край земли. Это могло передаться. Да и сама Аммия рассказывала про себя странные вещи, — тихо проговорил Феор, не поднимая глаз.

Он будто боялся признаться в своих догадках.

— Я поклялся найти ее и вернуть. Раз она уже пришла ко мне, может прийти снова.

Феор долго молчал, передумывая одно и другое, сомневаясь в каждом сказанном слове. Потом молвил:

— Ты прав. Если Палетта позволит, Аммия явится к тому, кого хорошо знает. Вернее всего, это буду я, да только мне, быть может, недолго осталось. Под городом стоит зверь из Шишкового леса, а к нему со всей округи стекаются орды порченых. Я удивлен, как ты сюда проскочил.

— Это чудище я видел дважды. Можно сказать, что мы с ним давние знакомые.

Старкальд затянул рукав и показал непроходящие черноватые отметины у локтя — там щупальца стискивали его.

— Знаешь ты его слабые места?

— Нет. Ни огонь, ни сталь его не берут.

— Тогда, пока не поздно, уходи из города, Старкальд. Отыщи Аммию, если сможешь. Мы послали за ней еще многих отважных свартов, но никого из них княжна не знает. На западе ее нет, все наши люди возвратились оттуда целыми и невредимыми. Югом шел ты, и вернее всего, наткнулся бы той дорогой на Палетту. Я убежден отчего-то, что ведьма поехала к Загривку, но не в сам город. Она повернула куда-то.

— Я бы мог уехать сейчас, но со мной человек, он сильно ранен.

— Мы позаботимся о нем. Поезжай лучше теперь же, пока еще можно. Сивур даст тебе в дорогу чего нужно.

Старкальд поклонился и хотел было идти, но Феор вдруг поднялся и потряс указательным пальцем. — И вот что еще. Ты поедешь не один.

***

Всего половину ночи Старкальд пробыл в Искре. Толстый Никс, и обрадованный нежданным возвращением и опечаленный еще более скорым отъездом, долго не хотел его отпускать.

— Кого с тобой отправят?

— Не знаю еще. Сказали, будет ждать у ворот. Какой-то храбрец и воитель из монахов.

— Ты как хочешь, а нашим я все-таки шепну, что ты жив. Вполслова только! Ты ведь меня знаешь, не смогу я удержаться! — отчаянно требовал старик, провожая его ранним утром до гридницы.

— Так и быть, скажи. Пусть по всему городу ищут, пока меня тут нет.

— Княжну нам целую привези. Не попорти по дороге!

— Ладно, — усмехнулся Старкальд. — А ты за лошадьми сходи к садам, да за Рчаром посматривай. Он немного не в себе, но добрый малый.

Часом позже, с новым собратом, с которым его свел Феор, Старкальд ехал по непробитой санями дороге, что вела к Седому Загривку. Предрассветное небо сыпало искристым снегом, с севера в лицо задувал легкий ветерок.

Сорнец улучил миг присмотреться к спутнику. Звали его Тимпай. Еще один южанин, хоть и не такой диковатый, как Рчар. Это был лысый коренастый муж, привычный к седлу и острой стали. По одной стороне его лица и шее змеились татуировки. Высокое, почти княжеское воспитание его проглядывало во всем: в повадках, жестах и речах. Он был чрезвычайно набожен и словоохотлив, хоть северный диалект выучил совсем недавно. Самого Старкальда он величал добрым рыцарем, как именовали свартов на юге. Они еще присматривались друг к другу, но общий язык нашли сразу.

Слугу своего Тимпай оставил в Искре помогать с больными и ранеными. Воитель и сам долго отказывался ехать, ибо дал клятву не бросать защитников в трудный час, но Феор нашел нужные слова и переубедил его, сказав, что жизнь Аммии важнее.

— Отметины твои напомнили мне одну легенду. Про змея Ватабе, — произнес Старкальд.

— А! Тот двухголовый полубог, которого почитают в Камышах. Я слышал о нем. А ты разве знаком с южными сказками? — удивился храмовник.

— Немного, — с кривой улыбкой ответил Старкальд, вернув в памяти тот светлый день, когда Гирфи с упоением рассказывала ему о Ватабе.

— Поистине ты человек большого знания, Старкальд!

За одним змеем вспомнили другого, и разговор зашел о Нокташе. Тимпай долго и с величайшими подробностями расписывал свои похождения по северным землям, и оба они обрадовались тому, что пришли к единому выводу — Змей, по их твердому убеждению, должен охотиться только за теми, кто поражен белым поветрием.

— И все же представь. И там змей и здесь. Может, Ватабе — это и есть тот самый Нокташ, о котором ты толкуешь? — спросил Старкальд.

— Кто знает, добрый Старкальд! Признаться, я о том не думал, ведь сказки о Ватабе слишком стары и туманны, и болотники не верят, будто он обитает в нашем мире среди никчемных людей. По их поверьям…

Тут Тимпай прервал рассказ. Лошади их вдруг захрапели, стали дергать удила и пригибать передние ноги к земле. Оба огляделись и тотчас поняли, что животные их не зверя почуяли, а нечто другое.

Небеса уже потемнели, и с востока потянулись на них тяжкие черные тучи. Налетел жуткий ветер, взметавший вихрем целые горы снежной пыли.

— Снова Гон! — крикнул Старкальд. — Быть того не может!

— Где спрятаться?

— Давай за мной!

Сорнец погнал коня к ледяному гроту, в котором когда-то давно нашли каменного шамана. Он ясно помнил, что пещера слишком мала, потому был почти уверен, что порченых там нет. Едва они вброд пересекли речку и завели коней под своды пещеры, где нашлось лишь оставленное гнездовье скалистых голубей, как землю затрясло от прорывавшегося неодолимого рева. Храмовник достал откуда-то костяные четки, уселся на колени и принялся возносить молитвы, удерживая другой рукой повод лошади. Старкальд зажал уши, но низкий пульсирующий звук все равно прорывался и нещадно, будто в тисках, сдавливал мозг.

«Только бы не потерять сознание. Только бы устоять» — горячо просил сорнец сам не зная у кого, ибо ясно было, что боги не помогут.

И вдруг все прекратилось само собой. Старкальд отнял руки и в первый миг не поверил себе. Он даже не смог припомнить, успокаивался ли Скиталец в своей обнесенной Пепельной завесой обители так скоро.

Удивленные, они выбрались из убежища и осмотрелись. Ветер угомонился, но было все еще темно, солнце будто робело разгонять тучи и показываться людям. В мир возвратился удивительный покой. Весело журчала речка, где-то вдали кричали потревоженное воронье, и то были единственные звуки, что долетали до них.

— Так тихо, — сказал Старкальд.

Он вдруг смутился от того, как странно прозвучали эти слова, собственный голос показался чужим.

— Пойдем, вроде все кончилось, — позвал сорнец, обернулся к Тимпаю и похолодел, увидав его побледневшее, скованное ужасом лицо. Храмовник, сам не похожий на себя, глядел вдаль замутненными глазами, чуть приоткрыв рот, будто перед ним открылось нечто, напугавшее его гораздо больше Погибели.

Тимпай рухнул на колени прямо в снег и поднял умоляющий взгляд к небесам.

— Всемогущий и всеславный Шульд, отец наш! — крикнул он в белесую вышину. — Смилуйся! Смилуйся же! Не оставляй нас!

Старкальд в оцепенении замер подле него. Он никак не мог сообразить, что произошло. Разум отказывался верить в бездну, которая перед ним разверзлась. Он скинул с себя шапку и бросил исступленный взор на север, откуда больше не доносилась Песнь Извечного Пламени.

Хатран замолчала.